Настоящее счастье

В квартире раздается детский плач, громкий, истошный. Невский подскакивает с кровати, подлетая к маленькой колыбельке, где спал ребенок. В последнее время он стал плохо спать, стал капризничать и часто плакать. Зубки начинали прорезаться и доставляли дискомфорт. У Саши оставалось все меньше сил, он не спал сутками, постоянно подрываясь к Московскому-младшему, времени на себя практически не оставалось, но и его город тратил на уборку дома и готовку. — Тише, тише, милый. Я здесь — юноша наклоняется к колыбельке, протягивая руки, чтобы взять Данилу на руки. Он ходит по комнате, укачивая ребенка и напевая колыбельную, не зная, как помочь. На улице начинало светать, запевали самые ранние птицы, город постепенно просыпался. С улицы слышался редкий пока что шум машин и трамваев. Ребенок упокоился и уснул в заботливых руках своего «отца». Почему же он находится в Ленинграде и за ним присматривает бывшая столица? У Москвы просто нет лишнего времени на заботу о ребенке. Он — столица великого государства, победившего врага всей Европы. Вот и получается, что забота о Даниле упала на печи Невского, потому что: «Ты постоянно дома сидишь! А у меня работы непочатый край!» Несмотря на все происходящее, Александр сильно привязался к ребенку. Сейчас он с нежностью смотрел на спокойное детское еще пухлое личико. В сердце в такие моменты что-то оживало, показывая, что он еще жив. Он подошел к кроватке и осторожно, чтобы не разбудить, положил Данилу в колыбель, продолжая напевать. Саша перевел взгляд на настенные часы «6:48» Убедившись, что ребенок спит, он вышел из комнаты на кухню, сладко зевая. Достав из кухонного шкафчика смесь, которая была не самым лучшим решением, ведь от нее у Дани очень часто бывали колики, но альтернатив не было, железный мать его занавес, он насыпал пять мерных ложечек в детскую бутылочку, и залил теплой водой. Он закрыл ее и начал взбалтывать. Смеси он приготавливал заранее, ведь когда Данила не спит, это сделать намного тяжелее. Малыш требовал к себе очень много внимания и почти все время находился на руках. Саша поставил бутылочку в холодильник, а сам направился в ванную, чтобы привести себя в порядок, но дверь не закрыл, ведь Данила может проснуться в любой момент. Из зеркала на него смотрел уставший, худой молодой человек с бледной кожей и синяками под глазами. Волосы давно следовало бы помыть, но времени все никак не было. В эти утренние часы, Невский решил пожить чуть-чуть для себя. Он залез в ванную и задвинул шторку, включая теплую воду, расслабляющую тело и разум. Сразу стало намного легче, и он смог вдохнуть полной грудью, задумываясь над своей жизнью. Куда в итоге он пришел? Чего добился? Он был столицей, его уважали, его ненавидели, но ему было все равно, пока рядом был тот, кто дарил всю свою любовь и тепло. Миша. Вспомнился его образ из 19-го века. Блондинистые волосы блестели в свете солнца, переливаясь дорогим золотом, а глаза каждый раз горели нежностью при взгляде на него, руки касались осторожно, ласково, стараясь возвысить чувства, что бурлили в сердце. Губы прикасались аккуратно, оставляя за собой пожар на коже. — Твоя улыбка может затмить все звезды в нашей вселенной, мой северный ветер И щеки каждый раз горели румянцем, а сердце заходилось в вальсе ответной любви. Плачь ребенка возвращает в реальность, где нет этого всего. Есть Советский Союз, холодная война и столица СССР. Жестокая, властная, не терпящая возражений и антисоветских высказываний. На коже, вместо лепестков любви, расцветали синяки от грубых мозолистых рук. Хотелось плакать. Саша устал, очень сильно устал, хочется сбежать куда-нибудь далеко и побыть одному хотя бы пару часов, но это лишь несбыточная мечта. Москва контролирует все его передвижения, финансы, потраченные на одежду, еду и тд. Он словно в клетке, в которой сам закрыл себя по доброй воле, доверившись когда-то лживым словам о любви. А лживые ли они были? Он в спешке стирает с себя воду и остатки мыла, которое не успел смыть, одевается и бежит в детскую. Снова берет Данилу на руки. Он такой маленький, хрупкий и еще даже не говорит. Когда Саша держит его на руках, он понимает, что даже если у него получится уехать, но не сможет без этого ребенка. Он стал частью него, его причиной жить и держаться дальше. Ведь каждый раз, видя своего отца, мальчик расплывался в беззубой искренней улыбке, а Невский вслед за ним, целуя в лоб. — Ты мое маленькое солнышко, да? — дите улыбается, а Саша едва сдерживает писк умиления, продолжая сюсюкаться — Конечно Ленинград снова на кухне, достает из холодильника смесь и немного подогревает ее в горячей воде, а после проверяет температуру, изворачивая свою кисть и капая на кожу предплечья. Он подносит бутылочку к губам ребенка, на что тот обхватывает резиновую накладку губами, начиная сосать, иногда причмокивая. Саша садится на стул, следя за тем, чтобы Данила не поперхнулся, медленно продолжая покачивать на своих руках. В собственном животе заурчало. Сколько же он не ел нормально, не короткими перекусами между вереницей дел. От строек новых «хрущевок» иногда болела голова, но внимания на это как-то не было времени обратить. На нем ответственность не только за свой город, но и за новую жизнь, пришедшую в этот мир. Смесь в бутылочке закончилась, Саша отставил ее на стол. Перехватывая Данилу поудобнее, прижимая к своему плечу и постукивая по спинке, чтобы тот срыгнул лишний воздух. После он снова направился в детскую, где, расстелив пеленочку на своей кровати, уложил на нее ребенка. Заранее рядом с кроватью были припасены еще такие же отрезочки ткани. Он снял с малыша боди и грязную пеленку, кидая ее в корзину для грязного белья, стоявшую рядом для удобства. Вытерев все насухо и помазав попу цинковой пастой, Александр подождал еще 15 минут, чтобы подсушить кожу, находящуюся в постоянной влажности, а так же промазал все складочки, что были на теле малыша. Мамочки во дворе говорили ему, что так можно избежать раздражений и опрелостей. После он взял чистую пеленочку и запеленал. — Ну вот мы и чистенькие — Саша расцеловывает маленькие ручки, не обращая внимания на то, что они иногда хватают его за еще влажные волосы и больно тянут. Дальше шла гимнастика для грудничков. Саша осторожно поджимал пухлые ножки к животику и разгибал, затем ручки. Потом Данила начинал пытаться сесть. Саша прекрасно помнил, что малыши начинают так делать в период с 5 до 8 месяцев, и немного ему помогал. Сидели они по 10 секунд и потом снова ложились на спинку. В это время Невский следил за положением ног, они должны быть чуть согнуты, и если Данила садился с прямыми ножками, Ленинград брал сначала одну ножку за щиколотку и придавал ей правильное положение, а затем вторую. Когда с гимнастикой было закончено, шла развивательная программа, как ее в шутку называл Уралов, когда приезжал к другу для помощи. Дети до года до 80% всего времени спят, поэтому после трех часов активности шел трехчасовой сон. Саша уложил сына спать и вспомнил, что сегодня пятница. Животный ужас сковал кишки. Переворачивая внутри все вверх дном. Лишь бы Москва приехал в хорошем настроении. В СССР бога нет, но Невский каждый раз молился, лишь бы все прошло мирно и без ругани, но молитвы не всегда спасали. Он снова вышел на кухню, выуживая из нижнего ящика кастрюлю и сковородку. Когда обед был готов, из коридора послышался звук поворота ключей в замочной скважине. «Слава богу, трезвый» Ленинград научился определять степень опьянения «благоверного» только по тому, как тот открывает дверь, что помогало иногда избежать серьезных ссор. Когда Первопрестольная пьян его может спровоцировать даже взгляд, поэтому Саша придерживался схемы «животному в глаз смотреть нельзя» — Шура! Почему не встречаем? — Михаил был в приподнятом настроении, но надолго ли? Невский сразу вышел к нему, раскрывая руки для объятий. Он любил, любил и ничего не мог с этим сделать. — Привет — Шура оставил мягкий поцелуй на щеке, обнимая столицу за шею — я обед приготовил. Ты голоден? — Ты представить себе не можешь насколько — за словами последовал весьма неоднозначный намек — ощутимый укус в шею, руки сомкнулись на талии, прижимая ближе к себе. — Миш, Данила спит. Разбудим еще — Ленинград постарался отстраниться, но чужие руки лишь усилили хватку, перекрывая любые пути отступления. Москва даже не думал останавливаться, носом проводя по месту, где была яремная вена. — Не разбудим. С появлением этого… Ты совсем забыл про меня — Московский наигранно обиделся, смотря наигранно нежным взглядом на Александра. А он не мог этому сопротивляться, порой казалось, что кроме физической близости их ничего не держит. А правда ли ничего? Невский не хотел терять ту нить, что все еще связывала их. Для него все было именно так, и сердце от этого разбивалось на тысячи осколков при взгляде на того, кто когда-то клялся в неземной любви, а сейчас дай бог приедет раз в неделю. Бывало, что они не выделись месяцами. Михаил уже опустил руки ниже, сжимая в руках мягкие бедра. — Я люблю тебя — и Саша сам тянется за поцелуем, наслаждаясь минутами мнимого счастья рядом с любимым. Они прошли на кухню, где уже остывал обед. Столица подхватил Невского и усадил на стол, жадно впиваясь в шею, оставляя на ней укусы и засосы. Ни намека на нежности, лишь дикое желание обладать. Ленинград привык, он уже не просит в слезах нежности и прогулок под луной, он довольствуется тем, что дают. Порой, когда Московский был в отменном расположении духа, они вместе выходили гулять, даже в кино пару раз ходили, когда приезжала Софа. — Сделаешь мне приятно? — Москва отрывается от терзания чужой нежной шеи, слегка надавливая на чужое плечо, вынуждая спуститься со стола и встать на колени. И Александр подчиняется, щекой трется о бедро и пах, преданно смотря в алые глаза, горящие похотью и чем-то отдаленно напоминающим любовь. Миша внутри бьется в гневе и истерике, стараясь взять контроль над самим собой, но, видимо, ему так хорошо промыли мозг, что это не представлялось возможным. Романова нужно брать нежно со всей осторожностью на пышных перинах в покоях Зимнего дворца, заставляя тонуть в приятной душе и телу истоме. Ленинград можно брать везде. Где приспичит, он не будет против, затолкав гордость куда подальше в угоду лишних пары часов «любви» Вы не думайте, столица СССР не настолько имбицил, он даже смазку использует и растягивает так же нежно, или это уже Ленинград не может отличить желаемое от реальности. Саша берет глубоко, помогая себе рукой, ласкает головку, опускаясь ниже до поджатых яичек, заставляя Московского сдерживать гортанный стон. Принимает всю любовь без остатка, проглатывая. Не проронив ни капли. Только Михаил потянулся в карман штанов, чтобы достать старый добрый вазелин, вытеснивший цветочное масло, как из детской комнаты снова доносится плач. — Данила проснулся — Саша подрывается с колен и бежит к ребенку, а Первопрестольная с недовольным взглядом застегивает штаны, проклиная все и всех на этой свете, но когда Невский выходит из комнаты с мальчиком на руках, то мир перестает быть таким уж и плохим. Миша смотрит на Ленинград и ему кажется, что Саша с ребенком на руках выглядит правильно. В забитой коммунистическими лозунгами голове что-то щелкает, Москва подходит к Александру, приобнимая его, и чуть наклоняется к малышу, чуть оттягивая одеялко, в которое тот был завернут, чтобы полностью открыть личико. — Привет, Данила — голос нежный, тихий, а Саша думает, что ему мерещится. Иногда его очень сильно удивляла быстрая смена настроения Москвы, но это легко было списать на влияние советской власти. Миша поворачивается к Невскому — Я могу его подержать? — Да. Это же твой сын — бывшая столица отдает ребенка Первопрестольной, немного поправляя его руки, чтобы тот держал ребенка правильно, придерживая головку. — Наш, Шура — и у Культурной столицы в груди нестерпимо щемит, когда он ловит чужой взгляд, наполненный настоящей нежностью, как в 19 веке. Пока столица рассматривал свое дитя, с которым общался дай бог раз в две недели, Саша снова начал разводить смесь. Еще Екатерина говорила ему, что деток нужно кормить каждые три часа, это он запомнил очень хорошо, ведь не одно поколение Романовых выросло практически у него на руках. — Хочешь сам покормить? — Невский встает рядом с Михаилом, протягивая бутылочку, но увидев замешательство в чужих глазах, решил, что покормит сам, а любимый пусть пока смотрит. Может потом и сам проникнется такой же любовью к Даниле, как сам Саша. Москва с интересом смотрел как он держит бутылочку, и как жадно кушает ребенок. Ему то не приходилось нянчить грудничков, были дела поважнее. Выжить, например. — Теперь перехватывай его и положи себе на плечо. Голову придерживай, Миша! — Саша помог правильно взять грудничка — А теперь легонько постучи по спинке Михаил сделал так, как ему сказали, но не ожидал, что в таком маленьком тельце может поместиться столько воздуха, который с громким звуком вышел. — С облегчением — хохотнул столица, поглаживая маленькую спинку. Саша показал, как можно играть с малышом, какие книги ему читать и какие игрушки самые любимые. Пока столица был занят с сыном, у Невского появилось время на уборку, обед успел немного остыть, поэтому Саша включил газ, поставив минимальный огонь, подогревая еду. Миша же еще не ел. А потом бывшая столица приступила к отмыванию полов в квартире, и протиранию пыли на полках. — Шууууур — из детской послышался крик, и бросив все, Невский бежит на помощь нерадивому папане. — Что случилось? — Александр застыл в дверях, смотря на то, как столица зажал себе нос пальцами. Все стало понятно и без слов — Подвинься Ребенок чистый, кухня блестит от чистоты, а на часах уже вечер. Пора готовить ванночку для купания. Пока Саша настраивал температуру воды и наводил ромашку, Михаил пытался справиться с детской одеждой, которую понятия не имел, как снимать. Опять все придется делать Александру. — Следи, чтобы в нос и глаза вода не попала — Невский взял специальное детское мыло, вспенивая его в руках, пока Первопрестольная придерживал Данилу в ванной. С банными процедурами закончили, ребенок спит в своей кроватке, а столица за обе щеки уплетает приготовленную Ленинградом еду, пока Саша сидит напротив и пьет чай с пышками. Москва и Ленинград стояли рядом с колыбелькой, в которой сладким сном спал Данила, иногда сжимая свои маленькие ручки. Столица прижимался со спины, и уложив свою голову на плечо Саше, обнимал его. — Шур, а давай еще одного? *** По парку 300-летия бегут два мальчика, весело смеясь и иногда поглядывая на родителей, которые шли чуть позади. Погода в Санкт-Петербурге выдалась славная, светило солнце, и дул небольшой ветерок. — Денис, Данила, не убегайте далеко! — кричал Романов вслед детям, что наслаждались прекрасной летней порой и долгожданными каникулами. Рядом с ним шел Москва, придерживая его за талию и с нескрываемым счастьем смотрел на свою семью. — Саш, ну что с ними будет? Мальчишки взрослые уже — он чмокнул Северную столицу в щеку, ловя на себе сердитый взгляд. — Они все еще дети, Миша — Александр показательно отвернулся, но руку с талии не убрал. Они были в общественном месте, а он не поддерживал проявление чувств на публике, особенно в России, где к однополым парам отношение было не самым хорошим, но в этот день мало кому было дело до них (как и всегда, но Саша упорно это отрицает). — Хорошо-хорошо — ссориться на пустом месте Михаил не очень хотел, от того решил не разводить тему того, что мальчикам уже не 5 лет и они вполне самостоятельны. — Я сегодня с Софой созванивался, она может забрать мальчиков на вечер — как бы невзначай кинул Романов, смотря на своих детей, играющих в салочки среди парковых деревьев. — Это намек? — Москва приподнял бровь и сильнее прижал Сашу к себе, шепча на ухо. — Не намек, а прямое изъявление желания — он поднял взгляд на Московского, а в нем черти танцуют румбу. Они давно не виделись из-за завалов на работе, хотя, когда их у Москвы не было, и безумно соскучился за эти две недели без любимого. — Я вас понял, Александр Петрович. Любое ваше желание для меня закон — столица медленно опустил руку с талии на бедро, но был остановлен Романовым. — Не на людях же, Миша — Саша сжал его руку в своей весьма ощутимо, возвращая ее на прежнее место. Михаил не возражал, зная консервативную сторону личности своего возлюбленного. В груди поднималось невероятное чувство удовлетворения и счастья. У него есть все, о чем он даже мечтать не смел. Раньше он жил лишь мыслями о России, прекрасной и необъятной, но в душе понимал, что одинок. Наконец-то он может сказать, что по-настоящему счастлив.