𝐢𝐧 𝐭𝐡𝐞 𝐝𝐚𝐫𝐤𝐧𝐞𝐬𝐬 𝐨𝐟 𝐧𝐢𝐠𝐡𝐭

[ɪ ᴡɪʟʟ ʙᴇ ᴀ ʙɪʀᴅ ᴏꜰ ꜰɪʀᴇ ɪɴ ʏᴏᴜʀ ᴄʜᴇꜱᴛ]

Обнимать Чонгука так хорошо. Пальцами за мягких волос его пряди цепляться. И в губы приоткрытые ему тайну ночи шептать. Шептать, обнимать и цепляться. Шептать, обнимать и цепляться. Шептать, обнимать и… — Мне не спится, — в Чонгука комнате холодно. Холодно и в кровати его тесной. За окном снег. И ветер веет. Воет и рыдает. Воет и рыдает бедный. Одинокий. — Спи, — Чонгука щеки ладонь тёплая касается. Касается нежно, будто лепестка солнца лучик. Обжигает слегка взглядом громким мальчишки уста. Уста сладкие. Уста горькие. Уста, которые только целовать и целовать. — Не спится, — голос его совсем тихий. Хриплый. Его бы слушать и слушать. — С тобой мне совсем не спится, — уточняет, котёнком к груди своего… кого? прижимаясь. — Расскажи мне сказку. У него и имени нет. Только буква. V. Ви. — Разве ты уже не взрослый? — со смешком. С кончиками пальцев в макушке сладко пахнущей. Чонгук всегда книгами и чернилами пахнет. Прохладой и чаем имбирным. Домом. — Будто возраст имеет значение, — бормочет куда-то в шею того, кто лишь след на Чонгука губах. — Ты же рядом. (до сих пор) (до сих пор рядом) (почему?) — Ты устал, — а внутри всё горит. Горит же? — Тебе нужно поспать. Прошу, мальчик мой. Чонгука уши краснеют. Краснеют привычно. — Я с тобой хочу быть, — «дышать тобой и жить, жить, жить». Чонгука лишь Ви объятья согревают. Он в его тьме солнцем ярким сверкает. Дышит и живёт. — Ты и есть, — целует волосы мальчика любимого. — Спи, Чонгук, скоро ночь уйдёт. — И пусть уходит, — шепчет. — я днем посплю. Не поспит. В саду, что весь в снегу, возле домика их гулять будет, придумывая сюжет для рассказа нового. И день целый проведёт, буквами изображая мир свой внутренний. Полночи ожидая, чтобы в объятья любимой тени ночи упасть, что на рассвете уходит. И к Чонгуку (лишь к нему) всегда возвращается.

[ᴛᴏ ᴡᴀʀᴍ ʏᴏᴜʀ ɪᴄʏ ʜᴇᴀʀᴛ]