Нечеловеческая скорость. Ну конечно, как он сразу не догадался.
Его пригвоздили обратно к кровати, весьма больно наступив на грудную клетку. Мальчик издал слабый стон боли, ногу тут же убрали. Спустя мгновение Киллуа почувствовал достаточно сильную тяжесть чьего-то тела на себе. Он вздрогнул, ощутив, как часть длинных волос старшего брата упали на лицо. От него даже запаха не ощущается. ...Неужто аники и вовсе не пользуется никакими парфюмами? Холодные, почти ледяные руки дотрагиваются до лица младшего Золдика. Спустя эту минуту после внезапного пробуждения, что, казалось, пролетела вечностью, Киллуа проморгался и теперь мог видеть явные очертания знакомого силуэта. Иллуми. И следа сонливости не осталось. Он попытался дёргаться, чтобы вырваться, ударить сидящего на нём, но тщетно. Ощущение, будто его накрыл паралич. Прохладная рука, чья жуткая бледность была видна даже в почти кромешной тьме, метнулась к белёсым волосам мальчика и приподняла пушистую чёлку с лица. Киллуа сглатывает, решаясь заговорить. – Ани... – Кил. – совершенно безличный, тихий, до ужаса родной голос, казалось, отражается о стены. – Не беспокойся. Это будет быстро. На утро ты уже ничего не вспомнишь. – Что не всп... – едва успел младший Золдик начать говорить, как его резко, беспощадно потянули за волосы. Он сжал зубы, стараясь не издавать ни звука, но мучительный отголосок крика всё же вырвался из его рта. Он уже бывал в подобных ситуациях раньше. Несколько раз. В различном возрасте. Кажется, ещё лет в шесть. Может, и чуть больше. Но заканчивался каждый такой приход братца очень плачевно для него. Никогда Киллуа не заговаривал с матерью, что спрашивала о том, откуда у него эти синяки или мелкие порезы, которые иногда появлялись у него на утро и были замечены за завтраком, лишь молчал, делая вид, что не слышит, и что ноги его не разрываются на части от пронизывающей каждую их клеточку слабости. Подобное всегда замалчивалось, пускай он тогда ещё не понимал, почему.Киллуа ненавидел контроль.
Ненавидел всем сердцем, душой, да хоть всеми своими органами и существом. Ненавидел вещи, что ему пытались навязать и ненавидел зависеть, особенно от такого устрашающего, истинно пугающего человека, как аники. Если бы у него только был выбор – переродиться и забыть всё о своей гадкой семейке, он определённо бы это сделал. Из потока мерзких, тёмных чувств и воспоминаний его вырвала чрезвычайно сильная колющая боль во лбу. Он попытался вскричать и вновь начать пинаться, но ему не дали, лишь сжав руки в железной хватке сильнее. Тяжесть всё ещё была. Похоже, сейчас он бессилен. Как и тогда. Как и раньше. Отвратно. Киллуа устало, приглушённо выдохнул, не прекращая дрожать. Страх, что любое движение, малейший звук может вызвать ещё большую боль, новые действия со стороны брата, захватил весь его дух. Боль во лбу стала ещё сильнее, казалось, смешиваясь со всем его существом и завладевая каждым сантиметром тела. В ушах мерно свистело. Голова раскалывалась на части, будто её дробили хорошо наточенным топором. Ещё пара секунд, и боль прекратилась, оставляя за собой одни только следы неприятного ощущения. Его челку вновь опустили на лоб. Мальчик почувствовал, как хладная хватка рук отстранилась, давая волю. Но гнетущая усталость была сильнее страха, что он переживал, сильнее бурлящей совсем недавно ярости от своего положения. Дыхание медлительно успокоилось вместе с сердцебиением. Он закрывает глаза. Словно вознаграждающим за терпение, сладким послевкусием, Киллуа ощущает, что над ним чуть склоняются и его губ касаются чужие, едва теплые. Мокрые. Это длится не больше пяти секунд, после чего вся тяжесть уходит, и он слышит, уже впадая в царство сна, едва ощутимые, удаляющиеся шаги и то, как закрывается дверь в его комнату. Щеки ещё слабо горят от пережитых ощущений, когда всё погружается в небытие.