Дневник птицы в золотой клетке

«Человек рождается один и умирает один... Матушка умерла в несправедливо солнечный день. Я хотел бы чтобы в этот день вместо меня плакали хотябы небеса, но богам всё равно на наши ничтожные жизни. Этот день крепко въелся в память и приходил почти каждую ночь, заставляя задыхаться в кромешном одиночестве. Тогда мир, по крайней мере, только для меня рухнул. В тёплой комнате с хрипящей матушкой я был один, папа ушёл из-за работы. Я сидел и старался рассмешить её, заставить улыбнуться и вернуть тёплую и яркую улыбку, похожую на солнце, ведь именно она асоциировалась с жизнью. Мама пыталась улыбаться сквозь боль, но я видел как ей плохо. Моя бедная матушка хриплым голосом произнесла: —сыночек, принеси мне воды— я выбежал из комнаты и бежал, бежал, перебирая короткими ножками, чтобы принести воды матушке. Но когда я вернулся воду уже было некому отдавать. Её тело было ещё тёплым, ещё казалось, что она просто уснула, но...но она умерла в одиночестве, когда ни слуг, ни семьи не было рядом. Я долго сжимал её холодную руку прежде чем меня нашёл Рон. Тогда я впервые ощутил всепоглощающее одиночество. Было чувство, будто из меня вырвали сердце, но я остался жив. Словно я был птицей, но мне отрубили крылья, чтобы я не смог убежать. Потом этот маленький мальчик привыкнет к этому чувству, а пока что он в первый и последний раз оплакивал матушку. Почему первый и последний? Потому что позже этот мальчик не плакал. Просто не мог себе позволить. В день похорон было всё то же адово солнце. Тогда я возненавидел солнце. Оно было признаком смерти, было болью и ещё ярче указывала на безразличии окружающих к моей жалкой жизни. Мне хотелось упасть на колени и плакать до тех пор пока я не высохну. Я ненавидел туман, стоявший перед глазами, который дрожал, но так и не стал слезами, ведь я успокаивал отца. Пока я лишь мечтал чтобы выпустить эмоции, он валялся на земле, оплакивая жену. Я обнимал его и говорил, что я остался вместе с ним, что он не один. Отец же продолжал рыдать,а потом накинулся на меня. Весь в грязи на потеху родственников, называя меня именем мамы. Гости же смеялись и не скрывали этого. Они не плакали, они обсуждали как переманить наследника на свою сторону, чтобы разориться мой род. А потом я услышал как тётя сказала: —какой малыш жестокий. Даже слезинки не обранил на похоронах собственной матушки — а я бы плакал, рыдал так, что затопил бы континент. Если бы не отец. Эти слова вонзились в моё сознание и остались на всю жизнь — чудовище—продолжила она. И я хотел чтобы меня спасли, хотел чтобы кто-то помог, как я отцу, но никто не пришёл. Тогда я завидовал графу. Завидовал столь чёрной завистью, что у него есть возможность кататься по земле и рыдать, сопливя чью-то мою жилетку. Зависть съедала меня изнутри и я хотел оттолкнуть отца, но я же не чудовище, поэтому продолжать гладить каштановые волосы. Только спустя огромное количество времени меня спас Рон. Я хотел выплакаться дворецкому, но в этот раз его холодное отношение обожгло меня хуже огня. При жизни матушки я мог бы назвать его даже дедушкой, но тогда я чувствовал как строятся отношения между нами как слуги и господина. В тот злосчастный день я остался не просто без мамы. В тот день умерли ещё и дедушка со старшим братом. Меня словно разрывало изнутри. Каждая клеточка тела чувствовала как моральная боль переростает в невыносимую физическую. В этот же невыносимо ужасный день я заболел и не мог встать с кровати несколько дней. Было плохо. Очень. Но никто так и не пришёл. Под холодный свет звёзд и луны я еле держал слезы чтобы они не потекли по щекам. Потому что если улыбка это жизнь, то слезы —смерть. Тогда я думал, что заплакав убью матушку. Поэтому я улыбался сквозь душевную боль, глядя на небо. Тогда ещё ребёнок не знал, что эти самые звезды и луна будут единственными спутниками и собутыльниками того же подростка. ...Это надо просто понять, чем раньше, тем лучше. Вся конструкция зиждется на одинокости. Она, так сказать, несущая опора... Я смог подняться на ватные ноги по прошествии чуть более недели. Маленькому мне, пробывшему всё это время наедине с собой хотелось поскорее увидеть папу и обнять я с ним, чтобы убедиться, что я не один. Конечно моё уединение иногда прервал Рон, но он приносил еду, воду но чаще лимонад или выполнял поручения, но теперь он был таким же слугой как и другие. Почему он так изменился после смерти мамы? Я не знал ответа на этот вопрос. И даже сейчас не знаю. Рон и в правду оказался жестоким убийцей. Туда, где раньше у птахи были крылья, этот дворецкий прикладывал соль, а птаха и не пищала. Мою душу, словно начала пожирать, затмевающая счастье былых дней, боль. Маленький, наивный я хотел тепла и надеялся на графа. Но придя к отцу я увидел пьяного человека. За эти ничтожны дни он стал выглядеть ужасно. Никогда раньше я не видел его в таком состоянии. Я потянулся к нему, чтобы успокоить и поддержать. Теперь, когда её не было рядом, я должен был поддерживать папу. Ему было трудно может даже труднее, чем мне. Но когда я коснулся его он посмотрел на меня дикими глазами. Папа выкрикивал имя матушки, называл меня её именем и спрашивал почему она оставила его. Но его сознание на жуткое мгновение, кажется, прояснилось и он отпрыгнул от меня. Его дрожащий голос еле-еле бурчал что-то бессвязное. —папа—я пытался позвать его из глубокого отчаяния, в коем он погряз —папа, пойдём...— я не успел закончить фразу как отец впервые за всю мою жизнь повысил на меня голос. —уйди— это звучало так угрожающе, как только могло. Было ощущение, что если я ослушаюсь он лично отрубит мне голову. Я замешкался, застыв, словно статуя, но мне не простили этого. В меня уже летела зелёная бутылка. Я предпочёл чтобы меня там же и убили. Так было бы не так больно и за мной пришла бы смерть, а мёртвым не больно. Я выбежал за дверь и опять закрылся в своей комнате. Она была очень большой для маленького меня. В этой комнате моё ощущение брошености, ненужности достигло пика и я готов был кричать. Я забился в самый угол комнаты, откуда видел дверь и где стены "обнимали" меня, защищая от окружающего мира. -"Хочу к маме" —это была моя мысль в тот самый момент. Я хотел к ней туда, на тот свет, чтобы опять почувствовать тепло, снова увидеть яркую улыбку жизни и сплести с ней венок. Я уснул на том же месте, куда забился и проснулся там же из-за Рона. Он принёс мне лимонный чай. Я ненавижу кислое и никогда не полюблю, но в тот самый момент этот чай "отрезвил" меня. Я пил медленно, смакуя всю его кислоту, хотя обычно делал два больших глотка. Я всё ещё пытался восстановить наши более дружеские отношения с дворецким, но тот присекал все мои попытки, словно так и было всегда. А потом было хуже. Всё моё тело чесалось от боли где-то в душе. Было противно, будто в тело воткнули десятки мечей. Я не мог говорить из-за жгучей боли в лёгких. Да и не с кем было говорить. Рон не слушал что-то помимо приказов, другие слуги не были мне близки, я их едва знал, а отец избегал меня. Он думает я не видел как он пытался не смотреть на меня, ведь я похож на матушку. Папа сидел в кабинете, а когда и сталкивался со своим сыном быстро убегал, держа меня подальше от себя. Потом отец стал уходить из поместья на несколько дней, пока я оставался один. А выйти я никуда не мог без его разрешения. Я сидел в золотой клетке в полном одиночестве и не мог улететь из неё. Единственный способ выбраться — смерть, но Рон не даст этому случиться. Я уверен, ведь в прошлый раз он сказал, что дал обещание графине сохранить мою жизнь. Вот так моя матушка стала моей мучительницей, а я в восемь лет впервые стал думать о том как же покинуть мою решётку из драгоценного металла. ...Человек, случается, живет вместе с другим человеком, но вместе обыкновенно означает рядом... Спустя год я почти привык. Было всё так же плохо, а иногда и хуже. Кошмары приходили каждую ночь и я обливался холодным потом. Бывало, что несколько дней я не мог уснуть вовсе, ждя своего конца. Я прекратил учиться по той же причине по какой не мог спать. Я просто ждал и в этом ожидании прошёл год. Мы с отцом жили в одном здании, но это не означало, что он был рядом. Я поддерживал из всех своих сил, а он...он просто пил и пропадал на несколько дней. В доме полном людей, в мире миллиардов существ я остался один. Я уже даже не кричал, пытаясь привлечь внимание. Надоело в первые же дни. Я смирился, что эти чувства до конца моего существования останутся в моей душе. Но надежда резко проснулась, когда отец позвал на завтрак. Наконец-то он обратит внимание, обнимет и скажет, что всё хорошо. Моя надежда цвела и пахла всю ночь, не давая уснуть. Я уже представлял как всё возвращается в норму. Эта ночь была столь сладким счастьем, что мне не верилось. Но надежда имеет свойство быть хрупкой. Разбить её не составит труда. Так и отец не заметив того разрушил мою надежду. —это Виолан и Басен. Теперь они наша семья— мне хотелось выблевать всю оставшуюся желчь. Мне стало так плохо, что пришлось выйти из столовой. Мне ничего не сказали, просто резко разрушил надежду и поставив перед фактом. Если бы мне дали время свыкнуться с идеей, то и реакция была бы другой. Тогда во второй раз за мою жизнь отец повысил голос на меня, но я не слышал его слов. В голове что-то мерзко пищало, шкмело, крутилось, ломалось, трещало. Я еле добрался до своего уголка в комнате, где просто сидел. Без мыслей, без действий или чего-то, что выдало бы во мне признаки жизни. Меня и маму просто заменили? Или отец правда был счастлив с Виолан? Я не знаю и не знал тогда. Но раз уж у меня появилась новая семья, то надо с ними познакомиться? Нет смысла ненавидеть друг друга, если теперь мы носим одну фамилию. Но я идиот. Я испортил всё своей первой реакцией и они начали думать, что я них ненавижу. Даже сейчас они думают, что я их ненавижу. Это я виноват. Моя вина, что теперь у нас нет возможности сблизиться. Я по собственной глупости упустил шанс прекратить жалкое существование в одиночестве. Хуже делали слухи. Служанки говорили, что я хочу выгнать мачеху и сводного брата, а они верили. Они верили слухам, а у меня не было возможности сказать обратное. Я упустил шанс стать семьёй, поэтому мы просто стали сожителями. Я хотел забыться, хотел пропасть, сгореть со стыда и прекратить своё существование. Я предпринял множество попыток исправить, но всё они разрушились, как и моя надежда в тот злосчастный день. Тогда если я не стану им семьёй, то может смогу поддержать их и тогда они поймут, что я их не ненавижу? И я помогал. Как мог из своих детских сил. Мне было всего 9 лет, а я один пытался доказать, что Виолан и Басен такие же члены семьи, как и я. Я помню, что сказал Басену в день, когда над ним издевались. -«ты - Хенитьюз, не давай другим издеваться над тобой» —но это не помогло. Этими словами я хотел показать, что принял новую семью, но они не обратили внимания,будто мои попытки были такими же ненужными, как и я. Моё поведение становилось хуже, чтобы выставить Басена в хорошем свете, но что случилось? Этого никто не заметил. Только Рон стал ещё холоднее относиться ко мне. Я готов был молить на коленях его не становиться ещё дальше, чем он был сейчас, но меня никто бы не услышал. Такого ублюдка, как я, не надо слушать. Такой ублюдок, как я, стал просто паразитом, вытяшивающими деньги из семейного бюджета. Я хотел стать тоже семьёй отца, но почему-то у меня ничего не получалось, хотя я старался изо всех сил. Я хотел к ним. ...Человек живет бок о бок с другими людьми, а некие особо благословенные секунды проживает вместе с ними. Они едут в одном автомобиле, сидят за одним столом за обедом, наряжают одну елку на Рождество... Я задался вопросом: а хотят ли они быть моей семьёй? В редкие секунды нашего общения они казалось не хотели со мной говорить. В редкие дни, когда мы трапезничали вместе в столовой царила тишина. Я слышал как без меня они обсуждают планы на день, как смеются и ведут себя, как семья. Но стоило мне появиться в столовой как всё затихало. Малютку лили отдергивали от меня, стараясь не злить. В эти дни я сжимал кулаки и с туманом на глазах смотрел на мою семью. Было тихо, но я был не один в своей комнате, что осталась для меня большой даже в 15. В такие завтраки я ничего не ел. Ком в горле мешал говорить или есть. Моя боль стала столь не выносим ой, что я хотел просто забыть всё это. А потом я вспомнил. Отец напивался когда ему было плохо. Значит это поможет забыть? И в тот же вечер я направился в бар. Но чёртов алкоголь. Чёртова выдержка. Я не пьянел. Я не забывал. Всё оставалось на своих местах. Я притворился пьяным и всем было всё равно. А принимали ли они меня за семью? Ответ очевиден. Нет. Я был для них сожителем. Тем, кто иногда ест с ними. Тем, кто изредка ездил с ними на какие-то балы. Я был ублюдком в их глазах, при котором лучше не говорить и кого лучше не злить. Я стал злодеем. —"Мама, забери меня к себе."—об этом я молился каждую ночь, улыбаясь сквозь боль небу. Я молился об этом несколько лет, но ничего не происходило. Меня терзало изнутри, а умирал без сердца и крыльев. Я не покидал графства только из-за того, что они были моей семьёй несмотря ни на что. ...Но это совершенно не то что вместе ехать в машине, вместе обедать и вместе встречать Рождество. Это две противоположности... Я хотел быть не просто рядом, я хотел быть вместе с ними. Мне было одиноко в моей комнате смеяться над собственной шуткой, я хотел смеяться с ними. Было одиноко идти по городу в компании только одной бутылки крепкого вина, я хотел идти с ними. Было чертовски больно видеть их страх, я хотел смотреть на их счастье. А были бы они счастливы, если бы я умер? Если это сделает их счастливыми, то я не против. ...Две разные планеты» Я жил в одиночестве, они жили в семье. ©Альбер Камю В город пришёл мастер меча. Думаю это было моё лучшее решение, мама.