Помидоры (не) в собственном соку

      Блаженная тишина родного дома ласкает слух после напряжённого дня. Сквозняк из приоткрывшейся форточки наполняет каждую долго пустовавшую комнату свежестью, играется с занавесками. Лёгкие вбирают в себя целиком тёплую свежесть улицы. Наконец-то можно расслабиться. Забыться до завтрашнего утра. Руки разворачивают новенький выпуск «Харрикейн таймз», тело врастает в кресло на ближайшие полчаса уж точно.       Еду, правда, со вчерашнего дня никто так и не удосужился приготовить, но для уставшего Уильяма это не проблема. Готовка всегда здорово помогала снять стресс, может, из-за разношёрстности манипуляций, а может, из-за самого процесса. Не то чтобы ему прямо-таки нравилось кровожадно орудовать ножом, но превращать продукты в съедобную смесь неимоверно приятно. А ещё наблюдать, как эта смесь нагревается до жара в духовке.       Из холодильника достаются различные овощи, майонез и мясо. По доске начинает мерно стучать острое лезвие. За окном ещё светло, и Уильям продолжает наслаждаться этим всеобъемлющим теплом.       Но блаженство длится недолго.       Внезапно хлопает входная дверь. Сердце не в обиду Майклу досадно опускается. Хотел бы он побыть наедине с этой чудной тишиной ещё немного. Больно колет в бок ощущение, что остыть до конца после напряжённой рабочей нервотрёпки целиком не вышло. Если бы кто сказал, что детский ресторан — тот ещё бизнес, никогда бы не поверил. Пока сам не увидел.       Последние секунды ускользающего наслаждения тянутся и всё никак не уходят и не уходят, хотя давно должны были это сделать.       И всё же они обрываются.       — О, так ты уже тут. — Голос сына звучит сзади.       Уильям даже не оборачивается на него, продолжая нарезать салат. Его внутренний аккумулятор зарядился недостаточно для того, чтобы с кем-то общаться. Даже горло по-прежнему саднит, будто рабочее время ещё не кончилось.       — Что-нибудь произошло? — Майкл заглядывает ему за плечо и, понимающе кивая разделываемым огурцам, запрыгивает на одну из свободных кухонных тумб. Из всех его дурных привычек, пожалуй, самая безобидная. Сегодня от него не пахнет сигаретами, и хорошо. Чудо, что от самого Уильяма табаком не разит.       — Ничего, — бросает он, на момент поворачиваясь к сыну и оглядывая того с ног до головы. Сходил переодеться, значит, прежде чем на кухню идти. Логично. — Майкл, слезь.       — Очень даже чего, — перечат в ответ, поддевая широкий рукав домашней футболки. Нагло ещё так — именно в этой руке ведь находится нож. — Рассказывай.       Уильям соскребает огурец — точнее, то, что от него осталось, — в салатницу к остальным ему подобным и принимается за помидоры. Делит их сначала на четыре части, затем разрезает и те.       — Бонни поломался. — Кажется, он бормочет это скорее себе под нос, однако Майкл его внимательно слушает. — Эти… недотёпы опять его не зафиксировали. — Как же приятно располовинивать эту алую податливую мякоть. — Пришлось самому.       За рукав тянут настойчивее, прося отвлечься от готовки и стать чуть ближе. Уильям знает, что это ловушка. Но почему-то поддаётся, хоть его сжатое в спазме горло по-прежнему отказывается от общения.       — Да, заметил я пятна.       Пока взгляд отвлекается на испачканные надолго запястья, вокруг талии ловко обвиваются чужие ноги.       — Ну, ты всё зафиксировал? — звучит, скорее, как утверждение, а вопрос. Майкл отклоняется чуть назад, перехватывает одну из отцовских рук. Его пальцы нежно оглаживают кожу.       — Сначала я на них накричал, — отвечает Уильям. Несмотря на всю серьёзность и холод, витающие меж этих слов, на губах напротив играет усмешка.       Майкл обхватывает его ладонь своими и, развернув к себе тыльной стороной, целует перепачканные соком костяшки пальцев.       — Как грубо, — хмыкает он.       — Долго извинялся перед Генри за это.       Ноги за спиной скрещиваются сильнее, притягивая ближе. Чистые глаза Майкла так и буравят. Не открывая взгляда, он медленно погружает пальцы Уильяма в рот, облизывает внутри, затем смыкает губы вокруг и обсасывает, что заставляет чуть приоткрыть уже свой собственный. Это не заводит до вздохов и уж тем более стонов, но слишком завораживает.       — Он тоже их осуждает, между прочим, — возмущается Уильям, хмурясь и в то же мгновение слегка вскидывая брови, когда тёплая ладонь касается его щеки. Майкл ласково проводит по лёгкой щетине большим пальцем, пропуская в себя чуть-чуть больше. Рука внутри его рта непроизвольно начинает двигаться, но не слишком глубоко и резко — Уильям знает, что Майкл не может столько взять. Язык в последний раз щедро обволакивает равномерно сгибающиеся и выпрямляющиеся фаланги, и пальцы вынимаются изо рта.       Он не спешит вытирать слюну, тянущуюся от припухших губ к подбородку, будто нарочно. Впрочем, почему будто бы?       — А потом? — Майкл склоняет голову вбок, облизываясь.       Пах притирается к паху, и он слегка покачивает бёдрами.       — Само собой я всё починил… Мы. Мы починили.       Уильям едва успевает опомниться, когда обнаруживает, что его руки машинально подбираются довольно близко к чужим ягодицам. Сын медленно кивает, хотя этот ответ уже не важен.       Натянутую нить напряжения между их пронзительными зрачками можно резать ножом.       Уильям подаётся вперёд и захватывает чужие губы, вместе с тем смещая ткань футболки Майкла наверх, поддразнивая.       — У тебя легко сносит башню, — выдыхают ему в лицо.       — Кто бы говорил.       Сам первый с похабствами полез, ещё и что-то смеет про него говорить. Каков наглец.       Майкл вдруг склоняется к разделочной доске и собирает оттуда четыре части помидора. Бросив быстрый взгляд на отца, сводит брови и откладывает все, кроме одной, в сторону, но не слишком далеко. Ткань притягиваемой за воротник футболки ощутимо давит на шею, и Уильям склоняется ещё ниже.       Кожи под ухом касается прохладное и мокрое, бегущее куда-то вниз и далее преследуемое разгорячённым языком. Рисунок почти повторяет линию шрама, то забегая на уплотнённые участки, то приятно огибая мягкие. Майкл мажет по неоднородной поверхности снова и снова, приникая губами в разных местах — то касаясь кончиком языка кадыка, то втягивая кожу чуть ниже и правее него, то чмокая где-то под челюстью.       Ногти впиваются в бедро, комкают мягкую ткань штанины. Уильям, тихо и шумно выдохнув через нос, подхватывает Майкла и, быстро развернувшись вместе с ним, усаживает на их широкий обеденный стол. Тот спешно освобождают от всего лишнего — переставляют соль с перцем, убирают застоявшиеся тарелки, сметают куда-то (к счастью, не на пол) стопку салфеток. Их губы вновь соприкасаются, сходятся в обменах нетерпеливых укусов.       Майкл, не размыкая кольца своих ног, хочет откинуться назад целиком, но ему не дают. Уильям хочет, чтобы он в полной мере ощутил холодную поверхность стола целиком и потому, притянув к себе обратно за плечо, тянет вверх его футболку. Та отправляется на спинку ближайшего стула. Ладони оглаживают рёбра и валят на спину. Уши улавливают ожидаемый вздох в поцелуй. Давление на талии немного слабеет — и очень кстати.       Приходится отстраниться, чтобы захватить с кухонной тумбы порезанный помидор. Небрежно — непривычно для себя — роняя рядом с Майклом несколько частей, Уильям вертит в своих пальцах одну-единственную, которую в следующий момент плавно опускает на чужой живот. Свободная рука покоится на выпирающей тазовой кости и слабо-слабо её поглаживает, играясь с резинкой домашних штанов. Уголок части помидора идёт дальше, поднимается до груди и ареол сосков.       Он внимательно следит за реакцией Майкла. Тот старается не прикусывать губу, водит осоловелым взглядом от отцовских пальцев вверх по его руке, потом резко опускается обратно. Вокруг твёрдой розовой горошины остаётся влажный след, который Уильям, ухмыльнувшись и посмотрев сыну в глаза из-под полуопущенных век, слизывает. Майкл ахает и вскидывает бёдра, оказываясь плотно прижатым к столу, выгибается и подавляет стон. Его губа снова закушена, руки не могут найти себе места, то перемещаясь на чужие плечи, то оттягивая отросшие на затылке волосы. Это побуждает несдержанно выдохнуть ему прямо на тяжело вздымающуюся и опадающую грудь. Уильям обхватывает губами его сосок, захватывает и слегка тянет на себя, медленно кружа по нежной ареоле языком и изредка проходясь им через середину. Он медленно покачивает бёдрами в такт своим движениям, но старается не переборщить. Сочный след идёт дальше, повторяя то же с другой стороны. Стоит снова склониться над ним, как голова Уильяма оказывается приподнятой за свою длинную волнистую чёлку.       — Сними тоже, — хрипит Майкл, чуть хмурясь. Кровь приливает к его щекам, стоит их взглядам встретиться.       Снова резко выдохнув, Уильям повинуется и снимает свой верх, так же по-педантски складывая его на спинку стула.       — Что именно? — Смакуя эту фразу, он стягивает с сына штаны, бесцеремонно захватывая те с трусами. Обычно это делается раздельно, но, чувствуется, если он будет ласкать его ещё и через бельё, бедный Майкл не выдержит. Или он сам не сможет.       Одежда вновь аккуратно убирается, и настаёт черёд Уильяма облизнуться. Рука подносит уже потерявший часть мякоти кусочек томата к губам сына, чуть надавливает, и те даже не успевают раскрыться, — точно хотели — как он передумывает и сам приникает к ним, наклоняясь так, что Майкл снова оказывается целиком и полностью прижатым к столу. Такой тёплый и мягкий. Заставляет улыбаться в поцелуй, ласково зарываясь пальцами в длинные кудри на его голове.       Майкл раздвигает ноги, сдавливая ими чужие бока. И снова хмурится, когда от него отстраняются. Пальцы бездумно гуляют по его голым бёдрам. Уильям ведёт ими ниже, на пробу касаясь совсем кончиками плотно сомкнутого кольца мышц. Сейчас он даже не будет надавливать. И несчастным помидором касаться тоже не будет. Но и этого лёгкого контакта оказывается достаточно, чтобы Майкл охнул и положил руку себе на грудь. Он всегда много разговаривает во время секса — не всегда понятно и не всегда слышно, но он всегда это делает. И сейчас в его сумбурном шёпоте слышится совсем тихо: «Ты смазку не забыл?» Не забыл, конечно. Уильям хмыкает, целует его в живот, а затем поочерёдное в каждое из приподнявшихся в ответ бёдер.       — Сейчас. — С этими словами он уходит с кухни и оглядывает взглядом тесноватый, но уютный холл их дома. Взгляд, почти ничего не соображающий, переходит с лестницы к гостиной, затем опять возвращается к лестнице. Уильям точно не помнит, где и при каких обстоятельствах был их последний секс. Кажется, в ванной? Он поднимается наверх и направляется туда, надеясь, что тюбик окажется в одном из шкафчиков, иначе такую неприметную вещь будет найти крайне сложно и запланированный сценарий придётся менять. К счастью, оказывается, что память Уильяму ещё не изменяет.       Когда он возвращается обратно, замирает на пороге, видя, как уже сидящий Майкл размазывает раздавленную в ладони одну из частей помидора о свой окрепший член. Мякоть размазывается по всему стволу вместе с остатками нежной кожицы, которая с тихим вздохом убирается. Рука двигается осторожно. Даже слишком.       — Господи, Майкл.       Уильям выходит из ступора и наконец подходит ближе.       Майкл, повернувшись на его голос, лишь слабо улыбается, снова нещадно прикусывая нижнюю губу. Он поднимает свою ладонь вверх и поочерёдно начинает облизывать пальцы. До конца дойти не получается — руку перехватывают. Взгляды друг напротив друга снова сцепляются. С этой небрежной россыпью веснушек, приподнятым уголком губ и хитрым прищуром он похож на лиса, с которым всегда себя сравнивал в детстве.       — Сядь чуть дальше.       Можно было бы попросить его ещё и лечь, но Уильям воздерживается. Майкл, не торопясь, обнимает его за плечи, увлекая в очередной поцелуй. Обнажает верхний ряд своих ровных зубов и на миг прикрывает глаза, после чего отодвигается и ставит руки позади себя для опоры.       Губы с изредка высовывающимся кончиком языка сперва приникают к его ключице, минуя грудь, следуют по слабо выраженному прессу. Поднимая взгляд наверх, Уильям кладёт ладони на чужие бёдра и обхватывает губами головку. Майкл, как и всегда в такие моменты, не смотрит, но смущение на его лице стоит всего самого дорогого, что есть на свете. Задорная улыбка с лица пропадает, а под веснушками разливается краснота.       Член принимается поглубже, язык собирает новые и новые остатки мякоти и семян, кончиком повторяет линии выступающих вен, какие он может ощутить. Вместе с тем Уильям неторопливо перемещает бёдра себе на плечи. Он опускает голову, утыкаясь, наконец, носом в лобок. Тихо простонав в сомкнутые губы, Майкл плавно ложится на стол и без лишних просьб. Мышцы живота расслабляются, а потом снова напрягаются, стоит провести кольцом губ вверх-вниз. Поднявшись к головке, то размыкается, а сын приподнимается на локтях, поправляет небрежно спавшую на глаза чёлку. Уильям отстраняется от его члена, ловя чужой взгляд, облизывает ствол. Ноги нетерпеливо скрещиваются у него на спине, но приходится их почти сразу разнять под недовольный вздох.       Майкл просит повременить, просит растянуть момент, просит большего. Но остаётся только нежно прошептать в губы:       — Так ты кончишь слишком рано, солнце моё, — ощутить мягкую ладонь в своих волосах и отстраниться.       Напоследок Уильям чмокает головку, не выдержав и жадно её лизнув под удивлённый всхлип, выпрямляется. Хрустнув слегка затёкшей спиной, он откручивает крышку тюбика и выдавливает его невесомое и прохладное содержимое себе на ладонь.       Майкл пододвигается обратно, утягивает на себя и охает, когда одну его ногу сгибают, а средний палец надавливает на сфинктер и начинает понемногу проникать внутрь. Тяжело дыша, он глядит прямо. Уильям, склонившись ближе, тоже всматривается в его лицо, улавливая каждую эмоцию, мелькающую во взгляде. В далёкие первые разы это были преимущественно неуверенность, возможно, с примесью некоего страха, недоверия и неверия в то, что они действительно пришли к этому. Тогда приходилось долго шептать что-то ему на ухо, подбадривать и его, и себя до появления сладкого вкуса на языке, гладить по голове и осторожничать. И не экспериментировать, на столе и с помидорами — тем более. Единственное в его взгляде, что осталось от тех времён, — это дискомфорт, который Майкл быстро смаргивает, продолжая смотреть глаза в глаза и что-то шептать, царапая ногтями плечи.       Уильям целует его в лоб, ощущая чужое расслабление, добавляет второй палец и ловит тяжкий выдох своими губами. Его волосы снова тянут на затылке. Непослушные руки обнимают, сближая крепче их тела. Майкл медленно двигает бёдрами, и, стоит чуть согнуть пальцы в нужном месте, он высоко стонет, откидывая голову. Предпочитающий молчать во время секса Уильям лишь рассматривает, слушает всё, что теперь слетает мантрой с чужих губ, покусывает открывшуюся шею, потом поднимается, оглаживая и сгибая другую, выпрямленную ранее ногу, раскрывая сына ещё больше.       — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…       Он никогда не просил его умолять.       Выдавливая ещё немного смазки и добавляя третий палец, Уильям чуть ускоряет темп. Его собственный член неумолимо изнывает, и приходится положить на него руку, надавливая лишь чуть-чуть, чтобы не обезуметь.       Так и хочется продолжить их бессмысленную игру — измазаться целиком в этой влажной и вязкой мякоти, вылизать друг друга целиком до беспамятства где-нибудь на том же столе или уже на полу. Но, кажется, пальцы внутри нравятся Майклу больше. Он тяжело дышит, то напрягаясь, то расслабляясь, отчаянно хватается за край стола над своей головой.       — Уил… — Имя тонет в громком выдохе, после которого мозг совсем отключается. — Уил!.. — шепчет Майкл, морщась, когда пальцы выскальзывают из него. Он опускает мутный взгляд на отца и приоткрывает рот, выжидающе наблюдая, как тот пристраивается к растянутому сфинктеру. Уильям пробует продвинуться дальше, лишь убедившись, что это не причиняет сильного дискомфорта. Серебристые глаза продолжают смотреть на него из-под длинных ресниц. Стоит войти глубже, водя одной из рук по боку, а второй крепко сжимая бедро, — и голова Майкла неспешно запрокидывается назад, а сам он стонет слишком пошло даже для шумного себя.       Толчки идут медленно, и их глубина дразняще чередуется, заставляя выгибаться, подаваться ближе и вздыхать громче. Скользить внутри с каждой секундой становится всё проще.       Майкл почти кричит, поднимает руку в поисках невидимой опоры, как обычно делает это в постели. Но вспотевшая ладонь то и дело соскальзывает с лака толстой доски стола, а любимой простыни, всегда так яро сжимаемой, здесь нет, и конечность начинает бездумно блуждать в воздухе. Уильям даёт ему свою ладонь — та сжимается так отчаянно и крепко, что пробивает на более резкие движения.       — Быстрее, — хрипит Майкл, закрыв глаза, и этому слову трудно не повиноваться.       От этих слов рука чуть ли не вдавливает его колено в стол — точнее, отклоняет в его сторону, на сколько позволяет растяжка. Кажется, раскрываться уже некуда, но Майкл всё ещё старается раздвинуть ноги шире, принять в себя глубже. Наконец, Уильям, впиваясь в его бёдра, постепенно переходит на бешеный темп, который приводит их движения к рассинхрону. Свободная ладонь, не сжимаемая другой, гладит по животу, задевает возбуждённые соски, ложится поверх руки, слабо двигающейся на члене, и помогает той, учащая сбитый ритм и чувствуя на себе выплёскивающуюся сперму. Расслабление и лёгкое сжатие стенок вокруг не дают повод замедлиться — он срывается. Майкл, найдя в себе силы, чтобы сесть, опирается на плечи Уильяма и целует его. Целует до потери дыхания, шепчет, какой он замечательный, нежный и сильный. Всё ещё прикусывает губы, после чего с улыбкой утыкается носом в шею, лаская грудь чересчур расслабленной ладонью. Узкое пространство не позволяет продержаться слишком долго, но Уильям всё же отмечает, что переусердствовал с прелюдией.       Он успевает вовремя выйти, чтобы испачкать Майкла только снаружи, кончив тому на живот. Сын нехотя выпускает его из кольца рук, чмокнув напоследок в уголок чуть раскрытых губ, и Уильям опускается без сил на отодвинутый стул.       Находясь под расслабленным взором всё ещё мутных глаз, он приподнимает собственную руку вверх и долго рассматривает семя, вязко повисшее на пальцах, а местами и между ними, частично даже попав на саму ладонь. Переводит взгляд на стол и захватывает едва удерживающий частички своей мякоти помидор, смешивая всё воедино. Ничего лучше не придумывает, чем опрометчиво откусить, прожевать и проглотить, вызывая новое проявление румянца на чужих щеках.       — Только не добавляй это в салат вместо майонеза, — слабо прыскает Майкл. И всё так же хрипло посмеивается от удивлённо-осуждающего взгляда.