Светотень

Вместе с ночью приходит свобода. От слепящего света, что так бьёт в глаза, так туманит суждения. От шума городов и возни людей, пустых, как глаза случайного пьянчужки в таверне. От мелочных обид и надежд, что не стоят ничего. От лишнего внимания, ведь сейчас истинно-верные легко растворятся во тьме. Ночь ласкова, как поцелуй лезвия в шею. Как точное и милосердное пронзание копьём сердца. Так же ласково она вонзается между рёбер, заполняя собой грудную клетку, вытесняя воздух. Заставляя — нет, приглашая, — дышать глубиной древней пустоты, царившей задолго до всякого света. Шэдоухарт закрывает глаза: пальцы и так прекрасно знают, что им делать. Медленно и методично стягивает с себя наручи, наплечники, кирасу и нижнюю рубашку; сапоги и поножи следом. Можно было бы одеться в другое бельё — но проще избавиться и от него. Следом она снимает мысли о том, что сегодня их отряд потерял ещё одного. Что ещё немного — и она останется один на один с самой важной, пожалуй, миссией, которую ей доверяли на её памяти. И смутное беспокойство, частый спутник в светлое время суток, спадает с плеч Шэдоухарт, как грубая домотканая сорочка. Теперь она готова. Теперь она начинает, не открывая глаз, ритмичный и тихий речитатив: “Леди Шар, примите моё обожание…” Что-то настолько привычное, как молитва, заставляет остатки тревог и мыслей раствориться в бесконечной, предвечной тьме шёлка одежд Госпожи Потерь. Когда молитва заканчивается и её веки распахиваются снова, тучи на небе заволакивают последнюю звезду. Шэдоухарт улыбается: этот знак ярче, чем она могла бы себе представить. Её встречает темнота, абсолютная и пьянящая, как хорошее вино, — а значит, сегодня она всё сделала правильно. Сегодня она молится в одиночку — но завтра они с теми, кто остался от её отряда, проведут Падение Ночи вместе. Будет кровь и золото, будут азартные перешёптывания и торжественность посвящения. Завтра для них Леди Шар воцарится, вечно прекрасная в своём звёздном одеянии, вечно строгая и великолепно-чёрная. Лишь бы не светила луна. Она взрезает тяжёлый бархат небосвода всегда неумолимо и неправильно. Приносит смутную, горчащую под нёбом боль, бьёт под колени безотчётным ужасом, рассекает отвращением спину. Луна приносит боль — но совсем не ту очищающую и терпкую, как причастие Леди Шар. От неё хочется спрятаться, сбежать, развеяться дымом, не-существовать вовсе. Хочется впиться когтями, разбить пополам, уничтожить. Стереть с Фаэруна её, ту, от касаний которой хочется отмыться в очищающей, священной темноте. От упоминания имени которой всякий раз тянет прополоскать рот. Стереть, выгрызть — и навеки погрузиться в блаженное небытие. Погрузиться в служение. Быть может, тогда — наконец — больно быть перестанет.