Фотография

Почему из всей пачки снимков он забирает именно фотографию Шина и почему в принципе решает оставить её себе, Сена не знает. Это что-то импульсивное и в то же время само собой разумеющееся. Естественное. Как бег. Он вкладывает фотографию в самый плотный учебник в его рюкзаке, чтобы наверняка сохранилась, ведь в отличие от настоящего Шина, большого и сильного, фотография маленькая и хрупкая, непоправимо пострадает от одного лишь сгиба. Шина Сейджуро, кажется, никто и ничто не согнёт и не сломит. В общем-то, это не такая уж и ценная фотография — если, конечно, говорить в исследовательских целях. По ней не воссоздать ни построение, ни тактику, зато можно рассмотреть небольшую часть униформы Оджо, серьёзное лицо Шина, его нахмуренные брови, сосредоточенный взгляд, несколько прилипших ко лбу прядей. Интересно, во сколько Хируме обошлась камера, которая может снимать настолько хорошо с расстояния стадионной трибуны? Фотография отправляется в ящик, чтобы уже через несколько дней обнаружить себя на пробковой доске, что висит над столом. В компании расписания занятий, открытки, пары заметок и ещё одного снимка, где Сена с Мамори (сколько им там, лет по семь?) держат в руках по огромной розовой шапке сахарной ваты. Почему-то оказывается, что держать фотографию на виду очень важно. Вероятно — и это предположение такое дурацкое и имеющее смысл одновременно — это как-то связано с тем, что сегодня Шин узнал его секрет. Понял, лишь взглянув на то, как Сена переставляет ноги. Значит ли это, что его ноги — особенные? Значит ли это, что Сена — особенный? Нет, нет, если так подумать, то дело, конечно, в их договорённости, в совместном стремлении встретиться в финале Рождественского турнира. Обещание подразумевает, что оба должны превзойти себя, стать сильнее, чтобы в конце узнать, кто же лучше. Показать друг другу абсолютно всё, каждое умение, выложиться на полную, до последней капли пота, а для этого костьми лечь, но выиграть у каждого соперника, протаранить себе победу. Конечно, эта фотография теперь должна быть на видном месте, как напоминание. Конечно, Сена задерживает на ней взгляд хотя бы раз в день, просто потому что она висит в центре доски, а комната у него не самая большая. Понятно, что за неё просто цепляется глаз. В конце концов, это же дополнительная мотивация. Повторение чего-то важного, что придаёт смысл всему, что он делает. Только вот чем дальше, тем больше Сене кажется, что фотография напоминает ему о многом. О том, что во время недавнего просмотра матча Оджо он то и дело ловил себя на том, что следит не за игрой, а за Шином. Как тот двигается, чтобы избежать блока, как мчится сквозь поле, как сокращает разрыв в счёте. Над Шином словно бы висела видимая только Сене огромная указательная стрелка, иначе как объяснить, что он всякий раз безошибочно выцеплял Шина взглядом, какая бы суматоха ни происходила? Фотография напоминала о постоянно (по крайней мере, на его памяти) сведённых бровях Шина, и Сене казалось, что ещё несколько лет, и между двумя чёрными широкими ломаными линиями образуется морщинка. И, глядя на снимок, Сена хотел уже сейчас провести подушечкой большого пальца между бровей, разгладить кожу, словно прикосновение через снимок может хоть как-то помочь. Интересно, какой Шин на ощупь? Если подумать, Сена уже знает. Они ведь сталкивались во время игры, и Шин, по ощущениям, был каменным (хотя какой камень будет двигаться так быстро?). Столкновение с ним было болезненным, и от одного воспоминания Сена тянулся к грудной клетке, словно всё ещё чувствовал боль. Но ведь Сена не знает, каков Шин вне игры, и мысль о прикосновении, при всей своей странности, в то же время чем-то завораживала — иначе Сена не возвращался бы к ней раз за разом. Ну или причина была не в привлекательности мысли, а, опять-таки, в фотографии-напоминалке. Конечно, невозможно не возвращаться взглядом к чему-то, что так или иначе постоянно перед тобой маячит, и тогда вполне объяснимо, почему голову Сены заняли мысли о руках Шина. В общем-то, на самом снимке их не было видно — только лицо крупным планом, но образ Шина уже настолько въелся в память, что Сена мог представить его в любой момент. Короткие чёрные волосы, серьёзное выражение лица, тело в бело-синей униформе Оджо с цифрой “40”, сильные мускулистые руки… Которые во время игры подняли Сену с такой лёгкостью, словно он весил не больше пёрышка. Хирума потом вспоминал этот момент и говорил, что Сене нужно стать настолько ловким и быстрым, чтобы Шин его не то что поднять — ухватить не успел. Только есть одна загвоздка (о которой Хируме знать не обязательно; даже больше — обязательно нельзя знать о ней) — Сена на самом деле хочет сделать наоборот. Пусть поймает, поднимет снова, держит дольше — ведь что такое вес Сены для человека, который, наверное, поднимает штангу в два, а то в три раза тяжелее? Мысли Сены липкие, как подтаявшая сахарная вата, и каждая цепляет за собой другую: Шин, руки Шина, форменные перчатки. Шин, поправляющий форменные перчатки. И почему Сена не замечал раньше, насколько это… Завораживающе? Неприлично? Горячо? Где-то в этот момент Сена понимает. Понимает, что если он сейчас хоть что-нибудь с собой не сделает, то заснёт в лучшем случае под утро. Понимает, что такими темпами проспит рейс в Америку, и тогда Хирума его убьёт. А потом протащит труп на борт и контрабандой вывезет в Техас, потому что команда летит полным составом и это не обсуждается. Понимает, что ему предстоит пройти через ад, чтобы встретиться с Шином в финале турнира. Понимает, что дело вовсе не в фотографии.