Неужели...?

Власова понимает, что что-то не так, когда неделю подряд подходит к краю перрона слишком близко. Когда смотрит на приближающийся поезд в метро, переводя взгляд на рельсы, и представляет, что с ней произойдёт, если она на них упадёт. Абсолютно случайно, разумеется. В голове всплывают фотографии из уже закрытых и переданных в суд дел, где тело жертвы разорвало на несколько частей, а по контактным путям размазалась кровь и прочие биологические жидкости. Впрочем, не вызывает это шока, а Рита одёргивает себя и на шаг назад отступает: ещё не время. Власова заходит в вагон метро, разукрашенный рисунками цветов («видимо какой-то городской фестиваль, который ты опять пропускаешь со своей работой»), задевая пассажиров плечом, и упрямо идёт к противоположной двери, прислоняясь песочным пальто к манящей надписи «не прислоняться». До нужной станции ехать около часа, а капитана затягивают собственные мысли: не время для чего? Для смерти? Так она всегда приходит неожиданно и входит без стука. Не время для уныния? Так ведь на улице осень: природа увядает, а психопаты вылезают из своих нор — самое оно для уныния. Не время, чтобы сдаться чувствам? Власова нервно передёргивает плечами, словно по спине проползла змея, щекоча кожу под пальто. «Какие чувства, Рита, тебе за сорок, и за плечами два неудавшихся брака, дочь-преступница, и куча психологических проблем». И капитан к здравому разуму хоть и прислушивается, но понимает, что дальше так продолжаться не может, а то ведь и до края лезвия дойти можно. «Просто принять себя и признать, что нуждаешься в помощи. Всего лишь-то». Власова усмехается собственным мыслям правым уголком губ. А какая помощь ей нужна, сама разобралась хоть? И Рита усиленно роется в недрах своей души в поисках ответа на вопрос и принятия, но этот процесс прерывает диктор метро, объявляя станцию, которая за долгие двенадцать лет стала родной. Знакомый маршрут: второй выход из метро, поворот направо (налево Рита ходить не привыкла), вымокший под дождём асфальт в парке, контрольно-пропускной пункт, и вот Власова на территории конторы, где может спокойно выкурить сигарету до начала рабочего дня: пунктуальный капитан приезжает за двадцать минут до начала смены, и это стало традицией.

Мой план простой: смотреть сквозь любовь, Засветить тебя словно старое фото в альбоме, Силуэт на фоне

Рита за имеющиеся двадцать минут отводит себе ровно семь на подготовку к рабочему дню: переодеться в форму, ровно сложить одежду в шкафчик, завязать хвост и прийти в кабинет к начальству. Остальные тринадцать по привычке тратит на сигареты и Антонову. А её силуэт виден и чувствуется издалека, хотя та приходит в ФЭС ровно за десять минут до смены и размеренным шагом идёт ко входу, не забывая вежливо поздороваться с охранником, дворником и ещё до кучи народу. Капитан наблюдает за этим с крыльца, зажимая между пальцев sobranie и выпуская едкий дым из лёгких, и ожидает, когда Валя дойдёт до неё. А патологоанатом, сморщив нос от запаха табака, всегда обнимает Риту одной рукой, проводя от плеча до талии, и оперативница утыкается носом в мягкий шарф Антоновой, отводя сигарету в сторону, чтобы не задеть подругу. — Доброе утро вредителям, — очаровательно, на взгляд капитана, расплывается Валя в полуулбыке, пока Власова тушит дотлевающую сигарету об урну. — Доброе утро зожникам, — язвит Рита, поддерживая устоявшуюся форму приветствия. Валентина никогда не любила дым от табака, но стойко терпела, не уставая напоминать Власовой, как близкой подруге, что этим она только вредит своему здоровью, на что капитан лишь упрекала эксперта, что та скучно живёт. В шутку, конечно же. После такого привычного и до боли приятного ритуала Валечка скрывалась за дверью ФЭС, а Рита успевала выкурить ещё одну, размышляя о том, как произошли объятья именно сегодня, а после отправлялась внутрь здания, оставляя всю тяжесть утра в пепле и в улыбках на крыльце. Но в дни, когда вместо Антоновой выходил Артём, Власову в первой половине дня лучше было не трогать, и это знал каждый в ФЭС: видишь злую Риту по утрам — не подходи к ней. — Нет, это не зависимость и не жизненно необходимая вещь, — так обманывала себя капитан, — просто мне нужно тепло по утрам, — что было отчасти правдой. И Власова попыталась восполнить пустоту, обнимая Майского по-дружески, зная, что он не воспримет это двусмысленно, но это оказалось совсем не тем. Рита поняла, что ей нужна именно Валя. Антонова, мать её, Валентина, мать четверых детей, замужняя женщина. Валя, в свою очередь, видела что-то необычное и волнующее в поведении подруги, но вслух эту тему никогда не поднимала: это было ни к чему. Ведь порой то, что облекается в слова, теряет свой шарм и становится плоским и словно нереальным. Антонова просто была рядом, да и саму её непреодолимо и необъяснимо тянуло к Рите. Патологоанатом уже даже не пыталась объяснить себе всё это и понять: делала как чувствовала, а чувства в холодном ноябре разгорались всё ярче с каждым днём. Эксперт принимала всё происходящее как данность: долгие годы внутренней борьбы всё-таки отпустили её в этом году, почти сразу после развода с давно нелюбимым мужем. Валентина хоть и была склонна к предрассудкам, но в отношении Власовой они теряли свою силу, поэтому тот свет внутри Антонова старалась выражать в душевных разговорах, поддержке, ворчании о курении и в пресловутых утренних объятиях. Даже Рогозина, что однажды краем глаза из окна увидела утром подобную картину, повела бровью от удивления: Валя была крайне не тактильной, и даже с Галей, своей близкой подругой, она так часто не обнималась. Полковник мысленно сделала себе заметку и присматривалась к поведению двух девушек, с доброй улыбкой смотря на некоторые взаимодействия. Но странные изменения за капитаном начала замечать именно Валя: то задумается, стоя перед окном, то забудет посмотреть на цвет пешеходного светофора, то замрёт взглядом на голубых глазах Антоновой… Валя всегда боялась потерять близких людей, поэтому своей заботой старалась обезопасить их от всех неприятностей. Ей хватило страха за дочек из-за проклятого спортивного комплекса на всю жизнь. Рита с недавних пор стала входить в круг тех лиц, потеря которых разобьёт Антонову и её психику в щепки, а всё решилось окончательно из-за проклятой осени, что принесла с собой холод по коже и невыносимый жар в груди. И теперь Валя боялась, боялась так сильно, что порой вздрагивала ночью от очередного кошмара. Власова не то чтобы была трусом, скорее напротив, но смелость её заканчивалась в тот момент, когда в игру вступали чувства. А ещё Рите было одиноко. Как иначе объяснить то, что ночами ей хотелось позвонить кому угодно, лишь бы не слышать свои мысли, лишь бы не оставаться в темноте одной, лишь бы её слышали? Но мир, как и люди, жесток, и это Власова отлично усвоила за жизнь, и теперь открывать сердце не видела смысла. Однако случилась осень, и случилась Валя. День после утреннего приветствия Антоновой хоть и стал терпимее, но был всё так же невыносим. Пятница дала Рите столько работы, что она успела побывать и в допросной, и в тире, и в Добинске, и даже на Петровке, но никак не в спокойствии. Тяжесть дел, груз ответственности, натянутые как струна отношения с сыном, нераскрытые преступления, отсутствие отдыха и гора стресса давали свои плоды… Так что к концу дня, когда счастливчики, не дежурившие в выходные, радовались приближающейся субботе и шумно обсуждали планы на выходные в холле, Власова стояла у открытого окна конторы, не в силах отказаться от вредной привычки.

Замечаю в себе нерешительность, прозорливость и дальновидность, Рационалист внутри меня в панике и предлагает бежать в работу.

Капитан, как и полагается человеку не семейному, не брала отгулы на субботу и воскресенье, напротив, старалась поменяться сменами, чтобы засиживаться допоздна в ФЭС, не позволяя едким и болезненным мыслям заполнять голову. Пусть лучше мозг взрывается от количества подозреваемых и улик, от тупости свидетелей и Тихонова, но никак не от давящей тишины. Рита такого не выдержит, уж она это знает наверняка. На работе она хотя бы нужна. Нужна людям. А Власова строго верила в то, что человеку нужен человек, иначе можно сойти с ума, а попадать в психоневрологический диспансер пока не было в её планах. «Хотя может и пора» — пронеслось со скоростью света в уме, пока зажигалка передавала пламя на сигарету. Рита во второй раз за день замечала неладное за собой: рассматривая привычный глазу пейзаж с восьмого этажа конторы, она рассуждала о том, с какой скоростью полетит её тело с этой высоты, какое пятно крови останется и будет ли шанс выжить. Ради интереса Власова, затянувшись поглубже, перегнулась через раму окна, свесив половину туловища вниз, и выдохнула дым из лёгких вниз, ощущая головокружение. Капитан бы с радостью оставалась в таком положении, но почувствовала, как чьи-то руки схватили её за бёдра и потащили вниз, словно затягивая внутрь здания. Обессиленная от этого дня и жизни, она даже не противилась, и не найдя сил оставаться на ногах, сползла, облокотившись спиной о стену. Мутным от недавних ощущений взглядом Рита увидела блондинистые волосы и обеспокоенные голубые глаза, и в миг на карие навернулась пелена, застилающая весь обзор.

Закрывала свои слёзы от других, как пятна, Растекались капли воска по белым запястьям. Прости, что смотрю в окно, открытое настежь, Я хотела, чтоб всё было иначе.

Антонова, что казалась ангелом в этом блестящем от солёной влаги мире, крепко обхватила плечи Власовой руками и, слегка покачиваясь в этих сидячих объятиях, не уставала целовать капитана в темноволосую макушку. — Рита, не пугай меня больше так никогда, пожалуйста, — едва ли скрывая дрожащий голос, прошептала Валя, смотря оперативнице в глаза и стирая влагу с щёк большими пальцами. — Я такого не выдержу больше, — на тон ниже, словно пытаясь укрыть эти слова, проговорила патологоанатом. — Почему? — как-то по-детски и наивно спросила Власова, совсем не похожая на себя: из суровой оперативницы она превратилась в маленького ребёнка. Антонова внимательно посмотрела на капитана, которая боялась вымолвить что-либо. — Дорога ты мне, вот почему, — прошептала патологоанатом, — и, кажется, люблю, — эти слова утонули в кудрях Риты, когда Валя прижала голову Власовой к себе, но та всё услышала. И явно не могла поверить ни своим ушам, ни Антоновой. Неужели она не одна? Неужели, если та бросится с крыши, кто-то будет переживать о ней? Неужели всё то, что она ощущала рёбрами последние годы, имеет реальную почву? Неужели…?