Bad dreams

Сонхва перед выступлением на waterbomb решает узнать, расстёгивается ли эта манящая молния на груди, даже не замечает Хонджуна сзади, который берёт это на заметку и уходит в свою гримёрную. Кто бы мог подумать, что слова Пака «это выглядит так нелепо» станут последней каплей терпения лидера?.. Капли пота вперемешку с водой стекают по лицу, открытым участкам тела. В гримёрной душно и жарко, воздух накален до предела. И всё из-за этих двоих, что безобразно и чересчур громко целуются, сплетаются в горячем и страстном танце, хватаясь друг за друга, словно единственное спасение от пучины пламенного наслаждения. Хонджун не может терпеть и сдерживать себя, ведь терпению давным-давно пришёл беспощадный конец. А всё из-за образа Сонхва, который сейчас отдаётся поцелую целиком и полностью, даже на секунду не задумываясь о причинах такой жажды в нём. Ким руками пробирается ниже, нарочно грудь пропуская, укладывает их на талию тонкую и сжимает крепко, сильнее в стену холодную вжимая. Чувствует, как по чужому телу пробегает будоражащая и крупная дрожь, вздохи ловит губами и не может задерживаться на одном месте. Он шарит мокрыми ладонями везде, нагло лапает и целует так, что воздух в лёгких стремительно кончается. Поэтому щадит старшего, отстраняется и влажными поцелуями спускается к шее смуглой, пальцем цепляя цепь, наматывая и игриво прикусывая кожу рядом. Пак окончательно связь с этим миром теряет, дрожащими руками хватается за крепкие плечи, желая притянуть к себе куда ближе. Поцелуи не остужают, лишь сильнее огонь разжигают, настолько, что внутри всё сгорает, тянет невыносимо приятно. — Знал бы ты, насколько сильно я благодарен стилистам, — горячо шепчет младший и пальцем оттягивает воротник белоснежный, смущая парня пуще прежнего. — Ты такой лжец, Хва-я, — дразняще тянет он, в ухмылке оголяя ряд белых зубов. — Хонджун?.. — всё, что выдавливает из себя брюнет, когда вновь в дрожи заходится от неожиданной прохлады. Тот отходит от него. — «Нелепо»? Ты серьёзно? — его терпение даёт трещину, что с каждой накалённой секундой становится больше и больше. Хонджун дрожащей рукой торопливо поворачивает ключ в замочной скважине до упора, а после стремительно сокращает расстояние меж собой и растерянным Паком. — Будь моя воля, я бы прямо в коридоре растегнул этот грёбанный замок на твоей груди. — Боже, ты про это… — беззаботно усмехается он и опускает взгляд на собственную грудь, что судорожно вздымалась из-за сбитого дыхания и беззвучного смеха. — Действительно нелепо выглядит, не понимаю, зачем здесь сделали замок… — Чтобы я зубами растегнул его и оттрахал тебя около этой стены, — чуть ли не рычит Ким, теряя остатки рассудка и слабого терпения. Губами накрывает чужие и не даёт и слова в ответ вымолвить, снова вжимая в холодную поверхность. Оставляет этот чёртов замок для своего рта, намеренно руками обходя и оглаживая ими бока, сжимая и спускаясь к бёдрам, обтянутым мокрыми плотными джинсами. Это сильнее в краску вгоняет. Сонхва изо всех сил пытается отвечать на поцелуй, а не просто в губы влажные скулить, неконтролируемо съезжая вниз. Но его вжимают, перекрывают все пути побега и совсем в угол толкают, загораживая всё и останавливая падение коленом между ног. Шатен отстраняется с самодовольной ухмылкой, ничего не говорит, лишь укусами спускается по шее, далее целует через мокрую насквозь ткань, дразнится и языком проводит по груди. Ощущается лучше, чем поцелуи, разрядом тока расходится по всему телу. Лидер не церемонится, цепляет зубами замок и рывком расстёгивает сразу на половину, во второй раз — до конца. И оставляет яркие отметины на нежной коже, кусается и пальцами забирается под майку, ладонью оглаживает грудь и мычит довольно, наслаждаясь тем, о чём мечтал всё их выступление. Ему на голову приземляется дрожащая рука Пака, что волосы сжимает невольно, его уши ласкает такая услада, как тихие стоны и громкие, шумные вздохи старшего. Который прикрывает глаза и возится в этом углу, пытается думать, что их никто не заметит в этой гримёрной, и молиться, чтобы рядом смазки не оказалось. Иначе у капитана все рычаги и ограничения слетят к чертям. Хонджун посасывает соски поочерёдно, покусывает и даже не собирается снимать эту майку, лишь сильнее увлажняет кожу собственной слюной, причмокивая и с головой выдавая удовольствие, получамое в долгожданные мгновения. Он ладонями скользит вниз, расстёгивает ремень и дёргает джинсы вниз, не желая ждать больше. Его желаний с каждой секундой становится всё больше и больше. А зажатый и загнанный в угол Пак, что уже во всю хнычет, с каждой секундой всё меньше и меньше сопротивляется. Его здравый смысл пока не покидает, но возбуждение пеленой застилает на своём пути всё, вытесняет. Наверное, стоит отдаться моменту и своему парню целиком и полностью, а не тревожно думать о том, что кто-то может их услышать. — Ты такой сладкий, Хва-я, — вполголоса выдыхает Хонджун, отстраняясь совсем ненадолго, чтобы полюбоваться своей работой. Россыпью меток и невообразимыми узорами, мокрыми дорожками. — Знал бы я, в каком образе ты будешь на этом фестивале… Заранее бы растянул, как последнюю сучку, — продолжает и, довольно закусывая нижнюю губу, смотрит за тем, как его старший заливается краской в очередной раз. — Прекрати… — лепечет едва слышно и отворачивает голову в сторону, пока чувствует: чужой палец обводит вырез, образовшийся на майке после расстёгивания замка, восьмёрки выводит вокруг сосков, специально щипая и выбивая высокий несдержанный стон. — Что именно мне прекратить? — спрашивает Ким и намеренно второй рукой раздевает парня, низ окончательно стягивает вместе с нижним бельём. — Раздевать тебя? Говорить правду? Смущать? Ты же прекрасно знаешь, что я не прекращу. И Паку не дают возмутиться, за украшение тянут и поцелуем рваным затыкают. Он хнычет и сжимает чёрную ткань на плечах крепких, ноги сдвигает плотно, не давая их раздвинуть. Но для Кима это не помеха, отстраняется, нижнюю губу оттягивая и улыбаясь сыто, со своими джинсами в два счёта расправляется, затем и нижнее бельё приспускает. Дыхание мигом перехватывает. Особенно, когда по коридору мимо кто-то проходит, а из уст непроизвольно рвётся протяжный скулёж. — Тс-с, — ладонью рот Сонхва зажимает, а второй содрогающееся бедро поглаживает, приподнимая и ногу в колене сгибая. — Иначе нас услышат, — передразнивается шёпотом и усмехается, кивает в сторону столика, на котором стояла косметичка небольшая. Безмолвно намекает тому. И намёк понят. Брюнет тянется и на ощупь расстёгивает её, доставая лубрикант, заранее положенный в неё. Его уже выворачивает от уровня пошлости происходящего. Но хочется… Безумно хочется ещё… И эта жажда перерастает в нечто большее. Совершенно непреодолимое. Ким не желает ждать, перехватывает тонкое запястье, смазанными поцелуями покрывает и забирает тюбик, небрежно открывая и крышку теряя, что с глухим звуком падает и укатывается куда-то под стол. Времени искать нет. Маленькую комнатку заполняет тяжёлое дыхание обоих, сливается в единую развратную симфонию, к которой ещё и чмоки присоединяется. Неразборчивый, но такой горячий шёпот заводит, выбивает оставшийся кислород из лёгких. Растяжке уделяется должное внимание, ведь оба явно не были готовы к такому. Хонджун пальцы смазывает тщательно и максимально аккуратно вводит один, не сразу, постепенно. В шею дышит и прикрывает глаза, шепча какие-то нелепые и несвязные предложения, пытаясь утешить и уверить, что звукоизоляция здесь хорошая. И за разговорами, что прикрывают быстро летящие минуты, вводит остальные два пальца, мягко целуя и второй рукой получше подхватывая ногу под коленом. Он двигает ими, тягуче и мучительно, раздвигает внутри и гладит нежные стеночки, выдыхает как-то резко и темп движений ускорять начинает, выбивая звучные стоны. Толкает целенаправленно в простату и с особым блаженством стоны слушает, что вырываются в небезопасной близости к его уху. А Хва не сдерживается более, цепляется за майку чёрную сильнее, тянет капюшон и мычит протяжно, жмурится и старается выдержать этот невыносимый жар, это невыносимое возбуждение, что, кажется, кипящей лавой растекается везде. Везде, где только можно и нельзя. Ему трёх пальцев мало. И даже лидеру мало, который уже вытаскивает их, оставляя за собой неприятное чувство пустоты. Он хорошо, но торопливо смазывает свой член и приставляет к пульсирующему колечку мышц, просто-напросто подхватывая старшего под бёдра и прижимая к этой злосчастной стене. Входит. Так осторожно и трепетно, что хочется выть. А терпеть и ждать ещё — наоборот. — Твою мать, Сонхва, — едва выдавливает из себя Хонджун, медленно-премедленно входя дальше. Плохие мысли в голову лезут, требуют войти резко и грубо, взять силой, оттрахать на весу. Но приходится запасаться терпением. — Только молчи, умоляю. Тебе ещё привыкнуть нужно, а я уже теряю контроль над собой… Сонхва слишком шикарный. Эта мокрая майка, что обтягивает всё смуглое тело, что открывает чересчур прекрасный вид на грудь. Измеченную сплошь и рядом. Мокрые и растрёпанные волосы, по-прежнему идеальный макияж. Эта вся небрежность и искусанные, зацелованные напрочь губы, что тот сейчас поджимает и облизывает, намереваясь что-то сказать. Что уж говорить про цепкие пальцы, что безобразно комкают его одежду. Не менее мокрую. — Я скоро сам не выдержу, — на полустоне тянет Пак, когда тот на всю длину входит, прижимаясь всем телом и вжимая в стену, влажную от него же. — Пожалуйста… А в ответ лишь отрицательное мотание головой и холодные капли с волос, упавшие на лицо и руки вытянутые. Это совсем немного охлаждает, но сейчас это вовсе не чувствуется. Ведь внутренний жар куда сильнее оказывается. И эта жалобная мольба, что начинается, как только Пак привыкает к более сильному чувству наполненности, просто сводит с ума, отскакивает от стен и отдаётся эхом, распространяясь по всей комнате, забираясь в самые потайные уголки развратных замыслов. Голова кругом идёт. И сдерживаться больше не представляется возможным. Капитан сжимает бёдра в руках до побеления смуглой кожи. Красные пятнышки от цепких пальцев останутся. Плавные и аккуратные толчки начинает, прикрывая глаза и позволяя старшему обвить шею. А сам подбрасывает повыше, выцеловывая на груди новые незамысловатые узоры. И борется с желанием втрахать возлюбленного в эту чёртову стену, так, чтобы каждый слышал, как же им хорошо. Они однозначно имеют одни и те же фантазии. Именно поэтому Пак крепче обнимает младшего и мычит, скулит и просит о большем шёпотом, словно о чём-то запретном, но таком желанном говорит. Испытывает терпение Хонджуна, что давным-давно кончилось. Осталось лишь переживание и мысль о том, что ни в коем случае навредить нельзя. И это слово "нельзя" ярко-красным горит перед глазами, выжигается на сетчатке глаз. Ровно так же, как и образ бесподобного хёна. Возбуждённого и умоляющего о большем. — Детка, попроси получше, — шепчет Ким и продолжает уделять всё внимание груди, слегка темп ускоряя, но всё ещё аккуратничая. — И тогда мы поедем не домой, а в мою студию, где нам никто не будет мешать… — Господи, просто трахни меня уже, пожалуйста, — недовольно мычит старший, начиная возмущаться и специально сжиматься вокруг второго. Он продолжает дразниться, выводить из себя. И на этот раз у него выходит. Хонджун одним слитным толчком обратно входит на всю длину, заставляя не сдержать громкий и надсадный стон, выгнуться и прижаться к нему сильнее. Вернее, подставиться под дополнительные ласки. Невероятно приятно. И сдерживаться уже действительно труднее некуда. И стоит это титанических усилий. Поэтому лидер делает толчки размеренные, но глубокие и грубые, настолько, что звонкие шлепки тела о тело разлетаются по всей гримёрной. А его хён пытается уйти от многочисленных ласк, стонет и беспомощно выгибается, пытаясь от себя отстранить. Укусы и посасывания не прекращаются, а темп ускоряется. Он голову назад откидывает и закусывает нижнюю губу, плечи чужие сжимая, растягивая майку и хватаясь за всё подряд. Что-что, а силы выбивать этот парень умеет. Что и делает сейчас, с каждым разом входя глубже и резче. Хлёсткие шлепки оставляют за собой больные следы и звонкие звуки. Стоны надрывнее и надрывнее, а давление сильнее и сильнее. Помеченная грудь судорожно вздымается и кажется, что сердце вот-вот выпрыгнет. Младший отрывается от неё и затягивает последнего в поцелуй, вжимая и вдалбливая в злосчастную стену, крепко держа и уже даже не целуя. Кусая. Пак стонет урывками, все звуки настойчивые губы ловят, чей обладатель намеренно в простату толкается со всей силы. Угол проникновения меняет, слегка приподнимая ноги дрожащие, удерживая за них. И его пламенем похоти обжигает от каждого толчка, в жар бросает и заставляет сжиматься вокруг члена туго. Так, чтобы шатен кусал его губы и рычал в них, ускоряясь и чувствуя. Чувствуя приближение грандиозного и яркого пика удовольствия. Ким отстраняется и стойко держится, не замедляя темпа своих движений ни на секунду. Пока Сонхва уже захлёбывается в собственных надсадных и сладких стонах, дрожать всем телом начинает. А в уголках закатывающихся глаз скапливаются слёзы наслаждения, что вот-вот стремительно стекут по смуглым щекам. Они тонут в пучине безумия, в бездне разврата и собственных плохих мыслей. И заканчивают друг за другом. Сначала брюнет совершенно громко и красиво выстанывает имя лидера, закусывая нижнюю губу до крови. Видит пред глазами звёзды и взрывающиеся фейерверки, слышит лишь звон и ничего больше. Изливается обильно прямо на свою майку. И чужую заодно. А следом заканчивает и Ким, толкаясь совсем глубоко и кончая внутрь, тихо и низко выстанывая. — Я давно не был в твоей студии, — кое-как вымолвил Сонхва, тяжело дыша и всё ещё постанывая от горячей жидкости внутри. Пока капитан плавно выходил из него, опускал на подкашивающиеся ноги и натягивал на себя низ небрежно. — Тогда я просто обязан свозить тебя сегодня туда, — устало усмехается он, помогая любимому одеться и привести себя в порядок, заботливо всё одевая на него и замок на майке застёгивая. — Но боюсь, плохие мысли сожрут меня, пока ты будешь сидеть у меня на коленях…