Боли больше нет

Андрей казался таким харизматичным, прозорливым, резвым. Шутки у него были всегда самые смешные, улыбка самая широкая, глаза самые добрые. С ним хотелось сблизиться, стать одним целым. Остальные попросту меркли на его фоне, так он, казалось, ярко сиял. А замечал ли Саша остальных? Но как бы Шура не жался к нему, как бы не извивался перед ним, скручиваясь в букву зю, лишь бы тот удостоил его вниманием и посмотрел по-особенному, Дрюхе всё было до фени. Горшок занимал всю его голову, мысли, слова, каждая буква была о нём. Бесило то, что Миху Саша уважал, как было бы легко, если бы он его ненавидел всей душой. Обида сжирала изнутри, словно опухоль. Любить Андрея было больно, мучительно и утомительно. От этих ощущений было не убежать, но он терпел всё, изнуряя самого себя ежедневыми душевно-серднчными тренеровками, смотря на шутящих и смеющихся себе под нос Андрея и Мишу. Он уже даже не понимал, любит ли Андрюху, ненавидит его за свою любовь или всё вместе. Голова гудела. *** В автобусе было душно, кто-то болтал о каких-то банальностях, а из чьих-то наушников играл, кажется, "АукцЫон". Саша чувствовал лёгкую усталость, хотелось спать и немного курить. В один момент взгляд случайно попал на Князя. Голубые глаза всё так же ярко сверкают своей синевой, но не вызывают ни одной эмоции, похожей на то, что вызывали раньше. Былого трепета будто небыло никогда, щёки при виде него не краснели ни разу, а голову занимали совершенно другие мысли. Ренегат банально устал и отпустил его. Тогда, в ту секунду он почувствовал свободу, и, почти вздохнув, осёкся. Перед глазами мелькнул гитарист невысокого роста, с обаятельно-позитивной улыбкой активно и задорно что-то доказывая басисту, при этом активно жестикулируя. Саша посмотрел на него, посмотрел и, твою мать, понял, что зря, очень зря смотрел всё время на одного только Андрея. Хотелось завыть на весь автобус. Не успел он отдохнуть от одного оболтуса с серьгой в левом ухе, как нарисовался второй обольститель с точно такой же блестяшкой. Он закрыл глаза и опёр щёку о руку, чтобы никто не заметил его рдеющих скул. *** Яша был весёлым, совмещал какое-то особое спокойствие и озорливые молнии в глазах. Его смех был таким беззаботным, словно смеялся перед ним не взрослый парень, а ляльечка, ей богу. Эта беззаботность Сашу удивляла и одновременно умиляла. Конечно, когда в твоей голове ничего кроме серой бури мыслей нету, то при встрече с кем-то настолько открытым и умиротворённым хотелось максимально приблизиться к нему. Яша был настоящим во всём, всему удивлялся как ребёнок в зоопарке. Его было легко смутить, заставить задуматься, смеяться, плакать, к сожалению. Его было просто и легко любить. Его можно было любить, а не страдать по нему. Попытки сблизиться Яша принимал с радостью, а от услышанного в первый раз "Саш" подкашивались ноги. Он не был против объятий дольше нужного, сам ластился к руке Лося когда тот трепал его по макушке. И такая отдача сносила крышу. Яша тоже сиял, но совершенно не так, как Андрей. Тот слепил своим светом, заставляя через прищур идти к себе. Яшин свет словно наоборот, освещал всё во тьме, был маяком, вёл за собой и грел словно лампа. Он стал путеводителем в мир тепла и уюта, в который Саша так давно мечтал попасть. Поддавшись мимолётному желанию он аккуратно наклоняется и целует, быстро, но по-юношески трогательно. Ловя взгляд тёмно-синих глаз и тёплую улыбку, сделанную для него и никого больше он почувствовал себя счастливым, нет, самым счастливым. Боли больше нет, есть только они, переплетённые ладони и всё ещё ощущавшееся тепло чужих губ.