***
Утро не принесло облегчения, и настроение у Геральта не улучшилось. Он устал от людей, замков и бесконечного шума. Место ведьмака было на Пути, и его зов звучал всё отчётливее. Лютик ждал у главных ворот вместе с Плотвой, нежно шептал что-то кобыле на ухо и кормил её кусочками яблока. Он терпеливо приучал её к вкусным наградам, подкупал и очень скоро мог совсем избаловать. Ещё один мелкий повод для раздражения. Шею и ключицы у Лютика покрывали мелкие синяки и царапины. От него пахло удовольствием, древесным дымом и корицей; счастьем. — Пошли, — сказал Геральт. — И тебе доброе утро, о великий страдалец, — весело отозвался Лютик. — Похоже, кто-то встал не с той ноги. Тебе, друг мой, позарез нужно покувыркаться с кем-нибудь на сеновале. Или подраться. Я, к слову, даже не уверен, что ты ощущаешь разницу. Но тебе не помешало бы выплеснуть накопившееся раздражение, — он сделал непристойный жест. Геральт нахмурился. — Помолчи, Лютик, — буркнул он, но тот лишь усмехнулся и снова зашептал что-то ласковое в подрагивающее лошадиное ухо. — Ведьмак! — раздался за спиной чей-то голос. Геральт обернулся и увидел чародейку, накануне сидевшую рядом с ним на пиру. Что при свете свечей, что под солнцем, она была прекрасна и обворожительна. Яркая улыбка, блестящие глаза. Тёмно-синее тонкое платье струилось по её телу, переливалось, словно масляная плёнка на воде, заставляло забыть о силе, таившейся под гладкой идеальной кожей. Весь её вид пробуждал в Геральте недоверие. — Всё хорошо? — Я получил плату за заказ, — Геральт пожал плечами. — И очень скоро смогу насладиться тишиной. — Деньги в жизни не главное, — сказала чародейка. Она подошла ближе, коротко коснулась его руки, а потом расплылась вдруг в довольной улыбке, словно услышала удачную шутку. — Возможно, ты ещё этого не понял, но даже таким долгожителям, как мы с тобой, никогда не поздно научиться чему-то новому. — Все нужные мне уроки я давным-давно выучил, — отвернувшись, Геральт потянулся к седлу. — Какая самонадеянность, — хихикнула чародейка. — Что ж, тогда считай это маленьким сувениром на прощание. Она снова коснулась его руки, и Геральт почувствовал, как по телу прошёл сильный магический импульс. Во рту появился остро-сладкий привкус лимона и мёда. Геральт отпрянул, и чародейка встретилась с ним взглядом. Её глаза были пустыми и тёмными, а лицо ничего не выражало. За спиной испуганно и тихо охнул Лютик. — Удачи, ведьмак, — насмешливо протянула чародейка. Прежде чем Геральт успел вспомнить о мечах, она открыла портал и исчезла. Геральт отступил на шаг, замотал головой, словно пытаясь стряхнуть с себя эхо заклинания. Что она сотворила? — Геральт, — позвал Лютик. Голос у него звучал… странно. Геральт обернулся. Лютик одной рукой цеплялся за гриву Плотвы, а второй пытался оттянуть тонкий кожаный ремешок, появившийся у него на шее. — М-м. Это что-то новенькое.***
Отъехав с версту, они остановились на прогалке. Геральту не терпелось убраться как можно дальше от проклятого замка, проклятой магички (хотя в том, что она давно уже была вне досягаемости, сомнений не было) и от проклятых бесполезных людей, которые только и делали, что усложняли ему жизнь. От Лютика, которому приходилось едва ли не бежать за Плотвой, Геральт скрыться не мог, а потому слушал, как тот сбивчиво и одышливо перечисляет неоспоримые доказательства того, что Геральт и так никогда умом не блистал, а стоило на горизонте появиться чародейке, так и вовсе дураком сделался. Справедливости ради, Геральт не мог с ним не согласиться, хотя на этот раз понятия не имел, в чём провинился. Он остановил Плотву и спешился. — Дай-ка посмотреть, — сказал он. Солнце слабо светило сквозь обнажённые ветки деревьев, отбрасывало нежные полосы на опавшую листву, жухлые пучки трав и Лютика. Прелестный идиллический пейзаж для его настроения подходил мало. Уперев руки в бока, Лютик смерил его мрачным взглядом. Он не был зол — Геральт давно научился улавливать разницу: Лютик был раздражён, внутри бранился на него последними словами, но о том, чтобы уйти, не помышлял. Не самое ужасное выражение лица. — Да, — буркнул он, — давай полюбуемся на это милое зачарованное украшеньице, которое, не премину заметить, появилось у меня на шее, хотя вывести из себя ещё одну опасную и бессовестную женщину удалось тебе! — Ты без конца выводишь женщин из себя, — заметил Геральт. Он шагнул ближе, и Лютик откинул голову назад, чтобы ему было лучше видно. — Но не тех, кто может убить меня одним мизинцем, — пробормотал Лютик. — Хотя… знавал я одну трактирщицу в Редании, какие у неё были мускулы, да ты в жизни таких ляжек не видел, Геральт… Геральт не ответил. Он мог с уверенностью сказать, что за потоком слов Лютик пытается скрыть волнение и беспокойство. Он задумчиво прищурился на ленту: шириной примерно с палец, она обнимала шею чуть выше кадыка, прилегая плотно, но не мешая глотать или дышать. Геральт попытался подцепить её пальцем, но она не тянулась; ощупал по всей длине — и не нашёл ни шва, ни узелка, ни защёлки. Вынув из-за пояса самый короткий из своих ножей, он осторожно прижал лезвие плашмя к шее. — Осторожнее! — запротестовал Лютик, хоть и без особого жара. Но притворным было его возмущение или искренним, значения не имело — из чего бы лента ни была сделана, нож не оставил на ней даже царапины. На вид и на ощупь это была кожа, но она гудела под пальцами, выдавая странную, тошнотворную на вкус магию чародейки. — Хм-м, — сказал Геральт. — И я ведь даже понимаю, что скрывается за этим твоим «хм», — Лютик вздохнул. — Я понятия не имею, что это за штука, но признавать этого не хочу, да? Что, чёрт тебя дери, ты натворил прошлой ночью? Ты был на пиру с четверть часа, обычно людям нужно чуть больше времени, чтобы начать строить козни против тебя. Обычно людям требуется хотя бы день, чтобы начать строить козни против меня. — Ничего, — сказал Геральт. Он ведь и правда ничего не сделал, разве нет? Чародейка говорила мало, он — ещё меньше. И уж точно он не сказал ничего, что могло повлечь за собой такое странное наказание… в чём бы оно ни заключалось. — Но ты должен был что-то натворить, потому что у меня на шее, если ты вдруг не заметил, загадочным образом появилось новое ожерелье, которое, к слову, даже не сочетается ни с одним из моих нарядов! — Помолчи, Лютик, — бесцеремонно оборвал его Геральт, потому что догадывался по взвинченному тону его голоса: если Лютика не остановить сейчас, он будет разглагольствовать пару часов кряду, а этого Геральт точно не выдержит. Лента под пальцами дрогнула, и Геральт почувствовал, как таившийся в ней хаос превратился во что-то маслянистое и тёмное. Лютик испуганно потянул носом и, когда Геральт отпрянул, вскинул руки к шее, отчаянно вцепился в ленту, не дававшую ему дышать. Нет! — подумал Геральт, и лента ослабла. Лютик согнулся пополам, шумно вдохнул, и ещё раз, и ещё, а потом выдавил, продышавшись: — Геральт. Какого хера. Геральт открыл рот, закрыл его. Лютик впился в него взглядом, синие глаза стали холодными, как лёд. — Кажется… — начал Геральт и замолчал. — Кажется? Договаривай. — Я сказал ей, что мне нравится тишина, — пробормотал Геральт. Лютик уставился на него, разинув рот. — И что же, она решила дать тебе власть затыкать мне рот по своему хотению? Она не могла наколдовать тебе немного воска, чтобы уши заткнуть? Его голос взлетел, как хлыст, заскрипел, словно ржавая петля, как бывало всякий раз, когда Лютик был возмущён. Или испытывал возбуждение. Геральт поморщился. — Только попробуй, — Лютика затрясло от гнева, но Геральт не мог не чувствовать, что такая реакция не соответствовала тяжести его вины. — Я не буду молчать только потому, что тебе это нравится! — Да ты никогда этого не делаешь, — сказал Геральт себе под нос и сразу же пожалел об этом. Ему даже не нужно было видеть, как Лютик, поджав губы, отвернулся и зашагал дальше по тропе. Хватило прокатившейся по его лицу волны боли, словно от неожиданной и злой пощёчины. Совершенно сбитый с толку Геральт шагнул следом. Он не мог разгадать, что означала промелькнувшая у Лютика в глазах обида, да и что могло её вызвать. Обычно тот легко сносил любые удары, как настоящие, так и метафорические, и из любой драки выходил с широкой улыбкой. Но не в этот раз. Его молчание казалось тяжёлым, оно будто висело в воздухе, заглушая пение птиц и шорох шагов. Геральт попытался убедить себя, что именно этого он и хотел. Они проехали, наверное, с полверсты, когда Лютик снова остановился. От него пахло костром, который вот-вот погаснет, горьким запахом пепла, на памяти Геральта означавшим одно из двух: или Лютик был расстроен, или страшно устал. А может, и то, и другое на этот раз — в конце концов, прошлой ночью он едва сомкнул глаза. — Что произошло тогда, с джинном? — спросил Лютик. К Геральту он так и не повернулся, всё смотрел прямо перед собой, и на его щеке подёргивался мускул. Курвина мать. — Из всех свободных искусств я никогда не был силён в арифметике, но сейчас складываю одно с другим и прихожу к прямо-таки неизбежному выводу. — Лютик… — Неудивительно, что ты так стремился всё исправить, — Лютик покачал головой. — А я-то грешным делом подумал, что я тебе дорог. Он рассмеялся, резко, без капли веселья, и Геральт скривился. В голове шевельнулась мысль, что стоит только пожелать и разговор закончится, воцарится благословенная тишина. Никаких больше желаний, сказал он себе, открыл рот и снова его закрыл. В конце концов, что он мог сказать? Что хотел покоя, что хотел спать? Что иногда голос Лютика превращался в монотонный нескончаемый гул и раздражал, словно зудящая кожа? Такое признание делу точно не поможет. Молчание затянулось. — Ясно, — не выдержав, сказал Лютик. — Ну и хер с ним тогда. Он двинулся по тропе дальше, лютня била его по спине, в каждом шаге чувствовались боль и напряжение. Геральт знал, что и это он должен как-то исправить. Непрошено всплыло воспоминание: как у Лютика на губах появилась густая, красная кровь, как мир сжался до размеров игольного ушка, и всё, что Геральт мог слышать, были безуспешные попытки Лютика сделать вдох, а всё, что он мог чувствовать, был всеобъемлющий страх, которого он не знал долгие-долгие годы. Он не хотел испытать его снова. Никогда. Он знал, что должен сказать хоть что-то, но понятия не имел, что. Плотва зафыркала и мотнула головой, словно поторапливая. И Геральт зашагал вслед за Лютиком, стараясь держаться на расстоянии, казавшемся ему безопасным. До самого конца дня Лютик не произнёс больше ни слова, не сыграл ни единой ноты. Геральт повторял себе, что ему по нраву эта внезапная перемена, но он не мог забыть, как исказилось у Лютика лицо, когда он понял, что Геральт сотворил, как опустились его глаза, как он повернулся спиной.***
В сумерках они добрались до небольшой деревушки. Геральт раздумывал, не пройти ли её насквозь, но от мысли, что в разбитом в лесу биваке не будет слышно голоса Лютика, сделалось неуютно. Он спешился у столба, к которому было приколочено несколько объявлений, но ничего любопытного не нашёл. Лютик прошёл мимо и остановился у корчмы — широкого, приземистого строения. Сквозь незакрытые ставнями окна лился мерцающий свет свечей и пламени в большом очаге. Геральт приблизился к напряжённо застывшему Лютику, но тот не повернул к нему головы. Его неподвижное тело казалось окаменелым. — Сейчас я переступлю порог этого славного заведения, найму комнату на ночь и закажу ужин, а потом я буду петь и играть, и если ты сделаешь хоть что-то, чтобы мне помешать, я выпущу из тебя кишки, когда ты спать будешь. Ты меня понял? В его голосе не было и намёка на шутку, и Геральт кивнул, но, вспомнив, что Лютик на него не смотрит, тихо произнёс: — Да. Грохоча сапогами, Лютик скрылся в корчме, оставив Геральта гадать, что он мог сказать, а что — должен был. Рядом фыркнула Плотва, и Геральт, вздохнув, отправился на поиски конюшни. Подсказать хоть что-то дельное кобыла всё равно не могла. В тот вечер он держался подальше от корчмы, от света и шума. На всякий случай. Но ветер всё равно время от времени доносил до него слабые звуки музыки и смеха. Геральт стискивал зубы и снова и снова принимался мысленно перечислять, что нужно купить утром на рынке. Он думал увидеть Лютика, когда вернётся, но в корчме было темно и тихо, а в комнате, в которую проводил его хозяин, — пусто. Может, Лютик плюнул на всё и ушёл. Геральт не стал бы его винить. Остаток ночи он провёл за медитацией, и в пустой голове одиноко металась нечёткая мысль, которую он никак не мог ухватить, чтобы облечь в слова. Разум не успокаивался, и заснуть было трудно. Он испытал неописуемое облегчение, когда на следующее утро заглянул на конюшню и увидел поджидавшего там Лютика. Тот стоял, скрестив руки на груди, и смотрел вдаль. Когда Геральт подошёл ближе, Лютик бросил ему кошель с монетами. — За комнату, — сказал он. — И чтоб ты знал: следующую свою балладу я назову «Песнь о неблагодарном курвином сыне». — Лютик… — начал Геральт, но взглянув на выгнутую бровь и пустое выражение лица, понял, что ему нечего добавить. Лютик шмыгнул носом и сжал губы в тонкую линию. Но за Плотвой по дороге, петлявшей вдоль зелёных холмов, он зашагал споро. Геральт не понимал, почему Лютик не бежит от него прочь, но спрашивать об этом не собирался.***
Дорога, ведущая из деревни, плавно поднималась вверх, пряталась в полях и на вырубках, среди поросших тоненькими молодыми побегами пней, и наконец привела их на гребень холма. Солнце грело, подувал лёгкий ветерок, пахло свежестью. День должен был выдаться спокойным и приятным, но очень скоро Геральт почувствовал себя неуютно. Широкое травяное море с одного края заканчивалось крутым обрывом, с другого — упиралось в густую рощицу. Пространство было открытым, отлично просматривалось, и всё равно у Геральта на загривке встали дыбом волосы. Он ничего не слышал, но чувствовал что-то странное, давящее, гнетущее. У него за спиной Лютик бездумно перебирал струны, высокие яркие ноты сменялись низкими, гудящими. Время от времени он начинал что-то бормотать, но с самого утра так толком и не произнёс ни слова. Геральт должен был быть доволен, но, увы, не был. Что-то промелькнуло в подлеске слева, и Геральт потянулся за мечом. Лютик встрепенулся: — Геральт, мне кажется, я слышал… Геральт едва успел прошипеть ему: «тихо», как из кустов на них коричневым пятном меха, воняя кровью и мокрой шерстью, кинулся варг. Геральт бросился в сторону, увёл зверя за собой на полверсты, к вершине холма, и лишь потом развернулся. Варг зарычал и бросился на него. С оскаленных зубов капала слюна. Он был тощим и слабым, под свалявшейся шерстью были отчётливо различимы рёбра. Когда Геральт, защищаясь, поднял меч, он испытал короткий укол жалости. Такой бой с трудом можно было назвать честным — зверь пал от одного сильного удара, даже не закончив атаки, — и удовольствия он ему не принёс, кроме короткой мысли, что теперь дорога через холмы станет чуточку безопаснее. Вытерев меч о траву, Геральт размеренным шагом двинулся обратно, но услышал впереди странный, свистящий звук. Нахмурившись, он ускорил шаг и, одолев изгиб холма, увидел Лютика. Тот стоял на коленях, упираясь трясущимися руками в землю и низко наклонив голову. Дышал он с трудом. Лютик, которому Геральт, убегая, коротко бросил: «тихо». Он мысленно выругался и почувствовал, как заклинание тут же развеялось. Теперь-то он обратил внимание и смог различить его неприятный, маслянистый привкус, остававшийся незамеченным, пока Геральт заманивал варга подальше. Руки у Лютика подогнулись, он чуть не ткнулся лицом в траву, но перекатился, тяжело дыша, на бок. — Лютик, — прошептал Геральт, опустился рядом на колени и замер, беспомощно протянув к нему руки. — Не трогай меня, — выдавил Лютик, глотая воздух. Он лежал к Геральту спиной, но тот всё равно распознал в тоне его голоса гнев. Настоящий гнев, в случае с Лютиком — большая редкость. Хуже не придумаешь. — Мне… — Что тебе, — прорычал Лютик и, оттолкнувшись от земли локтем, сел. На прокушенной губе у него блестела тонкая ранка. — Если ты осмелишься сказать, что тебе жаль, то, клянусь всеми богами, я сниму это проклятие, воткнув тебе кинжал в глаз. В таком исходе событий Геральт искренне сомневался, но посчитал, что лучше будет об этом помалкивать. — Лучше будет тебе… — Ну давай, о великий ведьмак, скажи, что же будет для меня лучше? Заткнуться, небось, а? Ну так с меня хватит, спасибо! — Он пытался кричать, даже несмотря на боль, но голос звучал тонко и сипло. — Зато я тебя обрадую: ближайшую пару часов уж точно не побеспокою тебя песней — горло будто режут. — Будет лучше, если ты пойдёшь своей дорогой, — выдавил Геральт. — Рядом со мной тебе небезопасно. Лютик побледнел, глаза у него округлились, губы сжались в тонкую, угрюмую линию. — Я не могу, чёртов ты кретин, неужели не понимаешь? Представь, что я устраиваюсь на ночлег в лесу или собираюсь начать выступление в Оксенфурте, и тут тебе — где-нибудь посреди Зеррикании — вдруг придётся к слову: «Знавал я одного барда, Лютика, так вот он не затыкался ни на минуту», и в следующее мгновение я задохнусь до смерти. А ты об этом даже никогда не узнаешь. Ты этого просто не заметишь, — с его губ снова сорвалось рычание, полное разочарования и бессильной ярости. — Геральт, мы понятия не имеем, что это за магия, как она работает, и на сколько вёрст простирается связь между твоей пустой головой и моей несчастной шеей. Так что нравится тебе это или нет, хотя твоё мнение на этот счёт, как по мне, кристально ясно, но мы будем путешествовать вместе, пока ты всё не исправишь. — Я не знаю, как, — признался Геральт. Промелькнула где-то на краю сознания беспокойная мысль, что как только они всё исправят, Лютик сбежит, не выждав и минуты. И будет в своём праве. Утром он решил, что Лютик продолжает вышагивать рядом, потому что сам того хочет. Он не понимал, что Лютиком движет страх, отчётливое понимание, какую власть имеет над ним Геральт, какую может причинить боль. Лютик фыркнул и встал, предупреждающе выставив перед собой руку, когда Геральт потянулся к нему, чтобы помочь. — Значит, ты для начала научишься контролировать это заклятие, — сказал он. — Я не знаю, как, — повторил Геральт. В раздражении Лютик воздел руки к небу. — Представь себе, я в этой области знаний тоже не авторитет! — выкрикнул он. В середине фразы голос у него сорвался, захрипел, и Геральт поморщился. — Опиши, как это происходит? Геральт задумался. Первым появлялось… эхо желания, потом оно превращалось в намерение или цель, а потом во рту появлялся странный привкус. Он попытался объяснить, но под пристальным взглядом Лютика сбился. Всем своим видом тот как будто хотел сказать: Я бы сейчас с превеликой радостью оказался где угодно, только не здесь. — Если ты поймаешь это ощущение, ты сможешь его остановить? — Я не знаю! — Геральту редко приходилось задумываться над тем, что он делал, годы тренировок и практики превратили каждую мысль и действие в элементарные рефлексы. Он сомневался, что новый опыт придётся ему по душе; в памяти непрошено всплывали язвительные замечания Весемира, заставлявшего его повторять одно и то же движение снова, и снова, и снова. Магичка явно намекала на то, что хочет преподать ему урок. Может, именно это она и имела в виду. — А ты попробуй! — рявкнул Лютик. — Послушай, когда я играю на лютне, мои пальцы знают, что они делают, но для начала я должен зажать ими нужную струну и правильно изогнуть. Полегчало? — Возможно… — Геральт нахмурился и подумал о ведьмачьих знаках. Сначала мыслью в голове появлялась цель, потом движением пальцев она обретала форму и в конце с помощью Хаоса приводила к действию и результату. Если он придаст чужому заклятию форму, то, возможно, сумеет сделать его осознанным, а не случайным. Он повертел пальцами, словно собираясь сложить их в знак Аксий. Лютик поднял с земли лютню, сел, скрестив ноги, и начал наигрывать песню о ведьме. Геральт нахмурился. — Я знаю, что ты её ненавидишь, — Лютик криво усмехнулся. — Заткни мне рот. Он не хотел этого делать. Но когда Лютик вывел высокую ноту (в строчке, восхвалявшей, как Геральт одолел мерзкую ведьму и спас последнего из похищенных ею детей — хуже лжи и придумать было нельзя), он понял, что хочет тишины. Когда сознание ухватилось за эту мысль, он пошевелил пальцами, и припев с визгом оборвался. Сгорая от стыда, он тряхнул головой и приказал себе отпустить навязчивое желание. Лютик дотронулся до ленты на шее, повертел головой из стороны в сторону и снова опустил пальцы на струны. — Хорошо, — сказал он. — А теперь повтори. — Я не хочу, — сказал Геральт. — А мне плевать, — бросил Лютик и начал играть.***
Дорога до следующей деревни заняла два дня; за это время Лютик почти полностью потерял голос — от того, что слишком много пел, и от того, что на шее у него слишком часто и туго затягивалась кожаная лента. Геральт всё чаще ловил себя на мысли, что не прочь придушить его голыми руками, а не силой разума. Однако он наловчился довольно искусно себя контролировать, и теперь гнев и боль лились из Лютика не бешеным потоком, а лишь тонкой струйкой. В деревне царила хрупкая, нервная атмосфера осаждённой крепости. Прилавки на рынке были полупусты, прохожие на улочках — редки, а те, что попадались, не поднимали от земли глаз. Хаты стояли обветшалые и, судя по виду, давно не знали ни молотка, ни кисти. От ощутимой в воздухе тоски Геральта с души воротило. Лютик явно разделял его мысли; не прошло и пяти минут, как они шагнули в ворота, а он почти бессознательно подобрался ближе. — Не уверен, что в этой дыре смогу отыскать жаждущую развлечений публику, — проворчал он. Геральт решил не отпускать шуточку, что с таким осипшим голосом ему повезёт, если в него не полетят овощи. Отчасти потому, что это были первые за последние дни незлые слова, с которыми Лютик к нему обратился, а отчасти потому, что Лютик ничего не имел против, как он выражался, дармовой еды. — Может, тут знахарка есть, — с надеждой сказал Геральт; на выпускника Бан Арда или Аретузы у местных явно не нашлось бы денег. — Подскажет чего путного о твоём проклятье. — Это твоё проклятие, я всего лишь невинная жертва, — сердито бросил Лютик, но по сторонам начал глазеть с большим интересом. На доске объявлений снова не нашлось ничего любопытного, и Геральт отправился на поиски конюшни — Плотвичке не помешало бы дать роздых, напоить свежей водой. Может, и свежее сено найдётся. Лютик увязался за одиноким прохожим — спросить, есть ли в деревне ведьма или бабка-шептунья. Когда он вернулся, Геральт осматривал копыта Плотвы. Выглядел Лютик взвинченным. — Не стоит нам тут задерживаться, — сказал он. — Торговец на рынке глядел на меня так, словно сожрать хотел. Геральт закатил глаза. — Я не шучу! — запротестовал Лютик. — Ты разве не чувствуешь эту жуткую атмосферу? Так и ждёшь, что кто-нибудь выскочит из-за угла и заорёт: Мы принесём вас в жертву тёмному богу! — А чего ты ждёшь в нищей деревне посреди лесов. Незнакомцев в таких местах не любят, — ответил Геральт. Ему ли не знать, он таких деревень перевидал сотни. — Есть здесь хоть кто-то, кто владеет магией? — Есть, — сказал Лютик и неопределённо махнул рукой на восток. — Где-то там. К его неспособности удержать в голове указания, как добраться до места, Геральт привык, но так и не научился получать от неё удовольствие. Он шёл по дороге в сторону, которую указал Лютик, пока не почуял запах специй, мазей и резкий привкус озона. Ведьмина лавка была такой же обветшалой, как и всё вокруг, но внутри сияла чистотой и могла похвастаться строгим порядком; с потолка свисали пучки трав, на полках стояли банки с аккуратными ярлычками. Ведьмой оказалась деловая на вид женщина средних лет, полагавшаяся в своём ремесле, как подозревал Геральт, на здравый смысл и знание трав, изредка, когда того требовал случай, приправлявшая всё таинственным туманом. Постигшая их беда её заинтриговала, особенно, когда Геральт прервал пространные разглагольствования Лютика и не только коротко объяснил суть, но и продемонстрировал. Несчастное выражение лица, с которым Лютик старательно взирал на ведьму, не произвело на неё никакого эффекта. Зато Геральта позабавило. Ведьма ощупала кожаную ленту, а потом несколько долгих минут молча держала Геральта за руку. — Ясненько, — сказала она, в конце концов. — Что ж, помочь я вам ничем не могу, но я почти уверена, что проклятие обратимо. — И что же это значит? — Лютик всплеснул руками. Ведьма одарила его невозмутимым строгим взглядом человека, который за прожитые годы немало насмотрелся на капризных детей. Под его силой даже Лютик слегка скис. — Что говорю, то и значит, — сказала ведьма. — Тот, кто его наложил, обладает большей силой, чем я, и даже если бы я ведала, что нужно сделать, не рискнула бы и попытаться. Но я чувствую это заклинание, его форму, силу и… я не знаю, как объяснить. В его формулу как будто встроена лазейка, какой-то выход. Если будут выполнены определённые условия, оно исчезнет само. Но не спрашивайте меня, что за условия, потому что я понятия не имею. Честно говоря, такой ответ оказался лучше, чем Геральт ожидал, хоть и хуже, чем он надеялся. Он заплатил женщине несколько монет за потраченное время и уже повернулся к двери, как Лютик снова заговорил: — А не расскажете, отчего у всех здесь лица, как на похоронах? Ведьма смерила его задумчивым взглядом. — Многие как раз с них и вернулись. Хозяину земель до нас дела нет, в отличие от разбойников. По дорогам, ведущим в город, их много шныряет. На величину налогов это не влияет, потому ни гроша из них никогда не пойдёт на заботу о простом люде, — она пожала плечами. Геральт нахмурился; история вполне обычная, но от этого слышать её было нелегче. Пока они возвращались на рынок, он чувствовал виском внимательный взгляд Лютика. Тот наверняка ждал от Геральта чего-то героического. Пора ему уже было избавиться от сказочных иллюзий. — Давай выбираться отсюда, — сказал Геральт и услышал, как Лютик, так ничего и не сказав, с щелчком захлопнул рот. Они скромно пополнили запасы провизии, забрали Плотву и выехали из деревни за полчаса до заката; в подобных местах в сумерках обычно запирали ворота. Геральт понукал Плотву, чтобы та шла спорым шагом; он хотел углубиться подальше в лес, на случай, если именно сегодня шайка решит поохотиться на одиноких путников. Он не особенно беспокоился о разбойниках, но и нарваться на неприятности не хотел. Всё своё внимание он сосредоточил на Лютике, биении его сердца, его шагах и ровном, слегка учащённом дыхании. Он ждал, пока не сгустились сумерки и Лютик не начал спотыкаться на каждом шагу. Он бы остановился и раньше, если бы Лютик пожаловался, но в последнее время жалоб от него слышно не было. Геральт задумался, не могло ли это быть последствием заклинания, и понял, что ему не нравится эта мысль. Он спешился, намереваясь увести их с тропы и найти место для бивака, но тут впереди них послышался приближающийся цокот копыт. Сотен копыт. Геральт выругался. Когда ведьма рассказала о набегах, он подумал: ну, с десяток головорезов, ну, может, дюжина. С лихвой хватит, чтобы подстеречь ничего не подозревающего путешественника. Но оказалось, что речь шла о целом армейском взводе — по меньшей мере, человек тридцать, может, даже до пятидесяти, судя по числу лошадей. Не так много, чтобы не одолеть, но в темноте и гуще деревьев… Лютик не сводил с него глаз, испуганный тем, как замер, прислушиваясь, Геральт. Сам он, скорее всего, пока ничего не слышал. — Забирайся на Плотву, — сказал Геральт. — Лютик, быстрее. — Да что такое? — спросил Лютик шёпотом. Он сделал шаг вперёд и ухватился за луку седла, недоумённо глядя на Геральта. На лице его ясно читалось: Я, конечно, пребываю в замешательстве, но думаю, ты знаешь, что делаешь. Геральт открыл рот — он так потом и не вспомнит, хотел ли пуститься в объяснения или попросту снова рявкнуть, но тут стук копыт загрохотал совсем близко, за изгибом дороги, и у ног Плотвы в землю с глухим звуком вонзилась первая стрела. Кобыла шарахнулась, резко всхрапнув от страха, потянула Лютика за собой… …и вторая стрела угодила уже в него, в мякоть правой руки, чуть ниже плеча. Лютик закричал, и Плотва, придя в ужас, жалобно заржала. Мысли у Геральта, казалось, неслись со скоростью молнии и одновременно плелись медленнее улитки. Им нужно было бежать, но он не успел бы успокоить Плотву и закинуть в седло Лютика. Ему нужно было остановить кровотечение, ему нужно было защитить Лютика, да и драться с пятью десятками вооружённых луками всадников он бы не смог. Он рванулся вперёд, схватил Плотву за уздечку и развернул её в сторону деревни. Он крепко хлопнул её по крупу и резко свистнул. Она пустилась вскачь, бешено вращая глазами и капая пеной, и Геральта пронзило сомнение, что он когда-нибудь увидит её снова. Лютик смотрел на него, не мигая. Он поднял левую руку, хотел коснуться плеча, но у него подогнулись колени. Геральт подхватил его, не дав упасть, и потащил в тёмную чащу, стараясь двигаться как можно быстрее, но всё равно чертовски медленно. — Геральт, — сказал Лютик, тяжело дыша, — это же стрела, Геральт, какого хера. — Тсс, — прошипел Геральт. Лошади пролетали мимо, вслед за Плотвой и её предполагаемым седоком. Он не знал, удовольствуются ли разбойники такой скромной добычей или вернутся. Им нужно было найти место, пригодное для осады и боя. Им нужно было вести себя очень-очень тихо. — У меня в плече стрела, — произнёс Лютик удивительно будничным тоном. Его начало потряхивать, кожа побелела и покрылась тонкой плёнкой пота. Кровь всё текла и текла, Геральт чувствовал, как пропитался и потяжелел рукав, там, где Геральт, поддерживая, обнимал Лютика за спину. — Я знаю. Веди себя тихо. Он не думал, что они смогут зайти глубоко в лес. В паре десятков шагов впереди он разглядел высокое дерево, выпроставшее наружу жилистые корни. Он уложил Лютика в сухие листья, набившиеся между ними, вынул мечи из ножен и воткнул их в землю — под рукой, чтобы было легко дотянуться. Он вытащил из-за пояса нож, аккуратно надрезал древко стрелы вплотную к залитой кровью коже. — Но её же не должно быть у меня в плече, разве нет? — спросил Лютик. Голос у него звучал сонно и апатично, глаза почернели, но дыхание от боли сбивалось на каждом вдохе. Геральт оторвал кусок от подола своей рубахи, глубоко вздохнул и с силой прижал её к ране. Ноги у Лютика дёрнулись — рефлекторно, как будто он хотел убежать от боли, и он взвыл. Геральт не мог одновременно зажимать ему и рот, и рану. Разбойники, скорее всего, были сейчас далеко. Но если они вернутся, если они услышат… их было слишком много. Лютик дрожал под ним, и бездумный вой пронзал неподвижную ночную тишину. — Пожалуйста, тише, — взмолился он и, наклонившись, прижался ко лбу Лютика своим. — Лютик, пожалуйста… Тот застонал и дёрнулся всем телом. Левая рука взметнулась к горлу, Лютик встретился с Геральтом взглядом. Он так и скулил, низко и тонко; он, наверное, даже не осознавал, что делает. Но Лютик прижал пальцы к кожаной ленте и резко опустил подбородок. И Геральт наконец понял, что он от него хотел. — Нет! — прошипел он. Лютик, упрямый болван, снова кивнул. В отдалении Геральт различил цокот копыт. Разбойники возвращались. Он понял, что выбора нет. Он ненавидел, когда его лишали возможности выбирать. Он сложил окровавленные пальцы в знак, позволил мысли сложиться в желание и цель. Кожаная лента затянулась. Полный боли звук стих. Лютик снова кивнул. Он смаргивал слёзы, но не отводил взгляда, дышал носом, медленно, едва-едва. Доверие, светившееся в его глазах, было торжественным и неподдельным. И до чего же юным казался он в это мгновение. А Геральт только и мог, что стоять над ним на коленях, пытаясь остановить кровотечение, пока Лютик не потерял сознание от боли, пока опасность не миновала.***
Лишь спустя час после того, как стук копыт затих далеко на севере, Геральт тронулся в путь, держась в стороне от дороги. Лютика он нёс на плече, как мешок картошки. Кровотечение остановилось, но рана была горячей, припухшей и выглядела воспалённой. Серебряный меч Геральт спрятал в ножны, стальной держал в свободной руке. Когда они вернулись в притихшую деревушку, уже рассвело. Стоявшие на воротах мужики явно не хотели их впускать, но когда Геральт опустил руку на эфес, посторонились. На этот раз ведьмину хату он нашёл легко, и также легко разбудил хозяйку. Скорее всего, он разбудил всех, кто спал в соседних хатах. Она не задала ему ни единого вопроса, только кивнула на дверь в заднюю комнатку. Геральт уложил Лютика на длинный деревянный стол. Ведьма разорвала рукав рубахи по шву, чтобы осмотреть место, где наконечник стрелы вонзился в плоть, и Геральт поморщился: Лютик от такого обращения непременно придёт в бешенство, когда поправится. Ведьма повесила над огнём чайник и вернулась, прихватив острый нож, чистые тряпки и травы. Геральт наблюдал. Её движения были осторожными и неторопливыми, лицо — спокойным. Он кашлянул: — Моя помощь не требуется? Она подняла глаза. — Ты куда-то спешишь? — Мне нужно отыскать лошадь, — сказал он. Рука сама собой сжалась на рукояти меча. Женщина отрывисто кивнула. — Хорошо, — сказала она. — Самое время, чтобы кто-то что-то сделал. Иди. Я отведу его в корчму, когда закончу. Ты найдёшь нас там. Отыскать Плотву труда не составило. Разбойники поймали её и отвели в свой лагерь; может, хотели оставить, а может, продать. Седельные сумки остались нетронуты, футляр с лютней висел, пристёгнутый к седлу. Разбойники даже не всех своих лошадей потрудились расседлать, перепились и заснули вповалку. Запах дешёвой водки висел в воздухе. Геральт медленно выдохнул и приступил к делу. Когда он вернулся в корчму, то нашёл ведьму и Лютика в комнате над общей залой. Лютик лежал на кровати, его лицо было бледным, кожа на раненой руке и груди покраснела. Ведьма бросила взгляд на побуревшие лезвия мечей и коротко, довольно кивнула. — Оставайтесь столько, сколько пожелаете, — сказала она. — После того, что ты сделал, с вас не попросят ни гроша. Не давай ему перегреваться, заставляй пить и меняй повязку. Позови меня, если понадобится. — С ним… — начал Геральт, но потом замолчал. Ведьма пожала плечами. — Трудно сказать, — ответила она. — В кровь попала зараза. Но он на вид паренёк крепкий. Я сделала всё, что могла, но я не магичка. Она снова пожала плечами и ушла. Геральт с опозданием сообразил, что даже не спросил её имени. На следующие два дня мир сузился до размеров комнаты, кровати и глиняной кружки, из которой Геральт пытался напоить Лютика водой. Жар и бред снова и снова овладевали им, с губ неслись бессвязные речи. Он бормотал обрывки песен, говорил длинными бессмысленными предложениями. Иногда казалось, что он рассказывает сказку, но потом интонации делались сердитыми или грустными. Иногда он задыхался, глотал ртом воздух, а в глазах у него плясал ужас, и Геральт не мог сказать, мучают его воспоминания о джинне или пережитое за минувшие две недели. В сильнейшем пароксизме лихорадки, когда Геральт уже отчаялся в благополучном исходе болезни, Лютик, свернувшись калачиком, шептал: «Прости, прости, прости», снова и снова. Геральт не знал, к кому Лютик обращался. Он был уверен, что не к нему. Он начинал понимать, как многого не знает. Забравшись в постель, он притянул Лютика под бок, уложил его голову себе на грудь и, поглаживая по волосам, шептал: «Тише, тише», пока Лютик не забылся сном. Но в этих словах было лишь желание утешить, а не заставить замолчать. На третий день, когда Лютик проснулся и открыл глаза, взгляд у него был осмысленнее и яснее. Он посмотрел на Геральта, лениво моргнул и потянулся рукой к шее. — Вот ведь… — пробормотал он. — Вот ведь что? — спросил Геральт с улыбкой. Лютик снова медленно моргнул. — Подумал. Может, подействует. Если я тебе доверюсь, — он растопырил замершие у шеи пальцы звездой и вздохнул. — Но, видно, не всё так просто. Его глаза закрылись, прежде чем Геральт успел спросить, как он себя чувствует. Прежде чем Геральт успел спросить, почему первая мысль, пришедшая Лютику в голову, когда в него попала стрела, когда его трясло от боли и страха, была о том, как снять проклятие. Впрочем, о чём ещё он должен сейчас думать? Он же хотел как можно скорее от проклятия избавиться. И Геральт должен был желать того же. Их связали друг с другом против воли. Это было ужасно. Он встал и замер, глядя на Лютика, худого и потного после лихорадки. Длинные тёмные ресницы бросали синие тени на бледные щёки. Нужно было спуститься вниз, попросить поднять в комнату бадью для мытья. Принести немного супа. Геральт не шевелился.***
Через неделю Лютик поправился настолько, что можно было без опаски снова отправляться в дорогу. Сам он порывался уехать уже через три дня, но Ганна — так звали ведьму (Лютик спросил) — с ним не согласилась, а Геральт молчаливо её поддержал. Он проводил свободное время, выполняя в деревушке мелкие работы; чудищ в округе не было, но для некоторых задач требовалась физическая сила, и его помощи были рады. Лютик всё свободное время дулся из-за испорченного наряда и сочинял песни о жадности местного лорда. Одна из песен разнеслась по деревушке быстрее лесного пожара и вполне могла поднять людей на бунт. Геральт надеялся, что, когда гром грянет, они будут уже далеко. Бледность ещё не прошла, и Лютик был тише обычного, но и тоской от него пахло не так сильно, как до нападения. Причину этого Геральт разгадать не мог, но в случае с Лютиком отсутствие логики и здравого смысла было делом обычным. На восьмой день они выдвинулись в путь, и проводить их вышло полдеревни. Люди махали руками и радостно кричали, словно провожали кого-то из членов королевской семьи. Лютик с надеждой заиграл «Чеканную монету», но желанного эффекта песня не возымела. Геральт не знал, что чувствовать. Когда они тем же вечером разбивали бивак, он поднял голову и сказал: — Только песню об этом не пиши. Лютик сидел по другую сторону костра с лютней в руках, и пламя отбрасывало на его лицо подвижные, быстрые тени. — Ой, да будет тебе! Это ж золото, а не сюжет: несчастные бедняки в осаде, опасность, кровь, спасение в самую последнюю минуту, справедливая победа. Для баллады лучше не придумать, Геральт, так что перестань сдерживать мои творческие порывы. — Это всё неправда, — сказал Геральт. — Я перерезал их, пока они спали, и сделал я это не ради несчастных бедняков. Я сделал это ради… — он закрыл рот. — Ради кого? — спросил Лютик, улыбаясь, а, когда молчание затянулось, добавил: — Я могу написать и о лютой ярости, обуявшей ведьмака, когда был подло ранен его самый верный товарищ, если хочешь. Геральт застонал. — Пожалуйста, не надо. — Когда скромняга бард… — пропел Лютик, и его улыбка стала шире. Геральту пришлось подавить поднявшееся изнутри желание, но он чувствовал, как зудят пальцы, пытаясь сложиться в знак. Он тихо бросил: — Закрой рот, Лютик. Но тот покачал головой: — Нет. — Что? — Нет, — спокойно повторил Лютик. Он всё ещё улыбался, но глаза были холодны. — Я не закрою рот. Я знаю, что ты это и сам понимаешь, и ума не приложу, почему продолжаешь об этом просить. — Я живу надеждой, — пробормотал Геральт. — Ой, а иди-ка ты на хер. В неровном свете костра его лицо разглядеть было трудно, но от Лютика снова поднялся горький запах обиды и грусти. — Знаешь, сколько раз мне повторяли в детстве, что меня должно быть видно, но не слышно? Сколько раз учителя лупили меня за то, что я смел перечить? Всю свою жизнь я только и слышу от окружающих меня людей: прекрати болтать, прекрати так себя вести, не смей поднимать шум, сделай то, сделай это, успокойся, веди себя пристойно… И я никогда, чёрт подери, ни одного из этих придурков не слушал, потому что я тот, кто я есть, а если кому-то это не по нраву, то он может проваливать. Включая тебя, Геральт, и твоё курвино проклятие. На мгновение Геральту показалось, что это у него на шее затянулась лента, перекрыв доступ воздуху. — И я ведь знаю: ты хорошо понимаешь, каково это, — безжалостно продолжал Лютик. — Я видел твоё лицо, когда люди швыряли в тебя камни, когда они шептали у тебя за спиной, когда обманывали с оплатой, просто за то, кто ты есть. Уж ты-то, как никто другой, должен знать, каково это, когда тебя осуждают и ненавидят за то, с чем ты ничего не можешь поделать, за то, что ты это ты. Так что не смей, просто не смей. Он так резко закрыл рот, что клацнули зубы. Геральт слышал, как быстро колотится у него сердце — сердито и, кажется, немного испуганно. — Я не… — начал он, но не договорил, потому что и сам не знал, что хочет сказать. В голове билась лишь мысль о том, что Лютик ошибочно решил, будто Геральт за что-то его ненавидит. Он не испытывал к нему ненависти и никогда не смог бы. Геральт встряхнул головой и бессильно сжал кулаки. Лютик, догадавшись, что что-то не так, отложил лютню, обошёл костёр, осторожно опустил руку Геральту на плечо и мягко позвал его по имени. Геральт дёрнул его на себя и поцеловал. Поцелуй вышел ужасным, они столкнулись зубами, и Лютик отпрянул, как от огня. Геральт снова беззвучно открыл рот, и, видно, что-то неуверенное отразилось в его лице, потому что Лютик прошипел: — Только попробуй сейчас прощения попросить, — и на этот раз сам потянулся за поцелуем. На второй раз вышло лучше, может, потому, что теперь, как в танце, вёл Лютик. Он оторвался от губ Геральта всего на мгновение, спросил с настороженностью: — А ты уверен? — прочитал ответ на его лице, шумно сглотнул и, буркнув: — Ну ладно тогда, — снова поцеловал. Они завозились, как неопытные школяры. Геральт неуклюжими, одеревеневшими пальцами дёргал бесчисленные пуговки и завязки на одежде Лютика. У того пальцы оказались ловчее — он уверенно стянул с Геральта штаны, обхватил мозолистой ладонью его хер. С тихим стоном Геральт потянул Лютика в сторону от костра, опрокинул его на спину, и тот, тяжело дыша, неловко изогнулся: — Невоспитанное ты животное, у меня под задницей камень, курвина мать, не останавливайся… — Геральт покрывал поцелуями его грудь и живот, медленно спускаясь к привставшему херу. Казалось, Лютик требовал внимания к себе каждой частью тела, всем собой. Впрочем, так оно всегда и было. Геральт не спешил, несмотря на то, что Лютик зарылся пальцами ему в волосы и потянул. Несмотря на то, что его стоны и бессмысленный лепет становились всё тоньше и громче. Мир снова сузился, и на этот раз в нём существовали лишь пальцы, губы и тяжесть хера на языке. От Лютика пахло только что разведённым костром — ещё дымным, разгорающимся пламенем, жарким обещанием большего. Геральт чувствовал, как это пламя поднимается всё выше. Слова слились в одно, и Лютик с оборванным стоном кончил. Он проглотил семя, но последним каплям позволил упасть Лютику на грудь. Тот улыбнулся, притянул Геральта за волосы и, собрав ладонью капли собственного семени, обхватил его хер. Прикосновение было липким, влажным и идеальным, и всё закончилось, быстрее, чем Геральту хотелось. Он двигался в кольце сжимавших его мозолистых пальцев, впитывая жар, исходивший от тела Лютика и его собственного. А потом наступила тишина. — Ебёна мать, — прошептал Лютик через некоторое время. Голос у него звучал ошарашенно. — М-м-м. — Я столько лет мечтал это сделать. — М-м-м. — Да и песню о чудовищном хере охотника на чудищ я давным-давно сочинил. И, к слову, рад, что ничуть не преувеличил. Геральт недовольно заворчал и укусил Лютика за шею. Кожаная лента никуда не исчезла. Лютик, кажется, тоже это заметил — вздохнул и сказал: — Значит, любовные утехи исцеляют не от всех болезней и избавляют не от всех бед. — М-м-м. — Это, само собой, не значит, что мы не должны попробовать ещё раз. Сам понимаешь, нужно же убедиться, — Лютик зевнул. — М-м-м. — Но, пожалуй, в следующий раз я бы предпочёл кувыркаться в постели, а не в грязи, — предложил Лютик. — М-м-м, — согласился Геральт.***
Они добрались до ближайшей деревни, наняли тесную комнатку на постоялом дворе. Убедились, что интимные забавы и впрямь не помогают снять проклятие. Дважды. Но для чистоты эксперимента повторили ещё раз, уже в дороге. Эту новую для них близость они не обсуждали, хотя Лютик почти ни на мгновение не замолкал в процессе. Казалось, в их общей рутине появилась ещё одна привычка, ничем не отличавшаяся от того, как Геральт чистил Плотву и ловил на ужин фазанов и зайцев, а Лютик разводил костёр и раскладывал перед сном лежанки. Возможно, её следовало обсудить; Геральт не был уверен. Когда Лютик стонал под ним, сбивчиво шепча хвалы и мольбы, когда Геральт ласкал его пальцами и ртом, он каждый раз думал, что слова, пожалуй, не всегда уместны. Но всё чаще замечал, что желание заставить Лютика замолчать больше в нём не поднимается. В городке, в котором они остановились после, нашлась на удивление приличная гостиница. Хозяин в обмен на музыку выставил ужин и небольшой бочонок пива. Геральт устроился в углу с кружкой, Лютик закружился с лютней по зале. Первую пару баллад легко было заглушить собственными мыслями — их Геральт слышал сотни раз. Но потом Лютик заиграл песню о ведьме, и Геральт почувствовал, как быстрее забилось сердце, а на коже выступил пот. В спину словно что-то толкнуло. Он не мог снова слушать эту историю, не мог оставаться в комнате, где её рассказывали, опасался, что не сдержится и совершит что-то, о чём немедленно пожалеет. Он жаждал тишины, желал, чтобы всё разом прекратилось, и это желание жгло его изнутри. На заплетающихся ногах Геральт выбрался из-за стола и торопливо поднялся на второй этаж. Он собирался наточить мечи, заняться чем-то полезным и нужным, но спустя несколько минут осознал, что просто сидит, уперев локти в бёдра. Он ещё долго так сидел, пока наконец в комнате не появился Лютик. То, что он был раздражён, Геральт мог сказать, даже ни о чём не спрашивая. Всем своим видом Лютик отчётливо и громко говорил: Знаешь, а ведь ты мог бы хоть иногда притвориться, что тебе мои песни нравятся. — Неплохой, как мне показалось, вечер, — объявил он, ни к кому при этом не обращаясь. — Славная публика, жаль, что ты всё пропустил… — он, должно быть, вгляделся в лицо Геральта как следует и, позабыв о недовольстве, встревоженно спросил: — Что случилось? Вот только Геральт не хотел об этом говорить, как и о новой привычке в их давно устоявшейся рутине. Но от Лютика остро пахнуло тревогой. — Всё дело в песне, — проскрипел Геральт. — Про ведьму. Он видел, что Лютик тут же ощетинился, как всегда готовый защищать себя и своё искусство, он видел, как Лютик сглотнул злые, полные обиды и возмущения слова. Присев на кровать, он опустил ладонь на стиснутые в кулаки руки Геральта, заставил разжать побелевшие пальцы. — Что с ней не так? — спросил он. — Это же ложь, — сказал Геральт. Лютик растерянно заморгал и, высвободив одну руку, заключил Геральта в объятия. Тот не стал противиться. — Если не копать глубоко, если не задумываться, — прошептал Лютик мягко, — что в моих песнях не ложь? Но мне нравится думать, что где-то глубоко в выходящих из-под моего пера строках скрывается что-то настоящее. Истинное. Ты храбрый, благородный, ты защищаешь людей и спасаешь жизни. Это всё правда. — Но не в тот раз, — Геральту показалось, что он тонет. Воздуха не хватало. Ему каждый раз становилось трудно дышать, стоило лишь вспомнить тот злосчастный день. Тихо охнув, Лютик крепче прижал его к себе. — Я понимаю. — Для чего я тогда нужен, если я не могу… Он задрожал, и Лютик погладил его по спине, что-то тихо шепча. Наконец он тяжело вздохнул: — Никто из нас не всесилен. Даже ты. Мне жаль. — Тебе лучше уйти, — сказал Геральт. — Ты не должен так мне доверять. — Но я доверяю, — возразил Лютик. — И уйти ты меня не заставишь. Он встал, заставил Геральта подняться следом и начал его раздевать, тихо выводя под нос мелодию, а потом мягко подтолкнул Геральта к кровати. Они лежали молча, и Лютик крепко обнимал Геральта, пристроив подбородок у него на макушке. Спустя какое-то время дрожь унялась, и Геральт заснул.***
Когда он проснулся, солнечный свет уже лился в окно, Лютик сидел на подоконнике и смотрел на улицу. Должно быть, он услышал, как Геральт завозился в постели, повернулся и кивнул: — Хозяин не против, если мы останемся до утра, и согласен не брать платы, если я выступлю ещё раз сегодня вечером. Я подумал, отдых тебе не повредит. Этой ночью Геральт, кажется, проспал дольше, чем за последнюю пару недель, и чувствовал, что телу это пошло на пользу. Он поманил Лютика к себе, и тот вернулся в постель, устроился под одеялом и поцеловал Геральта в щёку. — Что-то на тебе одежды многовато, — проворчал тот, и Лютик рассмеялся. — А, так ты для этого меня позвал, значит. Ну, тогда и тебе доброе утро. Розовый румянец на его щеках и блеск в глазах говорили сами за себя, а Геральт не торопился, медленно выпутал его из рубахи, стянул штаны и исподнее; снимал слой за слоем одежду, пока Лютик не остался полностью обнажённым. Полностью, не считая только тонкой кожаной ленты на шее. Геральт стоял над ним на коленях, ногами крепко притиснув руки Лютика к бокам. Он прижался к херу Лютика своим, обхватил их одной рукой, и Лютик задрожал всем телом. — Мой милый ведьмак, — прошептал он, и Геральт нежно коснулся кожаной ленты, накрыл её пальцами, чтобы скрыть от глаз. — Ты не должен со мной оставаться, — сказал он. — Ты не должен этого хотеть. — Романтик из тебя никудышный, — проворчал Лютик и подался бёдрами вверх, заставив Геральта застонать. — И не тебе решать, чего мне хотеть. — А чего ты хочешь? — спросил Геральт беспомощно. Чего бы Лютик ни попросил, он бы согласился. Он был готов дать ему всё. — Тебя хочу, — ответил Лютик просто. Как будто это и впрямь было просто. — Я доверяю тебе, — он высвободил одну руку, опустил её на лежавшую на его шее ладонь, надавил, словно хотел, чтобы Геральт сильнее стянул ленту пальцами. — Позволь мне показать, как сильно я тебе доверяю. Геральт резко замотал головой, но его хер дёрнулся, наливаясь кровью, и Лютик, прикусив губу, тихо рассмеялся. — Заставь меня замолчать, ведьмак, — зашептал он. — Я знаю, ты хочешь. В его глазах читалось что-то ясное, незамысловатое и честное, что-то, чему легко было дать название, вот только Геральт не мог пока решиться. Он прижался теснее, чтобы под его весом плоть тёрлась о плоть, грубо и твёрдо. И когда Лютик глухо застонал, он сложил пальцы левой руки в знак, лишив его контроля. Раскрыв рот, Лютик подался к нему, на глаза у него навернулись слёзы, но от него по-прежнему пахло только теплом, без примеси страха. Геральт наклонился ещё ниже, прижался к сухим губам своими и на короткое мгновение ослабил хватку — чтобы Лютик смог вдохнуть воздух, которым Геральт с ним делился. Он держал Лютика на самом краю, удерживая от падения тяжестью своего тела, своими губами, своей волей, он ждал, пока Лютик не выгнулся дугой, дрожа, пока лицо его, залитое слезами, не покраснело, не исказилось отчаянием, а потом отпустил его. И себя. Крик, вырвавшийся у Лютика, когда он кончил, был почти беззвучен. Геральт рухнул на него, заскользил руками по телу, словно хотел коснуться каждой клеточки, до которой мог дотянуться. Он дышал, и дышал, и дышал.***
Около недели спустя они ехали через лес, медленно продвигаясь к столице княжества, надеясь найти в ней чародея, но особо не торопясь. Прошлой ночью они спали вместе на одной лежанке, и Лютик, пристроив голову у Геральта на плече, тихо дышал ему в шею. Может, сегодня им повезёт — и они наткнутся на широкий ручей или не заросший ряской пруд, смогут искупаться. Геральт представил, как они будут стоять вдвоём в холодной воде, мокрые и скользкие, как прижмутся друг к другу. Геральт шёл впереди, ведя Плотву в поводу — кроны деревьев нависали так низко, что ехать верхом было бы неудобно; Лютик шагал за ними, наигрывал на лютне обрывки мелодии, то и дело в них что-то меняя, шептал под нос рифмованные строки, время от времени прерываясь, чтобы позвать Геральта — то вспомнив забавную песенку или историю, то решив на что-то пожаловаться. — Геральт, — заныл он и в этот раз, — Геральт, ты хоть представляешь себе, как сложно придумать красивую рифму для фледера? Тот, кто давал имена этим тварям, о бардах, небось, даже не вспоминал. А знаешь, однажды я на спор с Присциллой написал аж целый сонет о нашем самом нелюбимом профессоре Блантигане… — Геральту не нужно было поворачиваться, чтобы убедиться, что Лютик улыбается, это было слышно в его голосе. — Тогда с рифмами тоже вышла закавыка, но я справился. И знаешь, как? На самом деле Геральт его не слушал; он позволил бесконечным словам стать такой же частью окружавшего его мира, как шелест листьев и топот шагов по дороге, как шорох зверья в подлеске, как медленное биение сердца. В конце концов, все эти звуки складывались в одну мелодию. И звучала она гармонично. Лютик испуганно ойкнул, и Геральт развернулся, машинально потянувшись к ножу на поясе. Лютик держался рукой за шею. Геральт почувствовал тошноту и холод. Он даже не заметил, он думал… А потом Лютик убрал руку, обнажив загорелую кожу с тонкой красной отметиной на том месте, где совсем недавно была кожаная лента. — Э-э, — протянул Геральт, но больше ничего добавить не успел. С радостным воплем Лютик взмахнул руками и пустился, точно безумец, в пляс.***
Всё изменилось, и в то же время не изменилось ровным счётом ничего. В глубине души Геральт ожидал, что Лютик уйдёт. Но он просыпался утром, отправлялся выполнять заказ, а потом они ложились спать, и Геральт снова просыпался утром, и Лютик был рядом. Лютик заговорил об этом лишь однажды — когда они лежали рядом у мягко потрескивающего огня и смотрели на усыпанное звёздами небо. — Как думаешь, это и вправду был какой-то урок? Ты сумел его разгадать? Геральт задумался. О том, как хотел тишины, а потом понял, что звучит она громче, чем ему мечталось. О теории Лютика, что разгадка крылась в доверии и его умении вовремя закрыть рот, оказавшейся совершенно несостоятельною. О том, что чары развеялись в тот же миг, как он понял, что голос Лютика и биение его сердца давно стали для него частью мира. Он сказал: — Я думаю, урок предназначался для меня, а не для тебя. Вот и всё. И Лютик теснее прижался к его боку, так близко, что Геральт почувствовал, когда он согласно закивал. — Придётся придумать что-то интереснее и величественнее сварливого ведьмака, которого решили научить терпеть болтливого дуралея, — сказал он, а когда Геральт протестующе замычал, рассмеялся и поцеловал его в шею. — Я знаю, знаю, мой дорогой, что величественнее ничего и быть не может. — В его голосе не было ни капли страха. Ничего ровным счётом не изменилось, и в то же время изменилось всё. Иногда Геральт вспоминал, как Лютик дрожал в его объятиях, вверяя ему жизнь, а сам он складывал неясную мысль в острое желание — лишить воздуха и контроля. Вспоминал, как зарылся пятернёй в тёмные волосы и склонился к губам Лютика, дыша за него. Он понятия не имел, что делать с этими воспоминаниями. Он не хотел, чтобы Лютик молчал. Он не хотел его подчинять. И всё же. И всё же…***
Через несколько дней они добрались до столичного предместья. По большаку во все стороны ползли слухи о чёрном море, поразившем эти земли, и свежих могилах, запах которых привлёк гулей и гравейров. В городке царила печаль и скорбь, работа была тяжкой, но приносила удовлетворение. Геральт с радостью избавлял людей от тварей, повадившихся нарушать покой их мёртвых. Лютик вёл себя странно, был молчалив и подозрительно настойчиво отказывался сопровождать Геральта на охоте, повторяя, что на трупоедов давно насмотрелся, да и воняют они до слёз из глаз. Воняли они будь здоров, тут не поспоришь, поэтому Геральт после охоты первым делом заглянул в баню. Смыв грязь и пот, он вернулся на постоялый двор и, не найдя Лютика в общей зале, проследил его запах сначала до лестницы, а потом и до двери их комнаты. Внутри зрело беспокойство. Лютик сидел на краю кровати, склонив голову, и нервно сжимал сложенные на коленях руки. Когда скрипнула дверь, он поднял глаза и улыбнулся с такой искренней радостью, словно после долгих недель дождя выглянуло из-за туч солнце. Глупо, но Геральт ничего не имел против. — Удачная была охота? — Главное, что дело сделано, — проворчал Геральт, осторожно раскладывая на полу сумки с эликсирами и мечи. — У тебя как день прошёл? — Э-э, ну… — замялся Лютик. Ничего хорошего это никогда не предвещало, и Геральт вздохнул. — И много ты врагов нажил, пока меня не было? — Пока ни одного, — пробормотал Лютик. Он встал и шагнул ближе. — Я, э-э… я тут тебе кое-что купил. У Геральта от удивления брови поползли вверх. Он знал Лютика уже лет десять, делил с ним постель около месяца и искренне полагал, что период ухаживаний они могут и пропустить. Но сердце у Лютика забилось чаще, к запаху пота примешалась кисловатая горечь адреналина, и поэтому Геральт решил подождать. Наконец Лютик решился, перестал вертеть неведомую вещицу в пальцах, и Геральт сумел разглядеть свой подарок. Это был тонкий кожаный ремешок, мягкий и гибкий. На одном конце крепилась металлическая петля, позволявшая ослабить или затянуть ремешок одним движением. У Геральта перехватило дыхание. Лютик старательно смотрел куда угодно, только не ему в лицо. — Если… — начал Лютик. — Я не был уверен, что… Но. Если хочешь… Геральт прижал ладони к его щекам, чувствуя, как к коже приливает жар румянца, поцеловал. — Геральт, — сказал Лютик, и его смех задрожал у Геральта на губах. — Геральт, милый мой ведьмак, на этот раз без слов я, боюсь, тебя не пойму. — Да, — ответил Геральт, скользнул рукой Лютику на загривок, сжал шею, крепко, но осторожно. — Я хочу. — И Лютик прикрыл глаза, задержал дыхание и поцеловал его в ответ, молча и уверенно.***
Лютик был громким. Он дерзил всем и каждому, носил самые яркие тряпки, какие можно было найти, и превращал всё, что с ним случалось, в шутку, историю или песню. Он так и не научился избегать неприятностей, а попав в беду, никогда не закрывал рта. Он громко хохотал, ещё громче спорил, без конца говорил, и шума от него было столько, словно только на его звуках и держался белый свет. Но иногда, для Геральта, он вспоминал, что такое настоящая тишина.