Как могут двое поладить, если один подозревает другого, а тот в свою очередь его презирает?
Никколо Макиавелли, «Государь».
— У тебя такое мрачное личико, meu querido, что хочется посоветовать тебе пойти пройтись и успокоить нервы, — голос у Антониу практически сладкий, такой, что жопа вот-вот слипнется. Как он вообще умудряется говорить настолько приторным, что аж на зубах хрустит, с его-то голосом? Брэм скрипит зубами. — Свой совет себе посоветуй, сеньор Болсонару, я его не просил, — огрызается он. — Сколько экспрессии. Я ведь хочу тебе помочь, — тянет португалец все тем же сладким-сладким голосом, говорит чуть тише. — А то решат сейчас твои подчиненные, что ты — ебанутый психопат, и что ты с ними делать будешь? Его очень хочется подержать за шею. Так, чтобы напополам переломилась в порыве безудержной страсти. Антониу показательно расслаблен, улыбается своей обольстительной улыбочкой всем вокруг, стоит рядом, почти касается плечом плеча и держит в руке стакан с ромом, вторую прячет в карман брендовых брюк светло-серого цвета. Он весь, до пизды стильный и похожий на огромного кота, который вот-вот выцарапает тебе глаза, бесит до такой степени, что Брэм действительно сдерживается, чтобы не дать ему в идеально ровный нос. Или в изящную линию челюсти. Так, чтобы аж костяшки — и в кровь. Это уже второе собрание с ним, и за тот месяц, который уже пришлось проработать с Болсонару, Брэм выкинул ведерко собственных нервных клеток в мусор. Его португальский «братишка» просто невыносим. — Со своими подчиненными я разберусь без тебя, — опять огрызается Эйбрахам, тихо рыча. Антониу притворно вздыхает. В нем нет ни капли искренности, и чем дальше — тем крепче в этом Эйбрахам убеждается. Все, что в Болсонару — это один большой, сложный, завораживающий, но все же абсолютно лживый узор. Каждое продуманное движение, каждый вздох и каждый взгляд — там нет ничего правдивого. Все спланировано, выверено, взвешено и приведено в действие. Брэму это настолько очевидно, что хочется одновременно ему что-нибудь сломать, чтобы знал, как выебываться, и вместе с этим просыпаются совершенно другие, практически новые для него желания. Хочется ухватить за эти блядские кучеряшки, сгрести в ладонь, ткнуть мордой в стену, желательно, в процессе еще разбив лицо и… Он морщится и выбрасывает эти мысли из головы. Одновременно бросает в жар и так мерзко, что хочется сплюнуть. Эта хуйня происходит практически со второго же дня их тесного взаимодействия и от этого так тошно, что хочется то ли прибить его, то ли побиться головой о стену. Дело даже не в том, что он — мужчина. Дело в том, что это Болсонару. И чем дальше, тем понятней, каким образом Антониу проворачивает все свои дела. Он ненастоящий, как картонка в тире, но при этом обладает совершенно нереальным, животным магнетизмом, которому сопротивляться очень сложно. Он об этом знает и пользуется, не стесняясь, делает это настолько простыми и легкими движениями, что становится очевидно: в использовании этого инструмента Болсонару настоящий профи. К этому приложить отлично подвешенный язык, острый, как идеально заточенный обоюдоострый нож, ум, чуткую интуицию, идеально подобранные образы и получается абсолютно убойная смесь, способная творить лютую дичь. Он умеет так смотреть своими глазами цвета стали, обрамленными длиннющими черными ресницами, что бросает в возбужденную дрожь. Разъебаться об такого — нехуй делать. Брэм разъебываться не планирует. Он водит аккуратно. Его «братишку» нужно держать на расстоянии, иначе тот непременно окажется рядом, когда будет тяжело. Только вместо того, чтобы подхватить, толкнет в пропасть. — Так или иначе, maninho, nosso pai четко поставил нам задачу, так что, как бы тебе не нравилось, — Антониу возвращает голосу свое нормальное звучание и волна жажды убийства немного снижается, — нам придется поработать вместе поближе. Обсудим план действий позже? Тут он прав. Задачка у них стоит достаточно объемная, поэтому стоило сесть и хорошо продумать все шаги. Как, впрочем, нормально думать, если этот придурок продолжит себя так вести, не очень понятно. Все еще нужно держать себя в руках, потому что махать кулаками — это вообще последнее дело. Но очень хочется, когда Болсонару так играючи выводит его из себя. Собрание уже закончилось, и на нем Антониу снова блеснул своим обаянием на все сто. Это тоже раздражает, потому что сам Брэм всю жизнь добивается успехов тяжелым трудом, потом и кровью, а здесь все происходит, как по щелчку пальцев, настолько естественным образом, что остается только скрипеть зубами. Конечно, речь о доверии после месяца работы не идет, но вот эта способность оставлять неизгладимое позитивное впечатление бесит. И Эйбрахам никогда не признает, что это уязвляет его гордость. Брэм снова морщится, но потом кивает. Антониу даже не поворачивает головы, но боковым зрением все равно это замечает, делает глоток рома. — Чудно. Тогда часов после одиннадцати приезжай ко мне. — Какого это хуя к тебе? — Тебе принципиально? Окей, тогда приеду к тебе я, как освобожусь, — Антониу закатывает глаза и всем видом Брэма осуждает. — Или предпочитаешь посидеть в уютном кафе и во всеуслышание поделиться с мирными гражданами планами на политику и поставки наркоты? Брэм дергает уголком губ. Легкая ирония, слышащаяся в голосе Болсонару, заставляет сделать еще один глубокий вдох и медленный выдох. — Ладно, приеду, — соглашается он и поджимает губы. — И без этих твоих шуток, я не пидар, в конце концов. Антониу приподнимает бровь. Неприятно усмехается. «Этих шуток» достаточно много при каждом контакте, как словесных подъебок, так и как будто бы случайных касаний. Португалец отлично видит, что это выбивает Брэма из колеи и пользуется ловко и каждый раз — супер метко. На самом деле, Эйбрахам не то, чтобы никогда не спал с мужчинами — по молодости все было, но всегда предпочитал женщин. И, снова же, дело не в том, что это мужчина, нет. Дело в том, что это Болсонару, а Болсонару — это точно имя какого-нибудь природного катаклизма. Тайфуна там, например. — Скину тебе адрес, — у него звонит телефон, и Антониу берет в руки смартфон, не поднимая глаз, добавляет: — ты совершенно очевидно стопроцентный пидар, meu amor, а вот гей ли ты — это вопрос. Это же разные вещи, что ты, в самом деле. Но не переживай, у меня на тебя планов, кроме как рабочих, нет. Vejo-te esta noite. Он принимает вызов и уходит из зала, а Брэм давит в себе желание кинуть тяжелым стаканом в кучерявый затылок или хотя бы заехать стулом по ровной спине. День проходит спокойно — куда спокойней, чем мог бы быть, и то ли виноваты изменения в руководстве и все пока что делают вид, что они работают, то ли, хуй знает, Луна в Козероге, а Козерог в ахуе. Так или иначе, когда он приезжает домой к Антониу, еще раз умудряется поразиться наглости этого ублюдка, потому что устроил свою задницу он недалеко от Централ Парка, на Манхэттане, демонстративно показывая, что клал он на условности. Впрочем, Брэм уверен, что это не единственная его квартира. Устроено ли шоу лично для него или Болсонару просто в очередной раз решил бросать понты на ветер — неизвестно, но и ответ ему не требуется. У открывшего дверь португальца на шее короткая цепочка, обхватывающая шею почти так же плотно, как какой-нибудь блядский чокер и у Брэма на секунду коротит мозги. Он даже не сразу замечает, что верхние две пуговицы черной рубашки расстегнуты, а рукава подкатаны специально небрежно. На правой руке у него ролексовский «Дэй Дэйт» за сотку, на левой — грубый кожаный браслет с круглой плошкой католического креста и еще каких-то символов, которые Брэм разобрать не может. В религии никогда силен не был. Зависает, забывает, что нужно дышать, и, наверное, выражение лица у него непередаваемое, потому что хозяин квартиры приходит в движение. — Заходи, — кивает внутрь квартиры Антониу и отходит, пропуская внутрь. Эйбрахам думает о том, что странно, что эта скотина даже не придумала какого-нибудь особенно упоротого комментария просто по факту его прихода. Но нет, Болсонару выглядит действительно расслабленным и спокойным. Делает неопределенный жест рукой, мол, кидай где-нибудь здесь верхнюю одежду и уходит за арочный, но сдержанный свод справа. Брэм разувается, вешает пальто на висящие здесь плечики и следует за ним, обнаруживает Болсонару в гостиной с панорамным окном. Сам Антониу обнаруживается у него же, по центру стоит диван, пара кресел, невысокий стол, напротив — плазма, а за мебелью, во всю стенку, тянется стильно сделанный сотами бар во всю стену. — Пить будешь? — Давай. Виски или коньяк, — приглашения Брэм не ждет, стягивает с себя пиджак и падает в одно из кресел, наконец-то ослабляя удавку галстука. Антониу ставит стакан с виски перед ним, садится с бокалом белого вина на диван рядом и закидывает ногу на ногу. — Итак. Сенатора оставь на меня, — говорит Антониу, — с ним я разберусь. — Каким образом? — Так уж вышло, что сенатор очень любит внимание мужчин. Мальчики его не очень интересуют, а вот взрослые мужчины — очень. Посмотришь его контракт с эскортным агентством — закачаешься, — Болсонару хмыкает, делает глоток. — Он, конечно, оформлен не на него, но конечного потребителя это не меняет. Тем более, что для своих подопечных он частенько берет кое-что у Россо. Для себя тоже, но реже. — Вот как ты работаешь? — интересуется, усмехаясь, Эйбрахам, откидывается на спинку кресла и подпирает пальцами висок. — Тоже числишься в числе его элитных шлюх? — É uma vida tão difícil quando se é estúpido, — вздыхает Антониу. Его, кажется, комментарий ничуть не задевает. Он остается все таким же спокойным и расслабленным. — E arrogante. — Это я-то самоуверенный? А в зеркало ты давно смотрел? Антониу смотрит на него, как на идиота. Взгляд сам цепляется за платиновую цепочку на шее. Достаточно крупную, с почти что квадратными звеньями. Выглядит, как будто на шею дикой собаке накинули цепь, и цепочка ассоциаций едва не отправляет Брэма на Альфа Центавру. Перед глазами мелькает столько разных картинок, и все — одна занимательней другой. Он скользит взглядом и по участку обнаженной смуглой кожи, видной из-за расстегнутой рубашки. — Глаза выше, Рид, — напоминает Болсонару, возвращая его на грешную землю. Он делает вид, что ничего не происходит, и это, пожалуй, хорошо. — Если для тебя слова «внимание» и «проституция» — это синонимы, то у тебя проблемы. Но я не твой психоаналитик, попробуй задать ему вопрос о разнице, а мы продолжим. Как закончу с сенатором — начну работать с остальными. Мне надо знать, когда ты планируешь договориться с прямыми поставщиками и привезти груз сюда, как ты это будешь делать и кто будет ответственен за распространение. Брэм делает глоток из стакана. Два часа пролетают незаметно. В итоге на столе помимо стакана, бокала и двух бутылок появляется лист бумаги А1 формата, на котором расчерчена схема поставок от изначального продавца до самых мелких дилеров, которые работают граммами на развес в клубах и барах. Схема огромная, в ней столько переменных и составляющих, что ебануться, но так и происходит, когда на рынок заходит новый наркотик. В этом случае — синтетический, который раньше не поставлялся в объемах. Контрольные группы, на которых, как на зайчиках или мышах, проводили анализ, показали себя отлично. Очередная золотая жила, раскопанная хуй пойми где в Африке и приумноженная на мощности, стоящие в Мексике, родили абсолютно новую, убойную дурь, способную вышибить мозги кому угодно. И если с таможней и налоговой все было просто уже очень давно, то оставались политики, которых надо было держать на коротком поводке. Здесь надо было работать через глав партий и профильных комитетов, которые, в свою очередь, смогут придавить и чинуш, если будет такая необходимость. — Полиция начнет копать, когда торчки начнут отъезжать, — резюмирует Антониу. У него на лице ни следа усталости. Он внимателен, сосредоточен и до отвратительного похож на вменяемого человека. Откидывается на спинку дивана, на котором сидят они оба, чтобы смотреть и расчерчивать лист бумаги, смотрит на все это дело задумчиво. — Полиция не проблема, — пожимает плечами Брэм, берет стакан с виски и делает глоток. — А вот чтобы не начал шевелиться наркоконтроль — твоя задача. — Зря недооцениваешь копов. — Во всех пяти боро есть свои люди, которые притормозят или покажут туда, куда надо. У нас в любом случае будет время среагировать, — снова жмет плечами Эйбрахам. — Пока потестируем здесь. Тем более, что себе мы оставляем только четверть, остальное отправляется в Европу и Азию. Он стучит пальцем по схеме. Антониу кивает. Часть товара остается здесь для дальнейших замеров. Остальное отправится по миру, а там уже будет ясна картина. Месяца два-три, и станет ясно, как идут дела и стоит ли наворачивать второй круг, тратить мощности на постоянное производство — по крайней мере, такой у них был уговор с производителем. Тем более, что они через сеть посредников толкнут основную часть более мелким группировкам, а те, в свою очередь, потом аккуратно залягут куда-нибудь на дно, пока шевеление не поутихнет. Ну и кто-нибудь обязательно пропадет, чтобы разорвать цепочку. И, по большому счету, даже делать особо ничего не нужно будет: наблюдай да делай выводы. — Так или иначе, процесс запущен, — снова кивает Антониу. — С политиканами я разберусь. А они и наркоконтроль притормозят. Главное, чтобы не выебнулись портовые таможенники. — Не выебнутся, — говорит Брэм. — Не первый год работаем. Повисает тишина. Болсонару думает о чем-то своем, а Эйбрахам смотрит на схему, чтобы не сверлить взглядом эпатажного португальца. Это какой-то нонсенс. Они даже не поцапались ни разу за эти два часа. Значит, это было более, чем возможно, только вот главный виновник этих ебучих фейерверков задавал тон, не спрашивая о предпочтениях. — Ты не думал, чтобы вести себя так постоянно? — все-таки спрашивает Брэм и поднимает глаза. — Как? — Не напоминая невозможного ублюдка. — Это скучно, — улыбается Антониу. — С тобой очень весело, знаешь. Всегда весело с теми, кто ведется. Брэм приподнимает брови. Вот оно как? Значит, все это — во имя веселья? От этого становится еще более мерзко, потому что нельзя же быть настолько мудаком. Антониу продемонстрировал, и Эйбрахам теперь уверен, что сделал он это специально, что может быть абсолютно вменяемым. Делать логичные, понятные и рациональные замечания в деталях, при этом не скатываясь до унижений — тоже. Это, мать его, отвратительно, потому что игра на контрасте всегда выигрышная. Но, конечно, не для самого Брэма. Он ведет плечами и морщится. — Не обижайся, ursinho, у каждого свои способы справляться с окружающим пиздецом. — Я в своих способах делаю это не за счет других. — Правда, что ли? — в голосе Антониу слышится ирония. — Не ты ли, Рид, пиздюлей раздаешь подчиненным, когда не в духе? Или не напиваешься в хлам в хозяйской комнате твоего клубешника и потом зовешь к себе специальных дамочек, которые точно знают, что какого-то уважительного отношения к себе от тебя можно не ждать? У них где-то в контракте с агентством пометочка стоит о согласии на грубый секс. У него иронично приподняты брови и закинуты локти на спинку дивана. Между пальцев одной руки, почти как сигарету, он держит бокал вина, чуть наклоненный и придающий ему снова какого-то такого вида, что перестаешь дышать, вторая свободно свисает, и Брэм опять залипает на расслабленной кисти. В Болсонару ни капли феминности, но вместе с тем ощущение от него, как от «Давида» Микеланджело. Вроде и очевидно мужчина, а вроде и изящно не по-мужски, без типичной маскулинности. Его двойственность проявляется и в этом тоже, и это просто неистово щелкает по мозгам. Он, в общем-то, прав в том, что говорит, и Брэм, вырывая себя из лап липкого обаяния сидящего рядом мужчины, только поджимает уголок губ. — Почему ursinho? — спрашивает он вместо того, чтобы спорить. Антониу пожимает плечами. — Ты же весь из себя сильный, мощный, как пиздец, серьезный парень, который разорвет на две части, если зайти на его территорию. Только на первый взгляд медлительный, а по факту можешь развивать огромную скорость. Опасный, в общем, хищник. Только в своих действиях ты такой же изящный, как медведь. Снесешь половину леса — и не заметишь, — спокойно объясняет Болсонару. — Все вокруг будут знать о твоем приближении, потому что ты все ломаешь с оглушительным хрустом. — Даже не знаю, расценивать это как комплимент или как оскорбление. — Прими, как факт. Брэм усмехается. Антониу встает, отходит с бокалом к панорамному окну, свободную от него руку прячет в карман брюк, смотрит куда-то в окно и вид приобретает задумчивый. Иногда у Эйбрахама складывается ощущение, что у португальца диссоциативное расстройство идентичности и в одном теле уживается множество разных людей. Но нет, он просто умело оперирует масками, и угадать, какая из существующих настоящая, не удается. Сейчас он кажется даже уставшим, хотя это почти невозможно: еще ни разу Брэм не видел в нем даже намека на усталость, этот человек как будто был гребаным биороботом, которому совсем не нужны такие глупые условности, как, например, сон. — Будем понемногу отдавать пешки, — спокойно говорит Болсонару, не поворачивая головы. — Это заставит законников путаться, ища источник поставок. Запустим несколько несвязанных друг с другом линий и пусть работают над каждой — пока они разберутся, что к чему, мы толкнем весь товар со складов. — Пожалуй, — соглашается Брэм и встает, берет пиджак со спинки кресла. — В любом случае, до завтра. Антониу поворачивает голову, смотрит на него и кивает. Провожать не идет, но Брэму и не нужно. Он сам в состоянии найти выход, одеться и выйти за дверь, закрыв ее за собой с негромким хлопком. Потом дойдет, чтобы закрыть замок, и это, в общем-то, не его проблемы. Очевидным является только то, что лучше им не пересекаться в замкнутых пространствах без посторонних. Он садится в ждущую его машину, говорит водителю: «домой» и трет лоб пальцами. Мать его так. Если все португальцы такие хитровыебанные, как Болсонару, он никогда не хочет ехать в эту страну.