Из всех зверей пусть государь уподобится двум: льву и лисе. Лев боится капканов, а лиса — волков, следовательно, надо быть подобным лисе, чтобы уметь обойти капканы, и льву, чтобы отпугнуть волков.
Никколо Макиавелли, «Государь».
Линда счастлива тому, что теперь Джереми живет с отцом. Прихватывает своего нового любовника и отчаливает в Таиланд, говоря о том, что начало весны в Нью-Йорке слишком промозглое, а ей нужно солнце. Джери такие условности не волнуют, он тоже доволен, и хоть мало что меняется, потому что он все равно находится с нянями преимущественную часть времени, но теперь он видит своего нерадивого родителя каждый вечер, и это приносит несчастному ребенку кучу счастья. Брэм старается радоваться этому тоже, но его мысли постоянно возвращаются к владельцу лисьего взгляда. Вопрос только в том, насколько сильно они все находятся под колпаком. Судя по тому, что Антониу пошел на открытую демонстрацию силы — очень даже находятся. Взяты в кольцо, сами того не заметив. И любое движение будет фатальным. Хотя нет, не так. Вопросов куда больше. Даже если какая-то из спецслужб, а то и целый альянс этих бравых ребят, вот-вот были готовы действовать — почему Болсонару предупреждает его едва ли не прямым текстом? И ведь предупреждает, даже почти что дает инструкцию по безопасности. Предупреждает в месте, которое не прослушивается никем — ни его собственными коллегами, ни Россо. Приходит сам, использовав благовидный повод. Разборки между «щенками» — это всегда хорошее прикрытие для их интересного папочки. Это все заставляет мозги кипеть, и единственное, что его волнует — это как сделать так, чтобы обезопасить Джереми. Хрен уже там с ним самим, но мелкого надо было защитить любыми средствами. Вывезти его Брэм не может. Россо прекрасно знает о том, что Джери если и выезжает за границу, то только с Эйбрахамом, а у того сейчас нет времени, чтобы уходить в импровизированные отпуска, чтобы взять и уезжать. Линда улетела и даже ей нельзя вручить сына, там уж придумав что угодно. Дернуться — спровоцировать Крокодила. Спровоцировать Крокодила — и, пожалуй, можно читать молитвы за упокой, потому что спровоцированный Россо точно возымеет реакцию со стороны Болсонару и его коллег. Все пойдет по пизде, а это очень хуевая история. Причем для всех участников этого блядского процесса. Антониу загнал его в угол и не давал из него выйти. Наверное, так и должно было быть. Наверное, именно так он планировал. Или нет и он реагировал по обстоятельствам, руководствуясь чем-то своим. Брэм все еще не понимает, что там в этой кучерявой голове происходит и, скорее всего, так и не поймет. Единицы умели удерживать в голове мельчайшие детали поистине огромной схемы, и это талант, конечно, но больше — тренированный навык. Кто бы не поставил его на это дело, он точно знал, что ставит лучшего. И сколько это все длилось на самом деле — тоже большой вопрос. Брэм делает единственное, что может — занимает позицию ожидания перед рывком, делая вид, что ничего не происходит и занимаясь обычными для себя делами. А параллельно готовит пути отхода, так, чтобы Россо этого не заметил. По крайней мере, сразу. Эйбрахам знает, что заметит Антониу, но, мать его, что уж тут попишешь. Возможно, так даже лучше, что тот заметит — точно будет знать о готовности рвануть с низкого старта. Верить ему все еще не получается, но и выбора — ноль целых, хер десятых. Ему приходится прогнуться и ждать, оставаясь в неизвестности, похожей на темную комнату. Вроде, и есть какие-то звуки, но что это — разобрать не получается, в то время как не видно вообще ничего. Любой шаг — абсолютно вслепую. С Антониу они не пересекаются, не списываются и не созваниваются. Он снится Брэму почти постоянно, и сны разные: от крайне откровенных, но обычных, в которых только секс, до тех, где он стреляет в упор. И говорит, мол, что нельзя быть таким ублюдком, хотя он ему благодарен. За то, что точно знает, как делать не нужно, что Эйбрахам научил его, что такое плохо. Показал, что такое зло. Брэм каждый раз просыпается со странным ощущением и желанием позвонить, сказать, что заебал ему сниться. Пусть решит и это, потому что, в конечном итоге, это последствия его действий. Потому что в этом виноват сам Болсонару, появившийся в жизни, ставший личным кошмаром, который не оставляет в покое даже во снах, появляется и там. Если уже заварил всю эту кашу и сказал ему не мешать — пусть разбирается с этим, потому что Эйбрахам не высыпается вообще нихрена. Его будит телефонный звонок. На часах — 3:21. Голова чугунная, ведь лег он чуть позже часа ночи, но Брэм садится на кровати, как только видит, что номер не определен. Ну конечно. Трет лицо, принимая звонок. — Проснись и пой, — голос Антониу разрывает ночную тишину. — Хотя можешь не петь, но точно вставай. Что примечательно — говорит он на чистом английском, без даже тени своего португальского акцента. Вполне себе речь человека, который всю жизнь прожил в Штатах, уж никак не появился хуй пойми откуда. Звучит это странно и непривычно. Брэм усмехается, но все же вылезает из-под одеяла. Болсонару курит — он слышит характерные длинные выдохи. — Ты мне как раз снился, — хрипит Эйбрахам, тоже подтягивая к себе пачку сигарет и закуривая. Ладно, уж точно может позволить себе перекурить, мир уже сгорел, куда нестись? — Надеюсь, это был очень приятный сон, — негромко усмехается Антониу. — Вполне. Ему опять снилась какая-то из их ночей. Бесконечно долгая, где неверный свет луны из окна серебрил очертания чужого тела. Магическое было зрелище, завораживающее — для художников или фотографов, чтобы получился мировой шедевр. Избавиться от этого тяжелого наваждения не получается при всем желании. Не помогают даже таблетки, которыми он прекратил закидываться после того как понял, что они не помогают не видеть снов, а голова наутро такая, как будто тебя отхерачили чем-то тяжелым. Какой вообще в них смысл? Просто вырубиться? Так этот пиздец продолжается, что уж там. Антониу снова делает затяжку, молчит несколько секунд и выдыхает. — У тебя есть время до шести, чтобы забрать малого и уехать из города, — говорит Болсонару. — И не больше еще шести часов, чтобы убраться из страны. Поэтому… уезжай, Брэм. Прямо сейчас. Эйбрахам усмехается. Надевает джинсы, потом садится на постель снова и включает лампу на прикроватном столике. — Включи камеру. На том конце повисает молчание, как будто Антониу думает, стоит ли это делать. Потом слышится негромкий смешок, Брэм убирает телефон от уха и смотрит на экран, подтверждает переключение на видеовызов. Антониу сидит в каком-то помещении, сзади — что-то серое, похожее на шкафчики в раздевалке. Он в полном снаряжении почти, не хватает только бронежилета. Черная форма, наплечники, разгрузка, щитки, прикрывающие руки. Волосы собраны в тугой пучок на затылке, только одна прядь выбилась и падает на глаза, опущенная на подбородок маска. Сидит, курит, едва заметно усмехается уголком губ. В нем нет привычного лоска и игривости, только собранность, уверенность и легкая горечь. На груди белыми буквами — DEA . На спине тоже такое, только крупнее и четче, даже видеть не нужно. Брэм тоже усмехается. Мелькает мысль, что вот он какой, когда настоящий. Чуть заебавшийся, но при этом — абсолютно уверенный в своих силах и возможностях сотрудник спецслужб. Осторожный, красивый и хитрый, как ебучий демон. С надломом где-то внутри, но он настолько глубоко, что хер подберешься, да и только попробуй — тебя сожрут и не заметят. Вот такой он, когда настоящий: твердо знающий, что он делает. Ни капли сомнений, но есть небольшое, едва заметное сожаление, которое он показывает. Не хотел бы, чтобы его было бы видно — не давал бы заметить. Но сейчас он такой, каким его, наверное, совсем немногие видели в жизни. Странно видеть его живым человеком. — Ты же не из управления. — Нет, — улыбается Антониу. — Но я буду вести одну из групп. Все должно быть по протоколу. — Твое руководство знает, что ты сейчас творишь? Болсонару негромко смеется и отрицательно качает головой. В это почему-то верится. Вот в то, что этот своенравный ублюдок даже сейчас делает то, что ему в голову пришло, очень даже верится. Представлять, что с ним сделает начальство, когда поймет, что произошло, Брэм даже не хочет. — И брата у тебя, наверное, тоже нет? — Эйбрахам наклоняет голову к плечу. Антониу не отвечает, но улыбается так и щурит глаза, что становится понятно, что да, угадал. Кто тогда был у Россо — вопрос, но, скорее всего, либо какой-нибудь подставной, на которого спецслужбам так же похер, как и всем, либо коллега. А если коллега, то они точно знают, где он находится и что с ним. Он откладывает телефон на несколько секунд, чтобы взять гольф и натянуть его на себя. — Ох, этот твой торс, — негромко смеется Болсонару. Ну да, ему, наверное, хорошо видно, как Брэм одевается, телефон-то на столе. — Долго еще буду помнить, какой он под руками. И ракурс отличный, частенько его наблюдал. Эйбрахам фыркает смешком. Но тут тоже соглашается. Он тоже. Тоже еще долго будет помнить, какой он, когда в руках. — Уезжай. Придумай какую-нибудь неожиданную страну, — говорит Антониу, когда Брэм снова берет в руки телефон. — И сиди тихонько. Воспитывай сына. У тебя в почтовом ящике — согласие Линды на вывоз Джери. Уж по какому из своих паспортов ты будешь выезжать — дело твое, главное делай это быстро. И не бери свой лексус, езжай на ровере. Вот оно как. Даже это предусмотрел. — Зачем ты это делаешь, конечно, не ответишь? — Não. Брэм кивает. Логично. Он потирает переносицу пальцами, Болсонару хмыкает, докуривает, достает еще одну сигарету. — Я так понимаю, это наш последний разговор, — Эйбрахам наклоняет голову к плечу. — Думаю, да, — кивает Антониу, вздыхает. — А теперь собирайся, времени у тебя в обрез. Vou ter saudades tuas. Передай Джери привет. — Как тебя зовут на самом деле? — прежде, чем тот успевает отключиться, все же спрашивает Эйбрахам. Это бред, но кажется очень важным сейчас. Болсонару колеблется, думает, кажется, взвешивает, к чему может привести сообщение этой информации. И Брэм думает, что тот уже не ответит, но португалец наклоняет в какой-то момент голову набок и усмехается. — Антеру. Он отключается. И наверняка уничтожает в эту же секунду не только карточку, но и сам телефон. Брэм встает с кровати и достает дорожную сумку, стараясь не думать. Сейчас это точно будет лишним. Так что он просто собирает вещи первой необходимости, основную аптечку, берет документы и потом идет за второй сумкой и туда уже собирает вещи сына, параллельно бронируя билеты на самолет с телефона, которым он еще не пользовался ни разу и в котором была вставлена новая карточка. Никаких угрызений совести он не испытывает. Если нужно выбрать между всей группировкой, имуществом и, в общем-то, всей жизнью и сыном — выбор очевиден. И Антеру это знает. Он будит Джереми, одевает сонного ребенка, потом берет его на руки, сумки вешает на плечо, даже двери квартиры не закрывает — пусть хорошие парни думают, что он гостеприимный хозяин. В ящике действительно конверт с доверенностью на Джери и записка, на которой отпечатано: «было весело». Романтик, надо же. Брэм обходит камеры по слепой зоне и закрывает их и на самой парковке, по линии выезда, и на самом выезде тоже. Удаляет всю историю вызовов с основного смартфона, достает карточку и выбрасывает гаджет прямо под колеса машины. Понимает, что, в общем-то, либо пан, либо пропал — и садится в ровер, усадив Джереми в детское кресло сзади. Сейчас либо окажется, что это тоже часть плана Антеру, либо он снова делает что-то по каким-то своим соображениям. Антеру. Очень подходящее ему имя. Об этом Брэм думает, пока катит по спящим улицам Нью-Йорка, стараясь ехать так, чтобы меньше светиться на камерах, петляя по узким улицам и жилым кварталам, и как только выезжает за черту города, притапливает тапочку, разгоняясь до допустимого максимума, но не превышая. Полиция сейчас была бы совсем некстати, так что можно сделать вид примерного гражданина. А имя чертовски подходящее, прямо-таки пророческое. Антерос, блядь, составное же, «против» и «любовь». Если у него настоящая фамилия такая же говорящая, то Брэм готов назвать его мать Кассандрой. И пока Эйбрахам едет, посматривая периодически в зеркало заднего вида на спящего Джери, у него появляется такое количество вопросов, что пухнет голова. И основной: зачем он, мать его, дал ему уйти? Почему? В жизни не поверит в то, что из-за Джереми. Возможно, ребенка ему действительно жаль, но у того была, какая-никакая, мать. Да и вариантов, на самом деле, масса. И если Брэма не повяжут где-нибудь в аэропорту, то нахрена он настолько подставился перед своими же? Настолько уверен в собственной неприкасаемости? Так система перемалывает даже таких, как он. Система ломает кости кому угодно, насколько бы ты не был сильным, умным и влиятельным. Система — самое беспощадное и, к сожалению, разумное создание на планете. Антеру тоже машина. У них с системой полная синхронизация, иначе объяснить эти феноменальные вещи не выходит. Брэма даже не удивляет то, что пока машина мчит его все дальше и дальше от города, там на плане появляются последние штрихи перед абсолютно великолепным действом. Это как раз понятно. Хитрожопый лис был не один, Эйбрахам уверен, что там работала огромная команда людей, скорее всего, из разных организаций, а он просто выполнял важную, ключевую, но только одну роль. Он точно может оценить весь размах и тонкость операции: оно достойно уважения. Так или иначе, когда-нибудь это все равно бы произошло. Такие, как они, слишком редко доживают до счастливой старости. По крайней мере, на свободе. Но вопросов меньше не становится. Был ли он искренен хотя бы в постели или это тоже было частью театральной постановки? И нахрена тогда он вообще с ним спал? Вряд ли у него был дефицит в любовниках, в этом Брэм тоже был более чем уверен. Блядь. Ебануться можно. Слишком много вопросов, на которые ответа Эйбрахам уже не услышит. Потому что его встречает раннее утро Филадельфии и международный аэропорт, а новостей все еще нет. Да и не будет, скорее всего, еще какое-то время. — Па-а-ап, — ноет Джереми, когда Брэм его расталкивает. — Мы где? — В аэропорту, — отвечает Эйбрахам. — Пойдем. У нас скоро самолет. — А куда мы летим? Хороший вопрос. Хотел бы Брэм знать. У него пока что нет плана, и ему еще только предстоит его придумать. — Пока что — во Францию. А дальше посмотрим. Джери непонимающе хлопает на отца ресницами и Брэм, в общем-то, его понимает. Он сам в ахуе, но действует практически на автомате. Говорит: «пойдем», достает вещи, потом оставляет ключи от машины на капоте и заходит в здание аэропорта. Сейчас ему предстоит перелет в Мадрид, а там Брэм планирует взять машину. И, меняя автомобили, доехать до Франции, благо, это быстро. Там у него будет еще одно дело в нескольких банках, которое ждало, видимо, чего-то подобного, а дальше уже можно будет двигаться еще куда-нибудь. Брэм думает, что за это время он точно что-то придумает. Еще ему думается, что когда самолет взлетит, Антеру наверняка закончит. Вопреки опасениям, в аэропорту нет никого, кроме стандартной охраны. Никого нет и когда он проходит регистрацию, сдает сумки в багаж, достав только детский планшет, потому что, в самом деле, на кой хер они нужен в самолете. Никого нет и тогда, когда он проходит досмотр, когда подходит к выходу на посадку. Никого нет, когда, поднявшись по трапу, они оказываются внутри самолета, садятся на свои места и Брэм вручает Джери планшет. Сын тут же берет наушники и утыкается в мультики, а Эйбрахам смотрит за тем, как внутренности железной птицы наполняются людьми. И все ждет какого-то светопредставления, но его все еще не происходит. Улыбчивые стюардессы просят пристегнуться, пробегают по рядам, проверяют, все ли пассажиры готовы ко взлету, проводят инструктаж. И когда шасси самолета отрывается от земли, тоже ничего не происходит. Устраивать шоу на месте посадки тоже не имеет смысла. Если было бы нужно — он бы просто не предупреждал. Не дал бы вылететь. А так это все просто лишние телодвижения, которые никому не нужны. Был, конечно, условный шанс, что начальство, понявшее, что произошло, даст возомнившему себя судией сотруднику по голове, но тогда придется отслеживать весь путь заново. Это время. Время, которое у Брэма теперь было благодаря звонку в половину четвертого утра и вежливым указанием на место полмесяца назад. Так или иначе, пассажирский «Боинг» прибудет в место назначения через восемь с лишним часов. А там будет что-то новое, пока неизвестное, оставившее за плечами очень много вопросов и смазанное ощущение полного пиздеца. Эйбрахам прикрывает глаза. Твою же мать.