Прошлое ещё дышит

      Нож гипнотизировал. Лезвие бликовало, отражая его собственные глаза, зелёные, полные замешательства и чуждой одержимости. Рукоять приятно холодила руку. Это был всего лишь короткий, крохотный серебряный ножичек для нарезки каких-то корней, но по весу он ощущался как мясницкий тесак, да и символично было бы держать в руках именно его; тесаком хорошо, удобно с чавканьем взрезать кожу, мышщы и сухожилия; он в состоянии даже перерубить одним мощным ударом кость.       Оттого всё более ничтожным становился серебряный ножичек.       Рядом сновали над котлом, нетвёрдо сжимая ингредиенты, руки Абракаса. Он весь дрожал и трясся, нервно стрелял глазами в идеально прямую спину Тома. Малфоевские пальцы, мертвецки бледные, с узловатыми суставами, казались куда менее благородными, чем пальцы Реддла. Те проворно вливали в котёл вязкие жидкости, виртуозно орудовали вот таким же серебряным ножичком и не зависали на долгие секунды промедления, которые позволял себе Абракас. Весь Реддл обладал изящной выточенной чёткостью, даже графичностью, его вывел на белоснежном листе парой точных линий искусный художник. Абракас же разъезжался акварельной кляксой, плыл и путался в нагромождении дрожащих штрихов, как неумелый детский рисунок.       – Режь быстрее, – хрипло бросил он, с придирчивой суровостью заглядывая в котёл. – Получается какая-то склякоть. Оно мутное, а должно быть почти прозрачным. И осадок не размешивается.       – И что мы сделали не так?       – А чёрт его знает, – по-магловски выругался Абракас с таким лицом, будто очень хотел сплюнуть. Может, это можно было сделать даже в котёл; зелье уже не спасти и не испортить одним плевком. – Сколько осталось времени?       – Десять минут, – обречённо констатировал Гарри. – И что мы имеем?       – Два заслуженных «О» и полный котёл отборных помоев, – цокнул Малфой. – Этим только канализацию прочищать.       – А начиналось вполне неплохо, – тоскливо простонал Гарри.       Слизнорт впереди рассыпался в похвале, склоняясь к котлу Реддла и, кажется, Паркинсона. Или Мальсибера. Гарри не помнил.       – А я говорил, надо было давить, а не резать, – прошептал Абракас и заткнулся, засияв виноватой улыбкой, как только подошёл Слизнорт.       – Плохо, юноши, очень плохо, – сочувственно покивал профессор. И тут же подсказал – видимо, надо благодарить фамилию Абракаса, – отговорку: – Ещё не встроились в ритм учёбы?       – Да, сэр, – вдохновенно подхватил Гарри. – Экзамены на носу, столько работы...       Пять минут унижения и «Удовлетворительно» в кармане. Наверное, спасать мир Гарри привык больше, чем нормально учиться. Не утешали и даты: два с половиной месяца до конца учебного года вопреки обыкновению скорее вгоняли в панику, чем дарили надежду на скорый отдых. Кончится школа, а что дальше? В лучшем случае придётся всего-то за два с половиной месяца решить вопрос с Реддлом, в худшем Гарри не уложится и будет гоняться за ним уже после. Мозг усиленно старался откопать в закромах памяти хронологию событий после выпуска Реддла. Чем он занимался, где был? «Горбин и Бэркс»? Восхитительно.       Взгляд вернулся к ножу. Это же так просто: бросок вперёд, одно движение, и Реддл уже захлёбывается собственной кровью, конвульсивно дёргается, зажимая ножевое на горле. Или колотую рану в животе. Просто, но невыполнимо.       «Таких стоит держаться», – уверял Абракас ещё в первую встречу.       «Покажи бескровный путь», – будто с издёвкой советовала Твайла.       «Очнись», – умоляла Гермиона.       «Не забывай подгонять время», – наставлял Альфард.       А ещё Дамблдор объяснял, что Том просто «не знает силу любви», Рон из-за Реддла лишился брата, Тедди Люпин – отца и матери, и безумная Бэлла отобрала у Гарри Сириуса.       И только Том о самом себе говорил с иронией, а о нём – «дивно говоришь на парселтанге» и «мне ты вполне приятен».       Может, в этом и крылся какой-то жутко очевидный ответ на все вопросы о личности Реддла разом. Что есть Том Реддл, если он: маглов не ненавидит, чистокровных держит на крючке, а не искренне поддерживает, убивает только по необходимости, бесится, когда не получается укладка, на каникулах спит до обеда, во время учёбы, кажется, не спит вообще, кровью и потом выгрызая идеальные оценки, панически боится слащавых кафе, из вредности гоняет пассий Альфарда, запугивает младшекурсников, любит горячий шоколад и разговоры о смерти, часто отвлекается на дуэлях невесть на что, часами беседует с сомнительными профессорами, курит магловские сигареты, ненавидит упускать возможности, страстно желает убить Гарри только ради того, чтобы получить от этого эстетическое наслаждение, порой творит дикие вещи, как было тогда с кровью, постоянно смотрит на огонь и вместо овец перед сном считает собственноручно убитых?       «Кто есть Том Реддл» или «кто есть Том Реддл для Гарри Поттера», какой вопрос задавать правильнее?       Какой вопрос больше хочется себе задать?       «Не забывай подгонять время».       «Мне кажется, скоро что-то изменится».       «Тебе рано знать».       «Теперь вам проще поверить?»       «Ты когда-нибудь сомневался в очевидном?»       «Что ты готов сделать и что ты готов себе простить?».       «Теперь я разделяю то твоё желание».       Гарри зажмурился. Кто они друг другу? Приятели, однокурсники, кровные враги или почти наречённые, вынужденные бесконечно сталкиваться лбами из-за общего прошлого-будущего? Кто жертва, кто хищник?       Любая такая созависимость всегда строится на том, что один поглощает, а другой позволяет себя поглощать. Это Реддл с толком и расстановкой отгрызает по кусочку, а Гарри терпит и наивно ждёт подходящего для мести случая, постепенно забывая путь обратно и теряя из виду путь вперёд? Или это он с щедрого позволения Реддла силится хоть что-то урвать себе, расслоить неделимое, обелить то, что чернее чёрного и темнее самой ночи?       В глазах заплескались вспышки и разноцветные созвездия.       История: он пришёл сюда, чтобы убить Волдеморта, а в итоге сам умирает от его руки, гниёт и вязнет в болоте сомнений, недоговорок и передёргиваний, провокаций, стыда и страха.       Когда-нибудь кто-то очень старательный и немного свихнувшийся захочет написать об этом книгу, но упрётся в бетонную невозможность уложить их историю в два бумажных измерения, чернилами и скрипом пера по пергаменту постаравшись передать все кульминации, развязки и постпозиции. Гарри и сам не прочь был бы распластаться просто словом на чистом листе, вместить в него жизнь и личность; себя и Реддла; себя и Гермиону; их втроём, с Роном; вдесятером, сотню, тысячу лиц, просто чтобы посмотреть со стороны. Хотел бы заглянуть в голову автору-графоману, «препарировать, расщепить и переплавить», как завещал Реддл.       Нож со звоном ударился о стол.       – Ты чего? – глухо прошипело где-то на краю восприятия.       – Ничего, – одними губами произнёс Гарри. – Я ни-че-го.       Абракас вышел.       Они не сговариваясь остались вдвоём: Том и Гарри, Гарри и Том, Поттер и Реддл, Волдеморт и Мальчик-Который-Выжил. Они всегда вдвоём.       Это всегда они.       Только они.       – Что же ты с нами делаешь?.. – задумчиво и печально спросил Том у пустоты. – И зачем? – непонятливо хмыкнул он, сосредоточенно сверля Гарри взглядом. Снова. Глаза в глаза. В упор, интимно и жёстко, не отвертеться, не убежать.       Это всегда были они.       Никто и ничего больше, только Гарри и Том, Том и Гарри, изумрудное и алое, серебряное и золотое, Тьма и... разве же это свет?       – И кто это «мы»?       «Мы – это ты и я, я и ты, алое и изумрудное, карие и зелёные, чёрное и – белое, светло-серое, тёмно-серое – кромешно-чёрное».       – Мы – это ты и я, я и ты...       В глазах зарябило.       – ...чёрное и кромешно-чёрное.       – То-очно, – с тёплой усмешкой протянул Том. – И что мы будем делать?       Картинка качнулась, пошла помехами, свернулась и зашуршала, как конфетный фантик из блестящей фольги.       – Будем подгонять время.       – А давай, – с детским азартом и заговорщической улыбкой согласился Том. Лучезарная, очаровательная Тьма. – Начнём с простого, – он протянул ладонь для рукопожатия.       «Ты же не выберешь себе неправильных друзей? Я подскажу», – обещал надменный светловолосый мальчик семь лет назад и сорок шесть лет вперёд. И Гарри скрепил обещание мальчика, только другого, темноволосого и ещё более надменного, крепким искренним рукопожатием.       Может, через два с половиной месяца они оба будут мертвы, но прямо сейчас он впервые в жизни позволит себе неправильного друга.       ***       Внутри бурлило и трепетало, распирало грудную клетку, рвалось вширь, вперёд и в высоту, к самым звёздам, за границы вселенной, туда, где все галактики сливаются в шоколадные водовороты глаз напротив.       Связь била по ушам пулемётом пульса, магия клубилась красно-зелёными ядерными грибами, переплетаясь, но не смешиваясь, как вода и масло, потому что «мы» это всё ещё два самостоятельных множества, это ты и я, я и ты...       – Повторяешь это раз пятый за вечер. Как заведённый, – с упоением прошипел Том, не отнимая от губ сигарету. Закашлялся, обнял потоками колючего дыма, дерущего глотку и ноздри. – Так кто это «мы»?       – Не знаю, – расплываясь в улыбке ответил Гарри. – Ты убил больше, чем думаешь. Ты лишил меня семьи и нормальной жизни, – заявил он в горлышко бутылки. Огневиски царапало слизистую не хуже дыма, обдавая пьяным жаром; оно било в виски и в сам мозг. – Ты убил меня.       – Прости, я этого не помню, – с искренним сожалением сознался Том. – Но прости.       Какие же они пьяные.       – Утром не встанем.       – Встанем вечером, – то ли утешил, то ли забил последний гвоздь в крышку двухместного гроба Реддл. – Зачем нам утро?       – Утро – рассвет жизни, – механически продекламировал Гарри.       – Ну да, – прохлюпали в ответ.       Пьяные и счастливые.       – Не могу так, – Гарри попытался перевернуть газету, улыбавшуюся с первой страницы какой-то лоснящейся мордой, но получилось скверно: только порвал. – Мне всё время кажется, что нас трое.       – Нас и так трое, – поддакнул Том. В ответ на заинтересованный взгляд любезно пояснил, светясь самодовольством от остроумной шутки: – Ты, я и безумие.       – Тогда уж четверо, – сквозь смех поправил Гарри. – Мы всё-таки безумны по-разному.       – Ты повёрнут на мне, я на тебе, так что мы безумны в равной степени и одинаковым образом, – серьёзно возразил Том. – И всё же мне жаль, если я тебя убил.       – Да ну, это было... будет... Э-э-э... Ну, у тебя не получилось, так что ничего страшного, – спешно заверил Гарри, похлопав его по руке.       – У меня не получилось?! – искренне возмутился Реддл. – У меня не могло не получиться.       – Ха. Ну, я ещё жив, это ли не главное свидетельство твоего про-ва-ла, – пропел он, склоняясь к Тому.       Том прыснул, но тут же прочистил горло, состроил уморительно глубокомысленное лицо и важно изрёк:       – Мерлинова борода, – процитировал Слизнорта, точно копируя особую сокрушённую интонацию.       Они расхохотались, держась друг за друга, чтобы не вывалиться вниз. С Астрономической башни падать долго, далеко и больно, и подходящее воспоминание подыскалось совсем некстати.       Дамблдор. Малфой и Снейп, метка, ночь и Пожиратели.       – Вот дерьмо, – чертыхнулся Том.       Гарри недолго думая взялся за бутылку. Мысли сейчас ни к чему. Он обо всём ещё сто раз подумает и пожалеет, но это будет утром, на рассвете жизни.       – Я её уронил, – опустошённо ухнуло вниз, скользнув к земле за огоньком потерянной сигареты. – А это была последняя.       Гарри поперхнулся в бутылку, рефлекторно выплюнув всё, что успел набрать в рот.       – Больше не буду из неë пить.       – Мы планировали надраться до беспамятства, а ты ещё на ногах, так что придётся.       – Уйду к Абракасу, – пожал плечами Реддл в притворной угрозе. – Да и сигареты у него вроде должны оставаться...       – Ты не посмеешь, – с вызовом нахмурился Гарри.       – Посмею, – малодушно парировал Том и с развязной грацией двинулся к лестнице.       – А я тебе говорю, не посмеешь!       Гарри с криком бросился вслед, ухватился за чужой воротник и повалил Тома на пол, нависая сверху. В нос ударил запах алкоголя, хвойного шампуня и пьяного веселья. В глазах Реддла засверкали багряные блики, нет, фейерверки, взрывы, сигнальные огни; что угодно, только не обычные блики, свойственные человеческим глазам. Веселье кроме пьяного, конечно, было ещё и животным. Диким и неудержимым, почти фанатичным и маниакальным.       – Слезь, ты тяжёлый, – свистящим, вкрадчивым шёпотом попросил Том.       – Ты же не уйдёшь?       – Когда-нибудь уйду, – честно ответил он.       – Если я перестану тебя держать, ты уйдёшь.       – Вот уж вряд ли. Это кого ещё надо держать.       – Молодые люди, – строго одёрнули откуда-то снизу. – Пьяная драка ночью, да ещё и со старостой.       Лафарж стоял, задрав голову, где-то на середине спирали винтовой лестницы, и не думая подниматься. Что ж, если поторопятся, они ещё успеют спрыгнуть прежде, чем он добежит наверх.       – Боюсь, я вынужден буду доложить об этом инциденте декану вашего факультета.       Гарри перевёл взгляд на Тома, силясь разобраться, придушить он его хочет или... или что-то ещё, что мозг был не в силах осмыслить. Напоить ещё, наверное; рассмешить дурацкой шуткой, от которой уже к утру станет стыдно. Извалять в пыли, поднять и клещами вытащить из него все ответы на все вопросы. Резко проступило запоздалое сожаление о том, что снег уже стаял и невозможно залепить ему в лицо снежком.       – Не надо декану, – устало попросил Гарри, скатываясь с Тома на пол. Пол оказался холодным и стало даже жаль, что Том так долго провалялся там под тяжестью его веса. Простудится и таскай ему потом конспекты в Больничное крыло.       – Волшебники не болеют простудой, – вполголоса успокоил Том.       – Что вы сказали? – прикрикнул снизу Лафарж.       – Можем мы уладить проблему другим способом? – тактично уточнил Том неожиданно трезвым голосом. – Как-то в обход декана?       – Ума не приложу, – театрально задумался Лафарж. – Но что-нибудь придумаем, верно?       – Конечно, профессор, – хором ответили они.       Связь слабо ужалила.       – Я, как преподаватель факультатива, боюсь, не уполномочен решать такие вопросы самостоятельно, если не прибегать к участию декана, – затейливо нагнетал Лафарж, – но вот отдать вас на волю другому профессору вполне могу.       Так они и оказались у Твайлы, спьяну плохо разбирая дорогу и не сразу поняв, куда идут.       – Застал их в весьма компрометирующих обстоятельствах на Астрономической башне, – с укором кивнул в их сторону Лафарж. – Грейнджер, кажется, ваш подопечный, так что по старой дружбе...       Твайла кивала с напускной трагической строгостью, явно безошибочно распознав в голосе Гидеона и намёк на великодушное одолжение, сделанное фактически в ущерб уставу, и жалкую попытку подлизаться.       – Очень плохо, – в манере Слизнорта отозвалась она. – Спасибо за услугу, мистер Лафарж, признательна за...       На лице Реддла проступили покорная виноватая скорбь и готовность тут же, если будет необходимо, падать на колени и каяться в любых грехах, лишь бы спасти репутацию и баллы.       – Эх вы, – почти ласково пожурила Твайла, когда ушёл Лафарж. Якобы подавленно поджала губы, усердно скрывая иронию в голосе. – Мне же теперь до скончания времён с ним расплачиваться...       Гарри непонимающе распахнул глаза.       – А наказания не будет?       Реддл посмотрел на него, как на идиота. Впрочем, и сам с надеждой и удивлением покосился на профессора.       – Идите спать, – утомлённо отмахнулась она. – Если очень хотите, сниму с вас баллов двадцать, – хитро прищурилась, собрав сеточку мимических морщин вокруг глаз.       – Не хотим, – без промедления запротестовал Гарри. – Вообще не хотим.       – Вот и хорошо, – выдохнула она, прикрыла глаза и потёрла переносицу. – Антипохмельное дать?       – Найдётся у сокурсников, – вежливо отказался Том.       Часы пробили полночь, кофемолка блеснула металлическим бортиком, проскрипел паркет, обозначая шаги профессора к спальне. Всё разрешилось негаданно просто и быстро, а они так и сидели на тесном диванчике плечом к плечу, не веря своей удаче и медленно трезвея. Будущее обещало быть неприятным, звенеть в висках головной болью, горчить на языке и отзываться тянущей ломотой в конечностях, но важнее было другое: будущее обещало быть.