Прошлое ещё дышит

      Гермиона озадаченно мнёт в руках письмо, сводит брови, говорит: «собирайся, это не терпит», и он действительно собирается.       Они выходят ночью, в замке никого не встречая и в тайном проходе не сталкиваясь ни с пауками, ни с крысами.       Дверь в антикварную лавку приоткрыта. Гермиона остаётся снаружи, как и указано в письме. Через стекло витрины ничего не видно, но первое, что бросается в глаза, когда он заходит – рыжий огонёк, висящий на уровне глаз в углу. Зажигается смутный беспокойный свет, становится ясно – огонёк от толстой сигариллы, которую она держит двумя пальцами. «Добро пожаловать», и она стаскивает пыльный чехол с ближайшего кресла, сбрасывает тряпицу на пол, садится, кладёт ногу на ногу и цепляет за колено замок рук. С сигариллы сочится дым и сыпется пепел. Они молчат.       – «Из жалости я должен быть суровым», – цитирует она, взволнованно поджимая губы. – Н-да, не из приятных у нас вышло знакомство.       Она вся живая и подвижная, и глаза у неё тоже живые, а не как раньше. А ещё есть в ней что-то до боли похожее на Тома, но Гарри гонит эту мысль подальше.       – Зачем мы здесь, профессор?       – Я уже неделю никакая не профессор, – говорит она с увядающей улыбкой. – И не особенно старалась ей быть, если совсем честно... Ты и сам понял. Много понял, даже больше, чем нужно.       – Понял, – не отпирается Гарри.       Она в растерянности проводит рукой по волосам и выглядит чересчур человечной. Очень простой и понятной. Бросает конверт, который он ловит на лету.       – Отдай Диппету.       – Это всё? – недоверчиво уточняет он.       – Боюсь, это только начало, дорогой, – она морщится и приникает губами к сигарилле на долгие секунды, прежде чем продолжает: – дверь закрылась?       Они знают, о какой двери речь. Дверь в комнату с книгами.       – Да, – легко отвечает он. – И дверь в покои тоже. Просто пропала, будто её и не было.       – В кои-то веки что-то идёт по плану, – с печальной улыбкой радуется она, хотя радостной совсем не выглядит. – Ещё кое-что... это Слизнорту.       Он смотрит на протянутый конверт, подписанный не её почерком.       – Ещё встретимся, Гарри, – роняет она, осыпаясь дождём серых искр.       В воздухе виснет недосказанность.       – Да, это писал Лафарж, – подтверждает Гермиона, когда он протягивает ей конверт. – Расспроси Тома, – обрывочно советует напоследок.       – Трансфигурация, – продребезжал Том таким тоном, что желание витать в облаках молниеносно улетучилось.       – Незачёт?       – Если бы, – с постным лицом вздохнул он. – У меня завтра ЗоТИ, а все силы ушли на превращение спичек в диваны и кресел в кошек.       – Мгхм, – многозначительно оценил Гарри.       – И я такого мнения, – флегматично согласился Том. С неудовольствием подцепил кончиками пальцев конверт, лежащий около его тарелки. – Конечно, как я мог забыть.       – Что это?       – Приглашение в клуб Слизнорта, – с выражением крайнего омерзения пояснил Том, искусно маскируя неприязнь своей обычной надменностью. – Тут ещё одно... «Гарри Грейнджеру», разумеется.       – И чем я так провинился? – риторически поинтересовался Гарри, уже разламывая печать.       – Слишком явно отирался около меня, – предположил Том, – или, может быть, кое-кто из наших знакомых постарался, – с фантазией намекнул он.       – Я с ней виделся, кстати.       – И как?       – Очень... живая. Неожиданно.       – Ещё бы, – непонятно усмехнулся Том.       ***       Том явился под руку с Вальбургой. Что-то едва ощутимо царапнуло под сердцем.       То ли сыграло время, то ли повод был особым – не каждый день выпускается такой блистательный курс, – но Слизнорт постарался на славу, не ограничившись учебным кабинетом и кучкой приближённых; приглашено было человек пятнадцать, и Гарри, послонявшись для приличия вдоль стен, демонстративно отошёл в угол, как только увидел в дверях Тома. Платье на Блэк было расшито мелким бисером сложного пыльно-фиолетового цвета, терзающим взгляд мелкой рябью искр. Итак, на неё было решено не смотреть. Совсем не из-за того, что даже среди остальных слизеринок её выделяла фантастическая грация, и уж точно не из-за того, как непозволительно гармонично она смотрелась рядом с Томом. С Томом в строгой чёрной мантии, которую они выбирали вместе и которая выгодно отличалась от мантии Гарри буквально всем. Каждым чёртовым стежком.       Слизнорт катался по комнате добродушным пузатым шаром, одаривая то одного, то другого студента внимательными вздохами и похвалами на все лады – кто преуспел в учёбе, кто смог отличиться только приличной мантией, и все как один зарабатывали твёрдое «Превосходно» в науке официальных расшаркиваний и вежливых обхаживаний Слизнорта. Воздух насквозь провонял услужливыми попытками попросить «замолвить словечко» в приёмной комиссии какой-нибудь академии, «поделиться информацией» и «посильно поддержать», на что Слизнорт то охотно соглашался, то со скорбным видом качал головой и отговаривался отсутствием связей.       – Мистер Реддл, вы пришли в школу одним из лучших и уйдёте, вне всякого сомнения, тоже, – елейно и слащаво до приторности.       Зная Тома, Гарри мог однозначно сказать, что статус «одного из лучших» его не прельщал. Он был одним, одним лучшим, и на меньшее не соглашался. Вот и сейчас, даже не видя выражения его лица и стоя слишком далеко, чтобы расслышать однозначно прозвучавший скрип зубов, Гарри злорадно посмеялся про себя, когда Том оправдал ожидания, произнеся:       – Есть ли смысл быть, если быть не лучшим, профессор?       – Вы как всегда правы, Том, – посмеиваясь протянул Слизнорт.       – Справедливости ради, результатов экзаменов ещё нет, – слишком спокойно для человека, месяц корпевшего над учебниками и зазубрившим, кажется, всё до последней запятой, вздохнул Том.       И тут – шаги.       – Привет, – прозвучало сзади.       Гарри вздрогнул от неожиданности и мысленно поблагодарил Слизнорта за полумрак, удачно спрятавший неуместную беспокойность.       – Привет, – с плохо скрытым напряжением выпалил Гарри.       Альфард кивнул к закутку, заслонённому плотной портьерой, и по пути непринуждённо бросил, как показалось Гарри, только для вида:       – Как с экзаменами?       – Никак, я освобождён по здоровью, – коротко ответил Гарри. Блэк одобрительно покачал головой. Переменился в лице, как только они зашли за портьеру.       – Дельце одно есть, – потирая руки начал он, – так, пустяки, ничего серьёзного, – успокоил, увидев скептически приподнятую бровь Гарри. – Просто принять кое-какую посылочку и перетащить в гостиную.       Гарри выдержал тяжёлую паузу, ожидая продолжения.       – Это для Слизнорта. Я поставщика нашёл, чтобы самому в школе не готовить. Ты, наверное, уже знаешь про наши дела.       – Вроде того, – тихо произнёс Гарри, выглянув в зал, чтобы оттянуть момент, когда придётся ответить на просьбу. – Почему именно я?       – Да там много, – нехотя объяснил Альфард. – Семикурсник нужен, я один это не отлеветирую.       – Насколько много?       – Ну... много, – со значением ответил Блэк. – Но вдвоём справимся. Прежде, чем спросишь, почему не другой семикурсник, – ты один свободен. Остальные либо здесь и при деле, либо в гостиной и уже не в состоянии тащиться на улицу.       Гарри открыл и закрыл рот, запоздало осознав, что у него украли ещё один повод потянуть время. Нашёлся со следующим вопросом:       – Том в курсе?       – Обижаешь, – шутливо насупился Блэк, – Том в доле.       – Если мы сейчас уйдём?..       – Да никто не заметит, Мерлин, кому ты нужен, – в сердцах прошептал Альфард.       – Справедливо, – обречённо согласился Гарри. – Ну, всё лучше, чем тухнуть тут. Показывай свою «посылочку».       ***       – Это был только предлог, да?       – Какой ты догадливый, – гаденько передразнил Блэк. – Но тут на самом деле много.       Два ящика и один воровато опирающийся человек в плаще, испарившийся после получения денег. Тревожный ветер и конец июня. Джокер с трубкой и недальновидный идиот, даром что в очках, позволивший вывести себя на улицу, где, в отличие от праздника, на котором у Слизнорта везде наблюдатели, можно говорить что вздумается и в том числе то, чего Гарри слышать очень не хотелось.       – Ты обогнал время, – сказал Альфард. – Когда советовал его подгонять, я не это имел в виду.       – Что-то случилось?       – Когда ты последний раз слышал слово «грязнокровка»? – без нужды в ответе осведомился Блэк. Гарри всерьёз задумался, на что Альфард удовлетворённо хмыкнул. – То-то же. Том начал чинить то, что неплохо работало, и перестраивать то, что веками стояло, не нуждаясь даже в косметической реставрации.       – И ты винишь в этом меня?       – Не сказал бы, что виню, но не благодарю точно.       Ветер скользил по губам, создавая обманчивое впечатление, что слова можно бросать не задумываясь о последствиях; что они вот так же улетят, подхватываемые стихией, разнесутся по округе и остынут уже к утру, осев в лощинах и потеряв всякий вес.       ...Последствия – они на то и последствия, что будут после...       – Для меня этот разговор может быть так же опасен, как и для тебя, – предпринял попытку утешения Альфард, угадав его мысли. – Ты боишься возмездия, потому что не успел прощупать границы его влияния. У хорошего лидера глаз и ушей множество и руки бесконечно длинны, а Том, конечно, первоклассный лидер и безраздельный владыка, – уверенно продолжал он, – но ты забываешь о важном нюансе: всё, что я говорил тебе до этого, для кого угодно другого значило бы собственноручно подписанный смертный приговор.       – Но ты не кто угодно, – вынужденно дополнил Гарри, чувствуя необходимость прервать молчание.       – И опять ты приятно догадлив, – деловито кивнул Блэк.       – Это может выйти мне боком?       Альфард красноречиво пожал плечами, сунув руки в карманы брюк. Сощурился, смотря на горизонт, будто надеялся найти там ответы.       – Тебе могут выйти боком упрямство и напрочь отшибленный инстинкт самосохранения, – наконец изрёк он с непривычной вдумчивостью. – Не лезь в это. Если кажется, что на него можно положиться – не обманывайся, он через людей только так переступает, и через тебя тоже обязательно перешагнёт. А перед этим переломит пополам, и это будет, – он завис, видимо, подбирая слово, – больно. Очень больно и очень некрасиво. И ещё с высокой вероятностью нелепо. Он и сам не поймёт, что сделал, а когда до него дойдёт, будет уже поздно.       – Это предостережение можно применить и к тебе.       – С одной только оговоркой, Грейнджер, – не то согласился, не то возразил Блэк. – Я прощу ему что угодно. Ты – нет. Не простишь и будешь мучаться, вот тебе моё самое правдивое пророчество.       Ветер зашумел в ушах, забрался в лёгкие колкой стужей осознания. Осознания, понимания и согласия. Да, всё будет так, как сказал Блэк.       Они с Томом не сговариваясь не затрагивали тему будущего и даже не думали лишний раз о будущем, ведь какое у них будущее?       Что станет с кромешно-чёрным «мы», когда они растворят друг в друге свои «я»?       – «Ни один не сможет жить спокойно, пока жив другой», – пробормотал Гарри, надеясь, что и эти слова украдёт и обесценит ветер.       – Да, что-то такое, – задумчиво проговорил Альфард.       Он всё ещё выглядел немного ребёнком, копирующим глубокомысленные речи взрослых и не вникающим в их суть.       – Идём.       Это мгновение чересчур затянулось, хотя от начала и до конца затхло отдавало конечностью, скорой и совсем не внезапной. Это мгновение – разговор, два ящика, ровный шум на фоне и мертвенно тихий лес. Поцелуев с ветром на сегодня хватит.       – Останешься здесь? – неясно для чего уточнил Блэк, левитируя к порогу гостиной ящик.       – Думаю, да.       – Хорошего вечера.       – Хорошего, – устало пожелал Гарри, растирая переносицу.       Блэк оглядел гостиную, в которой маленький пир устроили те представители курсов с пятого по седьмой, которым посчастливилось не оказаться среди фаворитов декана.       – Присоединись к кому-нибудь, – посоветовал он, – последний день, нехорошо отсиживаться в сторонке. Вон хоть Абракаса развлеки, а то он, бедный, тоже сбежал от Слизнорта. Видно, совсем не выдерживает, – без сожаления поделился Блэк. – Вообще вам есть о чём поговорить. Он многое расскажет об умении прощать, если правильно спросишь, – загадочно и плотоядно улыбнулся он. – Бывай, – хлопнул по плечу и скрылся за дверью.       Гарри вновь остался наедине с прошлым. Полная комната мертвецов, даже не подозревающих, что жить им осталось всего ничего – ровно до того момента, когда карета преданности превратится в тыкву войны и арестов. Так неправильно, поломанно. Всех их утянет на дно Том, которому они так беззаветно служат, верят, слушают его, будто он бог и отец в одном лице. Впрочем, за прошедшие шесть месяцев удалось разглядеть, что всё сложнее, чем кажется на первый взгляд. Где видится армия безмозглых болванчиков, там легковоспламеняющаяся смесь из подозрительных перемигиваний, непокорных джокеров и призраков вроде Абракаса. Но в сердцевине они всё ещё принадлежат Тому. В какой-то мере влюблены в него и его идеи, и это ожидаемо – он очарователен, умеет управляться с властью и влиянием, в него не влюбиться невозможно. В его образ, по крайней мере.       Наверное, действительно ещё не всё потеряно. Так Гарри казалось, когда он смотрел на лица этих, по сути, детей: они же самые обыкновенные; вон, глупо шутят, надираются в хлам, охраняют запасы Антипохмельного, как персональный философский камень. Они так спешили жить. Торопили время, хотя их никто, кроме ускользающей юности, переживающей, кажется, свой последний вздох, об этом не просил.       Как ему вернуться домой? Как бросить их всех, как бросить Тома? Как можно оставить всё вот так, на произвол судьбы? Когда это лучше сделать, если нет уверенности в том, что он изменил достаточно?       И ведь нет никакого ответа, что здесь случится, когда он покинет это время. Никто не даст гарантий, что судьба не возьмёт своё, обнулив все старания. Между сорок пятым и девяносто восьмым – пятьдесят три года, и если так много изменилось за шесть месяцев, то чем грозит полувековая невозможность вмешаться?       – Гарри, давай к нам, – Абракас призывно помахал рукой, подзывая к сгрудившимся у маленького столика студентам.       Гарри спешно натянул улыбку поприятнее, стал пробираться к Малфою. Тот заботливо принялся расталкивать однокурсников, чтобы освободить место в первом ряду.       При приближении оказалось, что за столом сидит группа картёжников, судя по лицам, весьма заядлых и донельзя азартных. В центре стола лежали набросанные неаккуратной кучей галлеоны – видимо, кон.       Покер в какой-то хитрой разновидности – чудесно. Удачно подвернувшийся бокал чего-то мутного – незаменимо, только бы отвлечься на игру, усвистать прочь от тяжёлых мыслей.       – Пасуй, идиот, пасуй!       – Да это блеф, как пить дать блеф!       – Я же говорил, эта партия безнадёжна...       Наблюдатели шумели, что-то советовали игрокам и друг другу, по рукам шли выигрыши ставок, все злились и ликовали, пока игроки устало отбивались от непрошеных советчиков, цедя сквозь зубы проклятия.       Абракас проиграл два галлеона, потом выиграл три, не уставая делать всё новые ставки на разных игроков. Они только озлобленно отмахивались, когда заинтересованные лезли слишком навязчиво, что-то объясняли, тыча пальцами в карты и брызжа слюной.       – Невезучий я сегодня, – сокрушённо заключил Абракас, в который раз подряд вытряхивая из кошелька проигранные деньги и раздавая их оппонентам. – Карты взять не успел, как уже всё растратил. И на что завтра еду в поезде покупать?..       – Разве деньги не растут на деревьях в садах у ваших родовых поместий? – вполне серьёзно уточнил Гарри.       – Растут, просто не для всех, – с кислой миной посетовал Малфой. – Отец сократил мне карманные. В феврале было совсем тяжело, ты помнишь, я тогда даже в Хогсмид ходил чисто поглазеть. Тогда он оставил меня с пустыми карманами, а сейчас вот хоть что-то присылает. А толку-то, если с такими развлечениями и правда нужны золотые горы...       – С чего такая строгость? – мимоходом переспросил Гарри, уже увлечённый игрой. Карты и игроки сменялись так быстро, что он не успевал даже понять, кто в выигрыше. Темп жизни слизеринцев оказался неожиданно бодрым – даже в Гриффиндоре такой текучки кадров в карточных турнирах Гарри не помнил.       Молчание Малфоя вынудило оторваться от наблюдения; тот замялся и забегал глазами так, словно решал, достоин ли Гарри знать какую-то великую тайну. Нервно потёр под носом и решил, видимо, что недостоин – помотал головой и заверил:       – Неважно. Это, знаешь, такие семейные дела – сущие мелочи, не трудись вникать, оно того не стоит.       Гарри пожал плечами и обернулся к столу. Там уже изменился состав игроков, но вокруг исправно галдели, перекрикивая ставки друг друга, как на аукционе – десять галлеонов, двадцать, тридцать... Взгляд на Малфоя – да, он удручённо вздыхал и горел глазами, напоминая облизывающегося голодного тигра, увидевшего за стенами вольера недостижимое лакомство.       – Как они успевают сделать ставки, при этом всем раздать советы и понять, кто проиграл? За этим же невозможно уследить.       Малфой усмехнулся и изобразил залихвацкое подкручивание усов. С умным видом просветил:       – Целая наука. Ставки – тоже спорт, тут надо уметь замечать всё и сразу, пока партия не кончилась. И ещё оценивать, на кого ставить перспективнее. С полпинка не разберёшься, нужна практика, короче говоря.       Гарри вежливо кивал, не отрывая взгляда от игры. В руке человека, сидящего спиной, нарисовался валет пик. На несколько секунд проступил чертами Тома, подмигнул и указал взглядом на дверь в спальни, прежде чем замер, а потом и вовсе оказался перевёрнут лицом в стол. Ещё несколько секунд Гарри гипнотизировал рубашку карты, стараясь задавить восхищение креативностью импровизированного приглашения и трезво оценить, стоит ли его принимать.       Насколько трезво можно оценивать такие приглашения после нескольких бокалов, он предпочитал не думать.       – Я пойду.       Абракас похлопал его по плечу и понимающе усмехнулся:       – Сильно в голову дало? Это пробная партия нового рецепта от Блэка.       – Просто устал, – как можно правдоподобнее ответил он, – завтра поезд, надо ещё вещи собрать.       – Какой предусмотрительный, – подивился Малфой и для вескости цокнул языком. – Ну-ну, посмотрим, как ты запоёшь утром.       Гарри обернулся, окидывая гостиную прощальным взглядом, когда уже взялся за ручку двери. Наверное, всё же семья, как говорил в январе Том – строгая и непростая, со своими неписаными законами, абсурдным коллективным бессознательным и батальоном скелетов в шкафах, и всё-таки – семья.