Прошлое ещё дышит

      Вальбурга легко кивнула, понятливо позволила вежливой улыбке тронуть губы, в напутствие сжав его предплечье. Теперь развлекать Слизнорта – не его забота, Блэк умная девочка, справится за двоих.       Гарри стоял в углу, периодически стреляя в их сторону ревнивыми взглядами. До чего же странно это звучало даже в мыслях: ревнивыми! Конечно, в его глазах с ревностью мешалась деланное безразличие, поверх небрежно прикрытое вуалью презрения. Но ревности было больше.       – Вернётесь, милорд? – вполголоса уточнила Вальбурга, придержав за локоть.       – Милордов здесь нет, – устало бросил Том. Это начинало раздражать. – Не вернусь. До конца вечера Слизнорт на тебе.       – Поняла. – Она чуть склонила голову и отстранилась.       Том сжал в кармане записку. Короткая, всего пара строчек, но в плохом смысле многообещающая и тревожная.       – Уже уходите, Том?       Слизнорт расцвёл заискивающей улыбкой. Неутомимый в плане обольщения полезных студентов человек. Впрочем, вызывающий уважение хотя бы из-за отточенности техники.       – Да, профессор, мне что-то нездоровится.       Он трагично поджал губы, оглянулся по сторонам и вытянул из складок мантии свёрнутый вдвое листок.       – У меня для вас кое-что есть, – доверительно сообщил Слизнорт. – Возьмите.       На бумаге значилось: «Тому Реддлу».       Он благодарно кивнул, распрощался с деканом, напоследок через плечо проверил положение Гарри. К нему на всех парах спешил Альфард. Прекрасно – значит, не заскучает.       Вышел. Листок, до того плотно склеенный, раскрылся, явив криво написанное предупреждение:       «Том, вы не знаете, в чём участвуете. Они говорят и делают страшные вещи. Помогите мне бежать, и я помогу вам разобраться».       Сделал шаг, второй и третий, на ходу достал первую записку, перечитал.       «Встречаемся в антикварной лавке. Я буду там всю ночь. Записка – портключ, активируется у кромки леса. Проверь, чтобы не было хвоста, Т.»       Заозирался, проверяя пустоту коридора. Никого. Подпалил записку от палочки, сжёг и втоптал пепел в пол. Дёрнул головой, стряхивая чувство опустошения, пропитавшее бумагу и мысли.       Она могла бы и не подписываться; и так ясно, что больше назначать встречу некому.       Замок любопытно рассматривал его, казалось, каждым камнем стен. Лес – тоже, у него точно есть и глаза, и уши, в нём что-то живёт и бурлит, еженощно выползая из нор. Копошится в темноте. Во Тьме.       Странно, теперь она пугала, а не влекла. Наверное, так сказалось недавнее свидание с подлинной Тьмой, которое устроил контракт. Тьмой намного более обширной, чем та, которую он приручил в детстве, неконтролируемой. Большей, чем он сам.       Перемещение прошло коротко и бесшумно, мягко толкнуло, но Том устоял на ногах. Запах пыли в воздухе и слабый огонёк в чужих пальцах, с которым игрались, как с проворным зверьком, возникли из сумбурной дымки очень быстро.       – Есть новости?       Она перебрала воздух пальцами, пересаживая огонёк с одного на другой. Необычно подвижная, живая. И взгляд такой же. Цепкий и пробирающий.       – Получше наблюдайте за пленниками, – проронил он и тронулся с места. Подойдя, запустил записку на треснутый стол, за которым сидела Твайла. – Он передал это через Слизнорта.       – Очень любопытно, – пробормотала профессор, подсвечивая текст огоньком на кончике указательного пальца. – «Помогу вам разобраться», ха, как тонко. Спасибо, что сказал, озабочусь усилением охраны. Он под диктовку писал заявление об увольнении и весточку Слизнорту, видимо, тогда же и эту нелепость нацарапал.       Том продолжал безмолвно смотреть на неё, пока не дождался ответа на незаданный вопрос.       – Ничего мы с ним не делали, – раздражённо выдохнула Твайла. – Говорили – да, но не делали. Он предсказуемый идиот, заглотил наживку, пришёл выкупать кольцо. Он не настолько опасен, чтобы убивать. Он нужен живым.       – А я? Я нужен живым? Может, со мной вы тоже только ждёте подходящего момента, а потом – снотворное в чай или удар по затылку. В одном он прав: я действительно не понимаю, в чём участвую.       Она сощурилась с небывало энергичной злостью.       – Дурной день – не повод грубить, дорогой. Моё почтение твоему терпению, раз вынес несколько часов в компании Слизнорта, но со мной изволь следить за языком. Не у тебя одного сложности, – процедила уже сквозь зубы.       – Пока вы похищаете людей и ведёте с ними, верно, светские беседы о морали, я в окружении полоумных снобов жду хоть какой-то определённости. Завтра поезд, и я до сих пор не знаю, где и как проведу лето, – нетерпеливо огрызнулся Том. – У вас сдают нервы? Прекрасно, у меня тоже.       Твайла обтёрла лицо ладонями, помассировала веки и глухо ответила:       – Чтобы не выслуживаться перед полоумными снобами, надо уметь расставлять приоритеты и вытаскивать язык из причинного места вместо того, чтобы трусливо отмалчиваться. И, – она выдавила нервный смешок, – ты уже взрослый мальчик, можешь позволить себе сомнительные интрижки, но рано или поздно с Гарри тоже придётся попрощаться. Если озабочен вопросом жилья, продай брошь. Она стоит, вероятно, больше, чем наши жизни вместе взятые.       Вот так, с лёгкой руки той, с кем он теперь связан узами магического контракта, лучшее, что происходило в жизни, превратилось в «сомнительную интрижку». Лучший, кто с ним случался, оказывается, только временное увлечение.       Только... О начале «интрижки» он рассказал сам, но после?..       – Откуда вы знаете?       – Чем ты слушал, дорогой? – невесело усмехнулась она. – Я же говорю: продай брошь, сейчас очень ценятся следящие артефакты. И, раз ты теперь мой ученик, вот тебе такой урок: если сделал подлость, говори о ней так, словно всё в порядке.       – Следящий артефакт, – Том ухмыльнулся со злой иронией, – конечно, вы за мной шпионили. И почему я вообще решил, что могу вам доверять.       – Я задаюсь тем же вопросом, дорогой.       – Дешёвый, – выплюнул он. – Вы купили меня за бесценок и продадите когда-нибудь очень дёшево.       Так глупо было обманываться её похвалой. А как всё начиналось? «О, тебе так доверяют, раз пригласили варить антидот для уважаемого профессора, о, ты такой одарённый ученик, о, я покорена!».       – Это ты купился, – бесцветно произнесла она. – Не я назначала тебе цену, но она, видно, по твоему же собственному мнению не очень высока.       – Изящно, – с преувеличенным уважением оценил Том. – Очень изящно, профессор. Вам, думаю, очень льстит мысль, что удалось взять на крючок маленького глупенького полукровку, при вашей-то крови это, наверное, самое главное достижение в жизни. Вот видите, вы так хорошо вписываетесь в ряды тех, кого сами ещё недавно свысока называли примитивными животными.       Она покивала, ероша волосы и смотря в сторону, демонстративно вздохнула и заговорила, чеканя каждое слово:       – Ты тоже в их числе. Я, позволь напомнить, в своё время многим пожертвовала, чтобы говорить то, что думаю. А ты, извини уж за прямоту, горазд обвинять в том, чем сам грешен. Перед малейшим манёвром поперёк мнения толпы баранов, во главе которой удачно встал, мелочно взвешиваешь каждое слово, только бы не идти на ничтожный риск. И одновременно рассказываешь мне, какие они обезьяны и как ты мучаешься бездействием. Не нравится быть уязвимым полукровкой в мире всесильных чистокровных? – Твайла резко повернула к нему голову. – Прежде чем ныть, осознай, что с твоего молчаливого позволения они годами вершили преступления – преступления, которые ты мог бы предотвратить по щелчку пальцев – над такими же уязвимыми полукровками. И ты виновен в этих преступлениях в равной степени с теми, кто их совершал, – припечатала она. – И должен за них много больше, чем когда-либо сможешь вернуть. У тебя всё это время были власть и влияние, чтобы упростить жизнь тех, кто на самом деле с тобой в одной лодке. Прекратить издевательства и оскорбления. Сделать недопустимой травлю. Да, это только школа, но не со школьных ли времён начинается классовое разделение?       Том сжал кулаки.       – Ты трясся за свои привилегии, пока люди вокруг тебя медленно зверели и заставляли других страдать. Но ты проходил мимо, потому что мелочно надеялся, что тебя жестокость не коснётся.       Том предпринял тщетную попытку восстановить дыхание. Сердце зашлось частыми толчками, забилось в ушах, как во время бега, как бы он ни старался дышать глубоко и размеренно.       – И так глупо влюбился, – с прищуром пожурила Твайла. – Влюбился, – бездумно повторила она, снова глядя мимо него, – и на что надеешься? Ты – буквально воплощение всего, с чем он борется, сколько себя помнит. С некоторыми чувствами приходится обходиться безжалостно, рубить их под корень, чтобы не мешали двигаться дальше. У тебя одна конечная жизнь, и она слишком коротка, чтобы распыляться на замедляющие обстоятельства. Когда влезал в это, ты знал, к чему всё приведёт. Как с Абракасом. Ты позволил всему произойти. Пора брать на себя ответственность.       – Я не могу перепрограммировать себя.       – Ты можешь дать чувствам остыть и потухнуть. Не выкорчёвывать из себя. Просто дать потухнуть, чтобы на их месте разгорелись новые. Чтобы освободиться.       – Вы говорили не вытравливать из себя человеческое, – с горечью напомнил Том. – Говорили, что как раз в этом внутренняя гармония – в том, чтобы уживаться с собой, а не переделывать себя. Вы говорили, что человечность не делает меня слабым.       – Чувства – это не о человечности. Это о зависимости. Они не делают слабым, это правда; они мешают жить для себя.       – Может, я наконец встретил человека, ради которого не жаль перестать жить для себя.       – Так всегда кажется. Я видела достаточно людей, чтобы быть в этом уверенной.       – Вы не можете запретить мне любить.       – Вас с ним кидает то в жар, то в холод, – прозорливо заметила она. – Любовь – чувство устойчивое и постоянное. Разве о таком может идти речь?       – Ладно. Ладно, чёрт возьми, как хотите, – уступил Том. – Вы не можете запретить мне быть зависимым, если я захочу.       – Не могу. Но и смотреть на то, как ты гробишь себя во имя бесперспективной зависимости, не намерена. Это забота.       – Это насилие. И подлость, – убеждённо возразил Том. – Вы говорили, что для хорошего наставника благополучие ученика важнее заржавелых этических норм.       – Я солгала, – без раскаяния созналась Твайла. – Я вообще, как ты мог заметить, часто лгу и иду на подлости. Хороший наставник должен уметь совмещать.       – Совмещать ложь, насилие и подлости?       – Это тоже, – со смешком согласилась она. – И в нашем случае, думается мне, ученик стоит наставника.       – У меня были хорошие учителя, – мрачно парировал Том.       – А будут ещё лучше, – нарочито сладким шёпотом пообещала Твайла.       Странно верить обещаниям того, кто вот так просто признаётся во лжи и подлостях. Но больше верить было нечему, и он схватился за это единственное обещание, которое в кои-то веки звучало правдиво и совсем не подло.       – Я не продам брошь.       И это тоже было правдой. Не продаст. Найдёт ей лучшее применение.       – Я устрою тебе незабываемое лето.       И это, видимо, правда.       – Будьте сегодня внимательны к связи, – посоветовал Том, принимая из её рук портключ к замку. – Я собираюсь переубедить вас кое в чём.       – Ты собираешься надраться в хлам, – со вздохом и милой улыбочкой констатировала Твайла. – Доброй ночи, герой, я за тобой присмотрю.       ***       – Доброе утро, герой, – поздоровалась она, кутаясь в плед. Сразу протянула кружку горячего кофе. Никто уже не разбирал вид, это было просто кофе и уже этим оно ценилось. – Как самочувствие?       Том поморгал, с трудом усаживаясь на матрасе и отбрасывая одеяло. Тут же об этом пожалел: холод стоял собачий.       – Как у трупа, – признался он. – Может быть как-то ещё? Мерлин, почему так холодно?       – Дом нам больше не рад.       Чрево, необыкновенно тёплое зимой, летом остыло, оскалилось и стало сырым, тёмным и неприветливым до глубины перекрытий.       – Я хочу поговорить с Лафаржем.       Она на секунду замялась, но вскоре кивнула и произнесла:       – Надеюсь, это будет взаимно.       Дом гнал чужаков, как человек рефлекторно стремится выблевать застрявшую в горле рыбную кость. Обои посерели, порванные, скатались и отвисли бумажными локонами, обнажив бледные стены с венами трещин и въевшимися бурыми пятнами. Они, наверное, были здесь с тех времён, когда в поместье жили законные владельцы.       Нанешние же обитатели, измождённые неприятием дома, шатались по коридорам больные и бессильные, чаще обычного замирая на половине шага или валясь ничком без сознания.       – Как они питаются, если еле стоят на ногах? – спросил Том, не сбавляя шаг. Они были единственными, кто не плелись на одном моральном усилии, а шустро перебегали из одной комнаты в другую, кутаясь в свитера и шали.       – Сил аппарировать ни у кого не осталось, бегают в лес, когда могут. Теперь Чрево может их отпустить, но они по привычке не уходят. Хотя стало бы проще, если бы ушли, – пояснила Твайла.       – Дом – такой же вампирический организм, как и они сами?       – Был, – односложно бросила она. – Позже расскажу. Мы пришли.       Лафаржа больше никто не сторожил, потому что стражникам полагалось дополнительное продовольствие, которого и без них хватало впритык.       Комната, обедневшая из-за того, что интерьер безбожно растаскали, видимо, на продажу, серела стенами и светилась холодной белизной единственной лампы в углу. Она то и дело моргала, сильно дезориентируя и приводя изморенный холодом и бессонницей мозг в ужас.       Лафарж поднял голову, криво улыбнулся из-под жидкой щетины. Сдул со лба непричёсаную седую прядь, жадно впился в них волчьим взглядом.       – Том, так вы ещё здесь?       – Как видите, – брякнул Том, неприятно удивлённый зрелищем. Трансфигурировал из пыльной тряпки, валявшейся на полу, стул, поставил напротив того, к которому был привязан пленник.       – Пришли допрашивать? – понимающе уточнил Лафарж. – Извольте.       – Не паясничай, – Твайла полоснула по нему раздражённым взглядом. – Пока мы свободны и ты связан, а не наоборот, постарайся хотя бы делать вид, что представляешь из себя что-то помимо паскудного юмориста и весьма посредственного недомага.       – Какая тирада, – притворно восхитился Лафарж. – Я почти дрожу.       – Неважный же из вас, профессор, пленник, если за вами никто не приходит, – оборвал ленивую перепалку Том. – При всём уважении, разумеется, – он приложил руку к груди в почтительном жесте для верности.       Лафарж скривился, как кривятся, случайно задевая воспалённую рану.       – Ну знаете, – без веселья фыркнул он, но, вопреки ожиданиям, сразу смолк.       – Вы смирились, что никто не придёт?..       Он с подозрением сощурился, даже оживился. Заговорил на выдохе:       – Скажем так, мне с самого начала недвусмысленно давали понять, что в случае чего я стану сопутствующим ущербом, а не невосполнимой потерей. Ещё когда посылали в Англию по следам... – он кивнул в сторону Твайлы. – Да и сложно не смириться, что никто не придёт, когда я в плену без малого месяц.       – Мы как раз заинтересованы, если я правильно понимаю, – Том метнул вопросительный взгляд к Твайле и продолжил, когда она ответила согласным кивком, – в том, чтобы за вами пришли. Помогите, и будете свободны. Нам нужны не вы.       – Я уже отослал домой тонны писем с мольбами о помощи, – безнадёжно ответил Лафарж. – Вы прекрасно об этом знаете. Ума не приложу, чем ещё могу помочь.       – Может, какая-то информация?..       – Этот уже сказал всё, что мог, – процедили у двери. – Говорить здесь должен не он.       Рос, осунувшаяся и выглядящая, кажется, ещё более мёртвой, чем раньше, облачённая теперь в узкое, скупое на детали платье неразличимого тёмного цвета, прошла к ним.       – Это не выживший. Ты бы почувствовала, – устало заверила её Твайла. Эта фраза повторялась здесь чаще, чем в Хогвартсе – заклинания. Эта фраза и стала чем-то вроде заклинания.       – Да знаю я, – прорычала Рос. – И из-за этого мне хочется удушить его в два раза больше, чем если бы он был выжившим.       – Я не знаю, кого вы ищете, – заученно выговорил Лафарж. – Если бы знал, давно сказал бы.       – У твоих людей не получилось переломить защитное заклинание? – вполголоса спросила Твайла.       – К его воспоминаниям не подобраться, – недовольно сообщила Рос, растирая предплечья так, словно ей могло быть холодно. – Кто бы заклинание ни накладывал, этот кто-то был не промах.       Связь уколола неясной вспышкой. Как озарение. Том тихо кашлянул, встал и вернул стулу первоначальную форму тряпки.       – Зайдём позже, – подсказал он Твайле, застывшей и в задумчивости смотревшей на Лафаржа.       – Да, точно, – легко согласилась она.       Уже по дороге продолжила:       – На том балу в январе я передала через часы координаты поместья, чтобы спровоцировать нападение. Чтобы получить их, нужно было вступить с часами в физический контакт. Увидеть бы тот день, но через Лафаржа это сделать нельзя...       Том поморщился, понимая, к чему она ведёт.       – Я не пойду к нему первым. Я даже не знаю, где он сейчас находится.       – Другого выхода нет, – спокойно напомнили в ответ.       – Сейчас за Лафаржем никто не придёт, но рано или поздно это случится, и от дома камня на камне не останется. Тебе нужно найти безопасное место, чтобы переждать неспокойные времена, – вкрадчиво начала Твайла, но быстро осеклась. – Ты и сам это знаешь. Я делала всё, чтобы тебя не за что было убивать, и всё-таки...       – Почему они ушли в прошлый раз? Первое нападение не удалось из-за того, что не смогли предугадать, сколько потребуется людей для штурма, но что случилось во второй раз? Силы были неравны.       Твайла смерила его острым внимательным взглядом. Усмехнулась с жестокой иронией и еле слышно прошептала:       – Ты был здесь, и я сделала так, что они своими руками уничтожили то, за чем пришли. Не Лафарж был основной приманкой. Здесь было кое-что ещё, сердце дома, без которого, как ты видишь, – она постучала костяшками пальцев по стене, – всё разваливается.       – Вы же не просто так всем этим занимаетесь. Домом, выжившим. Это чей-то замысел. Какая роль у Рос? – как можно нейтральнее осведомился Том.       – Есть вещи, которые безопаснее не знать, – покачала головой она. – Я объясню, но позже. Когда знание обесценится и станет безопасным: когда всё закончится.       Когда всё закончится. Эти слова висели в воздухе, в них и вопрос, и мольба; в них ожидание и молитва, в них отчётливо слышится, что говорящий не уверен, что происходящее когда-то кончится. А слышащий их никогда не знает, что конкретно должно закончиться.       Так или иначе, кое-что закончить было в силах Тома. Кое-что, что он мысленно похоронил ещё глубже похеренного одновременно с жизнью несчастной кошки «я»:       – Верните его в девяносто восьмой. Это в ваших силах.       Твайла улыбнулась, но улыбнулась с отчаянием. Тряхнула головой, не то расправляя волосы, не то прогоняя неприятные мысли. Сползла по стене, внешне выглядя слабой и растерянной, но очевидно не желая отдавать главенство в разговоре.       – Я сделаю это, когда всё закончится. Мне нужны воспоминания. Приведи Гарри и Гермиону сюда, и, когда выполнят свою роль, я сделаю всё, чтобы вывести их из игры, – сказала она, подперев щёку кулаком. – Всё зависит от тебя, дорогой.       Том молча кивнул, сунул руки в карманы и обернулся к окну. Там, вторя упадническому настроению, серело пасмурное небо. Вот и он сам пошёл на подлость, сделал ход конём: потянул частично атрофированную, но не истончившуюся нить связи с Гарри, мысленно сжал её, перекрывая кровоток, лишая воздуха.       Если путь к горе неизвестен, если неизвестен даже почтовый адрес, приходится заставлять гору сдвигаться навстречу. Провоцировать самыми нелицеприятными способами.       Но во благо же?       ***       – Ты его не предупредила?       И вопрос, и утверждение.       Конечно, не предупредила – это отлично виделось в выражении её лица, в постановке сцены, в выражении его лица, наконец.       – Гермиона.       Том непроизвольно дёрнул плечом оттого, сколько в этом обращении было сложных неразборчивых чувств. Лишнее напоминание – людям перед ним не нужна общая душа, чтобы оставаться рядом. Их никто не принуждал проживать вместе всё то, что они пережили, но вот они – стоят и даже не рвут друг друга в клочья, хотя повод есть.       – Гермиона.       Так графично, как кадры диафильма: Гарри переступил с ноги на ногу, Грейнджер застыла на месте, боясь, верно, даже вдохнуть.       – Я не могла просто смотреть на то, как ты медленно умираешь.       – И решила, что он может помочь?       – Решила, что у него хватит ума помочь, – Том поймал на себе красноречивый взгляд, – а не навредить. Просто разобраться со всем и разойтись в разные стороны.       «Символично и чуть забавно, – подумал Том, – что сторона у нас, в конечном итоге, будет одна».