Энергетик, мармелад и обиды

Фёдор, как известно, человек не лишённый гордости, смотря на которого, можно было бы без каких-либо сомнений сказать, что в прошлом, пару жизнений назад, Достоевский непременно принадлежал дворянству. Прочие подтверждения тому, помимо холодной гордости, однако противоречащие недворянскому сколиозу , находили себя во всем: от миндалевидной формы покалеченных зубами ногтей на пианистских пальцах, до грамотной речи и умения отличать деепричастный оборот от причастного. Но главной чертой, всё-таки, оставалась непоколебимая гордость, по вине которой Достоевский уже битый час хранит целомудренное молчание, в ответ на ежепятиминутный стук в дверь и самоотверженные попытки Николая начать диалог. – Ну хватит уже, Федя! – слёзно завывает под дверью Гоголь – Я же извинился! Трижды! Достоевский цепляется взглядом за взмахнувшего крыльями голубя на ветке по ту сторону окна и отхлебывает чай из форфоровой кружки. – Молчишь? Ладно, я тоже умею играть в молчанку! – дверь угрожающе загремела под ударом кулака. Но угрозу, самую большую и тревожную, навеяла наступившая в один миг тишина. Не стоит думать, что такого не было прежде. Было, и ещё как. Правда, такое происходило чрезвычайно редко. Чрезвычайно редко также происходили конфликты в этой квартире. Но в этих чрезвычайно редких конфликтах чрезвычайно редко Коля замолкал. Почему это чрезвычайно редкое молчание было угрожающим? Потому что Коля – это человек глубоко чувствующий и совершенно безолаберный в отношении собственного здоровья. Достоевский уже смирился с привычкой Николая забывать надеть шапку зимой. Раньше ругал, теперь – глубоко вздыхает, трет переносицу и обещает, что лечить его не будет. Федя также смирился с повседневным рационом Гоголя, который, для справки, любит жаловаться на боли в желудке. Ну, конечно, больше энергетиков с химозным мармеладом на завтрак нужно есть. Единственное, с чем так и не смог смириться Фёдор – это со склонностью Николая к саморазрушению. Особенно, когда Коля делает это целенаправленно: то пачку сигарет за раз выкурит, то окно нараспашку в мороз откроет и сидит, мёрзнет, то Глицин энергетиком, а в некоторых случаях – и водкой запивать начнет. Достоевский раздражется, но старается холодно это терпеть. Однако, когда глаза замечают царапины поперек вен, брюнет не выдерживает. Однажды, в течение осенней хандры, к которой тогда прибавилась их небольшая ссора, у Фёдора было абсолютно мерзкое настроение, и, увидя царапины на запястье блондина, Достоевский высокомерной интонацией порекомендовал резать вдоль и поглубже. А Коля, дурак, послушал, и прямо перед брюнетом уже стал было чертить прямую канцелярским ножом вдоль вены. У Феди, конечно, глаза на запотевший лоб полезли. Долго он потом успокаивал и вразумлял Колю. Ну, зато после этого случая они месяцев пять не ссорились. Но сегодняшнего утра. Фёдор украдкой посмотрел на дверь, прислушался и напрягся. Идти за Николаем гордость не позволяет, да и всё не настолько серьёзно сейчас, по-сравнению с прошлым происшествием. "Пообижается немного, а потом опять прибежит" – отмахнувшись и скрывая тревожность, думает Фёдор, делая глоток чая. Словно ничего не происходит, Достоевский подпирает подбородок и тянется за книгой, лежащей на подоконнике, разумеется, чтобы отвлечься и скоротать время. Время-то за чтением скоротать удалось, а вот отвлечься или снять напряжение – совсем нет. Телефон разряжен, а часов в комнате нет, но по ощущениям и по наконец-таки дочитанной книге, Фёдор был уверен, что прошло точно не менее двух часов. Коля так и не объявился. И ни разу за эти два часа не зашумел на кухне. За окном темнеет, следственно, холодеет. Отопление включат, дай бог, через полтора месяца. Пыл уже подостыл. Мириться надо. Накинув чёрную толстовку, которая изначально принадлежала Гоголю, Фёдор бесшумно покинул комнату, а затем и квартиру, напоследок брякнув ключами. Тут-то и показался Гоголь, точнее его нос, выглянувший из спальни – услышал, как Достоевский ушёл. Сразу встревожился. И к тому же сильнее обиделся. Коля вроде бы не боялся быть покинутым, но подобные моменты часто вгоняли его в тоску. Прямо как сейчас. Опять захотелось курить. И Коля закурил. Ввиду потерянной зажигалки, пришлось поджигать от плиты. Стоя у настеж распахнутого окна, между двух пальцев Гоголь держит сигарету, пепел которой мешается с порывами ветра. Нос замёрз, а дым неприятно разъедает глаза. На улице моргает фонарь. Может, это азбука Морзе, но Коля её не знает. Он вздрагивает, когда в дверь тихонько, но настойчиво стучат. Даже не заметил, как вернулся Фёдор. Коля вспоминает обиду, поэтому упорно молчит, уставившись куда-то в никуда за окном. Делает длительную затяжку, укорачивая сигарету. Достоевский тихо входит, не дождавшись ответа. Коля замер, выпустив сигарету изо рта. Искусно притворяется, что Достоевского тут нет. На стол у окна приземляются пачка кислого мармелада и какой-то экзотический энергетик. Коля краем глаза удивлённо пялится на неожиданные подарки, но по-прежнему хранит молчание, до момента, пока Фёдор не ухватился за его футболку и не потянул на себя, параллельно с этим прикрывая окно. – Это ты так извиняешься? – растерянно выпалил Коля, спиной касаясь груди Достоевского. – И признаю, что был не прав, – спокойно добавляет Достоевский, скрещивая руки на животе Гоголя. На самом деле, он уже подзабыл причину их ссоры. Коля отводит взгляд в сторону. Лицо у него, словно сейчас заплачет. Между тем, элегантными движениями Достоевский мягко обхватывает предплечья парня, тянет их вверх, проверяя наличие или отсутствие царапин. Слава богу, их там не оказалось. Гоголь сжимает кулаки. Фёдор отодвинул непослушные белые пряди, целуя Николая в угол челюсти. – Пойдем в кровать? – шёпотом предлогает брюнет, опускаясь на покрывало. Гоголь следует за ним, но теперь поворачивается к юноше лицом и тянется за поцелуем. Достоевский охотно, но как-то размеренно и лениво отвечает, поглаживает краешек шрама подушечкой большого пальца. Ладонью Гоголь накрывает ширинку брюк Фёдора и снова целует. Достоевский касается ладони парня, ненавязчиво её убирает. – Я не имел имел в виду секс, – дыша в губы Гоголя, поясняет он. Николай краснеет, на что брюнет тепло улыбается и прижимает того к своей груди. Откинув покрывало, оголяет одеяло и накрывает свое и Колино тела. Гоголь прячет нос в изгибе бледной шеи и бормочет что-то о любви. Фёдор слышит не всё, но переспрашивать не берётся, только покрепче обнимает блондина. На следующий день брюнет все же попытается отговорить Николая от завтрака, состоящего из энергетика с мармеладом, которые сам же ему купил. Навряд-ли Коля будет этому очень рад, однако всё же послушает Фёдора.