Сорока

Дэйв Две Птицы сидел на груде дырявых одеял, отбросив в сторону то, которым был ночью укутан. Он убей не помнил, как добрался вчера до дома — но хотя бы валялся на своей дощатой лежанке один, никакая чёртова девка к нему не прилипла. Домом ему служил древний товарный вагон, ободранный, подобно дохлому бизону, до скелета. Вагон оказался в резервации Оглала во время второй мировой войны, то есть добрых (либо злых, это уж как посмотреть) тридцать лет назад, когда Дэйва ещё и на свете не было. В войну железнодорожную ветку, ведущую через Оглалу из Сент-Пола в Форкейн, разобрали — армии зачем-то рельсы потребовались. Вагон же остался одиноко торчать посреди прерии. Восемнадцать лет назад Дэйва сделали юные раздолбаи-родители как раз в этом вагоне, где поселился его, тоже восемнадцатилетний, папаша Сэм Две Птицы. Тот выступал на родео и подрабатывал за гроши поденщиной то там, то сям. А матерью Дэйва стала старшеклассница, серьёзная и умненькая Энни Совёнок, на которую учителя в Оглале возлагали большие надежды, и зря. Энни по уши влюбилась в весёлого шалопая Сэма. Школу ей пришлось бросить, чтобы через два года после рождения сына разбиться на старом грузовичке вместе с мужем. Они на полной скорости съехали в кювет, а в дряхлом бензобаке от удара проскочила искра, и привет. Оба воссели у Бесконечного Огня, хохоча и тискаясь. Сын же их в это время мирно играл с ребятишками во дворе у соседей. С тех пор Дэйва по очереди растили в собственных семьях ближние и дальние родственники, перекидывая туда-сюда, когда припекало. Вот он и вырос как бурьян на краю оврага — дикий, колючий, никому не нужный и ко всем цепляющийся. Его единственной собственностью был этот заброшенный вагон, куда он и вселился, удрав от троюродной тётки Роуз, приютившей его последней по счёту. Мэтт Воронье Крыло, возглавлявший племенную полицию Оглалы, временами пытался вправить мальчишке мозги, считая, что парень закончит жизнь, как его отец, в придорожной канаве. Но резонные увещевания Крыла, время от времени запихивавшего его в каталажку, на Дэйва не действовали. Школу он бросил после окончания семи классов. Не в колледж же идти, зубря премудрости белых, для которых хороший индеец, как всем известно, — это мёртвый индеец. И правильно. Живи быстро, умри молодым, именно так поступили его родители, а он чем хуже? Ему было плевать на то, что все в резервации считают его подонком. Подонком быть легко. Сложно быть воином с принципами. Но Две Птицы таким становиться и не собирался, вот уж нахрен. Те, что с принципами, его бесили. Парни и девки из Движения американских индейцев, которые, чуть что, заводили шарманку про отнятые земли да попранные права. Впрочем, за это они тоже то и дело попадали в каталажку. Иногда не в резервации. Иногда в Миннеаполисе или Сент-Поле. Иногда очень надолго. А иногда их убивали. Дэйву же нравилось жить именно так, как он жил: подворовывать в магазинах, наперегонки с ветром носиться по прерии на угнанном мустанге или угнанном пикапе, пить горькую, бить морды сородичам или белым мудилам и спать с податливыми девчонками. Но сейчас ему вообще ни хрена не нравилось. Башка у него трещала, сжимаясь, кажется, до размера лесного ореха, а глотка ссохлась намертво. — Чёрт… — простонал Дэйв, обводя тоскливым мутным взглядом своё жилище в поисках ведра с водой. Ведро обнаружилось неподалеку от его лежанки, под грубо сколоченным столом. Два окна в стенах вагона были прорублены ещё шалопаем Сэмом. Дверь — открыта нараспашку, так что в вагон лился бодрящий и холодный утренний воздух, и какие-то птахи заливались вовсю, удваивая звон, бившийся в висках у Дэйва. Он с жадностью загнанного мустанга выпил из ведра колодезной воды и остатки её опрокинул себе на голову, отфыркиваясь, как настоящий мустанг. Потом обтёр мокрое лицо и волосы мокрой же рубахой и пару минут постоял на пороге, опершись плечом о косяк. Полегчало. Точно, полегчало. К тому времени, когда в синем облезлом пикапе к вагону подкатили трое дружков Дэйва — им, как и ему, смерть как нравилось вытворять что-нибудь бедовое и непотребное, — он был уже полностью готов к новым подвигам. То есть натянул сухую рубашку и поел кукурузной каши с тыквой. Кашу вчера принесла та самая троюродная тётка Роуз, у которой он жил, прежде чем окончательно перебраться в вагон. Старуха была единственным, наверное, человеком в Оглале, чьи поучения он терпел хотя бы ради перепадавшей ему стряпни и чистой одежды. Впрочем, нет, вторым таким человеком был полицейский Воронье Крыло. — Дэйви! — заорали из кузова пикапа Эдди Бобрёнок и Нейт Волчий След. — Живой, зараза?! Все заржали, а Пат Большая Нога, сидевший за рулём, ещё и побибикал. — Подите нахер, придурки, — проворчал Дэйв, собирая всклокоченные патлы в хвост на затылке. Он передумал интересоваться, чего вообще вчера было-то, пускай эти олухи считают, что у него всё под контролем. — Куда покатим? — Говорят, в Центр новая училка должна приехать из Пайн-Риджа. Белая, — доложил Бобрёнок, сверкая щербатой улыбкой. Зубы ему пересчитывали нередко. — Серьёзно? — удивлённо протянул Дэйв и хищно сощурился. — Когда? — В полдень на рейсовом, — отчитался Бобрёнок. Мамка его исправно собирала сплетни со всей резервухи по «мокасиновому телеграфу», так что ему стоило верить. — Если она одна привалит, можно будет нехило поразвлечься. — Да если даже и не одна, что с того, — под одобрительные смешки друзей пожал плечами Дэйв и зашагал к кабине, чтобы усесться рядом с Патом. Если им удастся не только пошугать и пощупать белую училку, но и подраться с её провожатыми из Движения, потеха пойдёт ещё веселее. Он привык драться со всем миром, в том числе и с ребятами из ДАИ, основавшими в Оглале свой Центр. Надо же было как-то поддерживать репутацию мудилы, и потом, Дэйва Две Птицы действительно бесили идиоты с принципами. Воины, чтоб им провалиться. Подумаешь… * * * К автостанции, то есть к оклеенной аляповатыми рекламными плакатами забегаловке они прибыли как раз вовремя: рейсовый на Фаркейн уже отчалил, сверкая габаритными огнями сквозь повисшую в воздухе бурую пылюгу. Не стоило привлекать к себе излишнего внимания, вот Дэйв и указал Пату за спину большим пальцем, мол, сдай назад. Пат, без лишних слов сообразивший, что к чему, развернул колымагу и поставил её за ближайшим поворотом грунтовки. Поперёк дороги поставил. Они вылезли из пикапа и, перемигиваясь и подталкивая друг друга локтями, принялись ждать белую училку из города. Долго ждать им не пришлось. Училка бодро мерила длинными ногами пыльную обочину дороги, с любопытством вертя во все стороны непокрытой рыжей головой. Высокая и тонкая, в джинсах и тёмной ковбойке, за спиной — зелёный рюкзак. Волосы связаны в хвост на затылке, как у Дэйва. Огромные голубые глазищи сияли за толстыми стёклами очков, большой рот расплывался в счастливой улыбке. Короче, её можно было бы назвать даже хорошенькой, если б не одна закавыка. Она была парнем. Дэйв понял это не сразу, но понял. Во-первых, у новой оглальской училки отсутствовали сиськи. Даже если счесть её плоскодонкой, то руки у неё были великоваты для девки, с широкими запястьями. И кадык отчётливо выделялся на тощей шее. Словом, непруха и невезуха. Вместо симпотной девки вот это вот… чудо в перьях. Чудо тем временем прошагало к четверым мрачно молчавшим парням, перегородившим дорогу, и весело проговорило глубоким низким голосом: — Привет. То есть хейапи. Я ещё не очень хорошо знаю ваш язык. Язык лакота. Но я учу!! — горячо заверило чудо и протянуло Дэйву руку. — Марк Кросби. Я буду преподавать в Школе за выживание. Здорово, что Движение организовало такую школу в Оглале. И он выжидательно замолчал, наивно моргая голубыми гляделками. Рука его так и повисла в воздухе. Пат поперхнулся, Бобрёнок озадаченно кашлянул, переглядываясь с Нейтом за спиной Дэйва, а тот совершенно внезапно для себя протянул этому… этому… в ответ ладонь. Рукопожатие парня оказалось на удивление крепким. — Дэйв Две Птицы меня звать, — коротко проронил Дэйв, подавляя желание постучать себя кулаком по башке. Что же это творится?! Он стоит тут и жмёт руку какому-то недоделанному белому… нет, рыжему щенку вместо того, чтобы размазать его по колючкам прерии. Да мало ли что можно было вытворить с этим придурком, ведь он бы всё равно никому не рассказал! Нейт, Пат и Эдди тем временем неловко последовали примеру вожака, а придурок, церемонно пожав всем руки, снова взялся взахлёб трындеть: — Источник вашей культуры — сама эта земля. Я надеюсь, что сумею немного побольше узнать о ней, если позволите, конечно. И мои собственные знания, я думаю, вам пригодятся. — И тотчас добавил, внимательно глянув на Дэйва, который помрачнел ещё больше: — Простите, я тут тараторю, как сорока, — он вновь виновато улыбнулся. — Я знаю, воинам не положено много болтать, но я очень сильно волнуюсь и переживаю, как меня здесь примут, — сознался он чистосердечно. — Вас ведь послали меня встретить? И ещё… вы не знаете, у кого я могу поселиться? Ну, снять комнату и всё такое? Теперь настал черёд Дэйва закашляться. И тут позади них раздался резкий автомобильный гудок. Дэйв рывком обернулся. Дорогу-то они перегородили, и вот теперь сызнова покрашенный, но по-прежнему раздолбанный в хламину пикап из Центра вынужден был затормозить. Пока на капоте, разукрашенном орлиными перьями, оседала ржавая пыль, из пикапа хмуро вывалились трое и настороженно уставились на происходящее. Дэйв с приятелями прекрасно знали этих троих. В конце концов, всем им не раз доводилось чесать друг об друга кулаки. Певец, его белобрысый друган Кенни Форбс и верзила Дэнни Бычок, все смутьяны ещё те, вечно с ними какая-нибудь херня случалась. И каждого из них убивали — по-настоящему. Не компания Дэйва, а белые мудилы. Эти чуваки были воинами, как неохотно признавал Дэйв. Воинами с принципами, провались они. Он невольно напрягся, сам чувствуя, что верхняя губа у него по-волчьи вздёрнулась. — Какого хера? — любезно поинтересовался он. — Мы вашего парнягу встретили, а вы где катаетесь? Он догадывался где: пикап у Певца, как это часто бывало, заглох по дороге, и им пришлось, бранясь на чём свет стоит, чинить эту колымагу. Пат Большая Нога сам не раз проделывал то же самое с собственным рыдваном. Певец, высокий и взлохмаченный, восходящая, чёрт его дери, рок-звезда резервации, чьи песни вовсю крутили по местному радио, тревожно переглянулся с друганами и прямо сказал, обращаясь к приезжему: — Ты Марк Кросби, новый учитель? Это мы должны были тебя встретить и отвезти в Центр. Пикап сломался, извини, — он развёл руками. — Поздно, — заявил вдруг Дэйв, беря Марка за худое плечо, и тот вскинул на него удивлённый и растерянный взгляд. — Он теперь наш. Я его к себе впишу, понятно? У меня полвагончика свободно. И мы ему это… уже имя дали. А вы валите, придёт он потом в вашу грёбаную школу, никуда не денется. — Какое ещё имя? — озадаченно прогудел Бычок, в то время как Певец и Кенни поразевали рты. Марк Кросби стоял как вкопанный, но было похоже, что возражать против такого решения своей судьбы в Оглале он не собирался. Заулыбался искренне и с облегчением. — Халхате, — отчеканил Дэйв и пояснил уже для Марка: — Сорока.