La malla e Natti Nienganoite / Утро Натти Ньенганойте

      Яркое весеннее солнце всходило над Городом, и его лучи, пронзая парящие свежим ветром громадные полотнища карминно-красных знамён Республики Обновлённой, играли по крышам, стенам, дворам и балконам сочетающих изысканность отделки и монументальность черт зданий нежно-молочного, с розово-коричневыми перекрытиями и замковыми камнями, эльфийского плоского кирпича. Блестели золотом и серебром черепичные крыши Божественного дворца, и медью – великого множества прочих домов, разделённых просторными улицами, аллеями и зеленящимися садами.       Натти проснулась от мазнувшего по глазам света; ей сейчас нравилось просыпаться с рассветом и чувствовать его тепло на глазах, а иногда и на обнажённом, расслабленном и хорошенько промятом ночной оргией вечно молодом теле. Как, к примеру, сейчас. Солнце восхитительно грело раскинутые пошире бёдра и возбуждающе игралось с крупными, налитыми половыми губами, запутываясь лучами в аккуратно подстриженном лабиринте густых и вьющихся лобковых волос.       Императрица улыбнулась, сладко потягиваясь и поглядывая попеременно на пятерых сопящих рядом на огромной кровати полностью голых красивых мальчиков из гарема. Пять охуительных утренних стояков. И никуда они от неё не денутся.       Ньенганойте перевернулась на живот, подставляя тёплым лучам округлую упругую попку, и, даже не пытаясь предварительно будить наложника, огладила его по крепким ягодицам, и, разведя ноги в стороны и немного поигравшись с плотным мешочком яичек, лизнула призывно дёрнувшийся член и обхватила его пухлыми, капризными губками, перед тем пустив на него тонкую и длинную струйку весело блестящей в тенях от распущенных коротких волос даже не до плеч скользкой слюны, сбежавшей ручейком по головке, проливаясь по её соблазнительным формам и так и подманивая сделать изящными пальчиками пару-тройку движений.       Натти прекрасно знала, что эта пара-тройка обязательно превратится в десять-пятнадцать, а те – в самозабвенную дрочку сладко стонущему и всё норовящему притрахнуть женский кулак пареньку. И ротику в итоге почти ничего не достанется.       В родном городе, после Семилетней стройки нередко именуемому уже Наттийей в её собственную честь, она несколько… Потеплела. Прикрайний климат – хотя какой это Край, когда до Центра меньше двухсот километров? – и возвращённая императорская должность, уже давно окончательно возведённая во престол, буквально возвращали её к прошлой жизни императрицы Фоте, властолюбивой и даже жадной до власти и любого контроля, но всё же не психопатичной садистки. Натти всё ещё любила жёсткие, жестокие розыгрыши и издевательства, но они более не граничили с массовыми убийствами, истязаниями сугубо ради забавы; она всё ещё любила сладкие ароматы гнили, грязи и разложения, но они не были теперь единственной её отдушиной и потому ни в коем случае не пропитывали ни Город, ни Дворец; она всё ещё любила вид, запах и вкус горячей крови, но теперь она не грызла слуг и не пытала случайных людей, предпочитая устраивать и наблюдать показательные казни настоящих преступников. Теперь Натти куда больше значения придавала простым удовольствиям тела; она могла позволить себе не заправлять их упоениями от насилия и издевательств, могла позволить себе чувствовать себя законной правительницей – такой же, как в первый раз – и императрицей признанной, любимой… Божественной. Нет, она не слышала молитв, что возносили ей по три раза на дню большинство её подданных, бухаясь в направлении дворца на колени; всё же Натти не была в самом деле богиней. Но знать, что тебе поклоняются, было… Приятно. Это притупляло жажду насилия и даже сводило на нет. Не так хотелось что-то всем доказать, не так хотелось наводить ужас…       Сейчас хотелось просто получить удовольствие. Чистое, без примесей всех этих заглушек. И что-что, но получать телесное удовольствие Натти умела и обожала. Душа Ильбе, не иначе как чудом заполучившая Силы, не могла отказаться от соблазна сделать своё тело ещё более приятным носительнице; сейчас, легонько касаясь напряжённой головки члена чувствительными губами, Натти даже жмурилась от удовольствия. Она всегда обожала целоваться. Это было как поцелуй, но изысканный, сугубо эльфийский… Люди такое не очень-то практиковали до Обновления.       Натти, насадившись поглубже и лёгким движением руки отложив прочь руку вздумавшего взять контроль наложника, наполнила рот слюной – это особенно доставляло ей кайф, как и её мальчикам – и медленно снялась с члена, снова пару раз вздрочнув его парой пальцев, и, после нескольких ублажённых вздохов, припала к его твёрдым бокам губами, водя по всей длине, и то и дело отрывая, но лишь для того, чтоб покрыть член лёгкими или глубокими, долгими или быстрыми, мимолётными поцелуями, некоторые из которых снова перетекали в обхват губами всё больше сочащейся предъэякулятом головки, поигрывающей во рту, и глубокие движения всей головой, позволявшие почувствовать едва сдерживаемые движения парня даже горлом. Человеческой женщине сейчас подступила бы тошнота; ильбе почувствовала бы только приятную, немного пьянящую своей развратностью для партнёра наполненность и только, но Натти носила изменённое Силами тело и не только не чувствовала тошноты, но и сама едва сдерживалась перед тем, чтобы насадиться ещё глубже, позволить парню взять себя за волосы и натянуть, дать отпользовать в качестве насадки для члена, несдержанно трахнуть в потёкшее смазкой жаждущее проникновения горло.       Нет, это – чуть позже. Обязательно – Натти не собиралась отказывать себе в оральном использовании у стеночки, всегда заканчивающимся наполнении рта горячим семенем и его брызгами на губах, которые императрица почти никогда не стирала, предпочитая светить ими, как и своей сексуальной, растрёпанной красой перед подданными, иногда даже украдкой подрачивающими, полагающими, что императрица не почувствует запаха их только что спущенной в кулак спермы, не заметит потемневших пятнышек на шароварах и раскрасневшихся щёк, учащённого дыхания, расширенных удовольствием зрачков…       Сейчас Натти игралась со всё более крепким мужским стояком, пошире расставив свои ножки и то и дело приподнимая уже засочившуюся, легонько потёкшую киску, под ласки медленно приближающегося по Солнцевороту к Городу солнца. Тёплые лучи ощущались сверхчувствительными губами и клитором практически материально, подобно горячей, нежной руке, касающейся, дразнящей, но не двигающейся, не дающей снять всё растущее напряжение, буквально измывающейся над бедной императрицей; Натти не хотела заканчивать так быстро, а потому лишь немножечко двигалась, не столько потирась о простынь, сколько касаясь её, целуя нижними губками, позволяя капле смазки зацепиться за неё и образовать при обратном движении натянутую, пьянящую уже проснувшегося, но послушно не притрагивающегося к госпоже без разрешения ещё одного наложника, спустившегося с кровати и завороженно разглядывающего хозяйку между её стройных, безумно возбуждающих ног. Он не смел мастурбировать – разрешения не давали.       Его взгляд радовал Натти; она любила, когда за ней наблюдают. В открытую или украдкой. Любила чувство скользящего взгляда, ласкающего всё так же почти материально. Откровенно кайфовала от неловких попыток мужчин (да и женщин, чего уж скрывать) между делом, будто случайно потрогать её, коснуться упругих ягодиц, провести по внутренней стороне бедра, или, если совсем повезёт, почувствовать тепло лобка внешней стороною ладони.       Специально для него – или она просто не призналась себе в том, что не способна сдержаться? – Натти приподняла попку повыше и сделала ей круговое движение, затем опускаясь на простыню не ровно, а немножечко ведя клитором и так жаждущими этого губами по столь желанной шероховатости ткани.       О, она знала, что мало тех, кто разделит её фетиш на такие поползновения подглядеть, тайком вздрочнуть, не отрывая взгляда от таких соблазнительных прелестей, украдчиво притронуться, быть может, немножечко потереть, на попытки встать так, чтобы она, императрица, случайно (нет, конечно же, ни в коем случае нет, иначе бы это было слишком редко, а Натти никогда не отказывала себе в радостях) коснулась чьего-то распирающего штаны горячей члена своей задницей, зачем-то нагнувшись. Прекрасно понимала, что, попустительствуя подобному в свой адрес, дозволяет парням домогаться до других девушек, такого обращения отнюдь не желающих.       Ей давно уже было плевать. Эльфийское Дело было провалено, провалено полностью; уж она-то, императрица, прекрасно понимала, что восстановила свою власть незаконно, уловкой, буквально вынудив своего врага стать ещё незаконнее по его собственным же законам. Она понимала, что никогда не восстановила бы Республику в столь значительных территориях, действуя её методами и подчиняясь эльфийским законам. Муэлалеста и не выжила бы дальше, развалилась прямо при её власти, продолжи действовать такие законы, как то пошло при императоре-освободителе Риттасинне; в конце концов, первый раз попытка изменить людей провалилась, и провалится и во второй раз, коли эльфов всё ещё мало. Вот если их станет столько же, сколько и было на явившихся на Освобождение мира кораблях Извне, если возродятся они все, если окажется возможным родить нового, а не возрождённого эльфа, вот тогда… Тогда она ещё немножко подумает об этом, но этого никогда не случится – провалилась уже и Империя, и от неё остался лишь один Город…       Разрешение трогать императрицу вкупе с подтверждением запрета делать так с теми, кто подобного не разрешал, убьёт весь кайф от этих прикосновений. Настоящая ильбе, конечно, пожертвовала бы собой, но Натти давно уже не хотела быть ильбе, эльфийкой. Она хотела быть – и являлась, была! – почти что богиней, узурпаторшей, хозяйкой всего мира, тенемильбе – эльфийкой тёмной, а не простой; эгоистичной, очеловечившейся. Собственное удовольствие ей было куда важнее Эльфийского Дела. И ей было совершенно не стыдно.       Наигравшись с членом языком и губами – точнее, чутка принасытившись, ведь с таким чудом никогда нельзя было наиграться до конца – Натти опустилась к гладко выбритому, напряжённому мешочку яичек и подняла лукавый, расслабленный взгляд на запрокинувшего на богатые вышивкой подушки голову наложника, полностью отдавшегося наслаждению и беззастенчиво постанывающему от каждого движения влажных губ по уже почти извергающемуся стволу; впрочем, воли сдерживать окончание у него хватало – на то был никогда не перестающий действовать приказ (Натти любила изощряться, доводить парней до разрядки через как можно большее количество ласк, обожала бросать себе вызов и сладким "трудом" "зарабатывать" столь желанный заряд спермы, оттого ещё более обильный и пьянящий), да и сам парень хотел понаслаждаться процессом подольше. Императрица в этом плане была, конечно же, переменчива и легко могла переключиться на другого мужчину, но сейчас, кажется, позабыла о наличии ещё троих мальчиков.       Натти обожала называть людских юношей таким образом. Они так потешно оттого краснели. Это подрывало их гордость, а подобное доминирование безусловно ублажало императрицу. Иногда, конечно, а с годами всё чаще, было более чем приятно отдаться кому-то на роль безвольной, или, напротив, пьяной, обезумевшей от жажды секса игрушки, полностью отпустить контроль, сбросить с себя опостылевшую власть и полноценно расслабиться, но такое было обычно по вечерам или особенным случаям, когда можно было, накинув иллюзию, отправиться в дешёвый бордель на роль проститутки. И всё равно это было не то. Контроль, раньше возбуждавший и дававший чувство комфорта, теперь всё чаще чувствовался опостылевшим, и хотелось его отдать… А даже в борделе контроль – возможность магией оборвать процесс, не подчиниться, моментально прикончить партнёра – был всё же при ней.       Требование обильно краситься, иметь длинные, ухоженные волосы, постоянно бриться и избавляться от волос на теле, не стесняться стонов в постели, а также прислуживать, носить открытую, чуть ли не женскую одежду, быть готовым сидеть у ног и легко понимать жесты, при первом же желании госпожи лизать её пальцы или служить живой декорацией, отдаваться ей или совокупляться с одной из множества сестёр-наложниц по первому же приказу было расплатой за проживание во дворце, вечную жизнь (Натти не упоминала, но все знали, что со своими силами она может запросто её обеспечить) и молодость, непыльную работу, хороших, раскрепощённых девочек в коллективе (постоянный свободный доступ к "эльфийскому коктейлю" и отсутствие необходимости выполнять неоплачиваемый труд внезапно резко улучшали их отношение к сексу без обязательств) и, конечно же, право иногда (или, если получится, весьма часто) трахать красивейшую женщину мира, его полноправную хозяйку, спасительницу Республики, её Обновительницу, Объединительницу, живую богиню и просто жадную до ласок развратницу с восхитительно горячими, нежными дырочками, восхитительно скачущую на члене, восхитительно сосущую и лижущую, восхитительно стонущую и искренне обожающую столь фетишный для мужчин анальный секс. Блять, попасть в гарем стоило хотя бы ради того, чтоб почувствовать юркий, длинный и мокрый язычок императрицы у себя между ног, в промежности и анальном колечке. Императрица дарила такие ласки незабываемо часто. – Num inayullao ina min pessula, – попросила Натти, и парень, под ягодицы которого она сразу же пропустила пальцы с длинными ноготками, прогнувшись телом, привошёл в её призывно открывшийся рот, легонько коснулся выгнувшимся от напряжения членом её язычка, упёрся им в нёбо, сделал несколько фрикций и позволил императрице трахнуться горлом буквально пару движений, а затем, не сдерживая громкого стона, кончил ей на язык и внутрь наполненных слюнками щёк, и после, когда Натти двинулась прочь, немножко не сдержался, и, вызвав весёлую улыбку госпожи, запачкал ей семенем губы и левую щёку.       Ах да, ещё нужно было знать эльфийский, но Ильбилинну почти всегда знали все – так или иначе, она никогда не переставала быть государственным языком Республики, языком книг, науки, культуры и образования.       Натти, мигом поднявшись выше по кровати, способной вместить двоих в длину – ласкающего и ласкаемого – потянулась за охотно дарованным поцелуем. Полный заряд горячей спермы плавно перетёк в рот наложника; почти любой мужчина умер бы сейчас со стыда, но мальчики из гарема уже давно были избавлены от последних капель такой неприятной эльфам мужской человеческой гордости и с удовольствием брали в рот собственное подслащённое рационом изысканных фруктов семя, мешали его со слюнями своими и – куда более приятными на язык – своей бесконечно великолепной партнёрши.       Императрица сводила с ума одним поцелуем. Она не красилась, не особенно заботилась о волосах – в конце концов, они и так всегда были более чем здоровыми благодаря её силам, – и её макияжем были остатки мужской помады, глубокие засосы на шее, лёгкие мешки под глазами от периодического недосыпа (она не любила их скрывать, полагая, что они придают шарма), следы спермы и – иногда – раскрасневшиеся следы шлепков и ногтей, а причёской – лёгкий волнистый беспорядок, иногда обильно, а иногда слегка приправленный когда спермой, а когда и даже мочой. Скрывать её запах яркими духами, оставляющими шлейф на всю улицу, было по-своему приятно и возбуждающе для Натти. Походкой – уже ставшее привычным танцующее, лёгкое, а то и агрессивное, показательное, совершенно призывное качание бёдрами, а манерой сидеть – немного неровная, вызванная лёгкой ноющей болью после эротической порки или анального секса посадка (Натти не любила отказываться от этого послевкусия, находя его по-своему приятным, составляющим неотменную часть её развлечений) с широко расставленными ногами, так и манящими прикипеть между них взглядом, при возможности обойти, подглядеть под лежащую меж них полоску почти непрозрачного шёлка со стороны обычно открытых, выставляемых из разрезов юбки или шаровар бёдер, иногда чуть смещённая, в моменты задумчивости, когда императрица склоняется над столом, перетекающая в эдакую позу всадницы с потиранием клитора о непременно лежащую меж ножек под попкой подушку. – Petavenn' ol an' tinkula, – Натти позволила наблюдавшему наложнику присоединиться; впрочем, разрешение использовать лишь один пальчик его скорее лишь раздразнило.       "Блять, какая же ты, сука, мокрая," – проглотил парень, ведя меж половых губ сперва вторым, а затем третьим и четвёртым пальцами. Пряная смазка охотно оставалась на них, и он воспользовался этим для того, чтобы намазать ей изнутри бёдра – Натти после первого же прикосновения расставила их ещё чуть пошире, охотно давая к ним доступ – и упругие, такие манящие ягодицы.       Тем временем член первого любовника был снова готов, и императрица дала второму давно привычный жест. Приподнявшись, она позволила ему поласкать брата-наложника губами, оставить на члене слюну, и затем, не вытерпев, рукой оттолкнула его, тут же насаживаясь на вновь твёрдый колом и ещё блестящий от остатков так и не слизанного семени член.       Подманив парня, она позволила ему распустить наконец-то руки; тот сразу же прижался к ней горячей грудью, ещё более пылкой от возбуждённого ожидания, чем прогретая утренним солнцем спина, и прошелся руками по бокам, спускаясь на бёдра, коснулся клитора, сделал несколько круговых движений, вызвав стон госпожи, и отвесил по нему несколько хлёстких шлепков, снова переключаясь на талию изящно пошедшей даже скорее вращательными, чем насаживающимся на ствол движениями императрицы, с приоткрытым ртом смакующей нижними губками вжатый в них мужской лобок, а влагалищем – жар пульсирующего мужского пениса, тянущегося к зоне нги и прикосновениями к ней пускающего наслаждение по внутренним частям клитора, а следом – по всему мигом пришедшему в сексуальный тонус и полную готовность, подтянувшемуся, окончательно проснувшемуся телу.       Пальцы лежащего под императрицей наложника поспешили к её маленьким и острым карамельным соскам, которыми можно было резать стекло, но быстро спустились с них на освободившуюся талию; парень сперва просто следил за движениями госпожи, но затем, уловив разрешающий кивок, потянул её на себя, задавая сперва неспешный ритм становящегося всё более жёстким, горячим, потным и похотливым самозабвенного траха.       Сейчас здесь не было императрицы и двух её мальчиков; на эти несколько минут это были лишь обезумевшие от жажды оргазма и тепла тел друг друга партнёры, забывшие о всяких границах или приличиях – Натти обожала готовить наложников именно к такому, любила, когда они в какой-то момент срывались и жарили её, самозабвенно драли, иногда подзабивая на приказы и ограничения, стремясь насытиться самим, пользуясь ею как мастурбатором, не стесняясь предлагать и даже требовать своих собственных поз. Она любила срывать головы. Такими, конечно, были отнюдь не все, но выбранные на вчерашний вечер мальчики были как раз из числа подготовленных подобным образом, и потому Натти с удовольствием приоткрыла рот, впуская в него пальцы вжавшегося в её попку членом любовника и позволяя тем настойчивым движением вытащить наружу язык.       Шлепки по языку и по щекам, немного даже яростные, но мажущие, несколько ласкающие, позволявшие руке вжиматься во влажный, стремящийся даровать как можно больше сказочно-сладостных слюней рот госпожи, чувствовались для Натти органичным, безумно приятным дополнением к пальцам другой руки то во рту, то на волосах, когда её головой двигали, дабы обласкать языком всю неподвижную ладонь, то на клиторе и даже внутри, параллельно с членом…       Натти без всякого стеснения и без возражений взяла член парня в свою руку, когда он заставил императрицу облизать собственную ладонь – кажется, он даже потребовал этого на родном, человеческом языке, но было плевать – и поместил её на свой трущийся о ягодицы и уже смазывающий их вдогонку к поту беловато-прозрачным, сереньким предъэякулятом.       Она довела его до окончания быстро. Ей было плевать, что он хочет дольше, она хотела почувствовать сперму на своих губах, и она почувствовала её, собрав всё в руку и хорошенько облизав свои пальцы; немного недовольный таким раскладом, но всё ещё опьянённый огразмом любовник ещё сильнее дёрнул императрицу за волосы и хлестнул по лицу, буквально проталкивая в рот пальцы, а затем резким движением бросая на кровать в объятия первого мальчика. – Да, блять, да! – выдохнул он, хватаясь руками за округлые ягодицы и опускаясь языком сперва на них, оставляя укусы, и затем – на сокровеннейшую ложбинку, проводя им от нежного ануса и до приоткрытой, прямо сейчас жёстко трахаемой щели.       Натти взвизгнула, почувствовав первый шлепок, и завизжала кайфующей сучкой, обильно и мокро кончая, как только почувствовала второй, куда более сильный и оставляющий красный след.       Она тут же снялась с члена, отшатываясь назад и позволяя брызгам оросить любовника и кровать, а затем, встав на колени, быстро сбежала с кровати и, усевшись на пол, прислонилась спиной и затылком к стене, оставляя свой рот доступным для всех желающих. Её всё ещё подрагивающей от так и не прошедшего до конца оргазма вагиной медленно, с чувством занималась будто зажившая собственной жизнью рука, и Натти ощущала, как под ней собирается сперва лужа вытекших соков, а затем как тянется до неё струйка новой смазки, нового возбуждения.       Наверное, абсолютно все наложники императрицы обожали этот момент, когда им был доступен, полностью и безоговорочно, её восхитительный рот. Она в такие моменты не хотела заботы, не хотела ласк, не хотела подчинения… Ровно наоборот. Натти кайфовала сейчас от механических, несдержанных движений, от ощущения себя развратной, пользуемой в род людской сучкой, которую можно было придержать за волосы, вдавить в стену, трахнуть в горло, в щёку, снова в горло и сызнова в щёку, похлопав по ней, отхлестать членом, заставить высунуть язык и вылизать ладонь, чтоб сразу же снова войти, пробивая глубоко-глубоко, и, приоторвав от стены, насадить на себя, так, как удобно, вжав носом в лобок, спустить сколько угодно спермы, вычистить свой член её владыческим ротиком, а иногда даже и помочиться в неё прямо так, под аккомпанемент жадных сосущих движений… Вся власть всё равно была (хорошо? плохо? ещё) у неё, и можно было отдаться сполна этим ощущениям.       Мужские стоны и заряды горячей спермы – зачем глотать, если можно позволить стечь по губам, по шее и в горло самостоятельно, доставляя максимум медленного, тягучего удовольствия? – так возбудили Натти, что она успела кончить ещё раз, случайно задев клитор сильнее, чем планировала. Она любила такой трах ещё тем, что он оставлял её возбуждённой, недотрахнутой, в этом тянущем тонусе постоянной течки, сверхчувствительности половых губ, тут же оставляющих мокрые следы на любой одежде (о, как за них зацеплялись взгляды!), и она была намерена оставить себя в таком состоянии и сегодня.       Потому, когда последний наложник хотел было войти в её рот, наполненный спермой и слюной, а также собственной смазкой (рука сама так и тянулась в него, Натти не могла ничего с этим поделать, да и, в общем-то, не хотела), она легко его оттолкнула, и, привстав, наградила поцелуем и лаской высоко поднятым бедром – семя брызнуло на ногу госпожи почти сразу, и императрица хихикнула, понимая, что предлагать оставшимся обходиться самим (она любила такие лёгонькие издёвки) не придётся… Хотя, стояки уже возвращались, а посему: – Li ehtiyatienti telielle olaote, – улыбнулась она, и, качая бёдрами, намеренно не стирая с себя подтёки спермы – разве что с шеи она собрала и слизнула, уж больно ещё чутка в рот захотелось, взамест потерянного – пошла к аккуратно сложенной ранее слугами одежде.       Натти любила, когда её одевали, но сейчас она предпочла сделать это самостоятельно, изящно подцепив и надев сперва вязаный верх с пуговицами (она, конечно, не застегнёт их все), молочно-бежевый, обманчиво-скромный и даже с коротенькими рукавами, достающими аккурат до нижнего края, прикрывающего грудь, но оставляющего открытым плоский животик, слегка облегающий, но оставляющий грудь подвижной среди небольших складок. Покрутившись перед парнями – да, дрочите! – и, повернувшись к ним спиной, немного покрутив попкой – кажется, один из них кончил, сладко простонав и позволив каплям упасть на пол – наконец, взяла и с качанием бёдер в несколько движений надела маленькие-маленькие трусики из того же вязаного комплекта, со всё такими же пуговицами, сидящие высоко-высоко на узкой талии, оставляющие открытыми края крутых бёдер и попки, но скрывающие весь лобок и норовящие всё же соскользнуть с одной из ягодичек в ложбинку, приоткрыв покрасневшую от шлепков упругость. Натти позволила им это сделать, немного поправила, поднатянула их, ненароком залезая пальчиками под бока, и, надев сандалии на каблуках – как эльфийка да и вообще любая женщина, она не особенно их любила, но жаркие взгляды сегодня ей были дороже – застегнула их ремешки в изящном наклоне, всё же милостиво позволив парням додрочить, после чего, прямо так пройдя сквозь летучие карминовые занавески, вышла на балкон дворца, представ перед просыпающимся собственным городом и уже ласкающим её разгорячённое утренними потрахушками тело ветром.