Darling, love me.

Холодный вечер. Ветер пробирался под скудные слои одежды, не давая согреться. Но Кафке этого и не хотелось. Руки, можно было сказать, заледенели. Но это не мешало ей пить ледяное дешевое пиво. Во дворе, на старых детских качелях. На голодный желудок оно ощутимо дало в голову, но осталось всего пару банок этого дешевого дерьма. На самом деле, это первый раз, когда она в одиночку пьет. Да ещё и пиво, к которому она зарекалась никогда не прикасаться. Она медленно покачивалась на ржавых качелях. Скрипело громко, на весь вечерний двор, но ей не было до этого дела. В голове было так пусто, как никогда до этого. От выражения лица девушки казалось, что миру только что вынесли смертельный приговор. Но этого никто не видел. Рядом были только тусклые фонари. Осень. Паршивая, гадкая. Но пока только начиналась. Уже холодная и печальная, забирающая с собой все эмоции. А может, это и не осень вовсе. Может, просто в жизни всё было настолько паршиво, что хотелось залпом выпить первый попавшийся химикат. Но до таких крайностей она пока не дошла. Глаза цвета разводов бензина внимательно смотрели на дом напротив. В этом множестве квартир одна принадлежала ей. И сейчас возвращаться туда не было ни единого желания. Девушка рассматривала окна в соседских квартирах. В одной из них раздался громкий лай собаки. Миссис Чармз как раз собиралась кормить свою собачонку, породой чихуахуа с именем Себастьян. Глупая собака, лающая на всех подряд без разбору. И почему-то именно её собака невзлюбила с первого взгляда. Начинала не то лаять, не то визжать как только видела девушку. А сама миссис Чармз начинала придирчиво осматривать девушку и недовольно здороваться. В другом окне был свет в большой комнате, и были видны тени. Одна мужская и одна женская. Квартира Виляма Уайтта и его жены Эшли Уайтт. На публике они часто изображали примерный брак и счастливую семью. Но на деле же Вильям жену свою бил. Кафка неприятно поморщилась, вспоминая, как пыталась не смотреть на фингал на лице Эшли, чательно замазанный тональным кремом, тем не менее всё равно его было видно. Но Кафка в тот раз промолчала, как и молчала каждый раз после этого. Неумение постоять за себя или сказать, пусть даже близкому человеку за такое, "уходи", Кафка считала слабостью. И людей с стокгольмским синдромом принижала и не понимала. До поры, до времени. В третьем окне горел телевизор, там жила старческая пара мистера и миссис Салиман. Это были, наверное, самые дружелюбные соседи во всем доме. Вечерами у них долго был слышен работающий телевизор, с включенным каналом, по которому то и дело крутили старые сериалы и фильмы, которые эти двое один за другим могли смотреть. Обитателем четвертого окна был Эдвард Карлайл. Юноша небольших лет, студент компьютерного колледжа неподалеку. Он был странным, закрытым человеком, и выудить из него можно было максимум приветствие. Но был у него талант: восхитительная игра на пианино и скрипке. Когда он начинал играть, весь дом будто затихал, прислушиваясь к красивой игре на инструментах. Даже противный Себастьян прекращал лаять на весь дом. Игра было всегда красивой, тоскливой. Его игру можно было слушать пока уши не перестанут слышать. В другом подъезде на пятом этаже кто-то ругался, на четвертом взорвалась бутылка шампанского, на третьем мисс Эвелин закручивала банки с собственными засоленными огурцами, на втором света не было, на первом кто-то то и дело поправлял белый тюль на окнах. Ей так нравилось тут сидеть. Заглядывать людям в окна, смотреть на чужую жизнь, на секунду ощущая чужие проблемы. Лучше были чужие проблемы, чем ее собственные. Пустым взглядом она еще раз осмотрела весь двор, и, выхватив полную пачку только что купленных сигарет, подожгла одну и закурила. Никотин приятно проходился по гортани и заставлял запрокинуть голову в наслаждении. Вскоре девушка выдохнула, почему-то получилось через нос. Хотя сейчас было абсолютно плевать, как. От выпитого на пустой желудок пива её разморило, осенний ветер продолжал пробирать до костей, не давая возможности согреться. Курить хотелось как никогда сильно даже после первой. За ней, естественно последовала вторая, третья, а там и четвертая. Голова кружилась, но так и правда было легче принять синяки на руках и гематомы на ногах и животе. Маленький синяк на лице можно было замазать, все остальное скрыть одеждой. Оставался вопрос, как такое могло получиться. Всё было так просто, что аж тошнило. Казалось, не так давно она познакомилась с молодым человеком по имени Итон Аллен. Умный, сообразительный, красивый парень и выпускник университета по экономике. Темноволосый, высокий, черноглазый, крепкий и красивый. Казалось, что любящий. До одного дня всё и правда было словно в розовых очках. Цветы, подарки, кино. В компаниях выпивали вместе, спали несколько раз. Недавно объявился его брат. Юноша чуть моложе его самого, с именем Джинн. Разговорившись с ним однажды, он пообещал Кафке, как подруге брата, привезти отпариватель, в котором та очень нуждалась. Утюг сломался, а покупать за копейки на полгода не хотелось. Тот сказал, что у него есть и валяется просто без дела. А когда предмет был уже у девушки в квартире, она сердечно поблагодарила Джинна и предложила чаю. Тот согласился, и так они разговорились, словно старые бабки, и девушка даже не заметила сообщения от Итона. Так уж получилось, раньше она всегда почти сразу отвечала на его сообщения. И не заметив его, они с Джинном продолжили разговаривать на привычные бытовые темы, обсуждая всё подряд. Прервал их настойчивый звонок в дверь, за которым последовали еще три таких же. Не волнуясь от слова совсем, девушка открыла дверь. В квартиру влетел Итон, сразу же силой кидая девушку в соседнюю стену. В его глазах стоял животный гнев и ярость. Кафка, не ожидая такого, с минуту потирала ушибленные локти и макушку. Стоило ей встать на ноги, её с силой ударили живот. Итон, схватив девушку за волосы, три раза сильно приложил ее к стене, отчего потекла кровь из виска и носа. В тот раз её спасло лишь наличие Джинна в квартире. Как ни странно, причиной этого спектакля была ревность. И только тогда, Кафка, кажется, начинала понимать, во что вляпалась. Больше месяца она не разговаривала с Итоном. Но, такая частая ошибка в женских решениях была совершена и ею - простила. И, вроде, всё опять было хорошо. До поры, до времени. Пока ей не позвонили в дверь в три часа ночи. Даже через темноту подъезда она могла узнать Итона в настойчивых звонках и сильных стуках в дверь. Посмотрев в глазок, в коротком шелковом халате, запахнув его покрепче, девушка, сглотнув, все же открыла дверь. Казалось, даже не заметив ее, Аллен начал в остервенении открывать все шкафы, двери и залезать в любой угол, где можно было спрятаться. Но так ничего он и не нашел. Остановившись посередь квартиры, он выдохнул и, улыбнувшись немного неуверенно произнес: - Ты прости, что так поздно. Мне просто цыгане приснились. А после он ушел, аккуратно поцеловав ее в висок. Это так странно, что само по себе вызывает отчаянье. Словно в забытии, она так и не уснула. Всё утро курила на кухне и пригубила оставшееся вино в холодильнике. Работать на следующий день было невозможно. Она засыпала прямо стоя, пока её напарница пыталась помочь. Они подрабатывали продавцами в самом обычном магазине одежды, когда не учились. Очно-заочно учиться было сложнее, но заработать на плату за уник можно было и самим, так как обе не очень и хотели обращаться к родителям за этим. Она так и продумала об этом поведении до конца рабочего дня. Нужно ли оно ей? При том, что у Итона, как оказалось позже, была жена и семилетний ребенок по имени Майки. Но все забылось. Прошли недели. Девушка прогуливалась с Майком по торговому центру. Поехали они далеко, за покупками в другой город. Всё было даже слишком хорошо. В конце дня решили выпить во дворе у знакомого Итона. Его звали Саймон, радушный разговорчивый человек. Накрыл им стол в своем летнем домике на окраине города. Саймон был бородатым мужчиной в возрасте, с большими глазами и ростом под два метра. Улыбчивым и любящим выпить. - Читал в интернете, что по цвету глаз человека можно многое сказать. Вот у тебя глаза малиновые, да? - разговорился мужчина. - А у тебя какие? - девушка присмотрелась. - У тебя карие. Здорово, люблю кареглазых людей. - Тебе нравятся его глаза? - как-то опустошенно спросил Итон. Кафка приподняла бровь, когда тот подошел к ней. - Да не... Удар пришелся по носу, опрокинув с обычного стульчика девушку. Схватившись за лицо, она зажала нос между коленями. Следующий удар ногой оставил гематому на левом боку, потом ей выдрали прядь волос, наступив на пальцы ее руки. Тогда, наверное, если бы Майк слезно не просил Итона остановиться, он бы ее убил. Но всё было так же. Дома подруги два дня поднимали ее на ноги. Ни в полицию, ни в больницу она ни под какими предлогами идти не хотела. На улицу выходить тоже. Больше месяца Итон названивал ей, стоял под дверями на коленях, умоляя о прощении. И вот опять эта глупая ошибка, за которую она всегда унижала других - опять простила. Но всё повторилось. Опять, опять и опять. Всё как по сценарию: простила, извинился, избил, простила, извинился, избил, простила, извинился, избил. И каждый раз по новой, по новой, по новой. Сейчас девушка уже не знает, сколько раз он её избил. В отношениях, в целом, считая пробелы, они уже больше двух лет. И это кажется таким странным. Нечеловеческим, глупым. Постыдным. Безвыходным. Когда тебя постоянно спрашивают, зачем он тебе. Или, например, когда жена Итона - Эшли, звонит тебе и спрашивает, зачем ты разрушаешь их счастливую семью. Слушать, когда Итон говорит про красивых девушек, не имея права даже дать ему по роже, потому что однажды, осмелившись так сделать, она неделю пролежала на кровати не вставая. Кафка умоляла Эшли только забрать его. Только не с ним. Но все пути побега всегда были перекрыты. Стоит только начать убегать, она поняла. В другом городе, на другой работе, в другой стране, на другой планете. Всегда придет Итон и будет просить прошения до тех пор, пока ты не сдашься и не скажешь: "хорошо, поехали домой". Такое жуткое чувство отчаянья. Как будто тебе связали руки и ноги, приготовив к прыжку в открытый океан со штормом. У тебя просто нет вариантов. Опускаются руки. Чем больше ты готовишься к прыжку в океан, тем больше тем начинает хотеться сделать это самой. Последняя сигарета из недавно купленной пачки полетела на землю. Видел бы ее кто-нибудь, обязательно бы пригрозил тем, что уборщиков тут нет, будь добра дойти до урны. Но в темноте не горящего уличного фонаря её никто бы и не увидел. Скрип от качелей свалили бы на ветер. Свет в окнах медленно, но верно начал гаснуть. Жители ложились спать. Но сон к ней бы сегодня не пришел от слова совсем. Спина болела, с виду напоминая один огромный синяк с большим количеством кровоподтеков. На ногах были частые порезы, на руках синяки и порезы, на лице совсем недавно заживший фингал под глазом. Уже не тот милый вздернутый носик, который разбили множество раз. На холоде она сидела в обыкновенной широкой футболке и пижамных шортиках. Может, подростковая глупость, а может обычный страх не давали ей даже думать о варианте пойти в полицию. Подруги всё видели и молчали, отговариваясь, что она сама в этом виновата, потому что простила. Глупость, думалось ей, какая глупость. Так облажаться... Блять. Последняя банка пива пролилась. Протерев переносицу, она закрыла глаза всего на минуту. Что будет теперь? Пьяный и вусмерть обкуренный мозг давали только варианты убийства или самоубийства. Ты же не тряпка, думалось ей. Не тряпка, которую можно бить, вытирать об нее грязь. Но что тогда остается? Взглянув в темное как уголь небо, она задумалась. Неужели она и правда так много времени потратила на человека, в жизни которого она не значит и ломанного гроша. Итону Аллену просто нравилось издеваться над ней. Поиграться и выбросить, но после вспоминая о своей игрушке. Так, что буквально не дает ей жить. В глазах больше не было слез, не было боли. Там была только обида. Обида на то, что тебя буквально хуярят ни за что. Так сильно, до такой степени, что тебе просто хочется кричать "за что?". "Из-за того, что ты ебаный параноик?" Две пачки сигарет лежали рядом после того, как третья полностью опустела и полетела куда-то под качели. Вдохнув, она опять задумалась. Бесполезно. Всё бесполезно. В далеке послушались глухие звуки стука каблуков об асфальт. Повернув голову на звук, Кафка увидела девушку примерно одного с ней роста. На ней было белое платье. Свадебное. Может, она сбежала со свадьбы? Странно, но вполне возможно. Большие каблуки её черных туфель как раз и издавали те звуки. У девушки были огненные волосы. Красные, словно море крови. К чему бы такое сравнение, фыркнула Кафка. Перчатки на чужих руках говорили о том, что девушка замерзла, но при этом шла в безрукавном платье. На улице было холодно, но девушка шла, улыбаясь. Её яркие глаза цвета янтаря светились от отражения в них фонаря. По сравнению с Кафкой, девушка была с хорошей фигурой. Словно не думая ни о чем, она шла, улыбаясь. Высунув язык, она закружилась прямо по грязной и мокрой улице в своем белом платье. Оно испачкалось, пару раз задевая грязь и лужи. Но, видимо, девушке было на это всё равно. Разогнавшись, она перепрыгнула не особо получившимся шпагатом через большую лужу. И вновь закружилась. Кажется, это был танец. Плохо продуманный, импровизирующий, но душевный. Только посмотрев на неё можно было сказать, что она и не заметит, если кто-то подойдет. Будто танцевать в свадебном платье в два с лишним ночи - норма. Движения девушки были ласковые, неторопливые, красивые, хоть и местами кривоватые. Себе под нос она что-то напевала. Спустя минуту, прислушиваясь, Кафка узнала строчки песни "Maria, Maria" Карлоса Сантаны. - Oh, Maria, Maria-a.. She reminds me of a west side story.. Growing up in Spanish Harlem.. She's living the life just like a movie sta-a-a-ar! - последнюю строчку Кафка неосознанно пропела вместе с девушкой. Чужой голос был приятным, нежным. Такой, что его хотелось слушать всегда. Засыпать, просыпаться под него. - Oh Maria Maria-а-а! She fell in love in East L.A. To the sounds of the guitar, yeah, yeah.. Played by Carlos Santana! Вскоре девушка всё же остановилась и посмотрела прямо на Кафку. Та неуверенно подняла большие глаза. Девушка неторопливо подошла к ней. - Здравствуй, прости, у тебя не будет закурить? - улыбчиво спросила она. Кафка приветливо улыбнулась, протягивая сигареты и зажигалку. Девушка закурила, взирая на соседний дом, за жителями которого последние несколько часов наблюдала Кафка. - Со свадьбы что ли сбежала? - весело спросила Кафка. Девушка замотала руками и головой, выронив сигарету. - Что ты! Если б меня только кто-то замуж взял! - улыбнулась она, принимая ещё одну сигарету из рук девушки. - А у тебя, видимо, алкогольная бессонница? - рассмеялась она. Кафка улыбнулась. - Ну, можно сказать и так. Я Кафка. - Химеко, - протянула руку девушка. Они пожали друг другу руки. Химеко села рядом на соседнюю качель. - Так откуда бежала? - улыбнулась Кафка. Впервые за долгое время ей хотелось улыбаться. Улыбаться этой красивой девушке. Говорить о том, что это всего лишь знакомство на одну ночь, было не нужно. Порой просто хотелось выпить с первым попавшимся человеком и излить ему душу. - Да-а.. В общем, купила себе свадебное платье. Дешевка, но симпатичное. Хотела потанцевать как на свадьбе в последний раз. Это моя мечта. И сегодня она сбылась. - Потанцевать в два часа ночи в белом платье около мусорных баков? - хихикнула Кафка. Химеко захохотала. Тот смех, который ты знаешь, что слышишь в первый и последний раз. Сигареты медленно тлели в тонких пальцах бледных рук. - Ну да. Почему нет? А потом.. напилась бы на последние деньги. Вусмерть напилась! И черт знает, проснулась бы завтра... - на пару секунд воцарилась тишина, но после девушка начала. - Знаешь, не думай, что я в кото-то безответно влюбилась и умереть хочу, нет. Мне просто... так паршиво последние три месяца. Знаешь, меня изнасиловали. Двое. Ни одного не знала, видела впервые. Кричала, но уйти не дали. Утром проснулась под мостом на другом конце города. Беременна хер знает от кого, - она улыбнулась. - И, вот, родители выгнали. В универе все как-то узнали, теперь пальцем показывают да шепчутся. Это утомляет. И, вот, скоро у меня должно родиться невесть что и от кого. А я ведь еще даже ни разу ни с кем не целовалась. - обиженно протянула девушка. - А ты чего бомжатский алкоголизм пропагандируешь? I said a la favella los colores The streets are getting hotter There is no water to put out the fire Mi contar esperanza Se mira Maria on the corner Thinking of ways to make it better Then I looked up in the sky Hoping of days of paradise Кафка, улыбаясь, посмотрела на Химеко полными веры глазами. Если сейчас она начнет её жалеть, всё будет и правда плохо. - Эх, я бы этих уродов знаешь чем... Сковородкой уебала! Вот! Да уж, с пузом тяжело. Сама четыре аборта делала, уж мне не понять. - Химеко кивнула. - И представь! Все от одного урода, который спокойно дышать воздухом не дает. Больной на голову, вообще пиздец, хуярит меня как быка, блять. - Кафка оскалилась. - Почему же на земле так много пидорасов? Сука! Пиздец сидеть больно! Горло мне, падла, сдавил, ни глотать ни говорить без боли не могу. Химеко улыбнулась. - Может, исполнишь одну мою просьбу напоследок? - Какую? - улыбнулась Кафка. - А поцелуй-ка меня! - девушки оскалились друг другу. Maria you know you're my lover When the wind blows I can feel you Through the weather and even when we are apart It still feels like we're together Oh Maria, yeah. Кафка, медленно вытянувшись к Химеко, что скопировала её движение, лизнула языком ярко-красные губы девушки. Зарывшись рукой в огненные волосы, она нежно пососала нижнюю губу Химеко. Та просунула язык ей в рот, медленно втягивая все запахи. Свежесть, вонь от мусорных баков, запах дешевых духов и вкус сигарет и пива на языке. Медленно переплетая языки девушки словно делили с кем-то ещё свою боль. Вскоре Кафка медленно отдалилась, взирая на Химеко. - Ну как? - Ты блин! - выругалась Химеко. - Из-за тебя я теперь не хочу умирать! Ха-а, шучу! Кафка оскалилась. - Может, мне с тобой? - Химеко посмотрела на неё вдумчиво. - Тогда тебе тоже нужно свадебное платье!