Заноза.

За окном уже смеркалось, когда он завалился на свою койку в комнате отдыха на базе МЧС, которая уже стала ему родной, хотя он не привык прикипать душой к тем местам, которые знает, что временно. Вымотанный прошедшим днём, он задумался о том, что кажется впервые так устал за долгое время. Зная, что Гиреев снова поехал к Зое, на считанные секунды, задумался о том, где опять, в столь поздний час, запропал Петров, но уже в следующее мгновение отогнал эту мысль подальше из своей головы и тяжело вздохнул. Последнее время его не отпускает ощущение того, что ему чего-то не хватает и не хватает так, словно, кто-то незнакомый забрал что-то очень и очень, для него, важное, забрал, спрятал за семью замками и возвращать не собирается. Юля? Да хрен её знает. Наврядли. В откровении самому себе он признавал, что у них всё получилось так скомкано и быстро, что даже смешно. Сколько бы он не думал, никак не мог понять, в какой момент она стала привлекать его внимание как женщина и стали ли вообще? Было ли вообще то чувство, которое принято называть влюбленностью или же это была просто нехватка женского тепла? На эти вопросы он не находил ответа, да и вряд ли хотел их искать, в конце концов, где теперь он и где она? Он тут, в Ульяновске, а она где-то там — в неизвестном направлении. Даже как-то безразлично встретятся ли они когда-нибудь снова. Встретятся — хорошо, не встретятся — тоже неплохо. А сейчас, однако, тоска жрёт изнутри и знать бы с чем она связана. Лина? Нет, точно не она. Её выбор — бизнес. Её жизнь — Москва. Сбежала от него в день свадьбы — да и чёрт с ней. Он даже и не помнит сколько длились его страдания от этого расставания. Сказать, что он жалел о потраченном, на этого человека, времени — ничего не сказать. Все года рядом с ней пытался поверить в то, что она сможет свыкнуться с его работой, наперёд зная, что этого никогда не случится. Она карьеристка, которой нужна стабильность, а он наивный, словно ребёнок, человек, который живёт по уставу в приказном порядке, готовый отдать свою жизнь за чужую. Они всегда были разные, сошедшие с двух разных планет и зачем-то встретившиеся. Они слышали друг друга только тогда, когда хотели слышать, замечали друг друга только тогда, когда нуждались в этом, а разве это семья? Понимание, за которое они так бились, так и не смогло стать их общим другом и в итоге вместо штампа в паспорте оба получили лишь горстку неудачного опыта и на том хотелось сказать «Спасибо». Таня? Господи, как же тяжело говорить о ней в прошедшем времени. Она была такой родной и недоступной, такой близкой и далёкой одновременно. Эти голубые глаза он запомнил на всю жизнь, уж в этом он уверен. Столько времени прошло, а он так и не простил самого себя за то, что её больше нет. Даже Саид простил, а он не может. Она была, как свет маяка в огромном море, помогая заплутавшим путникам, в чьё число входил и он сам. Она не опасалась за свою жизнь, собственно, как и он — в этом они, однозначно, были похожи, была упрямая, смелая, словно, оловянный солдатик в юбке. С её уходом он осознал, какое это страшное слово «была». Он навсегда запомнил тот телефонный звонок и ту фразу, которая поделила жизнь на «до» и «после»:

«Татьяна Белова

умерла во время операции».

Тогда рухнул весь мир. Разлетелся в щепки. Разбился на миллионы осколков, которые, как не старайся, склеить обратно не получится. Тогда всё пошло по наклонной. Тогда он начал плести себе моральнае узлы из вины и траура, о которых никто не знал, продолжая вешать на себя ярлыки главного виновника в случившемся, но при этом он не забывал и играть роль весёлого Саши Грека, который, вроде как, продолжает жить свою жизнь, будто бы, как и прежде, но только как прежде у него уже не получалось. Сколько слёз он тогда прятал по ночам в подушку? Сколько раз сбивал руки в кровь? Сколько алкоголя заливал в свой организм, чтобы заглушить эту боль? Он не считал, потому что подобное не поддается никакому счету, такое невозможно посчитать. Но всё же это не та тоска, которая сейчас бушует в его сознании. Тоска о Тане она другая. Разрывающая на куски душу, заставляющая жмуриться от моральной боли, царапающая изнутри каждую клетку тела. Тоска о Тане жестокая, болезненная, жгучая и не щадящая, а эта тоска мягкая, тянучая, спокойная, но, всё же, тихо завывающая где-то под рёбрами. Со скоростью света, перебирая в своей голове десятки мыслей, он ухватился за одну единственную и закрыв глаза с ужасом осознал о ком скребутся кошки на его душе. Девочка-пацанка с характером из стекла и сахара. Та самая заноза, вечно бросающая в него свои колкие шуточки, но в это же время готовая и в огонь, и в воду, и в медные трубы — лишь бы за ним, да вот только он этого порыва с её стороны в серьёз не воспринимал или, если быть честным, принципиально не хотел воспринимать. Так почему же сейчас так щемит в груди? Почему сейчас его так волнует как теперь дела у этой, вечно ищущей проблемы, девчонке? Кажется, с тех пор, как они с Соколовым поженились он больше ничего о ней и не слышал. Ощущение, что потерял что-то важное, больше не было ощущением, теперь оно было отражением реальности и причиной его бессоницы. А ведь тогда он всё прекрасно понимал, но продолжал играть с ней в дружбу, в надежде, что она перебесится, успокоится и отстанет от него со своей заботой. Вика и забота — две несовместие вещи, как казалось изначально, но он ошибался, пока не столкнулся с этим лицом к лицу. Да, её забота была не такая как у всех, у неё она была своя — индивидуальная. Забота с огромной долей сарказма и иронии. Как же ему теперь не хватает этой заботы, вернее именно такой заботы. Заботы, когда она утирает свои слёзы тыльной стороной ладони, радуясь тому, что с ним всё в порядке, но всё равно умудряется кинуть какую-нибудь дурацкую и не менее колкую шутку в его адрес, вроде: «В отряде Греков потерь не произошло, а жаль». Перекручивая в голове образ этой девчонки, признает, что скучает по её присутствию в его жизни. Скучает по её шуткам. Скучает по её «Командир», адресованному в его адрес. Скучает по этой кудрявой копне каштановых волос, собранной, на затылке, в култышку. Скучает по тому, как она готова бежать на задание «впереди планеты всей». Скучает по её лёгкому удару кулачком в его плечо. Скучает по всему. Абсолютно. Скучает по ней. Почему он не обращал на неё того внимания, которое она так хотела получать, а теперь, когда её нет рядом думает о ней? Почему? Глупо и странно, однако, выходит. В голову лезет цитата заученная всеми с детсва: «Что имеем — не храним, потерявши — плачем» и он грустно усмехается. Ему даже не верится, что эта заноза скоро станет мамой и подарит новому человеку всю свою любовью, заботу и ласку, которые хранит в себе. Хоть убей, но ему в это не верится, даже не может себе этого представить, но при всём при этом он уверен, что она станет прекрасной мамой. Соколов был прав, говоря, что это не просто девушка, а это Вика. Вот такая вот Вика, которую изрядно потрепала жизнь, но она не сломалась. Как она говорила: «Себя хотела спасти», поступая в МЧС. Кто бы что не говорил, но это, однозначно, её призвание, вероятнее всего, даже сильнее, чем это призвание их всех вместе взятых. Таких, как она, ещё днём с огнём поискать надо и не факт, что найдёшь. И всё-таки, почему сейчас она поселилась в его голове настолько прочно? Почему именно она, а ни кто-то другая? Не потому ли, что, она единственная, кто искренне хотела стать для него чем-то большим и без каких-либо намерений, ничего не требуя в замен? В очередной раз вздохнув, он наконец-то это понял, как понял и то, что для Лины он всегда был лишь выгодным вариантом, тем более, учитывая, кто его мама и дядя, для Юли он был просто удобным мужчиной, который всегда у неё под боком, а для Тани он был лишь напарником, к которому безумно влекло, хотя она единственная из всех, кого он, скорее всего, любил. Она была права, она не стоит той тупой отмазки. Он ведь мог тогда нормально с ней поговорить, как взрослый человек, но, как всегда, не думая о её чувствах, бросил ей это сухое: «Дело во мне» и ждал её реакции. Тогда он считал, что торт в лицо это перебор, а теперь ему настолько от себя противно, что он бы с радостью сам себе начистил морду. И ведь после этого он ещё и пытался упрекнуть её за секс с Соколовым, обвинив её, что она, ему вдовесок, отыгралась на чувствах парня, хотя он сам добровольно подвёл её к этой черте. Тогда ему казалось, что она поступила, как минимум, некрасиво, забывая о том, что с ней он поступал не лучше и теперь от этого становилось так паршиво, что сводило скулы от неприязни к самому себе. В мыслях зарождался новый вопрос, который тянул за собой целую вереницу других. Почему она тогда, после их разговора, пошла к Соколову с распростертыми объятиями, а вернее с оголённым телом? Что ей движело в тот момент? Желание заставить ревновать? Отомстить? Хотя это, конечно, крайне глупая бы месть получилась. Или просто порыв отчаяния, в котором она уверенно решилась отдаться тому, кто на самом деле относился к ней по-особенному, в надежде почувствовать себя желанной и главное — любимой? Он понимал, что уже никогда не узнает ответа на этот вопрос, как в прочем, наверное, уже никогда и не узнает, а смогла ли она ответить Соколу теми же чувствами, что и он испытывает к ней. Ведь даже если представить себе, что судьба, когда-нибудь, снова столкнёт их вместе и заставит их разговориться о личном, Скворцова не скажет ему правды и даже не от того, что он поступал с ней по-скотски, а просто от того, что он больше не тот, кому она была готова открыть занавесу своей жизни, как это было раньше. От всех этих мыслей, в его груди, начинало щемить всё сильнее, а сон, в свою очередь, и вовсе решил отойти далеко на второй план. Он всё больше соглашался со сказанными, когда-то, ей фразами в моменты, когда ей, действительно, было больно от его действий в её сторону и всё больше винил себя за это, винил за все свои пикап-шуточки, которые адресовал ей, тем самым подкрепляя её чувства, винил за многое, особенно за то, что не ценил её. Он называл её занозой, которой так нравилось его постоянно донимать, в попытках получить от него, хоть какое-то, внимание. Что ж, у неё это получилось. Заноза, которую он принципиально пытался не замечать, оказалась прочно вбитым, в него, гвоздём. Он, наконец-то, обратил на неё внимание, вот только появился один ньюанс.

Она в нём больше не нуждается.