Подарок

Кровь всё ещё капала из носа. Антон стоял над раковиной и мелко дрожал, зажмурившись. Горло саднило до сих пор, хотя казалось, что кричал на весь лес от отчаяния он уже очень давно. Он сразу понял, что шансов у него нет, когда на опушке нарисовались трое парней, а не один Семён. Бабурин, может, и не стал бы выделываться, не имея публики, и тогда бы получилось сбежать. Но банда шестиклассников обступила его по кругу. Возможно, были шансы спастись, выкроить момент, воспользоваться замешательством, но всё вокруг будто говорило о том, что Антон сможет. Он сможет дать отпор. Сможет победить в этой битве. Лес подначивал его, заставлял храбриться, слышать в коротких фразах парней намёки на то, что в него верят. Что Семён противен всем, и все только и ждут, чтобы хоть кто-то показал ему его место. Но сначала кулак прилетел в скулу. Потом пнули по ногам сзади. Антон упал на колени, ошарашенный от резкости. Секунду назад парни будто бы даже были настроены благосклонно. Антон в непонимании поднял голову и встретился с коленом Ромы. Пятифанов взял его за затылок и от всей души впечатал в свою ногу. Нос хрустнул. Антон застонал и повалился вперёд, едва успев выставить руки. На снег струйкой полилась кровь. Перед глазами всё плясало и мутнело. Очки слетели, но когда и куда — было неизвестно. Антон глубоко дышал, сплёвывая кровь. Он зажмурился и по лицу, мешаясь с кровью на подбородке, потекли слёзы. Ему не дали времени опомниться. — Будешь, мудак, знать, как на авторитетов руку поднимать, — в бок ударили тяжелым ботинком, и Антон повалился на землю, скрючиваясь от боли. — Уёбок. Голос Семёна отдавался страшной болью в голове. Каждый звук резал барабанные перепонки. Антон тяжело дышал, глотая собственную кровь. Сил подняться и сплюнуть её не было. Мерзкий гогот и победные восклики стали удаляться. Антон не понимал, сколько времени прошло до того момента, как голова чуть прояснилась. Почти все удары он собрал лицом, только один пришёлся по рёбрам. Но он был ничем по сравнению с коленкой Пятифанова. От неё он получил больше всего. Кровь продолжала течь, пачкая куртку и руки, которые под весом удара сложились и оказались у груди. Тоша упёрся ладонями в кровавый снег и встал на колени, сплевывая кроваво-слюнявое воплощение боли. Он с омерзением смотрел на то, что из него вышло. Губа и нос задёргались от злости, правый глаз слегка прищурился. Антон медленно и мелко вдохнул. Потом ещё раз. И ещё. А потом набрал полную грудь воздуха и закричал так, что у самого заложило уши. Как в дерьмовых ужастиках с деревьев с воплями послетали птицы. Антон кричал. Он кричал не переставая несколько секунд. Когда воздух закончился, он сделал перерыв длиной в мгновение и снова зашёлся в вопле. На этот раз он будто звал на помощь, он выпускал всё отчаяние, унижение и боль, которые только что испытал. Но за такой короткий промежуток невозможно было избавиться от всего. Крик превратился в истерику, не успел Тоша повесить голову. Он сжал окоченевшими пальцами снег и зарыдал. Он выл, кричал и заходился в плаче. Мрази! Конченые мрази! Ироды! Моральные инвалиды! Выблядки! Он знал. Он знал, что первый день в школе закончится этим. Не зря его предчувствие верещало всю прошлую неделю о том, что лучше ногу себе сломать, но не идти в школу. Он знал, что никому не понравится, что станет предметом насмешек. Антон зачерпнул снег и швырнул его перед собой, рвано вбирая воздух. Он резко развернулся и сел, пытаясь мутным зрением отыскать очки. Он мечтал разбить их, размозжить в пух и прах, лишь бы не видеть больше никогда этот поганый пластик, приносивший ему столько проблем. Антон знал, на что идёт, открывая дверь школы. Но второй раз в своей жизни постоянную травлю он терпеть не собирался. Он не помнил, как дошёл до дома. Проскользнув в ванную так быстро, как только мог, он остался незамеченным мамой. Конечно, какое ей дело до сына, который первый раз сходил в новую школу? Ей было плевать. Как и всем вокруг. Антон смотрел на себя в зеркало, разглядывал размазанную по губам и щекам кровь, наливающийся синяк на носу и отёк, и думал «А зачем он родился?». Родители явно не считали его желанным ребёнком, в отличие от Оли. Оля тоже обращалась с ним зачастую на манер родителей, постоянно обвиняя его в своих проблемах. Не пройдёт и двух лет, как и сестра начнёт его считать главным врагом. Родителей нет, сестра тоже на грани исчезновения. В школе ясно дали понять, что Антон противен и им. Для чего он живёт? Антон открыл кран и ударил себя по лицу, набрав воды в ладони, но тут же зашипел. Нос болел, и болел очень сильно. Невооружённым глазом было заметно, что он сломан. Он укусил себя за щёку изнутри, чтобы не закричать и глубоко задышал. Потребовалась минута или больше, чтобы резкая боль отступила, освободив место тупой и ноющей. Но это было лучше невыносимого ощущения, будто он застыл в моменте, когда коленка встретилась с его лицом. Отмывая кровь с щёк, Антон несколько раз задел себя по носу. И каждый раз он чихал от резкой боли, принося себе ещё массу крайне неприятных ощущений. Он провёл в ванной подозрительно много времени, но никто из семьи не обратил на это внимания. В доме тоже одни мрази. Мрази и предатели. Тоша спрятал лицо в полотенце, закрыв глаза, пытаясь успокоиться. Может, это всё не так страшно, как кажется? Ну с чего он взял, что дома его никто не ждёт и не любит? Тут же в голову ударили воспоминания о сегодняшнем утре. Никто не встал из тёплой кровати, чтобы хотя бы просто пожелать удачи, Антон не требовал того, чтобы его провожали. Он хотел поддержки. Но все слишком тревожились за свой сон, не желая вставать на час раньше обычного. Зато эгоистом всегда был только он один. Не поделился с Олей своим печеньем? Эгоист. Не помог маме, когда была температура? Эгоист. Ответил отцу на оскорбление? Хам, эгоист и урод. Тоша заскулил, обессилено опускаясь на колени. Его никто не любил дома. Никто не ждал. Он укусил полотенце, чтобы не зарыдать вслух и тут же спина содрогнулась от сильного всхлипа. Почему? Почему он не заслуживал любви матери? Почему он такой отвратительный в её глазах? Почему он ужасен для ровесников и одноклассников? Что он сделал плохого? Он никого не убивал, не оскорблял, почти ничем не отличался от всех, но всё равно был самым гнусным из всего своего окружения. Он отличался. Он был другим. Он был таким, каких не любят. Не любит даже собственная мать. Тоша начал задыхаться. Он отстранился от полотенца и увидел огромное кровавое пятно. Тоша запаниковал. Он не собирался говорить маме о том, что произошло. Ей это не надо. Ей это будет просто неинтересно. Но Антон быстро сообразил, что просто утащит полотенце к себе в комнату, а завтра выкинет куда-нибудь. Проживут без одного лишнего полотенца, никуда не денутся. Он прошмыгнул в свою комнату, почувствовав, как на выходе из ванной глубокая обида и вселенских масштабов истерика сменяется на что-то ледяное и колючее. На чистую и ясную ненависть. Она была прозрачной, кристальной, холодной. Она была готова успокоить пылающую в адских муках душу. Антона поджигали со всех сторон, заставляя испытывать самую страшную боль для человека — сожжение заживо. Только испытывал он эту боль метафорически. Страдало сердце. От искрящегося отвращения в его сторону. Антон был мерзким для всех. Все мечтали его оскорбить, задеть, ударить. Но он не собирался оставлять всё так, как есть. Утром под глазами появились настоящие синяки. Отёк от травмы быстро перешёл с носа на остальное лицо. Но Антон не выглядел некрасиво. Не выглядел, как объект насмешек. Он выглядел устрашающе. И его взгляд пугал даже его самого. До самого вечера он сумел не попадаться никому на глаза, а перед уходом в школу и не стоило ждать, что кто-то станет его провожать. Поэтому никто не помешал взять с кухни гостинец для своих новых одноклассников. Тоша знал, что такой подарок им понравится. Несомненно, что в школе на него все оборачивались. Не стоило приглядываться, чтобы понять, что произошло что-то из ряда вон выходящее. Но физкультура, стоящая первым уроком, давала возможность остаться в раздевалке одному хотя бы на несколько минут, чтобы собраться с мыслями. Он не собирался задерживаться в школе надолго, ему нужно было только вручить свой подарок Семёну. А может, и разделить его на каждого участника банды уродов. Звонок на первый урок прозвенел, но Тоша не собирался вставать с лавочки, стоящей в самом углу раздевалки. Он считал ровно до ста. Если до того, как он закончит, в кабинет войдёт Семён, он отдаст ему гостинец. А если нет, придумает, найдёт, создаст другой подходящий момент. На цифре восемьдесят три за дверью послышался знакомый каркающий смех. На лицо запросилась улыбка. Тоша сглотнул, начав считать медленнее, чтобы случайно не нарушить своё обещание. До ста оставалось три счёта, когда в раздевалку ввалился Семён. Вместе с ним и его дружками, в помещение влетел мерзкий запах сигарет и холода, который больно врезался в травмированный нос Антона. Бабурин замер, не пройдя и двух метров от двери, заметив вчерашнюю жертву. Антон сидел в дальнем углу раздевалки, скалился. Он смотрел на вошедших исподлобья, мелко подрагивая. За спиной он прятал подарок для своего обидчика. На лицо свалилась отросшая чёлка, и Тоша тихо засмеялся, дёргая головой, в попытках сбросить с глаз мешающиеся волосы. И чтобы все трое увидели, что они вчера сделали с его лицом. Но светлые пряди не освобождали обзор. Они прилипли к щеке, которая была мокрая. Антон не заметил, когда и как из глаз потекли слёзы. Он рвано дышал, пытаясь заглянуть в глаза Семёну, но тот лишь в непонимании щурился, смотря прямо на нос Антона. — Красивый, правда? — зашептал Тоша, поднимаясь с лавочки. — Петров, ты хули в школу припёрся, вчера не понял? Повторить? Голос Пятифанова вызывал отвращение, жалость. И ярость. Тоша резко повернул голову в его сторону и сощурился, разглядывая его, как блоху. Рома держал зрительный контакт не больше трёх секунд, а потом послал неясный взгляд своему шепелявому дружочку. — Спасибо, Рома, но не нужно. Я пришёл только, чтобы подарить кое-что вашему другу. Внимание Антона вновь вернулось к Бабурину, который словно онемел и оглох и просто тупо пялился на Тошу. А Тоша прекрасно читал в его водянистых мелких глазёнках «Петров сошёл с ума». Да, он сошёл с ума. И не собирался это отрицать. Антон выпрямился и вытянул вперёд руку, в которой держал тот самый подарок. Он напряг кисть и под тусклым светом раздевалки блеснуло лезвие большого острого ножа. Это был любимый отцовский нож, которым в лучшие времена он разделывал мясо. Тоша знал, что режет он хорошо. И он знал, что толстый слой жира он тоже прорежет. — Блять, Петров! Ты совсем ебанулся? — Закрой пасть, — прошипел Тоша, вякнувшему Роме, и заулыбался во весь рот. Тоша сделал несколько шагов вперёд, но никто из парней не двигался. — Сём, а, Сём? Как думаешь, кого проще зарезать: свинью или тебя? — Ч-чего?.. — впервые подал голос Бабурин. — Ответ неверный! Тоша занёс руку прямо над Семёном и со всей дури опустил её. Крик заполнил раздевалку. Широкое лезвие вошло куда-то под место, где должна была быть ключица. Пятифанов и его прихвостень попятились, бормоча что-то невнятное. Бабурин перестал вопить быстро, но шевелиться или отталкивать Антона он не торопился. Радости от мести Антон не почувствовал. Он вытянул нож из раны, и, когда оттуда полилась кровь, он резко вздохнул, округлил глаза и в восторге приоткрыл рот. Вот теперь на языке появился металлический привкус возмездия. У мразей такая же кровь, как и у обычных людей. Такая же жидкая. Красная. Такая же вчера пропитала его собственную одежду. Такая же кровь сейчас застилала ему глаза, когда он снова занёс руку над Бабуриным. Жирдяй опёрся на стену и покатился вниз, смотря непроницаемым взглядом на нож, который вновь пронзил его плоть. — Правильный ответ — одинаково! Потому что ты, — Антон достал нож из предплечья и снова вонзил его почти в то же место, — Свинья! Антон завопил пуще вчерашнего. Он не мог остановиться. Если сначала цель была — увидеть кровь Семёна, то сейчас, когда вся его правая сторона тела утопала в этой самой крови, появилась новая финальная точка. Антон собирался убить Бабурина. Следующий удар должен был попасть в шею. Антон наклонился и размахнулся, готовый в одно движение отсечь голову свинье в обличии человека, но нож отлетел в сторону, а вслед за ним и сам Тоша. Он проморгался, распахнул широко глаза и увидел, что на нём сидит Пятифанов, прижимающий его руки к полу, но сам он отвернулся. — Бяха, блять! Быстро! Кого-нибудь сюда! Быстро, блять! Голос его надрывался, подступающие слезы паники были отчётливо слышны. Антон усмехнулся, закрыл глаза и полностью расслабился. Впервые за всю свою жизнь он не чувствовал себя слабым. Он чувствовал себя королём. Он знал, что помешай ему кто — на полу бы растекалась не только Бабуринова кровь.