Я согрешил

Я делаю шаг внутрь обители Первозданного. Массивные двери бесшумно захлопываются за моей спиной, оставляя позади и порывы холодного ветра, и запах стоячих вод бесчисленных каналов, и разговоры редких прохожих. Ему не нужно оборачиваться, чтобы посмотреть на вошедшего. Уже год я прихожу сюда каждую неделю в один и тот же час. Мне хотелось бы думать, что он ждёт этих встреч так же сильно, как и я. Но я ещё не дошёл до той грани помешательства, чтобы действительно в это верить. Он просто выполняет свой долг. Бесстрастно и терпеливо совершает таинство исповеди. Выслушивает меня с той же отстранённостью, что и любого другого прихожанина. Утешает с точно отмеренной степенью благодушия. Осеняет знаком Первозданного выверенным до автоматизма движением. И идёт к следующему, чтобы повторить весь этот процесс с начала. Для него я всего лишь ещё один грешник, пусть и носящий плащ инквизитора. Для меня же… Мы оба презираем ширмы, за которыми так удобно прятать лица. Поэтому я иду по проходу, минуя бесконечные ряды скамеек. Стягиваю на ходу перчатки. Останавливаюсь напротив алтаря. Откладываю в сторону верную трость. Опускаюсь на колени. Глубоко вдыхаю разлитый в воздухе аромат ладана и свечного воска. — Я согрешил, prete. Мой голос взлетает вверх, ударяется о своды собора и возвращается ко мне обвиняющим эхом. Prete. Prete. Prete… — Какой грех ты совершил на этот раз, Ричард? В его голосе слышится знакомая снисходительная улыбка. Я опускаю голову ниже. Не смею поднять глаза. — Грех вожделения, prete. Меня одолевают желания. Постыдные, невозможные… Последние слова я произношу шёпотом. Выдавливаю из себя горькую правду, почти чувствуя, как ещё более горькая ложь разъедает моё горло. Ведь мой список прегрешений куда больше озвученного. И куда страшнее. — Ты знаешь моё мнение, Ричард. Подобные желания совершенно нормальны для мужчины. И раз та, что вызывает твои мучения, недостойна тебя… — Мягкий намек. Предостережение. — Тебе следует жениться. Ты не монах. Не носитель церковного сана. Тебе это позволено. — Я знаю ваше мнение, prete. И раз до сих пор не последовал вашему совету, значит на то есть свои причины. — У всех есть причины не следовать заветам Первозданного. Покажутся ли они тебе столь же весомыми, когда ты предстанешь перед Ним? Я молчу. Потому что знаю точно — этого не случится. Сколько бы праведных дел я ни совершил, как бы истово ни стремился очистить мир — ничто не перекроет мой грех. Мне суждено гореть в геенне огненной как при жизни, так и после смерти. — Ричард. Против воли, я поднимаю голову, следуя просьбе. Приказу. И едва могу выдержать обвинение в строгих серых глазах. Неужели…? Не дай ему узнать. Не позволяй ему понять! Я взываю к Всевышнему в тщетной мольбе. Но разве Он не оставался всегда глух к моим молитвам? Первый порыв — позорно сбежать — гасится, не успев разжечься. Пусть будет так. Пусть всё решится сейчас. Я больше не в силах выносить эту пытку. И я продолжаю смотреть. На своё самое великое искушение. На свою скорую погибель. — Ты один из лучших слуг Первозданного. Он нуждается в тебе. Не забывай об этом, когда в следующий раз рядом с тобой окажется ведьма. И не важно, насколько красива она будет. Истерический смех — только в моей голове. Не понял. Не увидел. Я киваю с серьёзным лицом. Моя молитва услышана, но лишь для того, чтобы ввергнуть меня всё глубже в пучины ада. — Конечно, prete. Я буду помнить. Буду помнить эти слова. Буду помнить изгиб узких губ, что их произнесли. Сверкнувшую сталь во взгляде. Выбившуюся из идеально собранных волос светлую прядь. Острые скулы, словно вырезанные рукой самого талантливого скульптора… Будьте спокойны, prete. Я не смогу забыть, даже если меня вздёрнут на дыбе. — Если это всё, в чём ты хотел исповедоваться… Я отпускаю тебе твои грехи. Я едва касаюсь протянутой мне руки. Прижимаюсь губами к массивному перстню. Встаю с холодных мраморных плит, почти удивляясь, что они не раскалились от пожирающего меня огня. Надеваю перчатки в попытке сохранить ощущение длинных тонких пальцев в своей ладони. Формула прощения была произнесена, и небо не раскололось, чтобы не допустить этого. Потому что грешники должны страдать. Кому как не мне знать всё об этом? Я не прощаюсь. Не договариваюсь о новой встречи. Всё ещё надеюсь, что эта будет последней. И не сомневаюсь, что вернусь сюда вновь. Приду, пятная своим уродством дом Бога ради нескольких взглядов и протянутой для поцелуя руки. Разве это не насмешка над человечеством — получать прощение и продолжать казнить людей за меньшие прегрешения? Разве это не насмешка над Первозданным — носить его символ на груди и желать самого приближенного к нему мужчину? Плотнее запахивая плащ, я выхожу на площадь, озарённую лунным светом, который так почитают ведьмы. Насколько проще всё было бы, возжелай я одну из них. Отмеченную хаосом — но всё же женщину. Путь до дома проходит как в тумане. Врываюсь в свою спальню, разгоняя слуг. Плащ летит на пол. Жилет. Перчатки. Мне не хватает терпения, чтобы раздеться полностью. Яд уже течёт по моим венам, скапливается в паху, завязывается узлом ноющей боли в мошонке. Рука — та самая, отмеченная его прикосновением — тянется к губам. И я не могу запретить моим мыслям вновь возвращаться к нашей встрече. И идти дальше, следуя похотливым путям греха. От поцелуя перстня к поцелую костяшек. От робких движений губ к обжигающему скольжению языка. От синей сутаны к обнажённой коже, такой нежной на фоне моей собственной. Маска лучшего инквизитора с треском ломается с первым тихим стоном. Пальцы сжимаются крепче вокруг напряжённой плоти. Размазывают вязкие капли от головки до основания. Жёстко. Быстро. Рвано. Он делал бы это так же? Я выплёскиваю отравляющий меня яд греха вместе с семенем. Замираю от последних рефлекторных подрагиваний. Его образ, выжженный клеймом на внутренней стороне век, улыбается мне жестокой хищной улыбкой. Я отпускаю тебе твои грехи. — Нет, prete, — шепчут мои иссушенные жаром губы. Даже наедине со своим безумием я не решаюсь марать его чистое имя своим грязным ртом. — Нет, prete. Греши со мной. И когда наваждение окончательно сходит, я падаю на колени. Сейчас в этом жесте нет никакого показного изящества притворного покаяния. Я ломаюсь под грузом вины. Я молюсь. Так искренне, как только умею. Зачем Ты сотворил нас такими? Почему позволил испытывать чувства, которые запретны? Очисти мою душу. Убей меня. Только не искушай снова, потому что я опять не выдержу… Я зажигаю свечи. Огонь очищает — первая заповедь Инквизиции. Мне приходится верить в неё, ведь ничего другого не остаётся. Только подносить руки к подрагивающему пламени. Стиснув зубы, терпеть боль телесную для исцеления боли душевной. Покрывать старые шрамы новыми. Но за самым тёмным временем ночи всегда приходит рассвет. И так легко спрятать свой грех под покровом тьмы. Первые солнечные лучи освещают идеально убранную спальню. Ни единой складки на плаще. Ни одного пятнышка на ковре. Я убрал все следы своего преступления. Никто не узнает о моей слабости. Никто не усомнится в моей непогрешимости. И только под слоями бинтов и ткани горит обожжённая кожа. Когда утренние сборы остаются позади, я выхожу на улицы Венеции, чтобы снова служить Первозданному. Пытаясь заглушить глас совести. Считая дни до следующего падения в бездну.