Аннушка

Было ясное утро. Солнце включили недавно, и Кацман, что преимущественно жрецу собственного Храма, перечитывал архив Железного Города ещё с глубокой ночи, краем глаза поглядывая на Андрея. Тот уснул почти сразу же, как только начал. Из последних сил держался — не смог. Пытался ему Изя втолковать, что никакой он не строитель и не жрец. Что потребителем, хоть и звучит оно грубо, он только может быть. «Не педераст Чайковский ты, Андрей,» — раз за разом повторял Изя, пытаясь вразумить его. Но тот упёрся и идёт поперек линии партии — я строитель, и всё тут! Стадия отрицания у бывшего советника президента явно затянулась. У Кацмана прошла она мимолётно. У Дональда, царство ему небесное, прошла. Тяжело, но прошла. А у этого нет. Все продолжает гнуть свое. «Тебе вообще стыдно должно быть. Я из такого дерьма тебя, гада, вытолкал,» — бывало пьяный, запевал Андрей, опираясь на Изю. «из такого… Из такого дерьма тебя, тебя, сволочь, спас. А ты что? А ты что?!» И Изя уже рад был ответить, что мир ему показал, только вот жаль, тому не понравилось. Не оценил несчастный. Мучается. Тогда за ними из Города выехали. Почти сам Фридрих выехал, только в последний момент передумал — женитьба, как некстати. Всё-таки на Элизе женился, первой леди ее сделал, в страхе от сексуальной революции. Изменился он, зашуганный совсем стал. Никому кроме Изи да Румера не доверяет. Не доверял, точнее. Вместо Гейгера встретил их ныне покойный Румер. Тоже ведь паразит треклятый. Первый стрелять, сволочь такая, начал. «Всё-таки жаль,» — думал Изя. Лучше бы в пустыне померли. Лучше бы их солдаты тогда расстреляли. Всё лучше, чем в городе сейчас торчать да помалкивать. Архивы вот перечитывать. Радость то какая. Андрей недовольно зажмурился. Сильно его помотало. Главное, завалился вчера пьяный к Изе в квартиру, подебоширил вдоволь, и улёгся весь грязный и облеванный на кровать (не на самую чистую кровать, конечно, но все равно неприятно). А под середину ночи пошел другу помогать. Архивы перечитывать. То-то польза от него, строителя, будет. Деликатно поставив подготовленный стакан воды Андрею, Изя продолжал наблюдать за пробуждением блудного сына. Тот с трудом разомкнул веки, и всё не мог отвести взгляд от стакана. — Что, мне тебя ещё поить надо? — едко спросил Кацман. Андрей пробубнил что-то невнятное, и самому себе, судя по всему, неизвестное, окончательно поднявшись. И тут же уронил голову в белые ладони. Тело было ватным, тяжёлым и до отвращения грязным. Он осмотрел комнату, не спеша отвечать на прямой взгляд Изи. Всё было вверх дном. Видимо, перебрал он вчера чуток. Хотя зная Изю, можно было предположить, что всё так и было до его прихода и стыдиться совсем не ему стоило бы. — Время. Время сколько? — выдавил из себя Андрей, подняв всё такую же ватную руку к стакану. — Много. Много, Андрей, — ответил Изя. — Сейчас вообще не до твоих шуток. — А я и не шучу. Это ты меня перебил. Много. Много времени, Андрей, тебе это убирать придется. — Тут и до меня бардак хлеще был! — А вот и неправда. Спорить у него совсем не было сил, и одним глотком осушив стакан, Андрей прихрамывая отправился в сторону ванной комнаты. — Зеркало. Зеркало, Андрей, вымыть не забудь, — хихикнул Изя, предвкушая, какой перед гостем откроется вид. Воронин посмотрел в зеркало. Нет. Больше так нажираться он не будет. Точно не будет. Сегодня. То есть вчера последний раз был. Хотелось бы сказать первый, но не первый же! Сколько раз он просыпался неизвестно где с какой-нибудь мымрой или того хуже с Изей. Гад этот Изя. Любимый гад. Невыносимая порой сволочь. Но любимая. Всё бы Андрей ему отдал, да отдавать нечего. Ничего у него за душой не осталось. Сельма и дом забрала, и квартиру в Городе. Все отняла, шведская шлюха. Могла бы продать всё своё наследство после развода да жить припеваючи в скромной квартирке. А в итоге всё оставила и работает проституткой. Дура. И Андрей хотел бы ненавидеть ее каждой частичкой своего тела, да сил нет. Ничего он больше не может. Даже мусорщиком теперь не устроится. Будет на пособия по безработице жить. Почти как Изя. Только тот хотя бы пользу приносит. В бумажках там каких-то своих копается, Фрицу всё что-то заливает. Возмужал он в последнее время: похудел, бороду свою несчастную сбрил, в конце концов, на человека походить стал. Правда больше Андрей ничего не нашел, что бы отличало Изю сегодняшнего от вчерашнего. Красивый он стал, вот и всё. Внезапный порыв нежности снова окутал Андрея. Часто хотелось обнять Кацмана, зарыться в его длинные кудри, вдыхая запах старой бумаги. Его запах. Коснуться бледных губ, да только Изя навряд ли поймет такое к себе отношение. Чища зубы, Андрей ещё раз на секунду задумался. «Нет. Не поймет,» — покачал он головой. Никто не поймет. Сельма бы поняла. Тьфу!

***

— И вот там ещё документ лежит, и здесь. Ну куда ты своими клешнями на новый переплет! — орал Кацман. Вот ведь. Возомнил себя командиром. Андрей даже не был уверен, что это он ему шкаф уронил. Вполне возможно, что Изя сам из-за своей неуклюжести его чем-то зацепил, и тот упал. А ему сейчас все чинить. Какой же он всё-таки гад. Не мог дождаться, когда похмелье пройдет, сразу убираться позвал. Справедливо, в принципе. «Но я бы дал отдохнуть человеку, в себя прийти в конце концов, а не рубить вот так с плеча. Тоже мне, командир называется.» Изя бы так и стоял над душой, но что-то заставило его присоединиться к Андрею. Вот есть же что-то светлое в нем! Остатки то или зачатки совести, неизвестно пока. — Что-то ты замышляешь, — без особого интереса сказал Воронин. — Ты, чисти, чисти, Андрей. Не отвлекайся, — смотрел на него Кацман сверху вниз. Шкаф он поставил, всё починил, правда покрытие в некоторых местах всё равно содралось, но это ничего, Изя переживет. Ковер затоптанный почистил. Книги егошние рассортировали. Только память о вчерашнем вечере к нему так и не вернулась. А Изя всё смотрит да улыбается. Смотрит да улыбается. Гад. Документы хоть помог рассортировать только, да всё тряпочки ему таскал. «Полдня на эту сволочь убил. Он просто обязан меня накормить своей еврейской стряпней теперь. Просто обязан.» — Ты у меня ещё вчера все остатки борща выжрал, — как прочитав мысли, ненавязчиво намекнул Кацман. — Да что ж ты за человек то такой, — буркнул Андрей. — Последние силы на тебя тратить. — А как ты хотел, дорогой мой? — встрепенулся Изя, заводя свою шарманку: — Явился ко мне, значит, к ночи пьяный, несчастный, ноги в грязи, сам тоже в каких-то помоях и принялся по квартире расхаживать да плакаться. Тебе ещё повезло, что соседи полицию не вызвали. Конечно, из-за друга твоего сердечного не наказали бы, но неудобства бы таки доставили. Так что работай и не жалуйся. Силы на меня тратить он видите ли не хочет, — а потом, еле заметно сбавив тон, добавил. — Вчера совсем другое причитал. Андрей нахмурился. — Что я тебе говорил? — встав с теперь уже чистой кровати, спросил Воронин. — Ничего, — соврал Изя. — Врешь. — А может и вру. Тебе об этом знать необязательно, — отрезал Кацман. — Ты иди, иди. Служба не ждёт. — Нет, ты объясни, — не унимался Андрей. — Раз сказал, то договаривай. — А что я сказал? — Изя невинно хлопнул глазками. — Сволочь ты, — махнул рукой Андрей, выходя на кухню. Кухня у Кацмана была небольшая. Для одного, максимум двух человек. Однако вполне уютная комната с заляпанным холодильником, столом без скатерти, горой грязной посуды и прочими прелестями отчужденной жизни. Квартира была гораздо лучше той, в которой Андрей жил, будучи мусорщиком. О, как бы он хотел вернуться в то лёгкое и простое время. Когда ничего не нужно было понимать — сиди да радуйся. С дядей Юрой в карты играй, с Ваном баки вытаскивай, с Нагель развлекайся, покуда можешь. И понимать не нужно, и думать необязательно. Красота! А где еда? Из чего готовить? Недоумевал Андрей. Ничего съедобного, или по крайней мере не гнилого и испорченного, у Изи не было. Вот тебе полусгнившая картошка да зубчик чеснока. Хорошо живёт Кацман, на широкую на ногу. С его то деньгами мог бы дом себе хороший купить, прислугу нанять, да куда ему. Сидит в своей каморке, всё пишет да читает. Поесть нормально забывает порой, и всё ради Храма своего. «Нет. Ничего я так и не понял. Такой путь вместе прошли, столько нового узнали, а я каким был, таким и остался. Всё знаю. Как и кому жить знаю, как и кому карьеру строить тоже знаю: Взять вот Вана например — сколько раз я его амбициям удивлялся. Сколько раз, прости Господи, Наставнику о нем рассказывал. А он, оказывается, выше головы своей не лез, чуждо ему было мое рвение — и правильно.» С горем пополам Андрей смог отыскать гречневую крупу и исправить весь тот беспредел, что устроил вчера. — Ладно, так уж и быть. Отпускаю тебя с богом, — объявил Кацман. — Только не советую тебе на улицу выходить. — Почему так? — Ты что, совсем ничего не помнишь? — чем шире растягивалась улыбка Изи, тем сильнее хмурился Андрей. — Ты же не только ко мне приходил. Ты до Сельмы добраться хотел, к мальчику какому-то приставал, а что ты в парадной вытворял… — проглатывая очередную ложку гречки, произнес он. — В общем, не советую. Андрей тупо уставился на Изю. И сказать, что и так остаться хотел, нельзя и наигрывать возмущение будет невежливо. Гад этот Изя. Понял ведь, паразит. Всё он понял и знает давно. По самому взгляду Андрея догадаться не сложно. А если всё понял, почему молчит? Почему не выгнал сразу же, как он пришел? Посмеяться хотел? Да нет. Навряд ли ему вчера смешно было. А что тогда? Ведь не мог же Кацман просто так его на порог пустить. Не помнится, чтобы он благотворительностью вдруг занялся. Единственное доброе дело, что он сделал за всю свою жизнь, было выгружение мусорных баков, да и то отлынивал он от работы неприлично часто. — Ты ешь давай, скоро Аннушка придет, будет нам обед готовить, — довольно произнес Изя. «Кто такая Аннушка? Это одна из дочерей его? Нет. Имя не еврейское, хоть и глупо предполагать, что Изя бы так не назвал дочь. Домработница? Где ж она раньше была, когда я полы ему мыл? Неужели возлюбленная?» У Кацмана нет сердца. По крайней мере, Андрей отрицает его наличие. Да и что за девушка такая, что обеды только варить приходит? Прочитав мысли Андрея на его озадаченном лице, Изя добавил: — Подруга твоей Сельмы, Аннушка. Работает за гроши, я её как домработницу вызываю, — и тут же мысленно дал себе щелбан. Куда он объясняться перед Андреем полез? Вот кто его просил? Такую интригу мог бы сохранить. Андрей ведь тоже не дурак. Глупый, конечно, тупит постоянно, но отнюдь не дурак. — Ясно, — выдавил из себя Воронин, крепче сжав ложку. Изя так и расцвел: ничего Андрей не понял, заревновал, бедный. У-у-у, как рассердился. Запыхтел аж. Если бы не его присутствие так бы и стукнул кулачком об стол. Какой концерт сейчас завести мог бы. — Она не моя Сельма, — чуть тише добавил Андрей. «А кто твоя?» — хотел спросить Изя, уже заранее зная ответ, а Андрей всё ждал этот вопрос. Ждал, когда его спросят, и он, как зашуганный восьмиклассник перед самой красивой девочкой из класса, ответит: «ты». Но Изя, вопреки всем ожиданиям, отмахнулся. — Как жаль. Как жаль, — промямлил Кацман, чувствуя обиду на самого себя. Глупо получилось. Причем не только глупо, но вдобавок ещё и бессмысленно. Атмосфера на кухне окончательно испортилась. Андрей думал, что если Изя понял, то всё правильно делает. Не нужно ему, дураку, ложных надежд давать. Воронин не забыл о тюрьме, о пытках, о старшем следователе Фрице, и его снова одолевало чувство вины. Он ведь толком не извинился перед Кацманом. Эта действительность его незаметно для самого себя, медленно и постоянно, пыталась сжечь. Как там Изя сказал, плакаться он пришел? Вдруг всё ему рассказал? И про вину, и про Сельму, и про свою глупую влюбленность? Ведь мог же. Знает, что мог. Доели они в тишине. Даже Изя молчал. Вот как попросишь его заткнуться, так он ещё больше говорить начинает. А тут резко притих и все на часы поглядывает. В конце завтрака только объявил, что отправляется восстанавливать силы и настоятельно рекомендует Андрею почитать умные книги, а затем как-то неловко встал из-за стола. Андрей думал. Уместно ли говорить сейчас, и стоит ли оно того. Он взглянул на Кацмана ещё раз, чувствуя, как сильно бьётся его сердце. А Кацман, в свою очередь, поймав взгляд, терпеливо ждал. — Извини, — не выдержал Андрей, отводя глаза. — За всё извини. И за то, что Фрицу тебя сдал, и за Румера, и за то, что не верил тебе, всё дураком считал. И за вчерашнее… — голос его дрожал, — за вчерашнее тоже извини. Изя не шевелился. Он продолжал смотреть на Андрея, не говоря ни слова. — Ты прав. Ты всегда прав. Никакой я не строитель. Мое место в…— смутился он, ощущая, что зря завел этот разговор. И, как на зло, ораторством в этот раз отличиться не вышло. Это тебе не перед памятниками возмущаться. — Я давно забыл всё, — сказал Изя. — Вместе с Фрицем твоим, нужен он мне больно. «Трус.» — подумал про себя Кацман. Каким бы Андрей ни был бескомпромиссным, глупым, легко идущим на провокации, он никогда ничего не боялся. И когда в отряд сопротивления записывался, когда в Красное здание входил, когда в экспедицию эту несчастную отправился. Даже разговор этот проклятый начал, ни на что не рассчитывая. Молчание затянулось, и, видимо, на этих словах смелость Андрея исчерпала весь свой запас. Он ощутимо мялся, сжимая в руках салфетку, окончательно опустив хмурый взгляд в деревянный пол. Окончательно потерянный в собственном мире, он неосознанно ассоциировался с не менее потерянным в свое время Дональдом. За окном слышалось пение птиц и детский мальчишеский смех, совершенно не совпадающий с отдельной реальностью их квартиры. — И как давно? — внезапно спросил Кацман. Он понял. Это конец. Не желая больше прослыть чересчур сентиментальным, чересчур слабым и беспомощным, Андрей ответил: — Дольше, чем ты думаешь, — выдохнул он, вставая из-за стола. Андрей не барышня. Его бросали, он бросал. Им пользовались, и он пользовался, даже в большей мере. Может, эта невзаимная, невероятно детская, отчего и глупая влюбленность была наказанием за предыдущие грехи. Он понимал, что сохранить лицо не получится, и как только он выйдет из дверей уютной квартиры, как только сядет в такси и доедет до дома, всё пойдет снова по кругу. Слабая рука коснулась предплечья, и Андрей только сейчас заметил подошедшего Изю. Тот прожигал его своими голубыми глазами, приближаясь к чужому лицу. Андрей старался отвечать, неосознанно опуская взгляд ниже. Кацман невольно облизнул губы. Гад. Читает его как открытую книгу. Всё он, сволочь, знает. Ждёт. Дразнит. А Андрей из последних сил сдерживается, дабы не сорваться первым, погрузившись в омут этих хитрых глаз окончательно. Сдерживается, дабы не прижать излюбленное тело к себе. Не примкнуть к желанным губам, окончательно потерявшись. Но вместо этого он лишь смотрит на Изю, тяжело вдыхая свежий утренний воздух из открытого окна. Первым не выдерживает Кацман, притягивая Андрея ближе. Они смотрят друг другу в глаза ещё несколько секунд, чтобы после коснуться губ друг друга. Гад этот Изя. Любимый гад.