В лампе тлеет уголёк,
Ты куда меня завлёк [1].
Я сижу в своём кабинете и уже какой раз обновляю в ноутбуке страницу Daily Mail в надежде, что она пропадёт. Тщетно. Сегодняшний кричащий заголовок гласит: «Репутация небезызвестного колледжа горит». И ниже, кеглем поменьше: «Ведьмы убивают ведьм? Происходящее замалчивается». Половину экрана занимает физиономия Корморана Кромвели, выступающего перед толпой журналистов у своего тошнотворно белого особняка. Его причёска зализана, а костюм выглажен так, словно он шёл к этому дню всю свою жизнь. Одним словом — лицемерие в Prada. На центральном канале нахожу видеоролик с этого шоу. — Мистер Кромвели, — тычет микрофоном в основателя журналюга из The Sun, оттолкнув девушку из BBC News. — Общественность ждёт комментариев о произошедшем в Бёрнхеме. Это правда, что одна из учениц была убита ведьмой, а вторая — чуть не лишалась жизни сегодня ночью из-за оккультного ритуала? Кромвели поправляет галстук и смотрит прямо в камеру: — Давайте не будет делать поспешных выводов. Могу вас заверить, что расследование ведут профессионалы. И мне бы не хотелось навредить следствию ложными доводами. — Профессионалы — это вы про Джозефину Дюпон? — вклинивается другой журналист, чьё лицо я узнаю сразу. Его газетёнка одна из многих, кто посодействовала вознесению Сураджа Собти до должности премьера. Он тут же не удерживается от ядовитого замечания: — Та, что разрушила карьеру порядочному инквизитору и подорвала дело об убийстве Джорджа Макларена? Могу поклясться: Корморан «Люблю развешивать свои портреты» Кромвели едва заметно улыбается и тут же берёт себя в руки. Дьявол. Меня начинает потрясывать. Я постукиваю каблуком о ножку стола и отпиваю очередной глоток уже остывшего кофе. — Господа, — продолжает Кромвели, — ведётся расследование. Как только появится информация, которую мне позволят сообщить, вы узнаете об этом первыми. Кадры сменяются, и вот он уже садится на заднее сидение чёрного Rolls-Royce с затонированными стёклами, совершенно не смущённый сложившейся ситуацией. Когда его водитель открывает перед ним дверь, я замечаю на дальнем сидении женские очертания. Уезжают они под вспышки фотокамер. Крышку ноутбука я захлопываю куда яростнее, чем обычно. «Одна из учениц была убита ведьмой, а вторая — чуть не лишалась жизни сегодня ночью из-за оккультного ритуала». Так, значит? Ты, язык Дьявола, даже не попытался опровергнуть сказанное прессой! Очевидно, что этот вброс был спланирован. Мне приходилось наблюдать подобное десятки раз, когда это происходило и со мной. «Разрушила карьеру порядочному инквизитору». Та ночь — одна из худших в моей жизни после смерти бабушки и пожара. Одна мысль о ней сковывает моё тело в тугой жгут, а грудная клетка наливается такой тяжестью, что хочется осесть на пол. Полутёмный номер отеля — подальше, на отшибе, чтобы ни одна душа не признала в похотливом мужчине инквизитора. Его вспотевшая ладонь, удерживающая мою талию, и другая — дрожащая в предвкушении — кладёт наличку на стойку ресепшена. Тяжёлое дыхание на шее. Мерцание свечей и их пламя, разбитое на десятки огней в отражении грязного зеркала. И крепкое, едва пахнущее снотворным вино. Как прозаично, что всё самое жуткое случается со мной после захода солнца… Возможно, сама Лилит мстит мне за что-то, как ведьме. За слабость. За страх. За нерешительность. Я не горжусь тем поступком. Но не я разрушила семью и карьеру инквизитора, а он сам, так легко поддавшийся на соблазнение. Порядочный муж и отец. Отвратительно. К счастью для меня, он так и не вспомнит, что произошло на самом деле, и почему те воспоминания окутаны туманом. Поразительнее всего, что, как минимум, часть Великобритании так легко поверили в сексуальную связь между нами. Пускай. Я знаю правду, и мне этого почти достаточно. Почти. Стучат в дверь. — Войдите. — Джо, — появляется в проёме Каллум. Его волосы хаотично уложены, а смятая рубашка выдаёт тотальный недосып, — мадам Офелия и директор собрали учеников в аудиториях. Можем приступать к беседе, — он опускает глаза на мои пальцы, дёрганно сдирающие лак с ногтей, и спрашивает, прислонившись к косяку: — Ты в порядке? После всего. Я прячу руки под стол и натягиваю задравшуюся юбку-карандаш на колени. — Если честно, у меня не было времени об этом подумать. Уже видел выпуск Daily Mail? — Видел. Похоже, ты права на его счёт, — косится он на стену с портретом Кромвели. — Придётся быть осторожнее. — Да, придётся, — поудобнее усаживаюсь я в кресле. — Начнём? Как договаривались. Каллум кивает и исчезает в тусклом свете коридора. Ученицы заходят одна за другой. Кто-то уверенно и раскованно, кто-то — ссутулившись, точно перед выговором, а некоторые держат осанку прямо, словно ничего в этой жизни не способно их сломить. Одни угукают на каждый мой вопрос или отрицательно качают головой. Другие же, как крайность, болтают без умолку. Парочка девушек даже умудряется зачитать мне свои права и пригрозить иском. Всё это время я активно стучу пальцами по клавиатуре выключенного ноутбука с таким усердием, что сама начинаю верить в серьёзность происходящего. Спрашиваю стандартный набор: «Имя?» «Какие отношения тебя связывали с Джосолин Нёрс?» «Где ты была в ночь её смерти?» «Может ли это подтвердить кто-то из соседок?» «Назови тех, кто по-твоему мнению состоит в Ордене Восьми?» «Почему именно они?» В общем, всё самое бесполезное, приходящее на ум. Мне всё равно, какие предложения вылетают из их ртов. Я смотрю на реакцию тел: мимику, жесты, сбивчивую речь. И даже это лишь способ отогнать скуку, а не попытка через дурацкую анкету добраться до истины. В это же время, на несколько дверей дальше, то же самое проделывает Каллум с учениками. Надеюсь, ему сейчас веселее, чем мне. Как и было обговорено: каждый из подростков спускается под надзором педагога в аудиторию, где уже под настороженными взглядами Мадам Офелии и миссис Торн сохраняется полная тишина. Никто не должен знать, какие именно вопросы задаются. И от этого обстановка в обоих крылах, мужском и женском, очевидно, накаляется. Ведь нет ничего опаснее, чем воображение. Пускай накручивают себя. Пускай переглядываются между собой. Нам это только на руку. Когда я заканчиваю с последней девушкой, то потягиваюсь, хрустя позвонками между лопаток. Через минут пять снова раздаётся стук, и в мой кабинет заходит Каллум: — Переходим ко второй части плана? — Да, — встаю я и подхватываю заготовленную папку со стола. — Не передави. Они всё же дети. — Кажется, это должен был сказать я, — открывает передо мной дверь Каллум, улыбаясь. С этими словами мы выходим, и с каждым приближающим нас шагом к аудитории, мысли в моей голове становятся всё тише и тише, а гул сердца в ушах — громче. Когда я переступаю порог, остаётся лишь решимость — желание покончить со всем свалившимся дерьмом как можно скорее.***
Начинаем с мальчиков. — Итак, — трясу я толстой папкой перед десятками пар глаз, — здесь распечатаны протокольные листы с вашими показаниями. И, предвещая дальнейшие высказывания, — поднимаю я указательный палец в воздух, — это не пойдёт никуда, кроме местного архива. Вы все несовершеннолетние. Мы не имеем права допрашивать вас без присутствия адвоката или одного из родителей. И тем более обвинять в преступлении. Назовём это… «беседой». Ученики заметно расслабляются. — Но «беседы» оказалось достаточно, чтобы отчислить восемь из вас, — ошарашиваю я их. В аудитории поднимается гул из охов, который прокатывается волной снизу вверх и сталкивается в середине, где наибольшее скопление учеников. Они, как птенчики в гнезде, неосознанно стараются держаться ближе. Когда я пришла к ним впервые, такой картины не наблюдалось. Неужели стали что-то понимать? Гордость охватывает меня, но я не позволяю ей проявляться в мимике. Не время. — Страх и недовольство естественны, — расхаживаю я туда-сюда. — Вот что интересно. В вашем колледже произошло убийство и одно покушение. И за это время, — провожу глазами поверх голов, — ни один из вас не пришёл ко мне или мистеру Барнэтту, чтобы поделиться хоть сколько-нибудь важной информацией. Это огорчает. Я останавливаюсь у витражного окна, и солнечный свет обрамляет мою фигуру, точно накидка из золота. Он согревает плечи и лопатки, подбадривая держать осанку прямо. Миссис Торн и Каллум, стоящие в тени двери, не вмешиваются. Как и оговорено. — Плохая новость: девушки оказались куда сговорчивее, и мы смогли составить список из предполагаемых участников Ордена. Неудивительно, что в нём лишь мужские фамилии, зато этого вполне хватит для отчисления. Ученики переглядываются. — Однако, — мои губы изгибаются с хитрецой, — у меня есть предложение получше. Я сажусь на край кафедры, кладу папку рядом и периодически стучу по ней пальцами, чтобы она гипнотизировала их — вызывала смесь опасения и любопытства. Я знаю, что для детей из высшего общества нет ничего страшнее отсутствия контроля: когда твоя жизнь больше не зависит от денег и влияния родителей, а лишь… от злодейки случая. — Если члены Ордена сознаются, что состоят в нём, отчислен не будет никто. В ваших же интересах согласиться, ведь вы не хотите вместо рекомендательного письма в университет получить багаж из неприятных слухов об участии в запрещённом сообществе и оккультных практиках? — щёлкаю пальцами дважды, выводя их из оцепенения. — Признайтесь, и руководство закроет глаза на ваше… творческое объединение. — А с чего мы должны поверить, что это не блеф? — осмеливается один из них, чья мать, если память мне верна, генеральный атторней Англии и Уэльса [2]. — Докажите обратное. С такой матерью и я бы не боялась задирать нос. — Верить необязательно, но рядом со мной лежит папка с помеченными фамилиями, владельцы которых покинут Бёрнхем уже к закату, — я раскрываю её и деловито пролистываю. — Вы можете и дальше молчать в надежде, что я блефую, или… Признаться и спасти несчастных из списка. Если вы не заметили, у колледжа настали тяжёлые времена. Думаете, что сможете отсидеться? Ваше право. — Постойте, вы бездоказательно, — гнусавит ученик с другого конца амфитеатра, — собираетесь отчислить нескольких из нас только потому, что какие-то девчонки ткнули пальцем? Вы же понимаете, что в Ордене состоит и кто-то из них? — он поправляет очки с такими толстыми стёклами, что их тень могла бы накрыть половину Луны. — Чисто статистически. А это — сын директора Королевской академии музыки в Лондоне. Я часто вижу его в коридорах колледжа со скрипкой за спиной, но куда чаще — в кабинете физики на дополнительных занятиях с одним пожилым педагогом, чьё количество научных статей в престижных журналах внушительнее, чем у меня заголовков в жёлтой прессе. Я апатично вздыхаю. — А ещё Бёрнхем — негосударственное учебное заведение, которому не нужны особые доказательства для решения об отчислении, — склоняю я голову. — Частное превалирует над публичным. И практика показывает, что чем сильнее сопротивление, тем выше сила тока, а директора лучше не злить. Лампочки над нами мигают, и многие в аудитории с шумом втягивают воздух, поглядывая на миссис Торн, беспристрастно изучающую свой маникюр. — Так закон Ома не работает, — возражает мне этот ученик. — Верно. Так работает этот колледж, — широко улыбаюсь я, и он проглатывает своё эго. — Если вы всё ещё видите несправедливость, хорошо. Скажите об этом родителям Джосолин и Дафны. Проходит какое-то время на принятие реальности, и, когда я скучающе дёргаю у себя заусенец, один из учеников с переднего ряда отрешённо спрашивает, скорее у себя, чем у меня: — Но это и правда несправедливо. Ведьмы назвали имена, и вы проверили? А что, если там и моё имя тоже? — Или моё, — щенячьими глазами смотрит Давит, чья учёба зависит от гранта, и мне становится не по себе от этой игры. Голоса сменяются: — Должна же быть презумпция невиновности. — Родители этого так не оставят. — Точно. Мои меня закопают между розами и бассейном. — Нет, я имел в виду… — А меня и закапывать не станут. Засушат и поставят в гостиной как назидание, чтобы младшие братья лишний раз очко не разжимали. — Тише-тише, — успокаиваю их я. — Понимаю, вы привыкли считать Орден элитным сообществом. Частью традиции. Многие мечтали попасть в его ряды, но ничего не вышло. И вот, посмотрите, как та самая элита отмалчивается сейчас? Их, окажись они в списке, возможно, и спасут богатые родители, а кто спасёт тех, кто учится на гранте? Ими пожертвуют, как пешками. Один из учеников встаёт с места и умоляюще оглядывается: — Пожалуйста, сознайтесь! Ведь вас не отчислят! Никого тогда не отчислят. Кто-то поддакивает, а часть — призывает молчать, не веря, что отчисление возможно. — У вас есть десять минут на раздумья, — гашу я поднимающийся спор. — В тишине. А потом я хочу услышать восемь имён. И нет, я не против добавить к своей поганой репутации ещё и беспредел в колледже. Ученики замолкают, и те, кто в эмоциональном порыве вскочили, рассаживаются по местам, бросая подозрительные взгляды на соседей и на меня. Мне достаются самые ядовитые. Надеюсь, они оценят мой креативный подход к выпытыванию информации позднее, а не закидают дохлыми змеями в отместку, как мою предшественницу. Когда время истекает, и я разворачиваюсь, чтобы покинуть аудиторию. Сердце клокочет в груди… Или это стук каблуков о паркет? Не разобрать. — Подготовлю бумаги на отчисление, — со всей серьёзностью объявляет директор и оглядывается мне за спину. — Я состою в Ордене, — признаётся Давит на надрыве, словно вся буря чувств вырвалась в один миг, и я поворачиваюсь. — Только не отчисляйте никого. — Мы, — неохотно следует его примеру Артур, на чьём носу приклеен пластырь с жёлтыми уточками, и вытаскивает с собой Шэди. — А ещё Джосолин, Дафна, Ванесса, Венди и… Итан-мудила-Камбелл. — Ты — труп, Кромвели, — выплёвывает слова Итан с верхнего ряда вниз. — А ты тупой, если не видишь, куда наш колледж катится. Ты, Камбелл, — мечет в него смятый клочок бумаги Артур, и тот уворачивается, — ещё не понял, что прибывание твоего зада на гранте зависит от денег таких, как я? Сюрприз! Отчислят восемь человек, и с ними уйдут их взносы. Нет взносов, нет бюджетных мест. Усёк, придурок? Итан открывает рот, но впервые — невероятно! — затыкается. Меня не удивляет такой расклад с признанием, скорее, я чувствую огромное облегчение. Сказать честно, плана «Б» у меня не было. Каллуму и директору я в этом ни за что не признаюсь. Безумие и отвага. Здесь нечем гордиться. — Благодарю, — вновь улыбаюсь я, уверенная, что сияю как никогда. И прежде чем скрыться в тени коридора, победоносно бросаю через плечо: — Можете заглянуть в папку. В папку с девственными от чернил листами.***
С девушками проходит сложнее. Каллум старается быть убедительным, когда сообщает, что в его папке восемь женских фамилий, но порядочность так и просачивается сквозь маску его напускной лжи. Мне хочется выйти вперёд и помочь ему выстоять против сплочённого сестринства ведьм, но я душу в себе этот порыв, потому что верю в его силы. Он справится. А мне и впрямь стоит перестать всё контролировать. Перестать думать, что без меня всё рухнет. И, наконец, перестать накладывать лишнюю ответственность себе на плечи. Да. Я могла бы обойтись вполне правдоподобным составом Ордена, полученным только что, но если есть возможность подтвердить информацию, то лучше это сделать. Стоит Ванессе — и чему я удивляюсь? — открыть рот, как внимание значительной части аудитории перетягивается от инквизитора к ней. Мы недооценили её влияние и лидерские качества. — Да это же блеф! — Вы в этом настолько уверены, — напирает Каллум, — что готовы пожертвовать восемью ведьмами? — Я уверена, — задирает она подбородок. — Вы не настолько безумны, чтобы отчислить столько человек, — слово «безумны» режет мне слух, но вряд ли в нём есть умышленный укол в мою сторону. Ванесса упирает руки о тонкую талию, выглядя при этом свирепее, чем героиня картины «Битва греков с амазонками» Рубенса. — А если решитесь на это, то мы устроим бунт. Девушки аплодируют ей, и в этом шуме я не слышу даже собственных мыслей. Каллум сохраняет спокойствие: — А что, если я скажу, — проносится его низкий голос по аудитории, — что мисс Нёрс состояла в Ордене? Та самая, чьё тело предано земле. И все, кто причастен к замалчиванию любой важной для расследования информации, будут виновны и в нападении на мисс Хоббс? Очевидно, тоже являющейся одной из Восьми. Последнее — внезапное предположение, которое кажется настолько правдоподобным, что я удивляюсь, как не догадалась об этом первой. Джосолин была частью круга. Вероятно, именно поэтому её негативная посмертная энергия застряла в Промежуточном мире. После того как копы прибыли на поляну, они не обнаружили ничего и никого, кроме меня и Дафны. Тварь пропала. Растворилась в нашей реальности, как тогда — в ночь, когда она напала на меня впервые. Уверена, что кровь, взятая на анализ с болина и Дафны, покажет прямую связь с ДНК уже погребённой Джосолин. Жутко и захватывает дух одновременно. Всё это наводит на мысль: тварь, созданную из посмертной энергии Джосолин, не мог увидеть никто, кроме тех, кто инициировал в первом круге при инвокации. Другой вопрос: почему Дафна, а не кто-то другой из Ордена, стала второй жертвой? И почему на Орден идёт охота? Знали ли о таких последствиях ученики? Это ещё предстоит выяснить, заглянув в Гоэтию в лондонском Архиве. Мне нужно понимать конечную цель эвокации. А найдя цель, мы разберёмся с мотивами преступлений. Помимо тех, что и так очевидны. — Сегодня вся пресса, — возвращает меня в аудиторию Каллум, — не умолкает о вашем колледже. Как вам такой заголовок? — он изображает руками строчки. — «Ведьмы убивают ведьм». Неужели вы не хотите остановить клевету? Девушки молча тупят глаза, и он почти с отчаяньем добавляет: — Одна мертва, а другая еле выжила. Пора очнуться. Вам так не кажется? Мне нравится его импровизация. То, как инквизитор жонглирует словами и акцентами, задевая именно те струны их души, которые отвечают за поддержку и защиту. Не знаю, имею ли я право им гордиться, но восхищаться? Вполне. Ванесса толкает Венди, и та тоже встаёт: — Мы состоим в Ордене. Я слышу, как мадам Офелия охает. — Кто ещё? Кроме Джосолин и Дафны, — уже более расслабленно уточняет Каллум. — Итан, Давит, Шэди, Адам, — выдаёт имена Венди, сжимая руку Ванессы. Похоже, нападение на Дафну затёрло прошлые обиды или отодвинуло драму в столовой временно на второй план. — Вы ведь никого не отчислите, как и обещали? — теребит розовый пенал их соседка с кукольным личиком, и ей поддакивают девушки по амфитеатру выше. — Они блефовали, — поправляет очки Венди. — Признайтесь. Мы с изрядно взволнованной мадам Офелией переглядываемся, и Каллум вынимает из своей папки пустые белые листы: — Впечатляет, — без намёка на скрытый подтекст объявляет он. — То, как вы быстро меня раскрыли. — Да, игрок в покер из вас, мистер Барнэтт, — хмыкает Ванесса, — так себе. — Как хорошо, что я предпочитаю активные виды игр… Не успевает он договорить, как аудитория раздаётся протяжным звуком «О-о-о!». Я закатываю глаза и утягиваю его — растерянного и смущённого — за собой в коридор, пока покрасневшая мадам Офелия пытается усмирить девичий пубертат активными взмахами ладоней.***
В моём кабинете на столе разложен утащенный из столовой, импровизированный перекус из сэндвичей, горячего какао и тарелки с фруктами. В колонках ноутбука бубнит новостной репортаж — ещё один из тех, что мы с Каллумом уже отсмотрели, чтобы быть в курсе общественных настроений и изменений повестки. Я уже созвонилась с сестрой, которая высказала неутешительное экспертное мнение: и насчёт назревающего скандала, и о предстоящей неделе моды в Париже, на которую она не успевает из-за верховных дел. Каждый раз, стоит упомянуть ковен, Мириам нарочито жалуется на то, как тяжело ей даются обязанности. Насколько сильно она устаёт от возложенной ответственности. И, конечно, как мало времени остаётся на походы по магазинам. Всегда её стенания заканчиваются одинаково: сестра причитает, насколько хорошим лидером была я, какая горе-жрица она. Но я знаю — это не так. А ещё мне прекрасно известно, что Мириам «Богиня тайм-менеджмента» Дюпон прекрасно со всем справляется без меня. И я, правда, искренне горда её достижениями и тем, как мои сёстры расцвели под её руководством. — Мы справились, — подставляю я кулачок для удара Каллуму, и он аккуратно отстукивает мне, смеясь. — Хорошая работа. — Не так хороша, как твоя. Меня так легко раскусили. — Ты смог призвать к их совести. Вряд ли бы я смогла также. — Спасибо. Каллум раскрывает сэндвич и снимает с листа салата жирный майонезный соус салфеткой. — Как ты догадался про Дафну? — интересуюсь я, морщась от его издевательских действий в отношении еды. — Много об этом думал. Так и не смог заснуть сегодня. — Я тоже, — закидываю в рот виноградину. — Ждала возвращения Базила. Не знаю: радоваться, что он не обнаружил следов другой твари, или расстраиваться. Такое чувство, что стоило хоть немного разобраться в происходящем, как правила игры поменялись, и я уже не знаю, охотники ли мы или жертвы. — Возможно, именно тот факт, что мисс Хоббс выжила, и не создал новую негативную энергию… Тварь, как ты её называешь, — пробует он на языке это грубое слово, и я неосознанно представляю, как из его уст срывались бы другие грязные словечки, но уже в постели. Стоит непрошеным картинкам вспыхнуть в воображении, как я тут же отставляю чашку горячего чая, чтобы остыть. — Джо, у тебя соус на подбородке, — Каллум тянется ко мне через стол своими красивыми, длинными пальцами, и я отбрыкиваюсь так резко, что ударяюсь спинкой кресла об окно. Он вскидывает бровь. Именно так, как проделывают этот хук самые опасные для женщин мужчины: медленно и выразительно. — Джо? Я настолько пугаю тебя? — Что? Не-е-е-т, — истерически гогочу я. — Прости. Границы важны и всё такое. — О, — только и выдаёт он. Затем прокашливается. Ещё раз. И ещё. Отпивает чай и после этого произносит: — Я не имел в виду этим жестом ничего та… — Да-да, я поняла. Всё в порядке. Один-один, — пододвигаюсь я обратно к столу. — Ты ведь тоже натерпелся от меня домогательств, — Каллум вновь вскидывает бровь, и до меня доходит то, как двояко прозвучали мои слова. — Ой, я не хотела сказать, что убрать с лица соус — это домогательство. Он хлопает пышными ресницами, и его пробивает на глубокий смех. А я, прочувствовав всю абсурдность ситуации, поддаюсь и тоже начинаю хохотать. — Как нелепо вышло, а мы ведь два взрослых человека, — я вытираю соус с подбородка и вытаскиваю ненавистную рукколу из сэндвича, которая норовит застрять у меня в зубах. К слову, о ненависти. Я перевожу тему: — Как же бесит, что тебя-то ученицы ненавидеть не будут, а вот ученики, уверена, уже вычеркнули моё имя из числа любимых педагогов. — Они отходчивы. И стоит им понять, ради чего это затевалось, тебя простят. — Надеюсь. Мне здесь даже начинает нравиться. Каллум улыбается: — Знаю.***
— «Отходчивы», ага, как же, — бурчу я себе под нос, когда каблуки моих туфель застревают в земле. — Меня ненавидят. Ненавидят! Я открываю бак и закидываю туда пакет с дохлой змеёй, которую мне подложил кто-то из учеников прямо под дверь кабинета. Обернувшись, я отряхиваю ладони и вскрикиваю от возникшего передо мной Томаса. Он, к моему удивлению, вскрикивает тоже. — Вы… — трясёт он мусорным пакетом побольше моего, — Вы чагой-то? Стоило ему испугаться, как в стрессовой ситуации проявился шотландский акцент. — А вы? — хватаюсь за грудь. — Напугали! Нельзя вот так подкрадываться. Томас снимает наушники с шапки, и когда моё сердце перестаёт так стучать, я слышу приглушённую музыку. — Так это ж, — он показывает на кассетный плеер и мусорный пакет у себя в руке, и я замечаю яркий пластырь с жёлтыми уточками на его пальце, — не услышал. — О, простите, — шаркаю я ногой, стряхивая кусок грязи с подошвы. — Это вы меня. Ох уж эта неловкая вежливость! — Томас, — показываю на его руку. — Хотела спросить, у медсестры взяли? Садовник озадаченно рассматривает мусорный пакет: вертит и крутит со всех сторон. — А, вы про пластырь! — наконец, понимает он. — Нет. В своём сарае нашёл не так давно. — «Не так давно» — это когда? — Дык, — чешет о затылок, — в начале учебного года. — Интересно, — машу ему я и ухожу. — Спасибо за помощь! — Всегда рад! — кричит он мне вслед. А я снова и снова рисую воображаемые красные линии между жёлтыми уточками, сараем садовника и Адамом, чей нос украшает такой же пластырь.***
В медпункте тихо. Лишь в дальней части, где расположена палата и кабинет медсестры, пиликает какое-то оборудование, а лампы над головой издают характерное мерцание. Я прохожу вглубь и несколько раз стучу в дверь с табличкой, на которой обозначено имя, должность и часы работы. С той стороны раздаётся голос: — Да-да. — Добрый день, — заглядываю я в кабинет. — Не помешала? — Мисс Дюпон! Проходите. Как ваше самочувствие? Я захожу внутрь. — Всё в порядке, спасибо. Я к вам по делу. Его рот складывается в милую букву «О», и она слегка заикается: — К-конечно! Помогу всем, чем смогу. Так волнительно! — Возможно, просьба покажется вам странной, но не могли бы вы показать, где у вас хранятся перевязочные материалы? — я разглядываю металлический столик у белого шкафа с папками, на котором разложены металлический лоток с инструментами, вата и ряд, судя по названиям, дезинфицирующих средств. — Меня интересуют пластыри. — Пластыри? — хлопает она ресницами. — Да. — Пластыри, так пластыри, — медсестра выбирается из-за стола и подхватывает ключ. — Пройдёмте. Я покажу. Она открывает дверь с надписью «Склад». Это крохотное помещение, где мы еле умещаемся вместе. Справа и слева в потолок упираются стеллажи с коробками. В конце стоит маленький холодильник, а сверху него закреплён гигрометр. Над головами гудит кондиционер. — Так, — обводит медсестра взглядом таблички. — Вот оно. До коробки она дотягивается с трудом, поэтому мне приходится ей с этим помочь. Внутри — бинты, ватные диски, вата, снова бинты и… — Пластыри! — восклицает она и передаёт коробку мне. В кабинете звонит телефон. — Простите, я отойду. Киваю, уже вовсю увлечённая перебиранием упаковки за упаковкой. Пластыри разных размеров и видов. Одни предназначены для мозолей, другие пропитаны йодом и даже серебром. Но всех их объединяет одно — скучный светло-коричневый или белый цвет. Никаких жёлтых уточек. Томас не соврал. Я ставлю коробку на место, а затем упираюсь спиной в стеллаж и раздосадованно подставляю лицо прохладному потоку воздуха. — Дьявол. Когда я уже собираюсь уходить, то случайно задеваю плечом выпирающую коробку, и там падает. Из неё с грохотом вываливаются коричневые бутыльки с таблетками внутри. — Дьявол! На каждой из них неразборчиво подписано имя и какие-то обозначения. Я старательно вчитываюсь: — Арман… Нет. Адам, — мои глаза расширяются. — Адам Кромвели. — О, нет-нет-нет, — выхватывает находку из моих рук медсестра. — Простите, мисс. Такие вещи дозволено смотреть только с официальным документом. Это… персональные данные. — Это вы меня извините. Задела плечом, и всё попадало, — я улыбаюсь и лгу без капли стыда: — Я всё равно бы не смогла разобрать почерк. Она смеётся. — Понимаю. Иногда и сама гадаю, что понаписала. — Кстати, — точно невзначай интересуюсь я, когда мы оказываемся в общем коридоре у её кабинета, — а почему в тех баночках так мало таблеток? У вас тут какая-то норма на аспирин? Я издаю смешок. Медсестра убирает ключи в карман. — Все выписанные лекарства обычно отпускаются на несколько дней, неделю или месяц. Так лучше отслеживать состояние пациентов. — Что ж, это радует. Кажется, ученики в надёжных руках. Хорошей вам смены и спасибо за помощь, — прощаюсь я и направляюсь к выходу. В голове так назойливо гудят вопросы, что напутственные слова медсестры пролетают куда-то мимо, а я сосредотачиваюсь на одном лишь имени: Адам Кромвели.***
После окончания учебных занятий, когда родители участников Ордена оповещены о выездном допросе, я неохотно направляюсь в кабинет к директору. Машины адвокатов уже заняли половину парковки. Они, как акулы, окружили мой крохотный миникупер, а я то и дело испускаю обеспокоенный вздох, раскладывая возможные сценарии вечера. «Дзинь», — звенит лифт. Я нажимаю кнопку верхнего этажа, и когда двери почти закрываются, между ними, точно кинжал, встревает мужская рука: на безымянном пальце крупный перстень из потёртого белого золота и с объёмным фиалковым камнем; манжет шёлковой пыльно-серой рубашки и рукав чёрного пиджака. Внутрь заходит Корморан «Люблю развешивать свои портреты» Кромвели собственной персоной. В металлической коробке сразу становится тесно и нечем дышать. — Джозефина, — протягивает он моё имя, явно догадываясь, как оно скабрёзно слетает с его дьявольского языка после сегодняшних комментариев о ходе расследования. — Мистер Кромвели, — присыпаю я свой язвительный тон вынужденной учтивостью, — какая приятная неожиданность. — О, как точно вы сказали. А я ведь не люблю, — поворачивается он ко мне и скалится, — неожиданности. Двери лифта раздвигаются, и всё внимание незнакомцев в строгих костюмах из адвокатской коллегии, столпившихся в узком коридоре, приковывается к нам. Мне ничего не остаётся, как ослепительно всем улыбнуться и походкой от бедра добровольно войти в змеиный клубок. [1] «Блуждающий огонёк», Или «Фонарь Джека» — призрачный свет из английского фольклора, который видят путешественники ночью, особенно над болотами и топями. Одно из поверий гласит, что некто по имени Джек вёл порочную жизнь. И после смерти Дьявол вручил ему горящий уголь, чтобы тот смог согреться, но Джек поместит его в фонарь и стал вести людей на смерть. Также это символ надежды в других интерпретациях. [2] Член кабинета министров и главный юрисконсульт правительства. Он ведёт судебные и другие юридические дела, затрагивающие интересы государства, и поддерживает в суде обвинение по делам, имеющим особое политическое значение.