Одержимость

      Ее появление всегда сопровождалось треском грифеля, жирным пятном и россыпью графитовой крошки. Серое пятно застилало глаза, прежде чем взгляд фокусировался на ажурных перилах крохотного балкончика в здании напротив. Звук ломающегося карандаша преследовал этот миг, как хвост следует за кошкой, хотя Сасори давно научился откладывать остро заточенный рабочий инструмент в специальную выемку на краю стола, чтобы не переводить почем зря дорогостоящую канцелярию (фирма Derwent, превосходная древесина, твердость 4B). Когда она вышла на балкон в самый первый раз — от души шаркнув заевшей от прошедшего накануне ливня дверью, что и привлекло его внимание — он вжал карандаш прямиком в неоконченную капитель дорического ордера, продырявив плотный лист насквозь. Не то чтобы молния древних богов поразила его на месте, когда он, раздраженно скривившись, перевел взгляд на источник внезапного шума. Но этот миг отпечатался на подкорке, и теперь сухой звук ломающегося карандаша был неотъемлемой частью ее присутствия на другом краю разделяющей их пропасти в три этажа. Следующим, что он заметил тогда, была копна выкрашенных в нежно-розовый цвет волос, небрежно собранная в высокий пучок на макушке. «Пошло», подумал он, и перевел взгляд на ее лицо. Знакомые азиатские черты показались неуместными в сердце этого древнего прибрежного городка, наполненного запахом абрикосов, криками торговцев и монументальными колоннами, подпирающими любую развалюху. Кто знает, случилось бы то, что случилось, если бы он не опознал в девушке из дома напротив уроженку его собственной родины. Но все сложилось одно к другому, цепь замкнулась, и с того самого момента, когда он впервые ее увидел, когда испортил работу, на которую потратил несколько дней, началась его одержимость.       Поначалу внезапно вспыхнувший интерес к новоявленной соседке его не тревожил. Что с того, что он искал взглядом ее силуэт всякий раз, как садился за работу? По обыкновению она выходила на балкон дважды за день: рано утром, пока еще не развеялась сизоватая дымка с моря, придерживая кружку кофе и с наслаждением зевая, и вечером, с высоким стаканом и графином воды, в которой плавали листья мяты и лимонные дольки. Не раньше шести часов, но и не позже восьми, когда свет уже был тускловат для чтения. Если до восьми она не появлялась, Сасори знал — в этот день ему предстоит коротать время в одиночестве. Облегчение и мука. Он припадал к стеклу, как муха, силясь разглядеть, что же скрывалось за балконной дверью и легкими занавесками. Постепенно он вычислил, что соседка жила одна, и кроме балконных бдений не придерживалась иного постоянного графика. То выпархивала из дома ни свет ни заря и пропадала до самого вечера, то весь день проводила в постели. Он знал это, потому что за окном напротив была спальня.       Небрежное любопытство переросло в жажду созидания, но и тогда он не придал этому особого значения. Он даже признался себе, что находит ее эстетически привлекательной, несмотря на кошмарный цвет волос, претящий его консервативному представлению о женской красоте. Сасори рассудил, что пара небрежных набросков аккуратного лица с тонкими чертами никому не сможет навредить. Эскизы были лишь разминкой перед забегом, способом настроиться на рабочий лад. Сасори и сам не заметил, как ее портреты заполнили несколько блокнотов, как раздувшиеся страницы перестали помещаться сначала в папки, а затем и в ящик стола. Ее лицо прорывалось сквозь слои бумаги, норовило хлынуть из-под картонных обложек, как сметающий плотину бурный поток. И постепенно пришпиленные листы заполнили всю стену над столом, не оставив на нежно палевой штукатурке живого места.       Сасори впервые забил тревогу, когда рука сама потянулась к запылившемуся этюднику. Он — художник-график, этим он зарабатывал себе на хлеб, этим он гордился. Разноцветная мазня была уделом ремесленников, клепавших пасторальные морские пейзажики на набережной. Но оттенки розового и оливкового легли на холст вопреки его воле, и теперь ее портрет триумфально венчал западный угол кабинета, сощуренные зеленые глаза смотрели пронзительно и будто осуждающе. На ночь Сасори разворачивал холст к стене, но это не помогало, потому что каждое утро он послушно водружал портрет на место, потакая неистовому желанию снова увидеть ее лицо, написанное его рукой.       Когда ее незримое присутствие в его жизни стало рутиной, когда он так привык отвлекаться на новые наброски или наблюдение за тем, как девушка из дома напротив дремлет на балконе, заткнув уши наушниками и закинув длинные ноги на перила, впервые на собственной памяти Сасори задержал работу. Это был сокрушительный удар по самолюбию, хотя хозяин галереи — щеголеватый итальянец в почтенных годах — сверкая белозубой улыбкой увещевал его ни о чем не беспокоиться. Тогда он заперся дома, занавесив окна плотными шторами, и выбирался из-за стола только чтобы рухнуть на кушетку лицом вниз или бросить на сковородку замороженный полуфабрикат.       Спустя несколько дней напряженной работы он отослал курьера в галерею и позволил себе целый вечер просто созерцать, покачивая в ладони бокал красного вина. Она читала книгу. Сасори поддался искушению и распахнул окно, высунувшись наружу в попытке разглядеть название на обложке. Тогда она встрепенулась, подняла голову на шум и несмело махнула ему рукой. Сасори замер, уперевшись пальцами в подоконник, и на несколько секунд всерьез задумался, а не нырнуть ли вниз. Но наваждение прошло, и он сдержанно кивнул, будто она не была неотъемлемой частью его жизни на протяжении вот уже нескольких месяцев. Соседка лучезарно улыбнулась. Сасори сглотнул вязкую слюну и втянулся обратно в недра своего паучьего обиталища, шалея от того, насколько близко он позволил себе подлететь к солнцу.       Сасори стал рассеянным. Он заметил это еще давно. Дело было не только в просроченной работе — позабытый в парке термос с кофе, пропавшая визитница, неоконченный скетчбук, таинственно испарившийся на летней террасе кафе. Все валилось из рук, но собственная забывчивость вкупе с промыслом местных воришек отчего-то не вызывала в нем раздражения. Все это меркло на фоне безрадостной мысли, что однажды срок контракта с галереей истечет, и Сасори придется вернуться на родину. И что хуже всего, девушка из дома напротив может исчезнуть в любой момент. Ведь он понятия не имел, что она забыла в чужой стране, и как много вечеров у него в запасе. ***       В дверь постучали дважды. Аккуратное невесомое касание костяшкой указательного пальца. Сасори видел этот пальчик, от удара покрасневший на сгибе, как наяву. Хотя разумеется, ничего не предвещало. Стоял погожий и свежий денек, ветер, пробираясь в приоткрытое окно, шевелил край занавески. Было около двух часов пополудни. Когда нежное стаккато повторилось, Сасори подумал было притвориться, что его нет дома, но обнаружил себя стоящим в прихожей, хотя он совершенно не помнил, как туда дошел. Она наверняка слышала его шаги и дыхание. В том, что это именно она стоит по ту сторону двери, Сасори почему-то не сомневался. Он снял невидимую пылинку с рукава и отпер замок.       Удивительно, но вблизи она казалась еще миниатюрнее. Наверное оттого, что он смотрел на нее сверху вниз. И как назло, с высоты его роста открывался замечательный вид на деликатное пространство в вырезе льняного сарафана, что только еще больше путало и без того подававшие сигналы бедствия мозговые клетки.       — Так и думала, что застану вас дома, — сказала она по-японски. — Прошу прощения за свое внезапное вторжение.       Подобающие ситуации словесные реверансы высыпались из его рта неразборчивой кашей, когда он поклонился в ответ. К счастью, соседка приняла это за добрый знак.       — Меня зовут Харуно Сакура, — смущенно пробормотала она. — Я подумала, раз уж мы с вами оказались соседями в чужой стране, то было бы неплохо познакомиться. Предлагаю вам свою дружбу!       Она протянула ему изящную раскрытую ладонь. Сасори отметил вспыхнувшее на подкорке желание немедленно впиться губами во внутреннюю сторону хрупкого запястья, сдавленно прочистил горло и пожал ее руку. В другой она держала авоську с какой-то коробкой, перевязанной розовой лентой, и бутылкой вина. Проследив за его взглядом, Сакура безмятежно улыбнулась.       — Быть может, я не вовремя, но все же как-то неудобно было приходить с пустыми руками. Так что это вам.       Сасори облегченно выдохнул. Сейчас он поблагодарит ее, смиренно примет дары, и возможно пригласит ее в ресторан тем же вечером. Но вместо этого из его рта вылетело совершенно самоубийственное предложение.       — Ну что вы, я совершенно ничем не занят. Проходите.       Он посторонился, и она переступила порог, по-прежнему улыбаясь. Опустила авоську с подарками на табурет. Так вот что подразумевают, когда говорят про преступников, которые подсознательно хотят быть пойманными. Он попросту ничего не мог с собой поделать, двигался, как марионетка, управляемая нитями судьбы. Сасори провел ее по коридору, обогнав на полшага и галантно приоткрыв дверь кабинета. Не в спальню же было ее вести, в самом деле. Несколько мгновений он еще наслаждался кокетливой улыбкой, отпечатавшейся на юном лице, пока она совершала несколько легких шагов вглубь комнаты. И затем, что было вполне предсказуемым, портреты безмолвно возопили о своем существовании, ввинчивая в ее разум раскаленную иглу осознания.       Сасори видел лишь ее затылок и напряженные плечи, но без труда угадывал ход мыслей, роящихся в этой прелестной голове. Сакура резко обернулась, обратив к нему испуганный взгляд. Маленький аккуратный рот приоткрылся, но с ее губ не слетело ни звука, и лишь спустя несколько бесконечно долгих мгновений она предприняла единственный логичный шаг — решительно нахмурилась и ринулась прочь из комнаты.       Сасори и не собирался ее удерживать, но рефлекторно вскинул руку, уперевшись ладонью в дверной косяк, пытаясь преградить ей путь, и это было второй его непростительной оплошностью, если брать за точку отсчета сегодняшнее утро. Вопреки его ожиданиям, она не отпрянула, как подобает хрупкой даме, попавшей в беду, а совершила какой-то недоступный его зрению маневр, и с недюжинной силой вцепилась в его руку, выворачивая ту за спину. Изящная ступня, обутая в босоножку на маленьком каблучке, ударила его под колено, и Сасори рухнул на пол, встретившись носом с превосходно отполированным дубовым паркетом. В гортани что-то забулькало. Рука, безвольно повисшая вдоль тела, кажется, вышла из сустава. Сасори не был склонен к излишнему драматизму, но все же подспудно порадовался, что упер в косяк именно левую, нерабочую руку. Он уже мысленно с ней попрощался.       Сакура перепрыгнула через его скорчившееся на полу тело — цокнули изящные каблучки — и отступила в полумрак коридора.       — Мне очень жаль! — булькнул Сасори. Удивительно, что он все еще сохранил способность разговаривать. — Мне жаль, что я вас напугал. Послушайте, я не какой-нибудь маньяк. Вышло недоразумение! Я не причиню вам вреда и не стану больше пытаться вас удерживать, обещаю.       Это было правдой, ведь так? Он не собирался делать ничего предосудительного, ничего больного и противоестественного, что совершают одержимые психопаты по отношению к молодым девушкам. Он совершенно точно не имел намерения сделать из ее прекрасного тела чучело и поставить его в противоположном углу от портрета. Господи боже, откуда только взялись эти мысли. Эта девушка сводит его с ума. Италия сводит его с ума. Пора было возвращаться на родину, и пропади пропадом все обязательства.       — Простите мне эту пошлую выходку, — сообщил он дубовой доске возле своего рта. — Стоило просто пригласить вас на свидание еще давным давно. Понятия не имею, зачем я показал вам все это.       Сасори попытался махнуть рукой в сторону увешанной портретами стены, но осознав свою ошибку, сдавленно застонал. Что было удивительнее всего, она все еще не сбежала. Льняной подол, едва прикрывавший щиколотки, покачивался на уровне его глаз.       — У вас есть лед? — внезапно спросила Сакура.       — Есть пакет брюссельской капусты в морозильнике.       — Гадость, — отозвалась она и пропала из виду.       Сасори боялся пошевелиться. Отчасти оттого, что он все еще не был уверен, что его тело не развалится на части, стоит привести его в движение. Но еще он опасался, что дивное наваждение, заполнившее его разум в момент приземления, рассеется как дым. Ведь она не могла остаться в его квартире после всего, что увидела.       — Вставайте, — скомандовала его греза, снова объявившись в поле зрения. — Не так уж сильно я вас приложила.       Сасори послушно занял сидячее положение, ведомый только силой ее голоса. Сакура опустилась перед ним на колени и приложила мокрый от конденсата цветастый пакет к его лицу.       — Мне жаль, что так вышло, — выдавила она. — Но и вы тоже хороши! Что мне было делать?       Сасори согласно кивнул. Он бы согласился даже если бы она назвала его жалким червяком и приказала извиваться у ее ног, пока он не издохнет.       — Мне кажется, с рукой что-то не в порядке, — сознался он, пошевелив онемевшим запястьем.       Сакура нахмурилась, взяла его правую ладонь и заставила удерживать пакет, пока прохладные пальчики осторожно ощупывали травмированное плечо.       — Отека нет, — сообщила она. — Подвижность хорошая. Возможно, я перестаралась, но сустав в рабочем состоянии, значит, боль скоро пройдет.       — Вы доктор? — поинтересовался Сасори, стараясь поддержать светскую беседу.       — Медсестра. Я пока только учусь на четвертом курсе, но уж вывих опознать могу. А вы, я так полагаю, художник.       — Я специализируюсь на монументальной архитектуре.       Ее глаза на секунду расширились.       — Так и знала! Вы Акасуна Сасори, верно? Я подумать не могла, что живу рядом со знаменитостью! Ведь ваши работы были отмечены даже Европейской ассоциацией искусств, что довольно редко случается с нерезидентами.       Сасори смутился, чего не происходило с ним уже очень и очень давно.       — Вот уж не думал, что вы… — начал он и осекся.       — Разбираюсь в искусстве? — нахмурилась Сакура. — Ну конечно, куда уж мне.       Его сердце пропустило удар. После всего что произошло, не хватало только чтобы он оскорбил ее собственной высокомерной физиономией. Но тут она рассмеялась, легко и звонко, и Сасори против воли подхватил ее смех, сам не понимая, чему так радуется.       — Ну ладно, я сжульничала, — пробормотала Сакура, подавляя улыбку. — Видела афиши возле галереи с вашим именем, а потом заметила… ну, мне немного было видно, чем вы тут занимаетесь. Постоянно что-то чертите, согнувшись над столом в три погибели. Городок совсем крошечный, сколько тут может быть японцев? Тогда я сделала предположение и поискала в интернете.       — Так значит, вы тоже за мной наблюдали.       Сакура кашлянула и обратила свой взор на слона в комнате. Точнее, на множество маленьких слонов, развешанных по стенам. И конечно, на собственное лицо, запечатленное на холсте метр на метр двадцать.       — Может, уже объясните мне, что все это значит? — с плохо завуалированной ноткой напряжения в голосе поинтересовалась она.       Сасори попытался принять более удобное положение и попутно выиграть время, но только сдавленно крякнул и отложил уже изрядно подтаявшую капусту в сторону. Затем вытер руку о штанину и улыбнулся самой обезоруживающей улыбкой, на которую был способен.       — Удар у вас что надо.       — Я посещала курсы самообороны. Не меняйте тему, — холодно отозвалась Сакура.       — У Рембрандта была его жена, Саския, у Моне — Камилла, у Дали — Гала. Не то чтобы я ставил себя на одну ступень с великими художниками, оставившими след в мировой истории искусства, но тем не менее. Вы стали моей музой. Я не планировал обнародовать эти работы или докучать вам иным способом. Это правда. Но сопротивляться желанию написать вас было выше моих сил.       Она была тронута, это было очевидно по выступившему на щеках румянцу, по сбившемуся дыханию и взгляду, метнувшемуся в сторону, едва он попытался его поймать. Сакура поднялась на ноги, медленно прошлась по периметру комнаты, замирая у каждого наброска, и затем остановилась прямо напротив цветного портрета, смяв в напряженных пальцах подол сарафана. Она простояла так некоторое время, и Сасори смиренно ждал ее вердикта, не решаясь сдвинуться с места.       — Ладно, — протянула, наконец, Сакура. — Наверное, это не так уж и странно. Как насчет начать все с чистого листа и все-таки попробовать вино и пирожные, которые я принесла? Только ради бога, поверните его к стене, — она направила тонкий пальчик прямиком в сердце портрета. — И еще… ну и запах от этой капусты! ***       Он и в самом деле оказался гораздо более нормальным, чем Сакура себе вообразила. Немного старомодным, сдержанным и чересчур часто употребляющим слово «концептуальный» в рассказе о своей деятельности. Слушать его было интересно, а еще он был до ужаса галантным, делал комплименты и вообще вел себя так, как ни один мужчина до этого с Сакурой не поступал — открыто и вместе с тем деликатно восхищался ею, но не пытался залезть к ней под юбку. Хотя чего уж там, после пары бокалов она была не против именно такого развития событий. Ведь именно за этим она сбежала от неудавшихся отношений в одну из самых романтичных стран мира, чтобы заткнуть дыру в груди ничего не значащим курортным романом. Правда, в ее планы не входило нарваться на еще одного японца, но, в конце концов, так было даже проще, ведь ее итальянский все еще звучал довольно жалко.       — Этот портрет, — Сакура решилась перенять инициативу в разговоре, потому что господин художник явно не спешил переводить его в более деликатное русло. — Совсем на меня не похож. Ну то есть, вы отличны передали черты, но выражение лица… не думаю, что я сумею воспроизвести такой холодный взгляд, даже если постараюсь.       — Вы правы, — легко согласился Сасори. — Теперь, когда я знаю вас чуть лучше, для меня очевидно, что работа вышла провальной. Я мог бы…       — Исправить?       — Написать вас заново. Если вы согласитесь попозировать, конечно.       Более подходящего момента могло и не представиться. Сакура отставила бокал, скользнула по диванным подушкам, придвигаясь к ближе, и решительно заглянула ему в глаза.       — Быть может, вы хотите рассмотреть меня получше?       «Давай же!», завопил внутренний голос где-то в глубинах ее разума. Едва ли она могла бы подать более очевидный сигнал. И к ее облегчению, он поддался, коснулся прохладными пальцами ее щеки и подался вперед. Сакура прильнула к его губам и в несколько выверенных движений очутилась на его коленях, зарывшись пальцами в короткие медные волосы. Она неторопливо исследовала его рот, все углубляя поцелуй, пока не обнаружила, что потеряла хладнокровие, и воздуха ей стало очевидно не хватать. Его рука — о чудо — очутилась у нее под юбкой, и именно этот момент он выбрал, чтобы задать последний решающий вопрос. Сама галантность.       — Я не слишком много себе позволяю? — выдохнул Сасори в ее приоткрытые губы.       Вместо ответа она загадочно улыбнулась и проворно занялась пуговицам на его рубашке. Когда ее пальцы коснулись прохладной пряжки ремня, он подхватил ее под бедра и не без некоторого труда занял вертикальное положение. Сакура оценила порыв и простила ему легкую нестабильность движений, отчего ее плечо довольно ощутимо встретилось с дверным косяком. В конце концов, она буквально приложила руку к ухудшению его физической формы. На курсах самообороны Сакуре часто говорили, что она не умеет рассчитывать силу.       — Могу я надеяться, что в спальне нет моих портретов? — запоздало спохватилась она в полутьме коридора. — Это было бы неловко.       — Нас встретят лишь обнаженные стены, — прокомментировал Сасори.       — О, не только стены, — промурлыкала Сакура ему на ухо, и хватка на ее бедрах заметно усилилась.       Они рухнули на кровать полураздетыми, ведь Сакура не теряла времени даром. Она завела руку за спину, намереваясь расстегнуть молнию на сарафане, но Сасори перенял инициативу, мягко перевернув ее на живот. Его губы медленно преследовали пальцы вслед за скользящим вниз замочком, и Сакура против воли закусила уголок подушки, потому что пожирающий ее огонь был слишком неистовым, чтобы она могла стерпеть неторопливость его движений. Довольно скоро она поняла, что эти руки умеют не только виртуозно владеть карандашом. Такого не делал ни один из ее мужчин. Сакура отчаянно пыталась совладать с дрожащими бедрами, но тело предавало, отзываясь вспышками удовольствия на каждое прикосновение. Она была куклой в его руках, была глиной, которой он придавал желаемую форму, не встречая ни малейшего сопротивления. В какой-то момент она обнаружила себя лежащей на спине, его макушка методично и размеренно двигалась между ее разведенных ног, и Сакура невольно залюбовалась, как лунный свет красиво бликует на волосах. Уже так поздно? Казалось, они проговорили всего ничего, или это столько времени они провели в постели? Отвлеченные мысли вернули крохи разума в рабочее состояние, Сакура застонала, выворачиваясь из его хватки и решительно встречая недоуменный взгляд. Она хотела урвать и свой кусок пирога тоже. Хотела рассмотреть его получше. Пока самообладание вновь ее не покинуло, Сакура переняла инициативу, пристраиваясь сверху, торжественно глядя на распростертое под ней расслабленное тело. Она оставила дорожку влажных поцелуев на его шее, прихватывая нежную кожу, и впилась в его губы, впуская в себя горячую и напряженную плоть. Все было легко и правильно, как сложившийся пазл, как недостающая в ее теле деталь. Она вспомнила, как впервые погрузилась в теплые ласковые волны Адриатического моря, не прошло и пары часов с тех пор, как приземлился ее самолет. Но море не способно было довести ее до вершины экстаза, дать разрядку, к которой неизбежно привели участившиеся движения. Когда она обмякла, Сасори снова оказался сверху, вжимая ее в сбившиеся простыни, лихорадочно ловя ее затуманенный взгляд. Он застонал, уткнувшись лбом в ее плечо и погребая под тяжестью своего веса. Сакура обвила его руками и ногами, встречая последние конвульсивные толчки с чувством величайшего удовлетворения.       — Это было потрясающе, — выдохнула она, получив в ответ лишь неразборчивое бормотание возле собственной шеи.       Потом он говорил что-то еще, и она блаженно внимала, постепенно уплывая из реальности. Она открыла глаза, когда прямоугольники лунного света лишь немного сместились по девственно чистой стене. За окном спальни виднелось начало аллеи, уводящей к набережной. Тот, кто все тут обустраивал, здорово продумал, чтобы в эту комнату не мог заглянуть никто из соседей. Горячее дыхание опалило плечо. Сакура попыталась осторожно выбраться из-под перекинутой через ее живот руки, но ее маневр не остался незамеченным.       — Собираешься сбежать? — сквозь сон пробормотал Сасори.       — Предпочитаю ночевать в собственной постели. И потом, у меня кое-какие дела завтра утром.       Он заворочался в попытках совладать с остатками дремы, но Сакура мягко остановила этот порыв легким касанием к груди.       — Не стоит. Мне идти всего ничего.       — Оставь хотя бы свой номер. Не звать же тебя через улицу.       Она улыбнулась и кивнула, хоть и не была уверена, что он разглядел ее жест в полумраке. Одевшись и собираясь покинуть комнату, Сакура обернулась на пороге, только чтобы застать его снова погрузившимся в сон, безмятежно раскинувшимся среди смятых простыней. Она проскользнула в кабинет и задумчиво огляделась в поисках чего-нибудь, на чем можно было бы написать телефон. Взяла со стола карандаш и взвесила его в ладони. Идея пришла внезапно, и Сакура некоторое время боролась с собой, пытаясь угадать, к каким последствиям приведет ее выходка. Но, в конце концов, он ведь сам сказал, что работа вышла провальной?       Сакура нашарила сумочку, забытую на кушетке, и выудила из ее недр тюбик помады. Затем водрузила отставленный холст на мольберт, содрогнувшись от взгляда, нацеленного на нее из портрета, и вывела несколько размашистых красных цифр поперек знакомого и одновременного чужого лица. Получилось вполне концептуально. Она была уверена, что господину художнику понравится.       Несколькими минутами позже, в собственной спальне, она опустилась на колени и вытащила из-под кровати свою драгоценную коробку. В ее нутро скользнул карандаш, который Сакура прихватила с собой. Он занял свое место на обложке скетчбука, рядом с визитницей, блестящим компактным термосом и еще ворохом безделушек. Сакура с нежностью коснулась каждой из них и выбрала смятый листок, который поднесла к губам и легонько поцеловала. Красочный флаер, который она умыкнула со стенда возле галереи, когда впервые увидела его имя на афише. Вещица, с которой началась ее одержимость.