Июльская страничка дневника

Вези на скорости за двести, куда угодно и ото всех, от всего, ведь когда ты возвращаешься, мир схлопывается в первозданную сингулярность, и главная вселенская тайна становится такой очевидной: в начале всего – был ты, в конце всего – будешь ты, мы – в меня перетекла материя и вспыхнула тысячей галактик. А если прямо – Олег, не могу без тебя.

***

– Куда мы? – Увидишь, там чудесно. Олег мчал на шикарной тачке Серого сквозь гладенькую отремонтированную трассу «М7-Волга» куда-то в сторону от Москвы. Он написал Серому, что делает пересадку на самолёт, и у них есть только два дня, чтобы пересечься в столице. Но не хотелось вовсе коротать время среди шумных проспектов или слушать перезвон серебра столовых приборов в каком-нибудь ресторане. После бесконечных жжёных песков, безжизненных бетонных коробок и скудости бытия Олегу яро нужны были кислород, шелест молодой листвы и мягкий, живой голос друга. Серый скинул лоферы под сиденье и удобнее устроился в кресле; его всегда клонило в сон, стоило принять роль пассажира. Рыжая голова мерно качалась из стороны в сторону. Олег смотрел прямо перед собой, внимательный к смещению фигур на дорогое, но всё поминутно глядел вбок, точно перебрасывался мячиком – образ Серого яркостью и едва исходящим, но почти удушающе ощутимым трепетом, играл с Волковым в «горячую картошку». Олегу подумалось, что, наверное, он всегда будет видеть в Разумовском подростка, наивного в своей безграничной доверчивости к нему. Жгуче захотелось обнять его. Мимо мелькали покосившиеся домики с резными наличниками, пёстрые – зелёные, жёлтые, красные, бирюзовые. Ухоженные. Дачники вскапывали свои участки, в глубине дворов лаяли счастливые псы, виляя хвостами, а маленькие детки вприпляску, чуть пугливо, заигрывали с питомцами. Вдоль обочин сами-себе-помещики торговали с проезжими лисичками, вишней, яблоками, крыжовником и картошкой. Где-то возвышались подстёртые купола дореволюционных храмов – свидетелей умирания русской деревни. – Рождает какие-то воспоминания, – Серый не спал, лишь дремал, поглядывая в окошко. – Какие? – уточнил Олег. – У тебя бывает такое ощущение, что, если ты очень постараешься, можешь вспомнить то, что было до твоего рождения? – Нет. Это же просто фантазия. – Может, фантазия. Но я вижу перед собой лица былых времён. На съезде белое табло подсказывает, что гости на пороге к тысячелетнему городу Суздалю – до того крохотному, низенькому, что даже не верилось, как встарь князь Долгорукий управлял обширными Ростовскими землями из этого лубочного местечка. Речка Каменка, вся в родинках-кувшинках, вилась змеёй; тут и там над горизонтом выглядывали соборные маковки. Олег взял из багажника сумку, переносной холодильник и молчаливо повёл Серого в сторону от исторического центра. Но жадный до впечатлений друг то и дело останавливался, чтобы сделать идеальный кадр открывшейся панорамы старой Руси. Деревья зеленели, благоухая свежестью, из садов веяло сладостью черёмухи, яблони и дикой розы. Толстые шмели «переходили» дорогу в поисках самых медовых цветков. Тёплый ветер подгонял путешественников скорее в поля. Расстелили плед, разложили фрукты, нарезку, бутылочку шампанского на луговом просторе – отсюда Суздаль был как на ладошке. Олег нашёл камень побольше примять края ткани, дабы скатерть-самобранка не пустилась в раздолье. Серый мигом накинулся на Олега и повалил на землю. Смеялся, прижимался покрепче. Счастливый. Олег давно не видел Разумовского таким – лучащимся, открытым, беззаботным. Он смотрел Волкову в глаза и секундными паузами уходил куда-то в себя, но затем улыбка ширилась, и Серый, будто бы смущённо, касался лбом груди Олега. Не хотелось принимать ту реальность, в которой эти тепличные встречи коротки и недолги, а продолжительны – перестрелки и бесконечное клацание по клавиатуре. С другой стороны – именно эта мимолётность словно бы питала притяжение. Для Олега. Но не для… – Лежи, не двигайся, я тебя напишу, – Серый завозился и вытащил из портфеля складной мольберт, акварель, лист плотной бумаги и деревянную палитру. Олег возлежал, скрестив вытянутые ноги, опираясь на локоть. Рубашка полурасстёгнута, рукава закатаны. На фоне – синее родное небо, на нём бегут сдобные ватрушки-облака, волнами плещутся душистые травы от нагоняющего ветра. Сказка. Серый увлечённо погрузился в любимое дело, Олег поглядывал на друга исподлобья. – Ты бы хотел жить в таком месте? – В Суздале? – Разумовский старательно размешивал краску на палитре, не поднимая взгляд. – Необязательно. Но где-нибудь подальше от крупных городов и автострад, где кругом – реки, озёра, леса. Я вот мечтаю о домике или даже небольшой ферме. – Ага, верная собака и топот маленьких ножек по паркету. – Ну, может быть и ножки, – Олег усмехнулся и накрыл рукой, как козырьком, глаза от слепящего солнца. – Ты же уедешь. Кто будет за всем этим следить? Свинцовое молчание. Олег под весом этого укора обмяк, с неодолимой тоской принявшись общипывать муравушку. Забрать бы Серого с собой: в пески, в походный лагерь, в Окиян-море. Зазнакомил бы с товарищами, вместе бы по вечерам играли в кости и картишки, выпивали бы бражку. Олегу всегда столько хотелось показать, стольким поделиться! Но ни одно письмо, ни одна кривая самсунговская фотография не передаст величие барханов, удивительный миг, когда красное пузатое светило скрывает свою макушку за горизонтом, или блеск гигантских городов, вдруг возникающих вдали разбитых дорог и так же внезапно испаряющихся. Олег бы не взял Серого с собой. Олег бы себе не простил никогда, если бы с Серым что-нибудь случилось по его вине. Разумовский, с плотно сомкнутыми губами и немигающим взором, уставился на Волкова. – Подними голову, я не закончил, – он промыл кисть в воде. – В конце концов, ты романтизируешь сельскую жизнь. Нам бы пришлось вставать вместе с петушиным криком. Пока солнце не в зените, копать огород. В дождь мучаться и накрывать всё брезентом. А то и затопит. Носились бы за сбежавшими курами и убегали б от рогатых козлов. – Красота же! – рассмеялся Олег. – Красота, – подтвердил Серый, оценивая получившийся портрет. Только собрались допить игристое, как обрёл мощь порыв ветра. Пустые упаковки разлетелись по полю, Серый побежал их собирать. Олег живенько свернул плед, закинул на плечо холодильник. Накрапывало. Оглянулся: на город надвигался мрак. Огромный облачный ворот, скрученный в воронку, извергал из себя плотный поток сизой воды. – Бежим к машине, Серый! Однако Серый достал смартфон и радостно щёлкал разбушевавшиеся небеса. Его причудливо остриженные волосы красиво реяли в потоке, блуза надулась парашютом, оголяя изгиб узкой талии. Олег взял ладонь Серого в свободную свою и повёл к городу, попутно пытаясь накрыть их двоих пледом. Серый притормозил, снял обувь и зашлёпал по мокрому асфальту босыми ступнями. Мелкий доселе дождичек обрушился на прохожих грохочущим ливнем, всё усиливая и усиливая напор. Одежда моментально вся промокла и сделались неприятно тяжёлой на кажущемся лёгким теле. Мелькнула фиолетовая молния, послышались раскаты. Олег спрятал их под навесом в надежде переждать непогоду. Под этим же навесом укрылась бабуся, наверняка довоенных лет рождения, сухонькая, дряблая, но с подвижным лицом и родительски внимательными глазами. Продавала малину. Спелую, яркую, чистенькую. – Без червей, мой хороший, я всё-ть промыла, – говор – ну точно старых преданий. Дождевые стрелы били по кровле, по дороге из чёрного в крошку покрытия, по нерасторопным туристам. А они – стояли с ведёрком малины на двоих и жадно уплетали сладкие ягоды. – Не могу оторваться, – пробубнел Олег, быстро-быстро выхватывая из ёмкости маленькие плоды. Серый как-то робко застыл на половине ведёрка, беспокойно повертел малиновую ягоду в пальцах, посмотрел на Олега. Зрачки расширились, словно объектив их старенького «Фуджика». – Я тоже, – Серый надеялся. – Когда ты приедешь в следующий раз, у меня на террасе будут высажены свои ягоды. Самые вкусные и самые сладкие. Олег почти невесомо провёл костяшками пальцев по скулам Разумовского. Тот так и глядел чёрными бусинами. – Я уже жду не дождусь. Самые вкусные и самые сладкие. Он не о ягодах. Он – о милом сердцу человеке.