Привидения

— Ну это пиздец, — Антон высказал абсолютно объективное, по его словам, мнение, разглядывая черные разводы на старой эмалевой раковине и покрасневший лоб Феликса, усыпанный темными пятнами. Словно на коже раздавили крупные ягоды черники. Хенджин кивнул, молча выражая свое абсолютное согласие с ранее сказанными словами. Реально пиздец. Будет им, если они вернут бабушке Бан Чана ее отвратительный, по мнению Хенджина, полосатый свитер испачканным черной краской. Но Феликсу, как казалось остальным, нравилось совершенно все то, от чего Хенджин приходил в полнейший ужас. Сладкая вата, липнущая к зубам, старая одежда бабушки Чана, кислые конфеты, начинающие шипеть, если их положит на язык, и даже дождь, который хоть и может принести с собой платки с лекарствами и проводить за руку на месяц в больницу, но все же оставляет сверкающие бусины на лепестках сорванных ромашек. — Если не собираетесь помогать, то напоминаю, что выход у вас за спиной, — Соня тщательно мылила руки, стараясь оттереть эту дурацкую краску, которая была куплена в грязном магазинчике, где можно было найти вообще все и очень дешево. Хенджин недовольно цокнул и закатил глаза, отталкиваясь от дверного косяка, на который все это время облокачивался. — Вы где это купили? У того стремного старика из магазина «Maniac»? «Maniac» — чудеснейший магазин, в котором хранились волшебные вещи, такие как коробка с йо-йо и раздувающимися во все стороны, если сильно сжать в ладони, резиновыми жабами, целая полка с бутылками разноцветной газировки, от которой щипало щеки, и много-много разных жвачек с любыми вкусами. А взрослые почему-то каждый раз говорили, что название говорит за самого владельца. Хенджин и вправду верил, что вечно улыбающийся беззубой улыбкой старик, который сидел за кассой, сбежал из психушки, что находилась неподалеку. Оттуда уже много кто сбегал, и часто утро начиналось с еле работающего телевизора, на экране которого усталый ведущий с темными кругами под глазами, неудачно замазанными тональным кремом, старался не заснуть, рассказывая об очередном убийстве или побеге. Но остальные только усмехались мнительности Хенджина и убегали за новыми сладостями. А Чонин за сигаретами, потому что подделал паспорт. Отталкивался сношенными кедами от шершавого асфальта и мчался вперед на скейтборде, щурясь от летящей в глаза пыли. Колено содрано, потому что вчера упал в яму, на лице след от ремня, потому что мама побила, а сзади крик сестры, чтобы ехал аккуратнее. Потому что за него боятся. А Соне на самом деле было страшно. И много, очень много раз. Когда мама брала старый ремень отца с тяжелой бляшкой и замахивалась на брата. Когда отец приходил пьяный домой и заваливался спать прямо у порога, и ремень попадал по нему. И Соня ничего не могла сделать. Тогда она брала за руку брата, растирающего кулаками глаза, чтобы не заплакать, вылезала через окно и убегала к соседям. И думала, что на лице Чонина должен быть красный след не от ремня, а от малинового варенья, которым угощала добрая бабушка Чана. Что дома должно пахнуть не сгнившей едой, а медовым печеньем. И что в объятиях Чана в сто раз теплее, чем рядом с нагретой батареей. Чонин, закутавшись в колючий плед, засыпал на мягком диване, а Соня бежала в комнату к Чану, поцеловав на ночь недовольно буркнувшего, что он уже не маленький, засыпающего брата. А у Чана в комнате горит гирлянда, которая прикреплена скотчем к стене уже года два. Окружала комнату, как длинная змея из мерцающих звезд, и ни разу пока не отклеивалась. Или Чан просто не рассказывал. Зато рассказывал о Жанне д’Арк, о затопленной золотой карете Наполеона или почему убили Линкольна. Соня запускала пальцы во вьющиеся пряди, и внимательно слушала, представляя, что она где-то там, наблюдает за всем происходящим, словно смотрит свой шуршащий телевизор. Потом стучится бабушка, у которой руки все еще пахнут печеньем, желает спокойной ночи и уходит к себе, тихо хлопнув дверью. Соня заваливает Чана на кровать, старается не смеяться, чтобы не разбудить Чонина, и, свернувшись калачиком, засыпает под голос Чана, который что-то напевает, обжигая кожу затылка дыханием. И хочется, чтобы комнату всегда сторожила змея из звезд, и было в сто раз теплее, чем от нагретой батареи. Но пальцам холодно. Из-за того, что эта черная краска для волос не собиралась отмываться от кожи, а у Феликса дома только холодная вода. Иногда Соне кажется, что может как раз поэтому он и болеет. Носит с собой постоянно таблетки для рассасывания и капли для слизистой верхних дыхательных путей. Чонин еще, когда увидел этот маленький тюбик, спросил, что такое слизистая, но получив ответ от Феликса, что это такая штука в носу и в горле, решил все же задать потом этот вопрос Чану. А злополучная краска и вправду была из этого магазина, в который Хенджин не ходил, потому что опасался владельца, а Антон каждый раз морщился, когда видел непомытые полы с темными разводами. Но все равно заходил, чтобы купить новую книгу. Никто не представлял, что он конкретно читает, но все просто знали, что у Антона в шоппере всегда лежит книга. А дома стоит целая коллекция «Сумерек», собранная с отложенных денег, которые выдавались на обед, а над кроватью висит плакат с каким-то оборотнем. Но если перевернуть, то на другой стороне вампиры. — Что вы встали на проходе? — Соня стала растирать жестким полотенцем заледеневшие руки, пытаясь их поскорее согреть. — Феликс, бегом за каким-нибудь чистящим средством. — Какой ужас, — Хенджин брезгливо рассматривал ржавую раковину, — Ликс, тебе нормально вообще жить в таком доме? Вроде как микробы из всех нас предпочитают именно тебя. — Но я же здесь не живу, — обернулся Феликс и поднял на него удивлённый взгляд. — Я живу с тобой. Хенджин закатил глаза, но, что поделаешь, правда и есть правда. Только вот засмеявшемуся Антону прилетел легкий удар локтем по предплечью. — Так, хватит! Надо отмыть это все. А то вернутся потом родители Феликса в город, а у них вся квартира в непонятно чем из-за нас. — Да она и без нашей помощи выглядит не очень, — Хенджин огляделся вокруг. — Кстати, ты ещё веришь, что они вернутся? Спустя три месяца? Нет, Соня не верила. Никто не верил, кроме Феликса. Он каждый день заходил в квартиру, надеясь встретить хлопочущую на кухне маму или читающего газету отца, пьющего горячий чай из большой стеклянной кружки. Хотел рассказать, что подружился с неземным мальчиком, который не доверяет старику-кассиру и постоянно закатывает глаза. Который пахнет как апельсиновая конфета, хоть совсем их не любит, и очень красиво рисует, поэтому у Феликса нет больше плохих оценок по рисованию. Рассказать, что этот самый мальчик позвал его жить к себе, когда узнал, что он уже несколько дней ничего не ел, потому что родители пропали, а деньги закончились. И просто сказать, как он скучает. Даже пообещает больше никогда не снимать зимой шапку, если только они больше никуда не уедут. Честно. — Вот, — Феликс протянул Соне прозрачную жидкость с синей этикеткой, — вроде бы это то, что надо. — Давай сюда. Раковина отмылась за секунду. В отличие от свитера бабушки Чана, который Феликс растирал под холодной водой так сильно, что чуть не содрал кожу на костяшках. Вот только краска никуда не уходила. Пена летала по комнате, словно хлопья снега. Пузыри переливались радугой от зажженной светодиодной лампы и плавно опускались на пол, лопаясь и навсегда исчезая. В темном коридоре появился Чонин со скейтбордом под мышкой. Он провёл рукой по растрепанным волосам и стал разглядывать летающий мыльный снег. Ткнул пальцем в прилетевший к нему пузырь, получил маленькие капельки мыла на склеру, ойкнул и стал тереть глаз, который теперь сильно щипало. — А ну-ка быстро сюда, — Соня потянула брата к раковине, заставила оторвать кулаки от век, включила воду, налила побольше в ладонь и приложила к плотно сомкнутым ресницам. — Открывай давай. — Прямо в воде? — недоверчиво уточнил Чонин. — Глупых вопросов не задавай. — Понял. Открыл глаз. Поморгал. Поднял голову. Соня сказала не трогать лицо грязными руками. Помыл руки. Глаз будто сушился на солнце. Через минуту стало легче. — Ты бы без сестры не прожил на этой планете и дня, — Антон улыбнулся, сжимая Чонина в душащих объятиях, — так что цени эту женщину, малявка. Чонин что-то неразборчиво промямлил и выкарабкался из капкана-Антона. — Так, — Соня скрестила руки на груди и стала проедать парня недовольным взглядом, — в какой это момент я успела стать настолько старой, чтобы вы называли меня женщиной? — А что такого? — Хенджин опять откинулся на косяк двери, только теперь притянул к себе ещё Феликса, и уткнулся носом в чёрные пряди. — Ты же не мужчина. — Нет-нет, — Антон поднял руки вверх, словно сдавался, подтягивая съехавшихся вниз лямку от шоппера обратно на плечо, — беру свои слова обратно, — повернулся к мальчику с болящим глазом. — Чонин, послушай меня. Цени эту невероятную молодую девушку, от которой энергия юности расходится во все стороны. Соня удовлетворённо кивнула. — Чан обещал прийти. Можем выдвигаться ему навстречу. — Мы на заброшенный завод? — с надеждой спросил Чонин. — Да объясните мне, наконец, что вас так к маньякам тянет? — Хенджин раздраженно вздохнул и убрал за ухо выпавшую из хвостика прядь. — Вы на полном серьезе хотите пойти в это логово бомжей и убийц? А не легче тогда сразу к больнице такси вызвать? Попросите провести там экскурсию индивидуаль… — Антон толкнул своего друга в бок, и тот тут же притих. Кто-то зашел в открытую входную дверь и теперь направлялся к ванной комнате. Феликс вытянул голову в надежде, что вернулись родители, но в темном коридоре показался силуэт подростка. С кучерявыми волосами, скрытыми под черной шапкой и в широкой толстовке с красным китайским драконом. — Чан! — Соня протиснулась сквозь толпившихся в комнате, чуть не поскользнулась на разлитом мыле и прыгнула в раскрытые объятия. Чан рассмеялся и, приподняв девушку, стал крутить ее, из-за чего ногами была чуть не сбита треснувшая ваза с искусственными цветами. Антон усмехнулся, а Хенджин десятый раз за день закатил глаза и, зарывшись носом обратно в чернильные волосы, оставил на шее быстрый поцелуй, отчего и так залитый краской в прямом и переносном смысле Феликс покраснел еще сильнее. — Ой, тоже мне, парочка года, блин, — Чонин скрестил руки на груди и терпеливо ждал, когда Чан наконец вернет Соню на землю, а потом задал тот же самый вопрос, который от него все слушали беспрерывно уже в течение нескольких недель. — А мы пойдем на заброшенный завод? Чан тут же стал серьезным, оставил на щеке Сони поцелуй обветренными губами, почесал макушку через шапку и ответил то же, что и всегда: — Нет. — Да почему-у? — Чонин сел на свой скейтборд и стал кататься туда-сюда. — Знаешь, какая рифма есть к слову «нет»? — Эй, не наглей, а? — Соня строго посмотрела на своего брата. — Я и так тебе многое позволяю, но давай знать все-таки границы. — Понял, — выдохнул Чонин и грустным взглядом уставился на противоположную стену. — Вообще сам тогда пойду. — Даже не думай, — Соня и Чан одновременно повернули головы на мальчика. — Вот бы обо мне кто так заботился, — рассмеялся Антон, прокручивая в ухе сережку-гвоздик. — Как о тебе заботиться надо, если ты ничего, кроме подаренных книг, за заботу не принимаешь? Читаешь эти «Сумерки», или как их там. В вампира сам превратишься скоро, — усмехнулся Хенджин. — Так, — Антон снова поправил в очередной раз съехавший с плеча шоппер, — еще одно неуважительное слово в сторону книг, и, я клянусь, первой моей жертвой будешь ты. — Здорово же. Вечная жизнь и все такое. — О, нет, я выпью из тебя всю кровь до последней капли, чтобы ты сморщился, как изюм. — Пойдемте пить какао, — Феликс схватил Хенджина за руку и потянул к выходу. На улице холодно. Соня получила от Чана выговор за то, что ходит в тонкой кофте, еще один поцелуй со вкусом мятного ментоса и пачку круглых конфет, от которых красился язык. Тут же раздала яркие кислые шарики всем. Взял даже Хенджин, который морщился и уверял, что ему это все совсем не нравится, но он из принципа не выплюнет, чтобы быть в компании. Порыв ветра поднял с дороги пыль и дырявый полиэтиленовый пакет. Казалось, что в воздухе крутится привидение. Соня получила теплую толстовку Чана, хотя и отвергала ее всеми возможными способами, так как теперь парень остался в одной футболке. Она шла теперь сзади и растирала его голые руки длинными рукавами, чтобы хоть немного согреть. Сзади плелись Антон с Хенджином, обсуждая какие-то новости, прочитанные только что из покинувшего мусорку обрывка газеты, а впереди прыгали Феликс и Чонин, с восторгом показывающие друг другу разноцветные языки. — От тебя сигаретами пахнет, — Феликс стал кашлять. В горле опять першило. — А от тебя смертью и карамельным сиропом. — Это не карамельный сироп. Это какая-то пшикалка от кашля, которую мне дала мама Хенджина, — улыбнулся Феликс. Чонину надоело держать скейтборд под мышкой, и он бросил его на асфальт, поставив сверху ногу с разодранным коленом. — Вставай, мы успеем весь город объехать, пока эти черепахи дойдут до твоего нового дома. Феликс встал сзади, обхватил Чонина за ребра, и они понеслись вперед. Где-то сзади раздался обеспокоенный голос Сони, чтобы они были аккуратнее, а Хенджин — Феликс точно знал — провожает их недовольным взглядом. Он всегда почему-то был недоволен, когда они с Чонином вот так вот вставали вдвоем на один скейтборд и уезжали вперед, позволяя ветру путать пряди, из-за чего потом расчесываться было больно. — Знаешь, они достойны большего, — Чан с улыбкой наблюдал за смеющимся Чонином и кашляющим Феликсом, летящими впереди. Соня все же вернула с огромным трудом толстовку, нагло солгав, что ей совсем не холодно, и теперь наблюдала за мальчиками, положив голову на плечо Чана. — Ты что имеешь в виду? — Они не должны были родиться здесь. Не в этом протухшем городе-трупе. У Чонина не должно быть красных полос от ремня, а Феликсу надо возвращаться домой к живым родителям. — Ты считаешь, что они умерли? Чан засунул руку в карман и на ладони появилась вырванная из газеты новость с фотографией двух разрезанных тел. — Тут их имена, — шепотом сказал Чан, разглаживая мятый кусок серой бумаги, — их совсем не узнать, потому что, несмотря на то, что тела валялись на пустыре совсем недолго, иначе их бы разорвали бездомные собаки, они, если верить газете, уже несколько дней как были убиты. Соня тяжело сглотнула. — Ты их хорошо знал? — Наши мамы одно время дружили. Были почти лучшими подругами. Родители Феликса часто заходили к ним, но так как два года назад меня отправили жить к бабушке, я только иногда пересекался с ними на улице. — Ясно. — Только Феликсу пока не говори. Мать Чана умерла совсем недавно. Прошло чуть больше десяти месяцев. Ее зарезал собственный муж обычным кухонным ножом. И об этом тоже написали на серой бумаге газеты, но никто не обратил на это внимание. Потому что всем уже все равно. Потому что не впервой. А отца Чана увезли в психиатрическую больницу. Это здание с белыми стенами было вместо тюрьмы. Оттуда многие сбегали, но их возвращали обратно, со связанными за спиной длинными рукавами и с засохшей кровью под ногтями. У Хенджина дома тепло и пахнет какао, которое варится на плите в небольшой кастрюле. Феликс достал из верхнего шкафчика маршмеллоу, спрятанные за пакетиками со специями от родителей Хенджина, и положил на стол. Соня разрезала яблоки на две половинки, посыпала сверху корицей и сахаром, а затем отправляла в духовку. Теперь к какое еще добавился аромат печеных яблок. Чонин сделал большой глоток в ту же секунду, как перед ним возникла толстая кружка с развалившимся котом. Обжег язык, чуть не пролил какао на стол и побежал полоскать рот в холодной воде, потому что был уверен, что это поможет. Чан насыпал всем поровну маршмеллоу, разделил свою порцию между Соней и Феликсом, потом бросился к духовке, о которой все благополучно забыли и совсем не обращали внимания на запах сгоревшего сахара. В конце концов яблоки все же были вовремя спасены. — Стой, — Соня остановила Чонина, уже почти положившего в рот наколотое на вилку яблоко, — оно горячее. Опять обожжешься. — Не обожгусь, — уверил ее мальчик. И, естественно, обжегся. Взрослые вернулись поздно. Шагали на цыпочках, чтобы никого не разбудить, поели вкусные, но уже холодные запеченные яблоки, обошли надувной матрас с горой одеял и пледов, на котором, поперек друг друга лежали Антон, Хенджин и Феликс, поправили упавшую на пол с дивана подушку из-под уха Чонина и даже улыбнулись Соне, которая сонно приоткрыла один глаз, не совсем поняла, что происходит, и перевернулась на другой бок, закидывая ногу на бок Чана.

***

— Просыпайся, сестра моя! — Чонин прыгал вокруг Сони, которая недовольно сопела и прижималась к теплой спине Чана. — Я-то думал, что тебя так назвали, потому что София — мудрость, если по-гречески, а оказывается, потому что спит как убитая, если по-настоящему. — Отстань. Антон сидел за столом, пил горячее молоко, приготовленное по наставлению мамы Хенджина, оставленному на маленькой бумажке на столе, и что-то читал. Хенджин разглядывал комиксы, а Феликс полоскал в ванной горло. — Ну все, теперь держись, — сказал Чонин и, схватив с дивана подушку, стал пытаться разбудить Соню с помощью легких ударов. — Чан! — Соня потрясла спящего парня. — Меня бьют! Чан проснулся, повернулся к Соне, получил подушкой по лицу и сделал вид, будто удар был смертельный. — Все, я умер. Завещаю тебе, Сонь, свою комнату, охраняемую змеей из звезд и учебники по истории. Больше у меня ничего нет. — О, горе! — девушка до сих пор не открывала глаза. — Моя любовь! — Какой дешевый спектакль, — Хенджин отложил в сторону комиксы. — Я бы на такой не пошел даже если бы выиграл бесплатный билет. — И ты отстань, — Соня все же разлепила веки, потерла глаза, сдула оставшуюся на тыльной стороне ладони выпавшую ресницу и стала толкать Чана. — Оживай, давай. Солнца не видно, но уже утро. Вернулся Феликс. Они с Хенджином достали картонную пачку клубнично-банановых хлопьев-звездочек, расставили на столе глубокие тарелки и вытащили из холодильника молоко. Все заливали розово-желтые звезды холодным, но Феликсу Хенджин подогрел. — Еще заболеешь. Будешь потом мешать спать со своим насморком. Или вообще заберут лечиться. — Спасибо, — Феликс улыбнулся и зачерпнул ложкой горячий космос. Потом что-то вспомнил, убежал в коридор, на ходу разжевывая хлопья, и крикнул, уже открыв входную дверь. — Совсем забыл! Подождите немного, я накопил денег на шоколадный сироп и жвачки, сейчас по-быстрому сбегаю в магазин, вы моргнуть не успеете, а я уже вернусь. А единственный магазин, который находился поблизости, был «Maniac». — Надеюсь, он хотя бы шарф взял с собой, — Соня выглянула из окна и проследила за мальчиком, пока тот не скрылся за углом. — Забыл, — Антон закрыл книгу и последовал примеру девушки. — Спешил очень, хотел успеть до того, пока мы все не съедим. — Тогда не станем его расстраивать и все дружно отложим ложки до прихода Феликса, — сказал Бан Чан и первым выпустил из рук металлическую ручку. Чонин быстро запихал себе за щеки еще немного звезд, а потом последовал примеру остальных. — Кстати, твоя бабушка будет сильно ругаться, если узнает, что мы испортили ее свитер? — Хенджин повернулся к Чану и стал качаться на стуле. — Какой свитер? — Ну тот, полосатый. От которого еще Ликс без ума и носит его постоянно. Вчера в нем был, да и сегодня тоже. — Думаю нет. Она вообще хотела его Феликсу подарить, раз так нравится. В любом случае не волнуйтесь, если что — куплю ей новый. — А у тебя есть деньги? — Свяжу ей новый. — Ладно. Просто свитеру совсем плохо. — Из-за краски? — догадался Чан, вспоминая чернильные пряди и черничные пятна. — Ага. — Он вчера на улице ходил в куртке, а когда мы пришли домой — быстро надел кофту сверху, чтобы ты не заметил. Хотел потом принести тебе много-много жвачек, чтобы извиниться. — Он на них собирается потратить накопленные деньги? Хенджин кивнул. — И на шоколадный сироп. Ты же сам слышал. Чану кажется, что Феликс слишком добрый для этого города. Слишком светлый, хоть и покрасил свои волосы черной краской. Слишком улыбчивый, чтобы жизнь так поступала. Отбирала родителей, здоровье. Это нечестная игра, в которой Феликсу невозможно победить. Никак. А еще Чану кажется, что Соня похожа на фею. На серьезную, появившуюся на свет из-под руки талантливого писателя. Которую выловили между строк, вырвали крылья, надели кепку и перенесли сюда. Больше не обладающую магией, но все еще невероятно прекрасную. Белый космос в глубокой тарелке Феликса остывал, а звезды разбухали, превращаясь в мягкие шарики. Животы урчали, но ни мальчик, ни шоколадный сироп, ни обещанные жвачки так и не появились. Чан озабоченно выглянул в окно, надеясь разглядеть бегущего обратно Феликса без шарфа и с румянцем на щеках с блеклыми веснушками. Но улица была пуста. — Что-то Ликса долго нет, — Хенджин напряженно настукивал по столу какую-то мелодию. — Давайте я схожу за ним, — Соня встала из-за стола, отодвинув скрипнувший стул. — Одной не стоит, — Чан обернулся к девушке и остановил ее за руку. — Я с тобой пойду. — И я! — Чонин вскочил следом. — Меня возьмите! Вдруг Феликс решил пойти на заброшенный завод без меня? — Ага, ага, конечно, — Антон дал легкий подзатыльник Чонину, чтобы тот успокоился. — Решил всех бросить и пойти один. — Эй! — возмутился мальчик. — Ликс должен был вернуться минут сорок назад, — Хенджин безотрывно смотрел на стучащие часы на стене. — Не надо было его отпускать к этому старику. — Так, — Чан пытался выловить голыми руками все напряжение, что летало пылью в воздухе, — ничего пока не произошло. Может он просто засмотрелся на полки с попкорном. Хенджин раздраженно хмыкнул, но перестал стучать пальцами по дереву стола. На улице холодно. Как вчера. Ветер поднимает пакеты и переносит окурки от одного края дороги к другому. Тоже как вчера. Но сегодня языки не покрасились от шипучих конфет, и никто не кашляет. И от этого как-то слишком тихо и серо. Хенджин забегает в магазин и несется к кассе. Хватает бедного старика за воротник, притягивает к себе. — Ты! — он говорит шепотом, но звучит угрожающе. — Маньяк гребанный! Где Феликс? — Г-господин, Вы… — Просто скажи где! — Хенджин! — Чан подошел сзади и аккуратно разжал плотно сомкнутые пальцы на одежде старика. — Прекращай. — Извините его, пожалуйста, — Соня подошла к кассе и мило улыбнулась. — Вы не видели маленького мальчика с черными волосами? Он собирался зайти в этот магазин за жвачками. Старичок отрицательно покачал головой. — Нет. Не заходил ко мне он. Можете называть всех по именам, я успел запомнить, — его лицо исказилось в беззубой усмешке, — вы же часто сюда забегаете. За сахарной ватой, за резиновыми лягушками, или просто посмотреть на красивые упаковки. — Жаль. Если заметите — позвоните нам, пожалуйста, — Чан протянул старику обрывок чека, на котором он только что написал свой номер телефона. — Хорошо, хорошо. Берегите себя, не гуляйте одни, особенно поздно вечером. Опасно. — А вы на завод ходили? — спросил Чонин, но тут же был утянут сестрой на улицу за капюшон. — Нет. И вы не ходите. А они все-таки пошли. Хенджин смотрел себе под ноги и пинал попадающиеся на дороге камни. Антон крутил сережку-гвоздик в мочке и старался придумать планы, если что-то пойдет не так. Сейчас в разработке находились действия под буквой Г. Чан, слишком серьезный и напряженный шел впереди, крепко держа за руку вырывающегося Чонина с большими от восторга глазами. Соня рассматривала серо-черное, из-за когда-то охватившего его огнем, здание, и беспокойство само собой разрасталось в груди. Идти туда, где ночуют бездомные. Где под ногами крошатся осколки стекла, врезаясь в подошву. Где хоронят трупы своих жертв сбежавшие из психиатрической больницы. Это страшно. По-настоящему страшно. И глупо. Страшно глупо. Соня неконтролируемо дрожит. Чан сжимает ее ладонь в своей и тепло улыбается. Обнимает. Греет лучше, чем любая батарея. — Останьтесь снаружи. Я сам все осмотрю. Если я кричу — бегите. Если увидели что-то страшное — бегите. И, желательно, как можно тише и незаметнее. — Дурак, — Хенджин отталкивает стоящего на проходе парня и первым заходит в уходящий вдаль темный коридор, — мы все идем. И не надо применять эти измусоленные фокусы, типа «кто-то должен остаться на шухере». Никто не останется. — Да неужели вы не понимаете, что там опасно? Или просто не боитесь смерти? — Мне не страшно, я вампир, — Антон улыбнулся и показал свои накладные клыки, которые недавно купил. — То есть бессмертный, — тут же пояснил он для Чонина. — Я знаю, — мальчик уже успел обидеться. — Я специально для тебя вырежу самый острый осиновый кол, — уверил Антона Хенджин, уже исчезнувший в коридоре завода. — Давайте потише! — шикнула Соня на всех сразу. Под ногами хрустели куски обвалившейся плитки, словно соленые крекеры. Все, у кого был с собой телефон, включили фонарики, тут же залившие обугленные станки холодным белым светом. У стен валялись разбитые бутылки и грязные картонки. Пахло сыростью и отходами. — Феликс! — крикнул Хенджин, заставляя всех замереть от ужаса и неожиданности. Короткое эхо отскочило от пустых стен, будто отрикошетившая пуля. Ответа так и не последовало. — Ты что делаешь?! — грозно прошептал Чан. — Ликса зову, если ты не расслышал. И собираюсь сделать это второй раз, так как пока мы ничего не нашли здесь, кроме мусора и граффити на стенах. — У тебя есть пистолет? — Нет. — У меня тоже. Ни у кого из нас нет даже нормального острого ножа. Так что давай будем немного осторожнее. — Ребят, — Чонин съежился от давящих со всех сторон покрытых сажей стен, — а вы уверены, что Феликс здесь? Может он уже вернулся домой и ест пропитавшиеся молоком звездочки с шоколадным сиропом? — Сам хотел сюда сходить, не ной теперь, — Соня присела на корточки и крепко обняла брата. — Может быть Феликс дома, тогда это просто чудесно. А может быть он лежит где-то здесь. — Иди, проверь дом, — сбоку подошел Чан. — И вернуться к вам? — Если Феликс на самом деле дома, то вместе оставайтесь там, мы уже тоже скоро обратно. — Понял, — Чонин еще раз осмотрел все вокруг и побежал к выбитому окну, через которое они входили. — Спасибо, — улыбнулась Соня и получила невесомый поцелуй в нос. А коридор уходил все дальше, врезаясь в помятую железную дверь. Желание уйти отсюда росло с такой же скоростью, как и уверенность в необходимости идти вперед. Феликс где-то здесь, это чувствовал каждый, но, если попросили бы объяснить эти ощущения, никто не смог бы вымолвить ни слова. — А что-то для самозащиты реально надо было взять, — Антон с недоверием смотрел на обжигающе ледяную металлическую ручку двери. — Ссышь? — Хенджин закатил глаза и раздраженно вздохнул. — Пиздуй тогда за Чонином. — Как грубо, — фыркнул Антон и, так и не пропустив вперед ни Чана, ни Хенджина, зашел первым. Через щели забитых фанерами окон пробивается тусклый свет с улицы. Глаза уже понемногу привыкали к темноте, благодаря чему Соня стала меньше спотыкаться. Чан держал ее за руку и обводил все острые углы перевернутых стульев и обугленных ножек от столов. Иногда из-под кед вылетали лязгающие смятые жестяные банки. Холод пробирался к костям. Вдруг где-то вдалеке раздался кашель. Хенджин, стукаясь обо все подряд побежал вперед. Соня с Чаном и Антон понеслись за ним. — Феликс? Феликс! — Хенджин боялся, что кашель прекратиться. Что он исчезнет, а с ним и Ликс. Потому что они срослись, стали одним целым. Потому что кашель паразитом въелся в легкие и мучительно раздирает изнутри. Соня не считала полученные синяки, но их было точно больше двадцати. Сзади перепрыгивал через упавшие полки Антон, держащий свой шоппер в руках, чтобы не съезжал с плеча. Чан бежал впереди, а самым первым был Хенджин, который падал, раздирал ладони, тут же вставал и несся дальше. — Хенджин? — из угла раздался слабый хрип. Феликс лежал на полу. В его волосах запутались грязь и осколки стекла. Левая лодыжка была вывихнута, а из сухожилия правой ноги торчала ушедшая наполовину в кожу отвертка. Хенджин хотел вытащить ее, но Чан резко отбросил руку парня в сторону. — Не трогай, можешь сделать только хуже. Надо отнести его к врачу. Хенджин кивнул и присел к Феликсу, убирая прилипшие ко лбу с черничными пятнами пряди. — Больно? Мальчик улыбнулся, вытерев ладонью мокрые ресницы, а потом в его горле снова стал вытаскивать свои шипы противный кашель. Хенджин стянул с себя шарф и обмотал оккупированное горло. — Так-так, добрый вечер! — сзади раздался сиплый голос. Чан резко обернулся, машинально закрывая собой Соню, и застыл. Перед ним стоял человек в белой рубашке с оторванными рукавами, которые десять месяцев назад были крепко связаны за спиной. А в руках, в которых десять месяцев назад был сжат окровавленный кухонный нож, сейчас находился кусок оторванной трубы. — Вот это встреча! — незнакомец рассмеялся низким смехом, делая шаг вперед. — Это ты сделал? — Чан показал на Феликса, заводя Соню дальше за себя. — Ах, ты про этого мальчишку. Забыл, как тебя зовут, прости. Филис? Феклис? Да неважно, на самом деле. Главное, что я помню, как ты выглядишь. А еще помню, как выглядят твои родители. — Родители? — Феликс постарался подняться на локти, но тут же скривился от пронзившей тело боли. — Да-да. Повстречал их несколько недель назад. Хотя нет, нечестно присваивать мои заслуги судьбе. Это я постарался, чтобы мы пересеклись. Уж очень мне хотелось заглянуть им в глаза. — Ты их убил? — Чан спросил почти шепотом, но Феликс все равно расслышал. — Убил? Родителей? Незнакомец снова рассмеялся. Его надрывистый смех резал барабанные перепонки острым лезвием. По покрасневшим щекам Феликса потекли слезы. Он их пытался вытирать рукавом, но лишь оставлял на коже грязные разводы. Горло стало домиком-рукавицей, в котором к кашлю подселился ком. Легкие сжимались, отказываясь дать возможность нормально вздохнуть. И как же все же болят вывихнутые ноги. — Забавно, правда? Они отняли у меня всего пару месяцев жизни, позвонив в психушку, а я у них целые годы забрал. Чан, помнишь, у нас в детстве был сборник анекдотов? Давай обязательно добавим туда эту историю. — Зачем смерть Феликсу? — Чан говорил холодно, напрягая под толстовкой мышцы, чтобы в случае чего быть готовым защищать стоящих за ним детей. — Ты в кого такой тупой? Очевидно, что не в меня, — опять этот ненормальный смех, — значит в мать пошел. Говорю тебе один раз — запоминай. Какие родители, такие и дети. — Неправда. — И где же я солгал? — Я никогда не буду таким, как ты. Чан бросился вперед, опрокидывая не ожидавшего этого своего отца. Хенджин с Антоном подхватывают на руки Феликса и несутся к выходу. Соне кажется, что сердце пульсирует где-то в висках. Она слышит грохот упавшего тела, а Чан только звон от удара трубой по голове. Если бы падающий отец не промахнулся, в черепе точно была бы вмятина. — Ты чего стоишь? — Чан обращается к Соне. Очень хочется на нее посмотреть. Может быть в последний раз. Сказать, что сильно-сильно ее любит. Но надо следить за руками отца, который пока не до конца очнулся от удара об пол, а еще постараться как можно больше раз успеть заехать кулаками по лицу. — Я уйду только с тобой, — девушка нашла какой-то старый ржавый перочинный нож под кусками обваливающегося потолка и крепко сжала свое оружие в руке. — Нет, сейчас же… — Ах ты гад! — отец Чана перехватил руки своего сына и вывернул их так, что парень резко втянул воздух через ноздри. — Не надо было тебя отправлять на воспитание к бабке! Как же я поздно понял, что мать твоя мне врала постоянно. И даже сказала тебе жить не с нами, потому что боялась меня. И правильно делала. Отец Чана встал, ударил своего сына затылком об стену и тут же заодно сломал нос свободным кулаком. Соня подбежала сзади, нацеливаясь воткнуть ржавое лезвие в шею, но этот ненормальный был быстрее. И сильнее. Он резко развернулся, схватил сонину руку, дернул на себя, потом резко провернул запястье. Нож выпал из разжатых пальцев. Больно. Очень больно. Чан вытер рукавом стекающую по подбородку из разбитой десны кровь и снова бросился вперед. Тот пнул Соню в живот с такой силой, что казалось, что нижние ребра сломаны. Стало тяжело дышать. Потом он схватил подбежавшего Чана за толстовку и, наклонив голову сына, ударил по нижней челюсти коленом. Интересно, а как это, умирать? Говорят, ты улетаешь наверх, если был при жизни хорошим человеком, или же падаешь под землю, в котел к демонам, если тебе присудят много грехов. Или умершие становятся призраками? Может быть. Соня бы хотела быть призраком. Она бы поселилась в маленькой комнате, которую охраняет звездная змея, и никуда оттуда не вылезала. Жила где-нибудь в шкафу, летала днем по дому, иногда зарываясь холодными пальцами в мягкие волосы. А Чан бы даже не чувствовал этого. Но Соня все равно бы улыбалась, ведь в душе разливалось тепло. Потому что рядом с Чаном всегда так. А Чан не хочет быть призраком. Не хочет летать по пустым улицам, как те дырявые полиэтиленовые пакеты. Он еще столько всего не успел. Не убедился, что Феликс в больнице, не устроил Чонина в университет, не узнал, что Антон читает кроме «Сумерек» и не доказал Хенджину, что тот старичок-кассир совсем не маньяк. Но самое важное — не увез отсюда Соню. Из этого города-трупа, в котором феям совсем не место. Пускай без крыльев и даже в кепке. Веки распухли, и глаза уже почти не открывались. Чан, с выбитым коленом, закрывал голову руками, наугад уворачиваясь от ударов железной трубой. Соня дышит, и это главное. Вдруг удары прекращаются. Рядом что-то упало. Чан с усилием размыкает веки и видит лежащего отца. Его глаза закрыты, но губы будто закреплены степлером в ненормальной ухмылке. — Соня! Соня, ты в порядке? — кто-то перепрыгивает упавшее тело. Голос словно доносится из стеклянного купола. — Эй! — перед глазами появляется обеспокоенное морщинистое лицо. Чан старается понять, кто пришел, но в глаза будто вставили не те линзы, и все вокруг расплывается, превращаясь в бесформенные мазки. Соня так и не узнала, можно ли превратиться в призрака. Она очнулась на руках старичка из магазина «Maniac». Того самого, который хранит в коробках йо-йо и резиновых жаб. — А где Чан? — ее голос был совсем тихим, но Чонин, услышавший его, тут же подбежал и заглянул в глаза. — Соня! Ты жива? Скажи хоть что-нибудь! — в его глазах стояли слезы. Он шмыгнул носом и взял сонину ладонь в свою. Девушка попыталась улыбнуться. Вышло не очень. — Да, пока еще жива. Спасибо, — она, тратя последние силы, кивнула старику. — Он электрошокером этого ненормального уложил, — Чонин немного повеселел, но все еще вытирал кулаками соленые глаза. — А Чан вот, рядом. С пульсом. Соня повернула голову. Чан лежал рядом без сознания. По его виску текла липкая кровь, в которой испачкались вьющиеся пряди. Шапка лежала где-то под столами. Нос смотрел вбок, словно Чан — снеговик, который сделал маленький ребенок. Стащил из холодильника, пока мама не видела, морковку, и вставил ее, как сумел. Немножко по диагонали. Соня нащупала ледяные пальцы Чана и легонько их сжала. Теперь настала ее очередь согревать.

***

В больнице какао не пахнет, как и печеными яблоками. Здесь не дают на завтрак хлопья-звездочки или конфеты, от которых красятся языки. В этом месте воздух пропитан спиртом, лекарствами, почему-то пахнущими как карамельный сироп, и унынием. Медсестры иногда заходят, проверяют состояние, шушукаются между собой и выходят обратно в коридор. Чану ходить нельзя из-за вылетевшего колена, а у Феликса вывихнуты лодыжки. Соня открывает окно, и через него в палату вваливаются покрасневшие от бега и холода Хенджин с Антоном. — Так, Сонь, тебя давно проверяли? Девушка отрицательно качает головой. — Отлично. Тогда давай так, мы идем как обычные посетители, а ты немного за нас прячься. А то они уже тебя запомнили, я думаю. И они идут. А медсестры не запоминают лица. Зачем? Будь тут пациент хоть один день, хоть на постоянной основе, как Феликс, все равно когда-нибудь ходить перестанет. Либо вылечится, либо нет. Итога всего лишь два. Их никто не останавливает. Феликс и Чан лежат в одной палате. Соня первая забегает внутрь и смеется. Феликса будто облили брусничным вареньем, а у Чана на колене бинт, по которому летают маленькие привидения. Ровно пять штук. Один на скейтборде, у другого в мочке сережка, третий и четвертый кружатся вместе, а вокруг них разбросаны мармеладные мишки. А на самом видном мете сидит призрак в кепке и с длинными крыльями сзади. — Феликс просил принести тебе наклеек, а то слишком черно-бело получилось, — Хенджин протянул Чану купленные у старика солнце, пару облаков и чашки кофе с руками-палками. — Спасибо! Мир привидений тут же осветился и обрел собственное небо. Антон добавил к приведению с проколотым ухом вампирские клыки и удовлетворенно усмехнулся. Хенджин подошел к горящему Феликсу и присел рядом. Поцеловал в лоб, с которого уже стерлась вся черника. Выложил на простыню жвачки и апельсиновые тянучки. — Выздоравливай, давай, Ликс. Мальчик улыбнулся. Альвеолы сжигались сами собой, превращаясь в пепел, который щекотал трахею и заставлял вновь и вновь задыхаться в приступах кашля. — Если я умру, отдай все мои запасы маршмеллоу Чонину. Я ему обещал. Хенджин закатывает глаза и переплетает пальцы их рук. — Сам отдашь. И придумаешь повод получше, чем смерть. Антон принес в своем шоппере игры. Уно, обычные карты, в которых давно уже не было бубнового короля, а семерка крести согнута так, что все могли определить эту карту даже с закрытыми глазами. Еще вытащил потрепанную мафию и мини домино. Они расселись на полу и стали играть. К зубам прилипали апельсиновые тянучки, которыми поделился Феликс, на лбу появились приклеенные облака. Один раз зашла медсестра, посмотрела на невинные распахнутые глаза детей и ушла обратно. Потом вернулась, поставила перед каждым по чашке горячего чая и больше не появлялась. На небо высыпались маленькие звезды. Не клубнично-банановые, и не те, которые собираются с длинную змею и сторожат комнату. А самые настоящие. Очень далекие и до безумия красивые. Недопитый чай в кружках давно остыл, а вечер, с самыми долгими объятиями и тихим смехом, чтобы никого не разбудить, наполнился равномерным дыханием, какими-то случайными фразами из книг от спящего Антона и кашлем Феликса, который старался съесть одеяло, чтобы никому не мешать спать. Соня залезла к Чану и мирно посапывала на груди. Ночь была спокойной. И тихой. До жути тихой. Соня проснулась оттого, что кто-то тряс ее за плечи. — Ммм? — она раскрыла один глаз и встретилась взглядом с перепуганным Чаном. — Антон побежал за медсестрами. Феликс не дышит. Соня тут же вскочила на ноги. Перед койкой мальчика на коленях, держа того за руку, стоял Хенджин. В палату вбежала медсестра. Включила свет, порезавший зрачок, пощупала пульс, позвала еще кого-то. Потом покачала головой и сказала таким тоном, будто это было давно всем известно. — Мне очень жаль. Он мертв. Сколько раз такую фразу произносили в этой больнице? Медсестры уже давно не считают. Чан кусает себе губы изнутри, чувствуя на языке ржавый привкус крови. Соня не верит. Она не хочет ни во что верить. Даже в призраков. Антон стоит, откинувшись на дверной косяк и запрокинув голову наверх, чтобы не текли слезы. А они все равно текут. Предатели. В палате снова стало тихо. Медсестра ушла. Воздух пропитан карамельным сиропом. Кашель исчез вместе со своим хозяином. Оставил после себя разодранное горло и улетел. Под ногами хрустят фантики апельсиновых тянучек, а на тумбочке все еще стоят пять чашек с недопитым чаем. — Ну это пиздец, — Антон говорит это совсем тихо, потому что в горле ком, не дающий разрыдаться. А у Хенджина не осталось сил даже чтобы просто кивнуть.