Иди туда, где тебе страшно.
Взгляд скрывая вновь и вновь,
Ты осмелишься однажды
И найдёшь свою любовь.
Единственный луч солнца, пробившийся сквозь толщу серых облаков, слепит глаза, вынуждая Антона разомкнуть веки. Тот вымученно выдыхает, переворачивается на другой бок и снова закрывает их. Он не готов к этому дню. Он никогда не был бы к такому готов, но левая щека вновь вспыхивает острой болью, и Шастун прижимает к ней ладони, всё-таки выпутываясь из одеяла. Зубная боль мучает его уже четвёртый день и становится всё сильнее — сейчас он практически готов заплакать от жжения во рту, от этого ужасного ноющего чувства. И второе чувство, в сердце, не менее сильно, ведь это страх. Его давний страх стоматологов. Последние дни эти два фактора вели безостановочную борьбу — Антон думал о предстоящем посещении врача каждую секунду и всё оттягивал этот момент на потом. На третий день выносить боль уже не представлялось возможным, даже после пары таблеток Нурофена она не спадала, мучая Антона до слёз на глазах. Дрожащими руками он отыскал в интернете самую лучшую клинику в городе — а что, может себе позволить, вдруг у них там какие-то особо безболезленные методы — и записался на приём. Благо, местечко нашлось сразу на следующий день, в час дня, у врача Арсения Сергеевича Попова. Администраторша предупредила, что он один из самых опытных профессионалов их стоматологии и умеет находить подход к каждому клиенту. Антон вымученно думал, какой подход можно найти к нему — безнадёжному ятрофобу тридцати двух лет. Ладно бы ещё ребёнок, но сейчас его капризы никто терпеть не будет, это же совсем глупый страх, однако именно из-за него Шастун не мог уснуть до пяти утра, нервно сжимая в руках подушку. Его лучший друг Дима на протяжении всего вчерашнего дня убеждал Антона, что всё будет в порядке, ведь главное — перетерпеть анестезию, а потом можно просто закрыть глаза и расслабиться, но Шаст совсем не понял, как слова «анестезия» и «расслабиться» могут состыковаться в одном предложении. Пожелание доброго утра от Димы так же остаётся без ответа — утро не может быть добрым, если через два часа ему придётся заставить себя сесть в стоматологическое кресло. Если уже сейчас Антона сковывает паника от одних мыслей, то он даже не хочет представлять, что его ждёт в клинике. И каково будет бедному Попову с ним. Интересно, а врачей стоит предупреждать о своих страхах заранее, чтобы они успели подготовить ремень и ретрактор? Завтрак минует его стороной, потому что за пару часов до лечения есть не желательно, да и он бы не смог — живот крутит от волнения с самого утра. Антон уже не знает, куда деться от этого страха, куда деться от себя. Ему безумно больно, и других вариантов не остаётся совсем, но он просто не может представить себя в кабинете стоматолога. Эта боль должна быть в десятки раз сильнее того, что чувствует он сейчас, — Шастун научен горьким опытом с самого детства... Ему было около пяти, когда это случилось впервые. Кому угодно скажи такое предложение, и посещение стоматолога будет последним, что он представит, но всё же. У Антона шатался зуб. Мама забрала его с тихого часа в садике, и Тоша гордо ушёл, показав на прощание язык своим товарищам, вынужденным следующие сорок пять минут маяться в своих кроватках от безделья. В общем, настроение у маленького Шастуна было превосходным. Светило солнце, пели птицы, был самый разгар весны, — уж этот день Антон запомнил хорошо. Когда его привели в поликлинику, в сердце сразу поселилась смутная тревога. Он не любил врачей, эта атмосфера с детства его пугала. Поэтому длинный коридор в белых тонах и пара стареньких скамеек насторожили малыша, заставив попятиться к выходу, однако мама крепко держала его в руках, игнорируя все вопросы. Становилось не по себе. Вскоре подошла их очередь. Антоша увидел большое синее кресло и аккуратно залез на него, надеясь, что всё закончится простым осмотром. Сначала врач чем-то постукивал в его ротике, показал ему зеркальце и покатал вверх-вниз на кресле, что помогло Антону слегка расслабиться и доверительно открыть рот, когда доктор сказал, что хочет лишь закапать туда лекарство. Его крик слышал весь коридор. Десну пронзила ужасная, резкая боль, сразу вызвав неконтролируемый поток слёз из светлых зелёных глазок. Медсестра держала его всё остальное время «осмотра», боль спустя время отступила, но тревога не ослабевала ни на миг, он всё брыкался, мечтая поскорее уйти и никогда не возвращаться в это страшное место. После оказалось, у него есть ещё двадцать зубов. Каждый из них — молочный, и все они будут выпадать... Антон неоднократно закатывал истерики по поводу стоматологов. Все зубики им пришлось вырывать на дому, используя старые народные методы, вроде нитки или морковки. Это было больно, неприятно, но необходимо, и Антоша это понимал. Лучше избавиться от зуба здесь, дома, рядом с мамой, сжимая в руке любимого плюшевого зайчика, а не трястись от страха в том страшном кресле, чувствуя себя как в ловушке. С тех пор он не был в стоматологии... дайте подумать, никогда. Лишь на плановых осмотрах для школьной справки, но и это было безумно волнительно и некомфортно, даже зная, что дальше осмотра дело не затянется. Удивительным образом ему удавалось избегать кариеса, он всегда тщательно чистил свои зубки два раза в день и старался не есть много сладкого, что являлось непосильной жертвой для ребёнка. Воспоминания заставляют поёжиться и прибавить громкость, чтобы заглушить музыкой поток устрашающих мыслей. Утреннее солнце успело скрыться за непроглядными тучами, из которых уже вовсю хлестал дождь. Погода в Питере никогда не была постоянной, и это нравилось Шастуну, хоть порой и знатно портило планы. То серый ливень, то палящее солнце, то безветренный штиль — всё как в жизни, подобно нашему переменчивому настроению. Это вселяло надежду в трудные времена, ведь после тёмной грозы обязательно наступит рассвет и подарит яркую радугу. Антон верит, что после этих зубных мучений судьба должна наградить его чем-то невероятным. На вид здание оказывается новым, довольно современным и очень большим, что пугает. Впрочем, сейчас Антона может напугать всё что угодно. На негнущихся ногах он преодолевает низкий порог ступенек и замирает перед входом, неосознанно обняв себя руками. Поднимает голову вверх, вбирает в лёгкие разряженный после дождя воздух и медленно выдыхает сквозь едва разомкнутые губы, наблюдая, как одинокий жёлтый лист лавирует и опускается в лужу. Администраторша подтверждает его запись и отправляет в комнату ожидания с мягкими диванчиками и рисунками на стенах для детей. Антон бегло рассматривает ярких пчёлок, котиков и лисичек, что резвятся на лесной поляне, полной красивых цветов. Это немного отвлекает, однако, стоит только взгляду зацепиться за кучу стоматологических журналов на столе, как противная тревожность вновь одолевает его. Подумать только, через каких-то несколько минут он уже будет сидеть в том ужасном кресле и морщиться от попадающего в глаза света, изо всех сил пытаясь расслабить мышцы лица. Дыхания будет не хватать, руки вспотеют, чувство безысходности захлестнёт его с головой, и Антон правда не знает, как сможет справиться с этим. — Антон Шастун? — в комнату заходит человек, судя по всему врач, и... О боги, какой он красивый. Высокий, почти как он сам, брюнет с волнистыми волосами, острыми чертами лица, выраженными скулами, тонкими губами, причудливым, словно откусанным на конце носиком, который особо привлекает внимание Антона. Его длинные ресницы, что бросают тень на бледную кожу лица, короткие чёрные завитки, спадающие на лоб, изящные ладони с длинными пальцами так и манят прикоснуться к себе. Шастун безбожно залипает, не в силах отвести взгляд от этой неземной красоты, представшей перед ним в лице его стоматолога, Арсения. Он готов поклясться, что в жизни не видел подобных людей. Если бы он умел рисовать, то уже бы начал делать наброски в своей голове, а если бы был поэтом, то воспевал бы красоту Попова в своих наилучших стихотворениях, истратив на это последние крохи вдохновения. Арсений также разглядывает клиента. Взрослый мужчина с такими детскими чертами лица, пухлыми губами, ровным носиком и очаровательными кудряшками, что вьются пшеничными волнами на поверхности его головы. Щёки покрыты румянцем, а длинная нога отстукивает только ей понятный ритм по полу, из чего врач сразу может понять, что Антон переживает перед приёмом. Вскоре Шастун приходит в себя и неуклюже подпрыгивает с места. Он почему-то чувствует себя каким-то внезапно глупым и маленьким под пристальным взглядом этого человека. Свои длинные руки кажутся несуразными, а испуганное лицо — и вовсе неприемлимым сейчас. Ему хочется казаться смелым перед Арсением, поэтому он мужественно засовывает свои переживания куда подальше и направляется вслед на врачом. Попов уверенным шагом рассекает темноту коридора и, слыша тяжёлое, медленное дыхание позади себя, делает соответствующие выводы. Перед ним самый настоящий ятрофоб, который, судя по всему, решил скрывать свой страх. Что ж, интересно, как далеко он сможет зайти, если уже сейчас выглядит подобно маленькому потерянному зайчонку, еле переставляющему свои лапки. В любом случае, с таким Арсений сталкивается регулярно и обязательно сможет помочь этому очаровательному ушастику, уже успевшему затронуть определённые струны в его душе. Антон входит в красиво обустроенный кабинет, бегло оглядывает искусные картины на стенах и замирает на пороге, ощущая уже сформировавшийся тугой ком в горле. В нос ударяет резкий запах медикаментов и латексных перчаток, как бывает каждый раз при входе в кабинет врача. Неведомая сила тут же заставляет его сделать шаг назад, вжавшись в ранее закрытую Арсением дверь. Попов осторожно кидает сочувствующий взгляд на пациента и направляется к своему столу. В голове Антона набатом бьются мысли о том, что ещё не поздно уйти, выбежать на всех парах из этого здания, оставляя позади страшное стоматологическое кресло, необходимые уколы и адские мучения, но зуб в левой щеке вспыхивает немыслимой болью, заставляя Шастуна прижать к ней руку и тихо заскулить от безысходности. Боль пульсирует во рту, и слёзная пелена затмевает взор, кабинет перед ним расходится рябью, а дыхание становится редким и прерывистым, мешаясь со сдавленными всхлипами. На плечи отрезаляющим жестом опускаются тёплые руки Арсения. — Антон... — растерянно начинает тот, — так сильно болит? — Попов подходит ближе, и Шаст утыкается в его плечо. В нос пробивается нежный, приятный аромат, в котором отдалённо чувствуются кокосовые нотки. Он сосредотачивается на мягком запахе и тёплых прикосновениях — Арсений приобнял его и теперь медленно гладит по спине, изредка перебирая кудри, — дыхание чуть замедляется, и лишь одинокие слезинки впитываются в тонкую ткань чужой рубашки. Жаль, что Попов думает только о том, как Шастуну больно, но, наверное, и представить не может, какие душевные муки испытывает его пациент сейчас (да и всю предыдущую неделю тоже). Страх сковывает его, острыми иглами впивается под кожу, подчиняет себе весь разум, а с ним и тело, безжалостно нарушая дыхание и сердечный ритм. Он заранее готовит к худшему, гиперболизирует ситуацию в моменте, заставляя бояться самых обычных вещей всё сильнее и сильнее с каждой секундой. И Арсений это понимает. Он чувствует крупную дрожь, что покрыла всё тело Антона, слышит сдавленные всхлипы, замечает закрытую позу и желание уйти, стать невидимым и исчезнуть из этой комнаты. Он прекрасно осознаёт, что Шастун терпел до последнего, но когда боль стала поистине невыносимой, пришлось прибегнуть к действиям... И именно когда безумный страх сталкивается с адской болью, рождается безысходность. Эта сильнейшая тревога, дрожащие коленки и мокрые глаза. А глаза у Антона чудесные — это замечает Попов при ближайшем рассмотрении, — ярко-зелёные, глубокие такие, словно майская трава поутру, покрывшаяся росой после проливного дождя. Арсению отчего-то хочется видеть в них блеск, сказочное сияние и отражение светлой души, а не всеобъемлющий страх, как есть сейчас. — Простите... — еле слышно отзывается Антон, отстраняется и взгляд опускает вниз. Он чувствует огромную вину за то, что не смог совладать со своими эмоциями, хотя Арсений даже не начал его лечить. — Всё хорошо, Антош, можем сразу на «ты», если так будет комфортнее. Всё не настолько страшно, как ты себе уже надумал, обещаю. Пойдём, — он осторожно обхватывает трогательное запястье Шастуна и ведёт к креслу. — Присаживайся, сейчас я всё подготовлю, — как можно мягче старается сказать Арсений, лишь бы не приносить ещё больше переживаний своему боязливому пациенту. Антон садится на край синего кресла, опускает мокрые ладошки на колени, обтянутые джинсовой тканью, и наблюдает за Арсением в попытке снять стресс. Отчего-то один вид врача обладает особым успокаивающим эффектом. Шастун смотрит за мерным движением его рук, на которые врач натягивает белые перчатки, оглядывает его утончённый профиль, ровную линию носа и маленький выступ светло-розовых губ. Только сейчас, когда Арсений стоит не так уж далеко, Антон замчает хрустально-голубое свечение его больших глаз, обрамлённых пышным веером ресниц. Взгляд Попова завораживает и приковывает внимание, словно гипноз, поэтому, не успевает Антон опомниться, как стоматолог уже оказывается в одном шаге от него, склонившись к телу Антона. Арсений опускает руки на плечи, подходит ближе, прижимаясь почти вплотную, мысли Антона затмевает уже знакомый аромат кокосового парфюма, сердце ускоряет темп из-за внезапной близости, в области виска ощущается горячее дыхание Попова, и сейчас ему стóит только склонить голову, чтобы... Рывком подтянуть Антона к спинке кресла и отстраниться, уложив пациента в нужную позу. Пиздец. Какой же он идиот, столько напридумывал!.. Остаётся лишь надеяться, что врач не заметил его расширившихся зрачков и в миг потяжелевшего дыхания. Но из-за произошедшего Антон даже не испытывает дискомфорта от нахождения в кресле, Арсений вытесняет все дурные мысли из его головы, и теперь он может думать лишь о манящих губах и ощущать фантомный жар его прикосновений. А сам Арсений... Чёрт, ну конечно же, он заметил! Реакция Шастуна на его касания и явное ожидание дальнейших действий, совсем без оказания сопротивления, повергли врача в шок. В исключительно приятный шок. Антон лишь смотрел своими оленьими глазками в самую душу, отчего что-то внутри Арсения щемяще сжалось, сгорая от желания притянуть это чудо ближе и развеять все его страхи. Попов пытается понять, откуда взялись такие мысли, но заставляет себя отставить рефлексию на рабочем месте. Антон и без того жутко боится, нет смысла, да и желания, заставлять его находиться здесь дольше положенного. Даже несмотря на то, что всё внутри умоляет узнать этого бояшку ближе и никуда не отпускать. Естественно, в самом хорошем смысле. — Так, смотри, это зонд и зеркальце, — объясняет азы Арсений, присев на свой маленький стул около пациента, — знаешь, для чего они нужны? Антон кивает: с этими приборами он сталкивался часто на обыкновенных обследованиях, но былая тревога снова начинает накатывать волнами, смывая беспечную улыбку с его лица. — Ну чего ты, — мягко отзывается Арсений, — знаешь ведь, что это совсем не больно. Да, знает. Зато дальше будет больно. Антон всё же открывает рот, но чувствует резкую нехватку воздуха. Попов склонился над ним, отрезав всевозможные пути отступления, и Шастун снова чувствует себя зажатым в угол. Ладони нещадно вспотели, вцепившись ногтями в кожаную обивку кресла. — Антош, всё в порядке, я сделаю всё максимально аккуратно, обещаю тебе, — старается успокоить Арс и чуть поглаживает чужую щёку рукой в перчатке, заметив бегающий взгляд. — У тебя же болит зубик, поэтому нам придётся его полечить и немного потерпеть, зато в итоге тебе станет легче. — А ты можешь... — тихонько начинает Антон, и заинтересованные глаза врача замирают, глядя в ответ. — Ну, рассказать что-нибудь? Если это не будет отвлекать, просто... — Я понял, Тош, конечно. Чтобы ты мог подумать о чём-то другом, да? Поговорим о домашних животных? — Спасибо, — Антон благодарно кивает и выдыхает, сумев чуть отвлечься за коротким диалогом. Арсений начинает осматривать зубы, периодически постукивая по некоторым из них, и параллельно с этим рассказывает: — У меня есть кошечка, Мишель. У неё прелестная белая шёртска, ей... м-м, около трёх лёт, я завёл её, как только переехал сюда после учёбы в... Но здесь рассказ прерывается болезненным вскриком Антона. — Больно? Ага, вижу, вот здесь, — Арсений обнаруживает пострадавший зуб, сразу замечая всю плачевность ситуации. Ну и натерпеться пришлось Антону... Это ж как сильно нужно бояться, чтобы настолько затянуть с лечением! Бедный ребёнок, ну кто ж его так запугал... — Антош, прости, но мне нужно проверить ещё вот здесь, — Попов стучит по задней части зуба, а Антон снова мычит от резкой вспышки боли. — Всё-всё, понятно... Арс отстраняется и откладывает приборы, думая, что теперь делать с его милым ятрофобом. — Антон, у тебя пульпит, — глаза пациента округляются, ведь он и в жизни не слышал такого названия, — не пугайся, это чуть-чуть серьёзнее обычного кариеса, но лечится так же быстро. Мне вот больше интересно, как ты так долго с этим диагнозом проходил, м, страдалец мой? Я даже представить боюсь, какая это боль. — Да, было не очень радостно, — подтверждает Антон, любуясь чужой улыбкой с очаровательными ямочками на бледных щеках. — Ну ладно, чем быстрее приступим, тем скорее ты забудешь про свои мучения, — Арсений поднимается с кресла и уходит к столу, подготавливать укол. Антону то ли плакать, то ли смеяться хочется, ведь все его мучения — это нахождение здесь, в этом проклятом месте с белыми стенами и больничным запахом. Безусловно, наличие столь неравнодушного и привлекательного стоматолога чуть уменьшает степень страха, но следующим этапом у них идёт анестезия — максимально болючий укол в чувствительную десну. Шастун поджимает губы и обнимает себя поперёк торса совершенно неосознанно, словно своими жестами желая запретить Арсению трогать себя. Хотя нет, безусловно, его прикосновений хотелось. Они были такие тёплые и родные, манящие и успокаивающие, нежные, трепетные, но касаний Арсения в роли стоматолога он точно не хотел. Может, ну её, эту зубную боль? Пил ведь Нурофен, и нормально справлялся, какой чёрт его дёрнул в эту клинику идти? Он не хочет снова терпеть это, не хочет плакать и кричать, вырываться, чувствовать себя плохо... Он хочет домой, под мягкое одеялко, хочет посмотреть сериал и съесть шоколадку, ну и Арсения под боком не мешало бы иметь. А Арсений, как назло, здесь — в своём белом халате, окружённый медицинскими препаратами. Ужас. Как люди вообще связывают свою жизнь с медициной? Попов оборачивается, а в руках блестит невероятно длинная, пусть и тонкая, игла в странном шприце с тремя отверстиями для пальцев. Антон сжимает ладошки в кулаки, не сводя тяжёлого взгляда с подошедшего Арсения. Тот уже опустился на стул и настраивает свет, отложив шприц на специальную подставку. Шастун жмурится от мысли, что скоро эта игла должна будет коснуться его. — Готов, боец? — шутливо спрашивает врач, а вот Антону не до смеха совсем: тревога захлёстывает с новой силой, руки потеют и дрожат, дыхание никак не может прийти в норму, но он старательно делает непоколебимый вид, не желая ещё больше позориться перед Арсением. Ему до безумия страшно, но в конце концов он взрослый мужчина и не должен бояться таких мелочей... Он уже чуть не расплакался перед Арсом и сейчас снова близок к этому, ему так чертовски стыдно перед своим врачом, и надежда познакомиться поближе в конце сеанса, обменяться номерами, с каждой минутой всё стремительней угасает в его душе. Кому нужна такая тряпка, которая даже собраться в кучу и потерпеть не может? Уж точно не Попову, с его-то внешностью, статусом и внутренним миром. Антон отчаянно хочет ему понравиться, напрягается, стискивает зубы и сжимает кулаки, но как только Арсений подносит шприц ближе, то чувствует, что трещит по швам. Уверенный образ безвозвратно расклеивается (если он был изначально в глазах Попова), и Шастун срывается, изо всех сил зажимает рот руками, нервно качая головой из стороны в сторону. Он чувствует солёный ком в горле и старается сдержать его как последнюю вещь, что позволяет окончательно не опозориться перед врачом. — Н-не надо, Арс, — сквозь слёзы лепечет он, когда Попов откладывает инструмент, — пожалуйста, нет, я не хочу... — Тише, тише, я ничего не делаю, — Арсений стягивает перчатки и аккуратно располагает ладони на мокрых щеках Антона, подойдя ближе. Стирает слезинки, и их тут же заменяет поток новых, а пациент надрывается в попытках вдохнуть нормально. У Арсения сердце болит от подобной картины. — Вот так, видишь, всё хорошо. Идём ко мне, — он мягко обнимает Антона и тянет на себя, заставляя чуть привстать и оказаться в сидячем положении, прячет всхлипываюшего котёнка на своей тёплой груди и нежно гладит спину в поддерживающем жесте. — Такие у тебя кудряшки красивые, Антош, ты мой хороший, не нужно плакать, — переводит тему врач и зарывается пальцами в шёлковые волосы, легонько перебирая их, — ч-ш-ш, дыши, давай вместе со мной. Нам некуда торопиться, всё в порядке. Антон затихает в объятиях и начинает совершать размеренные вдохи и выдохи, повторяя за Арсением. Сейчас он — единственная точка опоры, маленький остров в открытом океане, его спасение, единственное, что имеет смысл. Шастун старается верить всем словам, отвлекается на такие заботливые касания и дышит в унисон со стоматологом, вжавшись влажным носом в его горячую шею. Знакомый запах успокаивает, и Антон просто покачивается из стороны в сторону вслед за Арсением, обхватив его торс руками, прижав к себе. Обниматься с ним до невозможности приятно, до дрожи в коленях правильно и необходимо, слово кислород. Антон слегка теряется во времени и своих ощущениях, знает только, что ему хорошо, и что Арсений рядом. Что он продолжает неразборчиво шепать ему на ухо, но это и не важно, ведь его глубокий, бархатный тембр успокаивает сам по себе, без лишних слов. Ему так тепло, он хочет остаться в этом мгновении навсегда, просто чувствовать жар чужого тела и прижиматься к нему близко-близко, пока дыхание шекочет собственную шею. Попов так нежно гладит кожу голову, будто он котёнок, требующий ласки и охотно её получающий — ластится к ладони и практически мурчит, тихо мыча что-то неслышное. Арсений внезапно берёт его за вспотевшую руку и начинает оглаживать пальцы, трёт напряжённые мышцы и костяшки; это получается так приятно, почти щекотно, что Антона аж улыбаться тянет. Как же правильно его рука в арсеньевской смотрится. Да и ощущается — тоже. — Ну как ты? — напоминает о необходимости лечения Арсений, и Шастуну хочется мучительно вздохнуть. — Можно без анестезии как-нибудь?.. — Спрашивает, заранее зная ответ. — Нет, солнышко, к сожалению, никак. Без этого тебе будет намного больнее, ты, может, даже сознание потеряешь. А так тебе нужно перетерпеть всего одну малюсенькую секундочку, и ты перестанешь чувствовать свой рот вообще. Нужно будет просто закрыть глазки и подождать. Если хочешь, я могу включить тебе музыку в наушниках или какое-нибудь шоу, — предлагает Арсений, готовый на всё ради хорошего самочувствия Антоши. — Давай я сейчас быстренько всё сделаю и ты поскорее забудешь этот день, м? Сейчас всё закончится, я обещаю. Антон вздыхает, сильнее сжав ладонь Арса в своей. Тот не сопротивляется, легонько касаясь его плеча. Нет, он не хочет забывать этот день. Не хочет стирать из памяти такого заботливого Арсения, все эти фразы, шутки, волшебную внешность и нежность осуществляемых касаний. Он не хочет забывать Попова. Поэтому решает, что если не сейчас, то он не осмелится уже никогда. — Арс, а... мы... Есть шанс, что мы продолжим общаться после этого?.. — На грани слышимости спрашивает Антон, сжимаясь в ожидании ответа. Арсений удивлённо поднимает брови и чувствует, как что-то победно трепещет внутри. Он не особо поэтичный человек, но даже согласен назвать это бабочками из живота. Что-то новое зарождается в нём, такое долгожданное и чудесное, чего он искренне хотел с первых секунд встречи с Антоном, но подавлял, ссылаясь на врачебную этику. Да к чёрту её! Шастун перед ним такой открытый, нежный, маленький, но Арс уверен, что это лишь одна его сторона. Ему нетерпится узнать и остальные. — Боже, Антош, если ты хочешь, то конечно. Потому что я очень хочу. Ты... мне понравился сразу, — выпаливает Арсений, и щёки его краснеют. — Правда? — неверяще глядит на него тот, подняв свои очаровательные глазки. Арсений, не сдержавшись, снова гладит его по голове. — Правда, солнце, конечно, правда, — подходит ближе врач и осторожно обнимает за плечи. — Я думал, что ты меня считаешь размазнёй... — Это с чего вдруг? — действительно удивляется Арсений. Он никак не ожидал подобной самокритики. — Из-за страха твоего, что-ли? — Антон мелко кивает, больше не чувствуя себя виноватым. — Котёнок, ты чего? Это абсолютно нормально, знаешь, сколько пациентов ко мне приходят с подобными испуганными глазками? Я бы ни за что не стал оскорблять твои чувства. К тому же, у тебя может быть просто низкий болевой порог. — То есть я не единственный? — насмешливо спрашивает Антон, хитро улыбаясь. — Единственный, — улыбается в ответ Арсений, — такой очаровашка — единственный. Попов медленно отстраняется и любуется чужим румянцем. Как же подобное смущение идёт Антону — его щёчки и кончики ушей мило краснеют, а губы поджимаются сами собой. Хочется накрыть их своими, ощутить мягкость и податливость, но это позже. Сейчас есть дело поважней. — Вот такой настрой мне нравится, — продолжает он. — Ложись, чудо, ты главное не думай ни о чём. Либо только о хорошем, договорились? Я быстро. Антон забирается обратно в кресло и устраивается поудобнее, насколько это вообще возможно в данных обстоятельствах. Сердце беспрерывным набатом стучит в груди от их диалога. Арсений хочет с ним общаться, он не считает его страхи глупыми и называет очаровашкой не только для успокоения, но и потому что на самом деле так думает! Он вдруг чувствует себя так легко и свободно, будто бы парит среди розовых облаков с сердечками в своих глазах, направленных в сторону лишь одного красивого брюнета. Словно он в волшебном мире среди ангелов и купидонов, прелестных бабочек и блестящих мыльных пузырей... — Антош? — с улыбкой возвращается Арс, глядя в абсолютно влюблённое лицо напротив. — Да, давай, я готов, — он открывает рот и полностью отдаётся в руки Арсения, доверяет, вопреки любым возможным страданиям. — Это не больно, мой хороший, — продолжает успокаивать Арс и осторожно вводит иглу в чужую десну. Антон чувствует действительно неприятное покалывание во рту и жмурится, начиная легонько мычать. — Ч-ш-ш, я знаю, ещё чуть-чуть, — мягким шёпотом осаждает его Попов, заканчивая вводить вещество. Шастун несдержанно ворочает головой, и врач придерживает его за подбородок. — Тише, не вертись, уже всё. Считай до пяти, давай вместе, — Арсений убирает прибор и начинает отсчёт, бережно промакивая салфеткой намокшие зеленые глаза. — Ну всё, видишь, ты у меня умничка. Всё перетерпел, я очень тобой горжусь, — он аккуратно гладит полюбившиеся кудряшки, пока Антон успокаивается и перестаёт вырываться. — Уже ничего не чувствуешь? Антон отрицательно мычит, ощущая полное онемение во рту. Вот и хорошо, теперь всё закончилось. — Отлично, — Арс отходит к столу и достаёт наушники из верхнего ящика, подключая к своему телефону. — Вот, держи, — отдаёт Арс их пациенту, и тот натягивает устройство с мягкой котячьей улыбкой. — Всё, дальше я сам. Расслабься и слушай музыку, жужжания не пугайся. Если что, помычишь, я остановлюсь. Шастун кивает, шире открывает рот и закрывает глаза; Попов тут же приступает к работе. Пациент чувствует, как на дёсны цепляют расширитель, что позволяет расслаблить мышцы и всецело отдасться приятным битам в наушниках. Он сразу узнаёт эту песню. Одна из его любимых групп уже на протяжении многих лет сейчас играет в плейлисте у Арсения, что возносит врача в глазах Антона прямо-таки до небес. Схожий вкус в музыке — это основополагающий фактор любых отношений, известно всем! Следующую композицию он слышит впервые, однако она ему нравится. Пальцы непроизвольно начинают отстукивать ритм по кожаной обивке кресла и пощёлкивать в такт, а в голове у Антона уже разворачивается целый флешмоб, где он в главной роли танцует прямо под софитами, все взгляды обращены на него, а рядом, конечно же, Арсений, полностью разделяющий его восторг. С каждой минутой и каждым прослушанным треком Шастун восхищается своим врачом всё больше и больше, и ещё больше. Самые разные, совсем не схожие между собой исполнители, многие из которых также находятся в его собственном плейлисте, образуют странную гармонию, целиком и полностью Арсения олицетворяющую. А та открытость, с которой Попов позволил ему слушать свою перемешанную музыку, и вовсе сражает наповал. Лично для Антона, его плейлист — святая всех святых, куда доступ воспрещён порой даже самым близким. А здесь... вот так. Доверяет, получается. Приятно. Благодаря такой открытости у них появляется ещё как минимум одна тема для обсуждения. Арс ведь уже обнадёжил его, что они будут общаться, теперь не отвертится! Антон надеется хотя бы на переписку перед сном, ну и... на дальнейшее развитее. Пожалуйста. Спустя ещё около девяти композиций, когда Антон успевает окончательно потеряться в своих мыслях и музыке, Арсений снимает с него наушники. — Всё, боец, закончили. Полный порядок, — с улыбкой заявляет Арсений и убирается на своей подставке. — Шпащибо, — искренне тянет Антон, ещё не восстановивший полную чувствительность рта, и присаживается, наклоняяь к Попову для объятий. Тот мгновенно считывает намёк, располагая руки на чужой спине и присев чуть ближе. — Не за что, золотой, — тихо отзывается врач. — Нет, ты мне, конечно, заплатишь, но в остальном — да. Шастун смеётся и отстраняется, наконец поднимаясь со злополучного кресла. Хотя, надо признать, благодаря Арсу его страх значительно уменьшился, и анестезия хоть и была неприятной, но вовсе не такой опасной, насколько он думал. Атмосфера, конечно, угнетает, но пятьдесят процентов тут зависит от врача. А ему сегодня попался не просто хороший — лучший, самый лучший на свете. Антон стоит и глупо комкает в руках края своего свитшота, ожидая дальнейших действий от Арсения. Сердце гулко стучит в груди от осознания, что всё правда уже закончилось, что он смог, и больше никакая зубная боль не будет мучить его. К тому же — он узнал нового, абсолютно потрясающего человека, который умело отвлёк его от страхов и скрасил грустный день. — Ну что, бояшка моя, — начинает Арс, складывая свои вещи в рюкзак, — ты на сегодня последний. Как насчёт кофе в награду твоим мучениям? Внизу готовят замечательный латте, а в паре кварталов находится моя квартира. Если ты хочешь, мы можем остаться у меня. Антону кажется, что его голова начинает кружиться, и он легонько пошатывается, а потом оказывается подхвачен Арсением. Он охотно кивает на предложение, но чувствует помутнение в глазах. Так как способность говорить ещё не вернулась к нему в полной мере, приходится использовать жесты. — Ох, это, наверное, после анестезии, — Арсений садит его обратно и взволнованно уставляется в глаза. — Кружится голова? — На кивок Шастуна, продолжает: — посиди чуток, должно пройти. Воды, к сожалению, пока предложить не могу. Антон сидит посреди полупустого кабинета, уже не кажущегося настолько страшным, ведь напротив него — такой заботливый, неравнодушный врач, Арсений Попов. Он снова держит за руку, и Шастун полностью млеет от каждого их соприкосновения; кажется, что сквозь мягкие касания кожи они непременно сталкиваются душами. За окном начинает накрапывать пока что лёгкий, но совсем непредсказуемый осенний дождь, что может превратиться в сильный ливень за пару минут. Опавшие листья в миг смываются потоком холодной воды, но сегодня Антон не испытывает ни капли тоски, как зачастую у него случается в такую погоду. Потому что весь вечер рядом с ним будет Арсений. Он одет в один лишь свитшот, но совершенно не чувствует холода, когда идёт по улице, переступая лужи и стараясь уместиться под небольшим зонтиком вместе с Поповым. Тёплый кофе согревает, да и ощущения во рту уже полностью возвращаются — это здорово. Арсений рассказывает ему асболютно несвязные, глупые шутки, но отчего-то он сыпется, как ребёнок, и на душе становится очень-очень тепло. Они соприкасаются самыми кончиками пальцев, и это мягким, правильным разрядом отзывается в области сердец. Тканевые кроссовки Арсения промокают в первые десять минут, поэтому оставшуюся часть пути он по-детски прыгает в лужи, позволяя брызгам разлетаться по сторонам. Антон смеётся, глядя на этого мужину, и в который раз поражается его чудесности. В конце прогулки оба замерзают, но Попов отдаёт Шастуну своё пальто, так как тот в добавок ко всему начинает настороженно шмыгать носом. Физический холод пробрал до костей, но единственное важное — то, что восторженно бьётся под костями, сливаясь в единый, плавный ритм, — оставалось в тепле до последней секунды. Они подходят к дому Арсения, но Антон, промозгло кутаясь в чужое мягкое пальто и видя свет в отражении синих глаз, может уверенно заявить: последние два часа он и так был дома. Потому что любовь всегда оказывается сильнее страхов.