Полчаса

Прохладная, ветреная ночь. Скудно освещённый бульвар. Бутылка светлого нефильтрованного в руке. И он. Раскрасневшийся, захмелевший, он вертится вокруг своей оси и поёт что-то на ломаном английском. Язык заплетается, песню едва ли удаётся разобрать, но это сейчас и не важно. В голове туман и лишь одна мысль: как он прекрасен. Неужели он не выдумка, не плод больной фантазии? Его русые волосы в тусклом фонарном свете отливают золотом, водопадом спадая по плечам. И весь он — грациозный, лёгкий, изящный, с тонкими ногами в обтягивающих джинсах. Ключицы такие острые, что, кажется, вот-вот порвут тонкую ткань летней рубашки, которая, будучи застёгнутой всего на пару пуговиц, и без того мало что скрывает. Максим не может насмотреться на эту ожившую картину, что сошла со стен галереи к нему, простому смертному, мало что смыслящему в настоящем искусстве, и теперь танцует ему неведомый, но самый удивительный танец. Однако на улице холодно, пусть июнь уже стучится в московские двери. — Миш, замёрзнешь, — выдавливает Максим, надеясь привлечь к себе внимание. Миша замолкает и останавливается, его слегка шатает, но он встаёт ровно и говорит: — Тогда обними меня. Его глаза сверкают в полутьме, а губы расползаются в игривой улыбке. — Здесь? — Максим сомневается, но отказать не в силах — виноват ли в том алкоголь, или стоит пенять на бесконечную чёртову любовь, которая накрепко связала их вот уже несколько лет назад? Он сделает всё, что скажет ему Серышев, даже если тот попросит сигануть с крыши или достать звезду с неба. — Здесь. Пока никто не видит. На бульваре и его окрестностях действительно ни души, никто даже не прошёл мимо них за всё это время. Миша, не встретив дальнейшего сопротивления, тянет Максима за свободную руку и привлекает к себе. Бутылка тут же летит в ближайшую урну — Максим хочет коснуться Миши обеими руками, почувствовать тепло кожи, вдохнуть пряный аромат парфюма. Он хочет окунуться в этот омут с головой — именно сейчас, пока ещё не взошло солнце, выманив за собой людей. У них осталось совсем немного времени, которое всецело принадлежало им двоим. Максим тяжело дышит, его взгляд скользит по точёным чертам Мишиного лица, пальцы вплетаются в волосы. Миша накрывает его руки своими, прохладными и мягкими, чуть приподнимается и заледеневшими губами оставляет мокрый поцелуй на тёплой щеке Максима. — Люблю тебя. Знаешь? — шепчет он, невинно хлопая ресницами. Максим крепче прижимает его к себе. — Знаю. Они больше не произносят ни слова и, кажется, стоят так, в обнимку, целую вечность, потому что опоминается Максим только тогда, когда небо становится светло-лиловым, а у самого горизонта уже чётко проглядывается алая полоса, возвещая о скором рассвете. У них остаётся полчаса до утра.