С миру по кинку

Гон Джуна для Чонгука стал показательным. Смотреть на то, как они с Джином трахались — яростно, неистово, до синяков и кровоподтеков по всему телу, пока он жалобно скулил на стуле, не имея возможности коснуться собственного натруженного члена. Черт, это было сложно. Это было больно. Это было мучительно. Чонгук умолял развязать его. Отпустить. Извинялся и обещал, что такого больше не повторится. Что он принадлежит только им. Давил на жалость, громко хныкал. Но они не обращали внимания. Джун натягивал Джина как в последний раз, пока сам омега вопил от восторга и умолял брать его сильнее. Быстрее. Глубже. Царапал ногтями по простыням, разрывал зубами подушки, измазывал все вокруг слюнями, слезами и собственной смазкой. Чонгука все-таки освободили. Джин к тому моменту валялся в отключке, пока альфа жадно его вылизывал. Всю ночь он провел в кресле, взмокший, возбужденний, обиженный на весь мир. Но стоило ему заикнуться о боли в мочевом пузыре, и Джун тут же остановился, переведя на него налитый кровью взгляд. Медленно слез с кровати. Осторожно подошел и освободил, не говоря ни слова. Чонгук много чего тогда хотел сказать, сделать, но моча, ударившая в голову, мешала соображать. Пулей метнувшись в туалет, он немного потоптался в ванной, приводя себя в порядок и разминая затекшие мышцы, сочиняя в голове целую речь. Когда вернулся, посвежевший, собравший все свое мужество в кулак, дверь была закрыта, а за ней вновь раздавались громкие стоны. Они так его и не впустили. Три дня Чонгук подпирал стену, ожидая, что о нем вспомнят. Позовут. Не вспомнили. Не позвали. Окончание гона он благополучно проспал, а когда очнулся, обнаружил себя в собственной кровати с сидящим рядом Джуном. Альфа извинился, накормил, а потом прочел лекцию, основным посылом которой была принадлежность Чонгука. Он принадлежал им. Ему. Джуну. Чонгук получил новую жизнь, беззаботное существование, любовь, заботу и поддержку. Все, что требовалось от него — это ценить свое новое положение и хранить верность. Все. Сначала он взбрыкнул, обнажил клыки, начал орать о том, что он не купленная в бутике вещь. Джун совершенно спокойно сказал, что Чонгук — драгоценность, по ошибке завалявшаяся среди дешевых стекляшек на барахолке. Сравнение ему польстило. Чонгук еще немного побубнил, а потом закрылся в спальне. Пары часов ему хватило, чтобы раскидать мысли по полкам и прийти к выводу, что Джун был прав. И что в этой правоте нет ничего страшного. Жизнь Чонгука изменилась на сто восемьдесят градусов. Он получил то, о чем и мечтать не мог. Вообще не прикладывая к этому усилий. И он определенно любил как Джуна, так и Джина. Так хули выебывался? Чонгук пожурил сам себя, побил кулаками об подушку и успокоился. Джуна он нашел рядом с Джином. Альфа заботился об измозжденной омеге. Аккуратно обрабатывал синяки, втирал заживляющую мазь в растраханные дырочки. Обсыпал нежными поцелуями и шептал на ушко ласковые слова. Чонгук тогда завис на пороге спальни, не в силах оторвать взгляд от пропитанной нежностью картины. Впервые при взгляде на них, его сердце забилось быстрее не от похоти или желания, а от ощущения чего-то драгоценного, но безумно хрупкого. Чего-то, что было в его руках и чем он так неосторожно рисковал. Чонгук почувствовал, как внутри скручивается ком, затрудняя дыхание, понижая температуру в замершем теле. Он хотел уйти, оставить их одних, но глубокий голос остановил. Не дал совершить очередную ошибку. Поманил, приглашая присоединиться. Позаботиться об их омеге вместе. И они заботились. Две недели Джину не разрешали покидать постель, кормили, носили в ванную, нежили. Любили. Довели до красных от смущения щек и увлажнившихся уголков глаз. Джун пошел на принцип, запретил омеге покидать квартиру. Не разрешал работать. Не разрешал ничего, кроме бесконечного отдыха за дорамами и вкусной едой. Две недели сменились третьей. Потом четвертой. Но когда срок безвылазного пребывания Джина в пентхаусе перевалил за месяц, а их отношения полностью гармонизировались и сплелись в идеальный трисам, грянула буря. Началось все с Джуна, продавливавшего Джина на полноценное сожительство. Чонгуку в споре была отведена важная роль приманки, которой он следовал безукоризненно. Кивал на каждое слово альфы и соглашался с тем, что на две квартиры ему жить неудобно, магистратура отнимает много времени и он не хочет выбирать, с кем из них ему ночевать. Джин пыхтел, приводил контраргументы, но Чонгук к тому моменту хорошо научился жалобно округлять глаза и просяще дуть губки, коалой вися на Джуне и умоляя омегу не разлучать его с папочкой. Джин ворчал еще больше, обвинял их в низких манипуляциях и полностью копировал мимику Чонгука, точно так же надувая и округляя все, что можно. Через несколько дней омега сдался. Пробубнил, что ему нужно забрать вещи, получил отказ, насупился и утопал в ванную, громко хлопнув дверью. Чонгук тогда на радостях схватил водителя Джуна, внедорожник и помчался в омежью квартиру собирать шмотье. Вот только вернувшись на радостях с четырьмя под завязку набитыми чемоданами не ожидал, что окажется тем самым гонцом с отрубленной головой. — А-а-а-а!!! — крик с которого начались худшие и лучшие дни в жизни Чонгука. Худшие, потому что омега внезапно не смог влезть ни в одну из своих вещей. Лучшие, потому что тонкие маечки так шикарно обтягивали его наеденные за месяц бочка, что Чонгук неожиданно открыл в себе новый фетиш. — Боже, — он довольно поскуливал, проминая пальцами мягкую кожу, натягивая, чувствуя, как под ней перекатывается упругая масса, пока Джун с чавканьем вылизывал стонущего Джина, отвлекая от бесполезных на его взгляд мыслей. Кинувшись в тот вечер на крик в ванную, они застали омегу в натянутой на пополневшее тело маечке и не смогли сдержаться. Тут же обступили, жадно щупая, не обращая внимание на попытки прикрыться. Все эти недели Джин носил их футболки, под которыми заметить прибавление в объемах было невозможно. Секс бы им помог, но и он был под запретом. Омеге нужно было полностью восстановиться. Дорвавшись до желанного тела, которого стало еще больше, они уже не смогли остановиться. Гладили, лапали, покусывали, вылизывали. Трахали. Много, долго, с оттяжкой. Но всегда нежно, Джун за этим следил. Стоило Чонгуку забыться и сильная ладонь оказывалась на его шее, вытягивая из податливой омеги. Это были лучшие дни в жизни Чонгука. Об универе и работе Джуна все благополучно забыли, сплетаясь телами в мокрых от пота и бесконечно льющейся смазки простынях. Им было мало. Мало Джина. Мало его тела. Мало всего, что они могли получить друг от друга. И когда спустя неделю Джин собрал всю свою одежду, чтобы выкинуть, Чонгук не позволил, умоляя хотя бы дома ходить во всем, что хорошо тянулось, облепляя, но не сдавливая. Не доставляя дискомфорта. Чтобы он мог продолжать лапать. Трогать. Мять. Продавливать пальцами, прикусывать зубами, просовывать член между особенно крупными складочками. Джин стал его личным антристрессом. Мамочкой, встречающей после универа и вдавливающей в себя крепкими обьятиями. А наигравшись с ним до красных следов по всему телу, Чонгук точно так же оказывался вдавленным уже в другое тело, когда папочка возвращался после работы и, прижимая его к крепкой груди, трахал до потери пульса, наказывая за новые отметки на омежьем тельце. Они наконец-то стали полноценной семьей.