Попугай

— Зачем? Вопрос зависает в воздухе, как и два беседующих ангела. Рыжеволосый с сомнением щурится, его бездонные, неоспоримо умные глаза смотрят недоумённо и вопрошающе, а до очаровательного светлого херувимчика, парившего подле него, содержание его слов доходит, видимо, с задержкой. — Прошу прощения? — вопрошает младший ангел, продолжая улыбаться неловко, но ярко, как солнце в свой первый за историю Земли восход. Своим светом оно как бы говорило тогда: «Ам… Здравствуйте, я — Солнце». Это же божье создание отличалось от него лишь именем: звонко журчащее Азирафаэль. — Зачем мне тебя пугать? — переспросил архангел, возвращаясь к теме их разговора. — Ах, ты про это! — и он хихикнул — Я говорил с Гавриилом, и он сказал, что эти существа называются «попугаи», и, насколько я понял, никакого отношения к страху они не имеют. Они вообще довольно безобидные, ты знаешь? — Мило. — неоднозначно вскинул брови звёздный архитектор. — Они из птичьих, так? — Совершенно точно! — просиял херувим. — И… Чем они отличаются от других таких же пернатых? — значение этого вопроса он не мог определить даже сам для себя. Что уж говорить о замешательстве белокурого ангела. — Ну… Они довольно умные. — Как вороны? — Нет, боюсь, они чуточку… — Глупее? — Ну я бы не назвал это так, но да, возможно. Ещё они яркие. — Я вижу, да… Но как по мне, они выглядят слишком вульгарно. Так много цветов… Почему бы не ограничиться двумя? На крайний случай — тремя, как Он завещал. Ну там… Белый и золотой. Или голубой, белый и золотой. Или жёлтый и чёрный… На худой конец, чёрный и красный. — чем дольше они дискутировали, тем сложнее полнотелому ангелу становилось отвечать на вопросы высшего по званию. — Ну… Насколько я знаю, они бывают… Довольно разными. Да и мы же не в праве выбирать за… — он поднял голубые глаза ввысь, замолчав. — Понятненько. А… Что-то ещё они умеют? Азирафаэль охнул, пока в его светлой головке отыскивался ответ на заданный вопрос. — Вроде большинство из них способно подрожать чужим голосам… А ещё они выдирают на себе перья, когда впадают в состояние фрустрации. Его собеседник ошарашенно выпучил глаза. — Зачем?! — на повышенной тональности воскликнул он, чуть громче, чем требовала того ситуация. Из-за частоты повторения этого вопроса в его присутствии, ему казалось зачастую, что в его голове звучит эхо. Увы, эхо образуется только в пустых пространствах, а его черепная коробка явно таковой не являлась. Временами, правда, он бы отдал крылья за то, чтобы это было так. За возможность не истязать себя думами, остроугольные вопросы которых впивались в его опухший от такого мозг, как терновый венец. В отличие от всех, он мыслил. «И почему другие этого не делают?» — спрашивал он себя, когда кто-то из старших архангелов, в разговоре с коллегой язвительно замечал, что судьба наградила космического живописца «проржавевшим чердаком». В прочем, в те времена, ни чердаки, ни ржавчину ещё не изобрели. — Это же… Это же так жестоко! И глупо! — завёлся архангел — За что Он так с бедными пташками? Они же… Они же никому ничего не сделали! Зачем делать их способными разочаровываться в удовлетворении своих желаний и вредить себе за это?! Какой в этом смысл?! Херувим заметно занервничал. — Будь тише, молю! Какие толки могут пойти среди Высших, если там узнают, что ты осуждаешь Его решения! — громким шёпотом цедил он, озираясь по сторонам — Такова его воля! Может… Он таким образом хотел преподать урок остальным своим творениям? — силился придумать хоть какое-то оправдание Азирафаэль, не веря в собственные слова. Нет, общение с этим архангелом явно приведёт его к чему-то дурному… — И какой же?

***

Они ничего не пили последние дней десять… Все как один истощены и почти сломлены. Их вынуждает держаться только первобытный страх. Страх перед участью, которая страшнее смерти. Страх перед их палачом. Они цепляются за своё существование из последних сил. Их тела приобрели нездоровый вид, но каждый отчаянно старался это скрыть, чтобы не выдать свою слабость. Никто из них не должен быть сейчас слабым, чтобы не подвести своих товарищей. Но один не смог… Среди стройных рядов слышится тихий шорох и вот в них уже зияет брешь. Очередной упал перед своей командой. Совсем ещё зелёный… Они потеряли ещё одного. Все молчали, боясь шелохнуться. Через миг их пленитель зыркнул в направлении звука. Безразличное выражение, какой-то утробный хрип означающий глубочайшее разочарование. — Слабак… — бросает он презрительно. Хозяин уже хотел было щёлкнуть пальцами, чтобы выместить свою злобу хотя бы на этом зелёном, но на полпути его запал куда-то пропал. — Да и хрен с тобой… — прошелестел тот себе под нос, апатично возвращаясь к своему занятию. Все растения в комнате Кроули выдохнули с облегчением. Они смогут пожить ещё немного. Правда, назвать «жизнью» существование в плотнейшем эфире из внутренних терзаний и рефлексии демона можно было с натяжкой. Да и сам Кроули последние несколько дней не то, что бы жил. В комнате пахло дымом, удушающей серой и разбитыми надеждами. От этого запаха в лёгких спирало воздух, болело в груди и слезились глаза. Последние несколько дней он провёл следующим образом: заселившись в квартиру (не в ту самую. Ту ему Шакс так и не возвратила), он расставил цветы по своим местам, а после… просто сел на пол посреди комнаты. Посидев так в обнимку с собственными коленками несколько минут, погружённый в свои мысли, он зарылся длинными узловатыми пальцами в пламенные вихры, помассировал закипающую, как котелок, голову и распахнул от нечего делать свои чёрные как смоль крылья. Эталонные, просим заметить. Гордость демонической породы: ухоженные и роскошные. В случае Кроули, ещё и невероятно стильные, так что даже Бентли потеснилась бы на своём пьедестале. Если бы существовал учебник повествующий обо всех особенностях демонов, то изображение крыльев Кроули украшало бы одну из глав, как пример самого идеального, точного и каноничного демонического крыла. Совершенные пропорции, классический размах для бесов его комплекции, великолепная обтекаемость, которой позавидовали бы даже гоночные болиды. Пёрышко к пёрышку. Их гордый владелец провёл пальцами по ровному полотну своего оперения, как по струнам арфы, и тут что-то древнее и забытое всколыхнулось в нём. «— Вот бы ни о чём не думать…» И погрузившись в меланхолию, демон ухватился за одно из рулевых перьев покрепче и… Дёрг! Перо исполинских размеров отделилось от сестёр и отправилось в полёт до пола. Но достигнуть горизонтальной поверхности ему было не суждено: перо самовоспламенилось и осело на плитку снегопадом из пепла. А это было не так уж и больно… Неприятно, конечно, но вполне терпимо… Может повторить? Сколько ещё у него их есть? Должно быть достаточно, чтобы обо всём забыть за монотонной и бессмысленной механической работой. Опыт последних дней показал, что их у него и впрямь достаточно: где-то в районе шестиста шестидесяти тысяч. Потом он сбился, ибо последние мысли покинули его загруженную голову. Количество, близкое к числу зверя, ещё одно неоспоримое доказательство того, что ЭТИ крылья были идеальными демоническими крыльями. Сейчас же, они даже не были похожи на что-то, что способно поднять взрослого человека в воздух. Что уж там говорить про седлание грозовых туч верхом и прочие демонические забавы… Теперь они были похожи скорее на две лишние переломанные руки без ладоней: уродливые, омерзительные и опухшие от прилившей к ним крови. Временами ещё торчали редкими чёрными пятнышками пуховые пёрышки, но и им оставалось не долго. В основном оголённая серая кожа пестрила лишь корками запёкшейся крови. Кроули лениво и безразлично оглядел то, что натворил. У его ног скопилась к тому времени приличная куча пепла, а остатки крыльев были настолько вымотаны подобной экзекуцией, что, казалось, они не могли более перестать дрожать ни на секунду, сотрясаясь от малейшего сквозняка. Пожалуй, он засиделся… Он обессиленно лёг на саднящие лопатки. Оголённые нервы в опухших придатках, торчащих из спины, посылали по всему телу искры спазма от контакта с холодным полом, но демон силой воли подчинил себе все те ощущения, что рокотали в его физической оболочке, и задушил их в глубине себя. — Что же ты за сволочь… — Апатично произнёс Кроули, глядя в потолок, ещё не до конца определившись с тем, кому из трёх существ, обрекавших его на мучения больше прочих, были адресованы эти слова: ЕМУ, его бывшему другу, или же самому себе. — Ну же, похвали меня… — просипел тот, только сейчас почувствовав, как он обессилил — Скажи, что я молодец, оцени мои старания и таланты, вознагради меня за то, что я мыслю в отличие от них всех, за то, что я чувствую. По-настоящему чувствую. Твой урок затянулся… Верни всё, как было… Отчего ты так безжалостен к твоим самым верным послушникам? Разве я хуже попугая? И тишина.