~

Атмосфера бара после первой полусотни крепкого алкоголя кажется всë интимнее: голоса посетителей и музыка обрывками долетают до укромного углового столика, который предпочëл занять Гоуст. Соуп сидит почти напротив, его лицо в отличие от лейтенанта хорошо освещено. Джон, забавляясь, кончиками пальцев подхватывает его скотч. Едва касается стакана губами и медленно наполняет табачным дымом, ярче очерчивая впалость свежеподбритых щёк. Слишком долго для терпения Гоуста… Видимо, алкоголь дал забыть МакТавишу о рангах, Райли — не даст забыть — об объёме его лëгких. Дым сиз и густ, застилает дивные полуприкрытые глаза и теплеющие опьянением скулы. Джонни поднимает на него взгляд, возвращая бокал. Падымок качается, словно жидкость, опадая на виски, но Гоуст лишь мельком замечает это — его стальной взор не пропускает секундного смущения от столь пристального внимания. — Вы же курите, лейтенант? — скорее утвержает МакТавиш, затягивась и пуская дым носом, — часть лица на мгновение вновь скрыта от Саймона, но глаза, вернувшись, уверенны и горящи. Гоуст молча осторожно подносит бокал ко рту и быстро вдыхает паль, неуспевшую осесть, — Джон следит за деформированными губами или ароматными завихрениями за тонким стеклом, — в глоток выпивает оставшийся скотч, рефлекторно собирает капли с уголка губ языком; нагревается под худи и балаклавой — под полуденной небесной синевой глаз. — Вам пора побриться, — бормочет сержант. Гоуст доволен, негласно уличив его в интересе и внимательности во взгляде, стегнув ответным любопытством. Джонни смаргивает удовлетворение, небрежно туша сигарету. — Ещё порцию? — беспечно спрашивает он и, осушив стакан, поднимает руку, подзывая официантку. Саймон тихо наблюдает, как они почти флиртуют, как Джонни улыбается вверх, неосторожно подставляя его взгляду закрытый воротником бадлона кадык. Саймон тихо надеется, что он не будет ждать конца еë смены, когда с выпивкой на столике остаëтся исписанная салфетка. Саймон тихо необоснованно злится… на себя. — Расслабьтесь, — всë в той же свободной манере просит Джон. И понижает тон, вскидывая блестящий взгляд, от которого Гоуста внутренне встряхивает: — Этого не так много. Вы же не решили разнести что-нибудь?.. Джон делает крупный глоток, и, игнорируя закуски, вновь подкуривает. "Этого достаточно," — про себя иронизирует Саймон, пожимая плечом; желая разнести и собрать обратно только Джонни в этом его чертовски «откровенном» наряде — гражданка, подобранная с очевидным вкусом и неочевидным намерением, раззадоривает Райли как никогда не делала форма, к которой он, также благодаря Соупу, пристрастился. — Думаю, Капитан уже поравнялся с нами в стадиях опьянения. Эта неделя не была лёгкой, — доверительно рассуждает Джон. Лейтенант искренне усмехается, прикидывая насколько сам пьян, будучи завороженным его голосом и проявившимся акцентом, пальцами и дымом; спокойно отмечает расслабленность кистей, плеч; раздумывает, что у Джонни в голове, когда он, не размыкая губ, жуёт пустоту, пока курит. Саймон глотает алкоголь, чувствуя лишь отдалëнный привкус: — Сегодня мы уже не попадём в часть. — Точно, — кивает сержант и улыбается. — Если только Вы не планируете проникнуть, как призрак. Он глуповато смеëтся, но обрывает себя, приходя вдруг в жëсткое и прямое положение — его руки снова тверды, а взгляд почти обрëл ясность. — Никогда, — заверяет Гоуст слишком быстро. Он удерживает себя от хоть какого-нибудь прикосновения — даже от пощëчены, которую сме́рил бы уместностью. С замечанием на то, что сам не позволяет себе сигарет в заведениях, а сержант окурил его ароматной крупной резки листовухой. Саймон отвык от пассивного курения. Но Соуп и сам слишком разморен для закономерной в таком случае злости. Выпивший, остро возбуждëнный Джонни, возникший полуобнажëнным в туманящихся спиртом и табаком мыслях, определëнно требовал бы пощëчин. Гоуст сглатывает, отворачивается в бар — без интереса осматривает посетителей, их эмоциональные лица, разномастные одежды, смиряя зашевелившиеся в потрохах похоть и стыд. Понимая всю серьëзность и абсурдность своего отношения к МакТавишу, упрекает себя в нарушениях негласного регламента и собственных аксиом. Нарабатывая коммуникативность, Райли постепенно приходил в норму после продолжительной одиночной службы и практически полного отсутствия эмпатии. И когда Прайс бывал излишне добросердечен в отношении, это вызывало вину, если Саймон не мог ответить… А теперь он в тяжёлом, всë больше схожем с помешательством чувстве к малознакомому сержанту — каким бы обаятельным тот ни был. Что кажется действительно плохим, так это очевидная заинтересованность Джона в нëм — думать о симпатии лейтенант не решался, опасаясь нырнуть глубже: оправдывал излишки внимания и касаний постюношеской впечатлительностью, уважением к квалификации и репутации, стараясь забыть скрытые взгляды совсем иного порядка, невидные, но ощущаемые им; оправдывал самоличную неловкую сухую заботу ответственностью и перенесённым эмоциональным голоданием. Все знали, что Соуп социален и тактилен, чем может ввести в заблуждение: поэтому Гоуст молчал и отстранялся, чтобы не подавать смешанных сигналов. Маска скрывает мимическую участность, но Джонни всë чаще стал искать его взгляда. И Саймон надеется, что не глазеет голодно и тупо в минуты ослабшего контроля. В полупустом ненавязчиво освещëнном баре, в пьянящей компании шотландцев — виски и сержанта — Райли осознал, насколько влип. Предложение выпить скользило по слуху пару раз до этого, когда Соуп находил его задумчивым в одиночестве. Саймон понимал его формально скрываемое нетерпение увидеть больше. Не было ничего нового в том, что людей интригует его внешность — лицо и тело, запертые в разнопрочных материалах столь тщательно, но большинство остерегалось затрагивать такого человека, каким он слыл. Сержант же обходными путями стремился добиться желаемого: то выныривая из-за малоосвещённых углов, пропахший дымом, несдержанно улыбчивый, так что Саймон хотел спрашивать с него куда требовательнее стандартного; то задавая удобные ненавязчивые вопросы редко, но метко, так что Саймон даже не успевал раздражаться и ловил себя за беседой ни о чëм в последний момент, нащупывая пачку сигарет в кармане. Было нечто особенное в прямом прозрачном взгляде, когда Гоуст ускользал и закрывался обратно, уходя от диалога, — это забавляло и подталкивало подтрунивать. К приказу на увольнение лейтенант несколько устал и неохотно сдался, поддавшись соблазну провести с МакТавишем вечер и удовлетворить его любопытство. И свою нужду в его внимании. Поэтому он здесь: уже начавший горячиться и сыпаться, но всецело довольный видимым и слышимым — довольный допущенной вольностью. — Простите, — Соуп вскидывает брови, уголки губ и туловище, поднимаясь. — Отлучусь. Вежливо улыбается и отправляется к сортиру. У Гоуста есть возможность оценить затянутую в деним задницу и несколько минут, чтобы выдохнуть. Он принимает, наверняка, худшее из возможных решение, жестами показывая официантке повторить двойной одиночный. Она не задерживается у столика, на что Райли иронично кривится, залпом осушая новый стакан. Он борется с желанием оплатить счëт и сбежать, пока внутренности ещё в нëм, а не на обозрении сержанта, но приходит к тому, что это было бы чересчур — и отшучиваться «по-английски» просто жалко. Испортить отношения с Джонни стало бы стратегически эффективным в его внутричерепной войне, но кому, как не Саймону, знать — в истинной войне победителей нет. Взгляд возвращается к салфетке с номером — с противоречивыми чувствами он видит еë нетронутой, будто Соуп совсем не заметил. Джон возвращается гораздо посвежевшим. Гоуст мечется глазами между влажными почти чёрными бровями и ресницами, обтянутым тканью торсом до полосы ремня и руками, когда он отодвигает стул. Резюмирует: вместо успокоения только больше надавил на себя. — Предлагаю повысить ставки, — сержант наконец приступил к закуске, закидывая в рот сразу несколько кусочков мяса, и одобрительно качнул головой на вкус. Видно, он тоже любит острое. — Думал, Вы предпочтëте другую кампанию на ночь, — кивает на бумажку Саймон, предполагая, что уж с компаньоном Соуп определился точно и задолго до прихода в бар, каков бы ни был итог. — А, об этом, — хмыкает Джонни, и лейтенант сжат, как пружина, в этот момент. — Не мой типаж. Нравятся покрупнее. Он прячется за стаканом, пока Саймон переваривает сказанное: девушка и правда довольно миниатюрна, но, кажется, кому-то, — типа Джона, — подходит. Райли никак не реагирует, с внутренней усладой отдавая должное его вкусу. — Крупнее меня, — невзначай заявляет Соуп и грохает стаканом о столешницу, едва не заставив вздрогнуть, и решительно ловит взгляд. Однако Гоуст видит нервозность жеста, и, как бы ни старался, не в силах игнорировать "намëк". Он ощущает, как заходится собственное сердце, но молча смотрит в ответ. МакТавиш сделал огромный шаг, — под действием алкоголя или в моменте раздражения, — загнав лейтенанта в дилемму и требуя однозначного ответа. Будто бы тишина или увёртка выставили бы Саймона редкой свиньëй по отношению к нему; сейчас, сознавая это, они напряжëнно пялятся друг на друга, переживая внутренние разрывы почти физически болезненно. — Я хочу уйти, прогуляться, — бесцветно начинает Гоуст, читая зарождающийся стыд в голубых глазах. Он не может отказать себе в издевательстве над ними обоими — пытается ещё немного оттянуть момент окончательного решения. Саймон спокоен, что лицо осталось бесстрастным, в то время, как весь его ливер просто кипит. — Здесь довольно душно. Соуп удерживает позу, и только поникшие на секунду уголки губ выдали его смятение и боль. Лейтенант горд им и зол на себя до такой степени, что прикусывает язык, виновато сталкивая их голени под столом. — На свежем воздухе пьянеть приятнее, — густо басит он, оправдываясь, хватая и запечатывая в душе миг их общего облегчения. Не скрывает лëгкой полуусмешки от посветлевших ласковых глаз. Улыбка Джонни заставляет его цвести — это пугающе и невероятно сладко. Соуп поднимается, чтобы взять на баре бутылку и счëт. Райли наблюдает его лëгкую походку, вожделея ровную спину и крепкий зад, и, даже не видя, знает о несдержанной ухмылке. — Чёрт возьми, — вздыхает лейтенант, оставляя на столе сумму с щедрыми утешительными чаевыми, в секунду подобрев к девушке. — Я об этом пожалею. Но Саймон не хочет жалеть, не сейчас и никогда. О том, к чему это может привести и наверняка приведëт, он решается не думать — Соуп уже совсем рядом, сверкает глазами и улыбкой, как дурак, подстëгивает Саймона к любовным объятиям и поцелуям. — О, ведь это я пригласил, — тянет Джонни на деньги. — Позорно, если за меня будет платить сержант, — отмахивается Гоуст, покидая своë место. Джон увидел нечëтный бокал, но не стал акцентировать внимание. — Я думал, мы приятели, — едва ли искренне обижается он. Хитрость глаз и голоса тонка, но достаточно проявленна, чтобы Гоуст, теперь не отрывающийся от него ни на миг, не заметил. Саймон сокращает дистанцию между ними до минимума приличий, ненароком задевая его бедро, забирая прохладную бутылку. — Мы почти любовники, Джонни, — грудным голосом возражает он сверху и к разочарованию МакТавиша возвращает на место балаклаву, скорее пряча оскал от поплывшего теперь точно не опьянением взгляда. — Это обещание? — парирует Джон низко. — Если не планируешь надраться в сопли, — жмëт плечами лейтенант и оставляет его, идя к выходу, не выдавая собственного волнения. Соуп не нагоняет, и настоящих усилий стоит не обернуться — в оконном отражении Райли видит два силуэта, снова колюще сомневается во всëм вот-вот произошедшем. Пустая одноразовая ночь совсем не прельщает, но он готов и опасается довольствоваться ею. Уже на улице подкуривая, Саймон позволяет себе быструю разведку и сразу отворачивается, видя, как девушка смеëтся. Погружëнный в свои мысли, он ощущает знакомое облегчение, пришедшее с твëрдой ладонью на плече. — Будто ты дашь мне надраться, — язвит Соуп, коротко огладив костяшками колючую челюсть. — Выглядишь так, будто уже на полпути, — ворчит лейтенант, туша сигарету и обратно скрывая рот. — Зануда, — бурчит околоразличимо Джонни, толкает его кулаком в грудь, усилием забирая распавшийся с горячих через одежду мышц. Он в жутком предвкушении и не знает, куда себя деть. Взгляд летает от покрытых губ по всему огромному телу Гоуста. — Так ты покажешь мне? Его тон на сотню градусов выше температуры окружающей их ночи плавит мозг и желудок Саймона. — Посмотрим. — О, посмотрю, рассмотрю и присмотрю за тобой, Гоуст, — мечтательно шепчет Джон, и улыбается — обнажает ровный ряд зубов и, кажется, сердце. Ему. Простой и честный — в джинсовом костюме, в свете цвета виски, в градусе виски. Встретившись глазами, оба понимают, что прогулка рискует быть короткой и неистовой, а бутылка — остаться пустой.

***

— Ты заморочился, — отмечает Соуп, разбуваясь на пороге минималистичной съëмной студии, которую Саймон буквально пару дней назад оплатил, теперь окончательно согласный со своим решением это сделать. — Хоть не кажешься транжирой. Они проветрили головы и отошли от навязчивой похоти, удержав себя от уличного шоу. Саймон дал себе волю в засмолении лёгких и смешках, Джонни — в на уровне дефолтных шутках и историях, так по-идиотски любимых ими. Гоуст стягивает толстовку через голову, оставляя еë на кресле, и проходит к стойке в дальней части комнаты. Его крупный силуэт темнеет на фоне фурнитурной подсветки, натруженные руки бледны и холодно отсвечивают. — Не хотел тухнуть в казарме, — объясняет он, доставая стаканы и лимонницу в попытке чем-то занять себя и отвлечься — не кинуться, брызжа пеной, как больной пëс. Он уговорился вести себя прилично так долго, как это будет возможно, до последнего скрывать от Джонни всë, что сможет скрыть. — Там ужасно. — Всë больше удивляете, лейтенант, — Джонни скидывает куртку поверх худи и подкрадывается. Наконец обнимает его. Прижимается со спины, утыкаясь лицом между лопаток и глубоко вдыхая запах Саймона: остывшего пота и свежего мыла. — Капризны? Непонятный, но волнующий перелив его интонаций и обращений заводит Гоуста медленно и густо, как ни одна из пережитых им прелюдий. Он продолжает ровно нарезать цитрус, не отдавая отчёт, вызвано ли обильное слюноотделение руками сержанта на талии или кислятиной перед глазами. — Привык к уединению. Джон тщательно длинно поглаживает торс, мурча в спину на шотландском. — Английским, МакТавиш, — требует Гоуст, впитывая ласку. — Простите, сэр. Размышлял о том, чем Вы занимаетесь в свободное время, — он задевает большим пальцем резинку штанов и укладывает ладонь поверх зреющей эрекции, аккуратно сжимая и потирая. И сам же тихо стонет от осознания размера и достигнутого тяжëлого дыхания Саймона, забирается прохладной рукой под футболку, ощупывая сократившийся живот, пресс, и скользит к груди, чтобы нетерпеливо сжать твëрдый сосок. Жмётся пахом к ягодицам. — Так хочу тебя, Гоуст, — шепчет, покусывая плечо через ткань. — Дьявол смущëн тем, что ты вытворял в моих снах. Гоуст нехотя отлепляется от него, чтобы развернуться. То, что он видит, — выше всяких похвал, горячее его затворнических мечтаний. Джон растрëпан и ал, уязвимый и нуждающийся во взаимности, с тëмными глазами, сухими мягкими губами. Почти его. Возбуждение пробирает до костей, и Райли рычит, склоняясь к нему. — Саймон, — тихо представился он, подхватывая Джонни под подбородок, некрепко сжимает, примеряясь к поцелую. — Зови меня — Саймон. Это выводит их обоих, но тонкая пропахшая табаком ткань балаклавы не даëт сиюсекундно наброситься и вылизать рты до самых гланд. — Сними еë, Саймон, — просит Джонни на выдохе, и это ощущается как воскрешение. — Сними, — томно разрешает лейтенант, и это — как выстрел в грудь. Джон благодарно смотрит на него, осторожно скатывая ткань с подбородка и носа, менее выдержанно сдëргивает еë с головы. — Силы небесные, — хрипит он и целует так, будто Саймон его чëртов идеал, зарывается руками в волосы и стонет в рот с облегчением и удовольствием. Гоуст взрывается изнутри, обнимая, притискиваясь вплотную, сталкиваясь и играя с его языком. Они врезаются носами и зубами, — похоже, в попытке сожрать друг друга, — не различая морока страсти от нехватки кислорода. Поцелуй калён и грязен, как ад, и блаженен, как смерть и высший рай. Соуп отстраняется первым, переводя дух: его скулы и губы всë темнее рдеют, но взгляд — васильково-синий и обещающий — говорит об отсутствии всякого смущения. — Ты урод, — сипит он, вновь увлекая в поцелуй. Более спокойный, исследующий, требующий от Саймона свойственного ему терпения — мучительно и сладостно истязающий сейчас всю его натуру. Гоуст сгребает манящий зад в ладони, вжимаясь своим пахом в его и урчит. Одежда на них совершенно лишняя. Желание обнажённой горящей кожи на своей, под языком и зубами выворачивает их наизнанку. — Вот так, — торопит Райли, расстëгивая его ремень, пока Джонни освобождается от водолазки. Джон усмехается, дëргая джинсы вместе с бельём и просто выходит из них, представляясь Гоусту только в загаре и следках. Лейтенант с раздражением вспоминает общие душевые, рассматривая долго и подробно: широкие раскрытые плечи, сильные руки, выраженные ключицы, грудь в длинных белых штрихах шрамов и мелких выгоревших до русого волосах, напряжëнный пресс и плоский живот, тазовые кости, такой же выцветший короткостриженый лобок, прекрасный полностью вставший член, блестящий каплями собирающегося предэякулята, стройные выносливые ноги, твердокостные колени и лодыжки. — Красивый мерзавец, — бархатисто хвалит Саймон, удерживаясь, чтобы не запустить руку в трусы. На это уходит больше сил, чем Гоуст способен потратить, но ведь они оба любят острое. Соуп смотрит томно-своевольно, разворачивается, изображая натурщика. Ровная тугая спина, точёные резанные не раз лопатки, ямочки на золотистой пояснице, упругая задница и нежные подколенные ямки — его нагая фигура вызывает трепет и лихорадочный жар. Гоуст одним рывком не оставляет между ними ни миллиметра. Он собственнически накрывает его всего, впиваясь губами в шею, пальцами — в запястья, хочет влезть под кожу и вынуть душу. Никаких парфюмов: Джон пахнет естественно — чистым здоровым мужчиной — потрясающе приятно для чуткого обоняния. — Ты нудист, Джонни? — будто не удивляется, отпуская собственные уговоры. Обхватывает шею над адамовым яблоком, запрокидывая голову, заставляя выровняться по стойке. — Так легко? Соуп сдавленно стонет в его хватке, ноги подкашиваются. Гоуст обжигает кожей через одежду, голосом — само сердце через мышцы и кости. Джонни не ожидал, что его рассмотрят по повадкам. Пусть лейтенант и производил определëнное впечатление, МакТавиш не особенно надеялся на отдачу. А теперь его сносит отдачей как от артиллерийского орудия. — Отвечай, — рука сжимается под челюстью — Гоуст охлаждается и берётся коркой от ревности. — Да, я посещаю пляжи, — шепчет Джон, облизывая пересохшие губы. — Тебе идëт, — гудит Саймон. — Готов спорить, это волнует окружающих. Слишком сексуален, чтобы прятаться, не так ли? Джонни тает от медового низкого тембра и вздохов над ухом. Его запястья вновь пылают в жëстких ладонях, а член почти прижался к животу. Джонни ждёт и хочет жарче. — Я думал о тебе, — продолжает Саймон с придыханием, утыкаясь носом в висок, тянет запах кожи и волос, притирается скованным стояком к голой заднице и стонет сквозь зубы, разнося терпение сержанта в щепки. — Часто. Очень.. непристойно. Запрещал себе смотреть, но ты чертовски обворожительный сукин сын. Глаз не оторвать. Джона ведëт, он рефлекторно дëргается, чтобы взяться за член или хотя бы яйца, но Гоуст удерживает, продолжая стимулировать себя, имитируя фрикции. — Я представлял многое, Джонни, — шепчет, переходя к вылизыванию изгиба шеи и плеча. — Но это.. Живой ты: твоë тело, твой язык… то, что ты подарил мне, — стократ лучше. Джон тяжело вздыхает, прикрывая глаза. — Фальстарт, Саймон, — усмехается он, подставляясь под размеренные касания. — Я могу дать большее. — Не сомневаюсь, детка, — мурчит лейтенант. — Я хочу всë. Оглаживает горячие молодые бёдра, лобок, легко обводит член и отпускает его, мечтая наконец раздеться. Джонни разворачивается и перехватывает запястья, томно глядя в глаза. — Я давно хочу, — твёрдо говорит он, запуская ладони под ткань футболки, на талию и ходящие неровным дыханием рёбра. — Раздеть тебя. Вкушать тебя. Не таясь превозносить. — Высокопарно, — усмехается Гоуст, вуалируя давно позабытое им смущение, и послушно поднимает руки. Джонни ласкает его кожу грубыми, приученными к оружию пальцами, торопливо стаскивает футболку с плеч и головы. Приникает губами к раненой молочной коже: горлу, плечам, ключицам, широкой груди, стараясь дотронуться сразу везде — изучая пальцами спину, языком — торс. Он несдержан и эмоционален, растирая этим Саймона в порох и поджигая своими реакциями на близость, рельеф мускулов и шрамов — придыханием, неразборчивым шёпотом, улыбками. Гоуст и сам любуется перекатом упругих нагретых мышц под бронзовым батистом, касается раскрытыми кистями, массирует костяшками. Райли никогда не ощущал таких подробных и волнительных ласк — некоторые из т е х и рук то не видели. Он чувствует себя счастливо и неловко, и старается не тушеваться. За подбородок зовёт Джона в поцелуй, и тот с готовностью и страстью отвечает — дразняще и плавно, забираясь под пояс штанов и боксеров. Гоуст кусает его за язык и губы, когда эрекция и бёдра наконец свободны, а МакТавиш обхватывает и трёт толстый член плотно и обезоруживающе приятно, прослеживает пальцами вены к головке. Саймон немо стонет у его рта и темно испытующе смотрит. У Джонни синие, как предрассветное небо, глаза. У Джонни влажные, потемневшие от поцелуев, нежные, как цветы азалии, губы. — Большой парень, — урчит сержант, убивая Райли вибрирующим голосом и блеском из-под густых ресниц. — Сколько в тебе, 6,3? 6,4? — Футов или дюймов? — Гоуст внемлет своему желаю обласкать большим пальцем чувственный умелый рот изнутри — задевает кромку зубов, давит на упругий язык. Выражение лица, с которым ему позволяется это сделать, — самодовольное, с претензией на провокацию, — почти слишком… и лейтенант отказывается от импульсивной затеи, решая не доламывать истощающуюся выдержку, вытирает слюну о свои губы. — Навскидку я в равной степени прав, — улыбается на это Соуп, ступнёй ловко стаскивает остатки одежды с ног. Крепко обнимает за шею, прижимаясь бедром к его паху, своим — к его бедру. Саймон стискивает его талию, больно хватает за ягодицы, растворяясь в пикантном аромате возбуждёния. Их сильные гибкие тела сплетаются, сплавляются, словно созданные для этого, — как фильтрованный и нефильтрованный воск. Они так же мягко и легко тают друг на друге. Джон ластится, качает тазом и стонет в ухо. Очень тихо и протяжно с его чертовским объёмом лёгких. Очень.. просяще. Саймон отталкивает его, сцепляя челюсти. Это ничего не меняет — Джонни вожделеет и ожидает. — В кровать, — низко бросает лейтенант. Идёт в ванную, помня, что у него где-то остался регенерирующий крем для часто зудящих рубцов. Когда возвращается, сержант открыт и нетерпелив на его постели: оперевшись на локоть и пятки, подрачивает, раскинув бёдра; кусает губы и поднимает ресницы, облизывая взглядом его фигуру. Райли сглатывает, усмехается на пару блестящих подушечек презервативов на вздымающейся груди. — Выглядишь блядски, — грубым неясным тоном сообщает он, подходя ближе. Джонни ищуще смотрит в глаза, но от него прячут довольство. Лейтенант опирается на его колени и разводит их шире. — Хочу знать, как сильно ты ждал меня. Лицо и шея МакТавиша загораются и темнеют, как мак, когда лейтенант приподнимает его ноги, раскрывает бёдра. — Хороший мальчик, — мурчит Гоуст, скользя взглядом от подготовленой полурастянутой дырки, налитым яйцам и спелой головки, выглядывающей из кулака, по прессу к лицу. — Кончил, трахая себя перед нашей встречей? Джон пережимает член, жмурится, ведя подбородком. Его пробирает вязкое чёрное предвкушение, будто тонкокожие рёбра и затылок щекочат лезвием. — В глаза, — командует Саймон. Сержант заставляет себя смотреть, — не способный через собственный пожар распознать, насколько привлекателен и нестерпимо желанен сейчас для Гоуста, — разрываясь между стеснением и демонстративностью. Ловит похотливый взгляд и ровно шепчет: — Да, сэр. И кончил бы ещë не раз, делая это после. Лёгкие лейтенанта, позвоночник, пах окатывает лава. Он прерывисто вздыхает и отпускает колени. Обещает себе заласкать, вылюбить Джонни, довести до невменяемого абсолютного экстаза без проникновения. Но в нынешний момент они на грани жестокой боли, и Саймон не имеет права причинить её после стольких часов ожидания. — И кондомы нужного размера, — он хочет немного разрядить обстановку, угомонить их обоих, забираясь на кровать, натягивая и раскатывая резинку под жадным синим взглядом. — Как всегда точны, сержант. Он совсем не ожидал последующих откровений. — Увидел хер раньше лица, — бормочет Соуп. — Когда ты.. Это случайность. — Обтирай меньше углов, — Райли оттягивает пальцем аппетитную ягодицу, выбирает из упаковки остатки лубриканта и смазывает сфинктр, надавливая только подушечками; почти ложится сверху, располагаясь меж эластичных мышц, в кольце ждущих его рук. Джонни адски распален — Саймон уже прикипел к нему сердцем, а сейчас — губами по пряной испариной гладковыбритой шее, по линии челюсти, подбородку, клацает зубами по щетине. — Если.. — серьёзно начинает он. — Я скажу. Не беспокойся об этом, Саймон, — улыбается МакТавиш, и складывает губы, тем не менее несколько нервный. Райли улыбкой целует его, осторожно пристраиваясь и проталкивая головку внутрь. Это поразительно хорошо — тесно, горячо, волнующе. Саймон не скрывает чувств, облегчённо выдыхая в поцелуй. Джонни быстро расслабляется, даёт волю языку и ладоням, гуляя по рту и застывшей спине, успокаивая. Гоуст сдержанно, медленно продвигается глубже, с каждым сантиметром теряя по грамму рассудок и самообладание. — Твою ж, — стонет тихо, войдя полностью. Он внимателен, но сам чувствителен до предела. Он не помнит, когда испытывал подобное, и испытывал ли вообще. Ментальный и физический кайф размазывают его по реальности, как ореховое масло по тосту. Он, сука, такой же густой, тающий и безвольный. Джонни смотрит темно, согласно, размеренно дыша приоткрытым ртом. Райли едва ощутимо касается губами его губ, обмениваясь дыханием, жарко шепчет: — Детка, ты совершенен. Такой сладкий для меня. Такой узкий.. Сержант вздрагивает под ним, сглатывает сухим горлом. Они неглубоко мокро целуются, пока привыкают. Джон прогибается в пояснице, почёсывая белобрысый затылок, и Саймон льнёт к его скуле, уху, посасывая хрящики и мочку, аккуратно подаваясь. Нежно гладит поясницу, бока и подвздошные кости — он ещё не был так бережен с кем-либо, не стремился к чужому комфорту так искренне. Редко бывал рядом. Джонни воспринимается его душой и руками хрупким хрусталём, но сам сержант пресекает это, взбрыкивая характером. — Гоуст, — коротко и низко рычит он. Почти азартно, почти как на войне. — Ты посыпался. Гоуст реагирует сразу же: прикусывает изгиб шеи, делая размашистое движение — въезжает до упора, чуть вскидывая бёдра. МакТавиш томно тяжело выдыхает, прикрывает глаза, закусывает губу. Саймон делает это раз за разом, придерживая, заставляя поднять подбородок от скапливающегося внутри наслаждения. Джон узок и сжимается ещë от покусываний горящего уха. Райли троит, облизывая губы, не увеличивает темпа, потрахивая ровно и глубоко. Довольно мурчит от усиливающейся хватки на плечах, от того, как Джонни покачивается и раздвигает ноги. Член входит легче, становится всё приятнее, но лейтенант так же размерен. — Чёрт тебя дери, Саймон, — раздражённо стонет Соуп в потолок. — Хочешь свести меня с ума? Гоуст мрачно смеётся, отпуская талию, поднимается на руки. Джон под ним выглядит и правда немного злым: хмурится, но уже чуть потерявшийся фокус и погрызанные губы портят ожидаемое впечатление. — Я сделаю это, сучонок, — усмехается лейтенант. Вбивается бёдрами в его так резко и громко, что Джонни вскрикивает в пробежавшем током по всем его нервам удовольствии. Ломает брови и шипит сквозь зубы, безжалостно сгребает мокрые от пота волосы на затылке Саймона, пока тот удовлетворяет его широкими грубыми фрикциями. У него плывёт взгляд, он вскидывает таз навстречу в такт, и лейтенант сам начинает теряться — от боли и чувства, как влажно правильно скользит член. — Так хорошо, сэр! — хрипло стонет Соуп, вцепившись в простынь над головой. Раскрывается, расслабляется и даёт. — Вытрахайте меня. Его откровенность и отзывчивость забирает у Райли остатки терпения — он вдавливает его в матрац и слетает, нещадно врезается в тугой зад, поджав губы и не сбивая дыхания. Саймон любит то, что испытывает и видит, — как Джонни ломает экстаз: как он гнётся в идеальной для них обоих позиции, требуя соответствовать, как ходит грудина и кадык, как чувственен и ягодно-красен сухой рот в стенаниях. — Как ты сказал, сучонок? Хорошо? — хрипло издевается Гоуст, снова пряча грубостью трепет. Не считая нужным умерить силы, зажал в ладонях его икры, сгибая и раскладывая твердокостного выправленного Соупа словно куклу. С него градом льётся пот, а руки скользят по таким же мокрым загорелым ногам — они оба заряжены до детонации и свободны. Сержант сокращается на нём, стонет и лепечет на родном, не контролируя себя, — до чёртиков красивый, распутный, пьяный от накрывающего безволия. Саймон раскалён до бела ощущениями: переполнен и жаждет большего одновременно — Джон получает звонкую холодную пощёчину, и лейтенанту приходится напрячь волю, чтобы не застонать от того, как тесно стало. — Английским, — сбивается он до сипения, с трудом формулируя слова, — только бы остаться с Джонни подольше. — Я жду ответа. МакТавиш совсем неосознан, плывёт в улыбке, путаясь нежно в его волосах, лащет челюсть и шею кончиками пальцев. — Сходите нахер, — мурчит горячо и низко, откидывая ослабшую руку. Райли настигает сильнейшая нега похвалы за последние два десятилетия его жизни. Вторая пощёчина острая и болезненная откидывает голову сержанта в сторону. Джон хватает ртом воздух и задерживает на несколько секунд, но это наоборот подводит к самой черте — лейтенант также быстро и звонко берёт его. — Сэр! — Джонни стонет выше услышанного до, дрожит и поджимает пальцы. Он упирается в грудину, отстраняя Гоуста, и тот поддаётся, ослабляя напор, отодвигается и выравнивается между его ног. Смотрит пристально и цепко на всё открытое и дарованное ему — ни единой вероятности, что он когда-либо забудет их первый раз, раж, рай. Только если забудет себя. Джон ловит момент немного отдышаться, — Саймон останавливается, усаживаясь на пятки, чтобы не кончить быстрее негласно обещанного, — громко елейно признаётся, как в любви: — Не просто хорошо, Саймон. Я грезил этим… В такие моменты, что стыдно признаться. Райли бормочет насмешки, оглаживая его рёбра и пресс. — Мечтал, чтобы тебя как следует поимели? — басит, обхватывая уставший без внимания нежный член и неторопливо стимулируя, ища ответ. Джон скрывает взгляд, тихо выдыхая. Саймон жестоко щипает его за сосок. — Мечтал стонать подо мной? Жадный, грязный… Снова двигается: толкается до упора в темп дрочки, видя, что Джонни постепенно приходит — краснеет от перевозбуждения и сжимается, учащённо вздыхая. — Да-а, Саймон, — едва слышно подтверждает и просит, глядя в глаза мутно и настойчиво. Закладывает сжатые кулаки под поясницу, прогибаясь, приподнимая и максимально расслабляя задницу. — Кончить на тебе. В твоих руках. Гоуст рычит, ускоряя движения бёдер и ладони. — Чёрт, какой же ты... — смеётся он, входя жёстко, но всё ещë нерасторопно. — Я ещё стребую с тебя за поведение, МакТавиш. — Всё, что пожелаете, сэр, — хрипит Джон. — Только не сейчас. Саймон внутренне соглашается, влепив сержанту пощёчину тыльной стороной ладони, в этот раз тихо мычит от удовольствия. Он берёт средний темп, додрачивая ему грубо и неаккуратно. Кипит, кратко наблюдая, как плотно блестящий лубрикантом член въезжает в предоставленную ему дырку. Джонни запрокидывает голову, вытягивается и стонет сквозь крепко сжатые зубы. — Сукин ты сын, — ноет он, передёргивая плечами от потребности ускориться, но не имея возможности это сделать. — Чёрт! Прикончи меня. Пожалуйста. Пожалуйста, Гоуст… Лейтенант вздрагивает предоргазменным экстазом. Собирает всю слюну, что была во рту, и вязко сплёвывает. Дрочит ему так же на грани неприятного, но скользко, поддаваясь и разгоняясь. И Джонни всем телом застывает, воспламеняется, в последний момент обращаяя на него искрящийся, полный удовольствия и восторга взгляд. — Саймон, — сладко и любовно стонет, выплёскивая немного закипевшей редкой спермы на живот и бледные пальцы. Райли с трудом трахает его напряжённого и узкого в оргазме, до синяков впившись в ноги. Сам стонет обличающе чувственно, прикрыв глаза, изливаясь в презерватив, двигается по инерции. Джон освобождает и тянет руки, привлекает к себе — терпкий, подвижный — ласкает уши и затылок, невесомо часто целуя губы, нос и скулы. Саймон жмётся к нему, — сердцебиения грохочат друг в друга, — пачкаясь семенем, обнимает за талию. — Восхитительно, Саймон. Ты очень… по мне, — сбивчиво шепчет в щёку, и Райли не отказывает себе в тягучем глубоком поцелуе. Они нежатся несколько минут, — с одышкой, ненадолго удовлетворённые и томные — восполняя недостаток касаний по неостывающим телам. — Я сделаю лучше, — так же тихо обещает Гоуст, летая губами и языком по твёрдому солёному плечу и пальцами по бёдрам. — Ты получишь больше, Джонни. Соуп легко смеётся, перебирая светлые волосы по прядке: — Уверен, что получу всё. — Всё, что пожелаешь, детка, — бархатно отвечает Гоуст в ухо, сладостно ощутив, как кожа сержанта взялась мурашками. Мнёт ягодицы без возможности прекратить. Съезжает ниже, широко лижет ключицу, под ней — Джонни вкусно солон и разжаривает, как текила. Лейтенант аккуратно прихватывает зубами бусинку соска и поднимает взгляд. Играет языком, грубо всасывает в рот, снова заводясь от ужесточающейся хватки на макушке и шее, утопая в темноте желанных и желающих глаз. — Дай мне время, — Джон покусывает губы в тонком ещë ненавязчивом возбуждении. — И принеси сигарету. Гоуст кривит брови, усмехаясь: — Наглый. — И виски, — напоминает Джонни, заложив руки под голову. Скалится во все тридцать два, не смущаясь того, что измазан спермой, а член Саймона ещё в нём. — Не входи во вкус, — он слезает с Джона, с кровати, снимая и завязывая контрацептив. Смотрит нарочно строго, подавляя жар и порыв к комплиментам интимному развязному обаянию МакТавиша. — И что ты сделаешь? Пополощешь хер в стакане? — он скрещивает ноги, явно не чувствуя себя гостем в постели Саймона. — Определённо, — заверяет Райли, доставая из кармана покинутых штанов пачку. Сержант не пропускает ни малейшего жеста и перелива света на нём — это едва ли не физически ощутимо чутким к наблюдению Гоустом. — Когда попросишь пополоскать его в твоей глотке. Джонни растягивает губы в совсем не извиняющейся улыбке, и Саймон потихоньку догоняет, что попал в одну из его манипуляций. — Говоришь так, будто знаешь, как я умею просить. — Говоришь так, будто твой рот — всё ещё твой, — констатирует, бросает сигареты ему на грудь и направляется к раковине. Неспеша смывает остатки семени и смазки с торса и члена, чистит руки. Резкая паль табака смешивается с запахом мыла и закинутого в рот лимона, и в этом есть определённая бытовая прелесть, пока непонятная Саймону, но подмеченная им. — Мы могли бы обменяться, — низко предлагает сержант, пока скотч разливается по стаканам. Райли удерживает оба пальцами одной руки, поднося к кровати. Джонни уже присвоил подушку, развалившись в неге, стягивает ирокез на затылке, видя Саймона близко, — мелко покуривает, не выдыхая дыма. Взгляд горящий и собственнически оценивающий задерживается то на пахе, то на губах. Лейтенант же не может отвести глаз от лица: разморенный Соуп не утруждается избавиться от надменности в мимике. — И что бы ты хотел взамен? — теперь время Саймону глотать виски под раскрывающим проницательным взглядом. Джонни вспыхивает зрачками, но делает вид, что размышляет, прячет облаками отзывчивые губы. Гоусту надоедает стоять прислугой: он, оперевшись на кровать у бедра, всучивает бокал в руку с сигаретой. Не упускает случая скользнуть языком по груди, животу и подсыхающей горьковатой сперме. — Баш на баш? — пристально смотрит Джон, задумываясь теперь всерьёз. Сбивает пепел в рот и кивает Саймону встать. — Развернись. Гоуст выполняет минимальными краткими движениями, укладывает руку на пояс, лакая скотч, пока сержант любуется и плавится от его согласия. Отходит, приседая на корточки у джинсов Джонни, подкуривает его сигарету, вставая и поворачиваясь уже в дыму. — Эти мне нравятся, — сообщает он. — Вкусные. Джон возбуждён: у него хорошо привстал и выступили желваки, а курит уже без баловства. — Ты — вкусный, Саймон, — рычит он. — Хочу взять тебя. Медленно. Узнаю, как просишь ты. Гоуст ухмыляется, оставаясь на месте. Ему слишком приятно, когда Джонни смотрит на него теперь голого, — с возросшей многократно жаждой и дерзостью. — Не сегодня. Но раз ты выбрал такой расклад, по логике с меня рот. — Ты, вижу, и сам не прочь полакомиться, — низко смеётся Соуп в стакан, и Саймон наконец позволяет себе взяться за член, крепко потягивая табак. — Не сегодня. Приберегу на другой случай — торжественный. Рот ведь ещё нетронут. Райли поджимает губы, непроизвольно быстрее подрачивая, молча спрашивает. — Допускал ли я мысль, что Вы делали что-то подобное, сэр? Никак нет, — он поджимает пальцы на ногах, горячо вздыхает. — Знаю, что буду первым. Знаю, что тебе полюбится заниматься этим.. со мной. Лейтенант опрокидывает остатки напитка, подливая в запал; скидывает окурок в стакан и оставляет на полу. Стартует к кровати, вспархивая на матрац, теперь возвышаясь над Джоном. — Издеваешься, МакТавиш? — угрожает, переступая через его бёдра и усаживаясь, — тяжёлый, горячий. Щекочет кончиками пальцев велюрово-мягкий напряжённый живот, подбираясь к паху, не в силах поднять глаза. — Нет, — темно и восхищённо осматривает скованное, явно непривыкшее к такой позиции и открытости тело — приходит в окончательную готовность. Смягчает тон и взгляд: — А ты хочешь? Саймон заставляет себя легчать, сбрасывать натяжение с мышц, разомкнуть зубы и веки. — Узнать, чего ты добиваешься. Джон тушит остатки сигареты о язык и поднимает брови, выбрасывает бычок куда-то на пол, глядя в глаза. Гоуст подбирается от недовольства фривольностью и неясно прилекательной жестокостью к себе. — Кажется, уже добился. Нет? Слова не кажутся лишними, только дополняя и украшая перекатами тонов и громкости их интимный диалог взглядов. Саймон впервые осознаёт себя настолько воздушным и в то же время запертым — кевлар давал ему больше воли, чем сигаретный дым — от того, что не может разлететься пылью, от того, что плоть держит ширящийся счастьем и нежностью дух. Джонни дотягивается до бледной ноги, обводя кончиками пальцев рубцы и неровности сращивания коленной чашки. — Ты очень красивый мужчина, Саймон, — шепчет, критично сжимая стакан. — Убийственно. Я уже и не понимаю, жив ли, будучи настолько близко. Гоуст облизывает губы, приподнимая бровь и опуская глаза, гладит тонкую кожу на бедренной косточке: — Я предупредил. Заключает в ладонь его возбуждение, потирая большим пальцем уздечку и щелку уретры. — Не трогай, — серьёзно хрипит Джон. Ждёт, пока лейтенант ответит на взгляд. — Покажи мне, как ты ублажаешь себя. Райли принуждается выравнивать дыхание, успокаиваться и бравировать, усмехаясь вверх. Будь взгляды сержанта материальны, Саймона обожгли бы мокрые чувственные поцелуи по горлу. — О чём думаешь? — МакТавиш снова подкуривает. Совсем раскалённый, плотный и жёсткий под задницей. — Не стесняйся. — О чём я могу сейчас думать? — иронизирует лейтенант, настраиваясь на откровенность, — трогает себя знакомо коротко и грубо, пощипывая и надавливая пальцами. Гоуст привык к самоудовлетворению в скоростном беззвучном режиме, когда даже естественных звуков предэякулята и ударов кулака нет — Джонни вскидывает брови, но с любопытством наблюдает, запоминает. — О тебе. Как терпел твоё отсутсвие в моих руках и присутствие — в мыслях. Непрерывное. — Удивительно слышать это от тебя, — выдыхает дымом. Щекочет колено, по-кошачьи заискивающе смотрит. — Удивительно и сладко, Саймон. Лейтенант наконец отпускает себя, приступая к тягучей дрочке: размазывая смазку, сжимает и качает член медлительно и долго, к самому основанию. Беззастенчиво смотрит в чёрные глаза, до белого сжав губы, — закипающий, согласный поиграть не по своим правилам. — Расслабь рот, — сипит Джон, откашливается, смачивает горло скотчем. Чрезмерно внимательный ко всему, что ему демонстрируют. — Ты молчалив даже наедине с собой? Саймон кивает, однако прекратив терзать себя. Набирает темп, заводясь ещë от липких звуков и скольжения. От того, насколько сейчас обнажён. — Но ты не наедине с собой, не один. Гоуст проталкивает в горло скопившуюся слюну, стискивает зубы и бёдра Джона своими. — Знаю, — отвечает совсем тихо. Он не игнорирует мысль, что занимается странной, но искренней любовью, и вздрагивает. — Тебе нравится? — Джон затягивается, задерживает дыхание, стараясь не закрыть дымом ни миллиметра обзора. Не касается себя, сосредоточившись на ощущении веса и мягкости разнеженного вниманием лейтенанта. — Да, — Саймон вздыхает, прогибается, прикрывая глаза. Ласкается быстрее, напрягшись. — Мне нравится, Джонни. Он невольно улыбается, когда сержанта под ним вскидывает от нетерпения и желания. Сам рассматривает его сжатое возбуждением и концентрацией, поблескивающее потом и солнечными объятиями тело — дрочит интенсивно и сжимает яйца, на пробу задевая его. Джон угрожающе хмурится, но Гоуст пробует больше, не отводя взгляда, — прихватывает у основания, ведёт вверх до неприличия узко, вытягивая из сухого рта немой стон, собирает его предэякулят и размазывает по себе. — Не трогай, — дрожит ресницами Джонни. Залпом опустошает стакан и растекается на подушке, понемногу непроизвольно тупея. Саймон пробует ладонь на вкус и смачивает языком, возвращает на его член, понимая, что сам скоро кончит, — в этот раз его бьют по руке. — Думал, сработает? — хрипло спрашивает МакТавиш, вдавливая окурок в стекло. Гоуст не прекращает доводить себя, усмехается неожиданно похабно. — Думал развлечь. Ты так маешься... Светлый взгляд расфокусируется, губы приоткрыты громким на грани постанываний дыханием. — Кажется, я в определённой степени поднаторел только смотреть, — Джон с трудом переводит взгляд, удовлетворённый проявляющейся на его глазах горячностью, скользит языком по губам, вторя битым пальцам Гоуста на испещрённой шрамами груди. Веки тяжелеют, когда он молча сжимает сосок, второй. — Видеть тебя мне нравится гораздо сильнее. Гоуст устраивает ладонь на его голени, опирается, тянется, подвигается выше по бёдрам — влажный от пота, румяный скулами, шеей и чувствительной головкой. Аппетитный в уровне, когда мечтается, но кощунственно сожрать. — Чёрт, — хрипит лейтенант, читая его эмоции. Сужает обхват пальцев, дрочит ровно, будто отсчитывает секунды. В тёмном эгоистичном наслаждении — оно оказалось на поверхности. МакТавиш беспрепятственно снимал слой за слоем, и теперь Саймон истекает предэякулятом и самолюбованием в отражении понимающих глаз. Раздвинуть перед сержантом колени уже ничего не стоит — это утробно волнует их обоих. — И что ты видишь? — Страстного откровенного любовника, готового отдать мне всё. Всего себя, — едва не стонет от сладостной правдивости своих слов. — И я заберу. Даже то, о чём ты сам не знаешь, Гоуст. Райли использовал мастурбацию в качестве сброса физической и психической загруженности, сейчас — разрываемый тем, насколько открыт и сочен на Джонни. Это в разы превосходит имеющийся у него опыт. — Я сказал, всё, Саймон, — требовательно шепчет, очевидно изнывая в мазохизме. Саймон дарит ему свой экстаз: тихо стонет, усилием не пряча влюблённый взгляд, качает бёдра и кулак, капая семенем на его член и живот. Откидывает голову, стенает громко и свободно. — Вот так, — хвалит Джон, хватается за ствол, смазывая обжигающей вязкой спермой, копирует его заученную скупую моторику, пробуя на себе — яростно не до конца дрочит. — Смотри на меня. Так ты поступал с собой? Лейтенант увлажняет губы, плавая в остатках оргазма и осознании трепетного чувства, опадает плечами; руками на каменеющие бёдра. — Именно так. Запечатлевает алое суровое лицо: сжатые в тонкую полосу губы, заострившуюся челюсть, насупленные брови. Яркий уничтожающий огонь глаз. Джонни не симпатичен — строго, мужественно красив. — Смотри, что вытворил со мной, Саймон, — давит сквозь зубы, также скоро дёргает полусухой кулак на грани судорог предплечных мышц. — Я бы изгалялся и смотрел на тебя до самой смерти, — нежно мурчит Гоуст, поглаживая недвижимые бока и грудь. Подхватывается и сглатывает ком от соскользнувшего с языка признания. Но Джон приходит от этого: прерывисто выдыхает, замирает и неслышно кончает, подавляя живое неуёмное естество — отдаёт достигнутое жестоко удовольствие, разрывая сердце Саймона на кусочки. Жмурится, тая под его массой и вдохновенным взглядом. Они пытаются насытиться хотя бы кислородом, раз не могут друг другом в той степени, в которой жаждут сию секунду. В тишине, наедине, с прорастающей за рёбрами любовью. Молодые, уставшие на сегодня, безмолвно обещающие друг другу всё, на что способны. Саймон склоняется и аккуратно целует горькие алкоголем и табаком губы. Джон не успевает словить его. — Съел? — смеётся Райли, лениво вставая и потягиваясь. — Десерт был отменный, — светло улыбается. Сгибает и разгибает колени, лодыжки, гнётся, похрустывая. — Со скотчем, — замечает Гоуст. — И засахарёнными цветами. Соуп роняет это в процессе разминки, но Саймону плевать, как остры и тверды суставы. Он ловко раскидывает ступнёй его колени, падая меж них взглядом, на грязный их смешавшейся спермой пах. Выше — в лицо. — Чем? Из цветов Гоуст помнит незабудки: потому что полевые, потому что цвета усталых глаз. — Цветами, — повторяет Джон тихо и ласково. Саймон подтормаживает — протягивает руку, помогает встать с кровати, ловя в объятия. Они сталкиваются грудью, Джонни сухо кусает его за ухо; не удерживается, окутанный мускусным запахом остывающего от оргазма лейтенанта, — втягивает в ленный поверхностный поцелуй, обменивается с ним вкусом губ, но выскальзывает из пальцев. — Ты съел. Выел, — идёт к душу, склонив голову. Гоуст, даже не видя, знает о вкрадчивой усмешке, нежит взглядом разбитый упущенной им подготовкой, сексом и эмоциональной перегрузкой атлетичный силуэт. — То ли ещë будет, сучонок, — он хочет ещё, но сам морально вымотан и остерегается растущего в геометрической прогрессии отката. Собирает посуду, возвращается к раковине, а после, наскоро обмытый, — в пропахшую Джонни постель, впервые читает состав своего крема. Тяжко терпеливо ждёт, потягивая сигарету за сигаретой, сонно моргая. Он пропустил перебег босоногих шагов, и присутствие сержанта его окончательно успокаивает. Джон забирается к нему, целует сгиб локтя и бицепс, ёрзает, пристраиваясь рядом: обнимает поперёк груди, погладив подмышкой и рёбра, закидывает ногу — распаренный, наспех вытертый, пахнущий чистой кожей и антисептическим мылом. Саймон поворачивает лицо, ненавязчиво закидывая его бедро выше. Щекочет заднюю сторону бедра от колена к пояснице, не выказывая желания. — Ещё не всё, — он неловко выдавливает немного жирного сладковатого крема на пальцы, стараясь не тревожить комфорт сержанта. Раздвигает мизинцем и указательным ягодицы, осторожно смазывает и массирует растёртый вход свободными. Джонни вздыхает, поднимая тёплый взгляд. Жмётся нежными губами к челюсти и шее, с удобством укладывается на плечо, тычется носом в горячую грудь. — Любишь такое? — хрипло тихо спрашивает, облегчённо распадаясь на Саймоне, и опускает ресницы, из любопытства придавливая бедром его член. Гоуст проталкивает пальцы на фалангу, аккуратно втирает крем — внимательный к дыханию и сердцебиению Джонни, недвусмысленно взволнованный. — Возможно, — неопределённо отвечает, ненавязчиво двигаясь глубже, потягивает обратно. — Не приходилось пробовать. — Так попробуй, — соглашается Джон, понимая и буквально чувствуя его возбуждение, ждёт инициативы. Но Саймон слышит, как он начинает присыпать — слышит ритмичный утихающий гул его здорового волевого сердца. Утыкается носом во влажный ирокез и блаженно закрывает глаза. Убирает руку, вытирая о простынь. — Спокойной ночи, Джонни, — обнимает за плечо, целует волосы — убаюканный, в незнакомой ему эйфории любовной близости. — Сладких снов, мой милый Саймон, — едва слышно бормочет МакТавиш. Гоуст, даже не видя, знает о мягкой улыбке сквозь сон. Он чувствует её собственной кожей и душой, через время крепко и легко засыпает.