Осколки, что искрятся на солнце

      Месяц выдался апатичным, но Сукуне было не привыкать к апатии — он мог выпасть из жизни хоть на тысячу лет, просто сейчас не хотел. Король решил не нервировать своего маленького несчастного соплячка и больше не захватывал контроль, хотя, безусловно, талант к подобным трюкам присутствовал. У Итадори было иное мнение на этот счёт — он наивно полагал, что может оказывать должное сопротивление Двуликому, если приложит достаточно усилий, и Сукуна пока что не хотел его разочаровывать. Доля правды в логике юноши была — он действительно имел на Рёмена больше влияния, чем кто-либо другой, но что противопоставит жалкий мальчишка могущественному Королю Проклятий?       Конечно, свою лепту во временную смиренность соседа Юджи вносил и его учитель. На вид совершенный балбес, он мог бы заставить попотеть Двуликого, и тот ценил его за это — тщательно распланированная бойня обещала быть грандиозной. Пока же молокосос был отстранён от заданий и всё свободное время посвящал физическим тренировкам, и спал не в своей комнате, а каком-то другом помещении с ежедневно обновляемыми печатями, которое Сукуна не смог бы покинуть. Рёмен посмеивался своему благодушию, мысленно хлопая по плечу мальчишку, как подвыпивший дядя. Поиграйся в песочке, мальчик, а потом я тебя в нём закопаю.       Король восхищался добротой своего сердца и потому наигранно обижался сам себе, когда начинал ставить одиночные спектакли — переходя из одного угла в другой для смены ролей, обвинительно тыкая пальцем в пустое место.       – Ты жестокий и кровожадный! – кричал Двуликий высоким голосом, подражая какой-нибудь условной женщине.       – Я? – прикладывал в возмущении руку к сердцу он же, ведь ни одной живой души рядом не было. – Я залечиваю людям оторванные конечности! Позволяю им думать, что они самые умные! Жить спокойную жизнь и наслаждаться ею! – пальцы с тёмными ногтями хлëстко загибались сразу после оглашения аргумента. – Правда недолго, но…       Рёмен запнулся посреди предложения, досадливо выдохнул. Тело опустилось на скрещенные по-турецки голени, кисть подпёрла подбородок. Скучно. Он подготовил всё, что от него зависело, и теперь оставалось только выгадать подходящее время, чтобы всласть наплясаться на костях. Перед чем-то грандиозным дни тянутся как будто бы медленнее и всё время хочется дëргать ногой. Было бы здорово сейчас размять мышцы в драке или в постели с девчонкой. Странное дело — раньше под «девчонкой» имелась ввиду любая абстрактная особь женского пола, которая первее попадётся под руку, а теперь под закрытыми веками появлялся образ одной конкретной. Нежная, податливая, на всё ради него готовая. Так хотелось запустить пятерню в волосы, чтобы оттянуть и получить доступ к источающей невероятный аромат шее, покрыть её всю грубыми засосами просто потому, что это вкусно. Стискивать бархатную кожу, сжимать, шлёпать, гладить, срывать с припухших губок упоительные постанывания. Даже простая болтовня казалась неплохой затеей — девчонка была забавной и чутко реагировала на его настроение, не надоедая. Возможно, она и от азартных игр не откажется…       «Например, на раздевание».       Рёмен хмыкнул. Конечно, не откажется. Она же ему в рот заглядывает. Он, наверное, никогда и ни от кого не видел с свой адрес такого обожания. Двуликий, разумеется, не привязался к девчонке, но было приятно вспоминать о ней и знать, что она добровольно отдала ему всю себя. Он не считал свои сношения с людьми чем-то недостойным его, ведь на этом свете попросту нет человека, проклятья, шамана и далее по списку, которого можно было бы поставить наравне с Королём. Девчонка хотя бы знала своё место и сидела на нём не рыпаясь, преданно заглядывая в глаза. Она заслужила его снисходительность и какое-то подобие теплоты в свой адрес. Чёртов Итадори, и когда это ты стал таким дисциплинированным? Почему бы тебе просто не завалится спать прямо под деревом после такого испытания выносливости? Ему так хочется увидеть свою куколку, что даже какое-то предвкушение пробегает дрожью по венам. Само собой, это не значит, что она дорога ему или, тем более, что он её любит. Но пока что Сукуна планировал пробыть с ней некоторое время, и это время виделось ему полным удовольствия. Он потренирует её выдерживать проклятую энергию и, возможно, сможет сделать из неё проклятье с минимальными повреждениями, чтобы ему удалось попредаваться с ней утехам подольше.       «Наверняка ты изнываешь от нетерпения, ожидая встречи со мной, милая. Ничего. Совсем скоро я к тебе приду».       ***       Девчонка пропала. Рёмен не чуял свою печать, сколько бы ни пытался сконцентрироваться. Никогда, никогда поиск кого-то или чего-то не вызывал у него хоть скольких-нибудь затруднений, и вот на тебе. Чёртов Сатору Годжо, никто не сомневается, что это твоих рук дела, мерзкий лупоглазый придурок. Как ты это сделал? Как посмел распоряжаться тем, что принадлежит ему, Королю Проклятий? Такое откровенное хамство злило, ощущалось, как беспрестанно капающая на темечко холодная вода. Вроде бы Сукуна мог пойти и заняться другими делами, но смешанные чувства нет-нет да и одолевали с разбегу и без того бурное течение мыслей. Конечно, он был в бешенстве, ведь потребность всё контролировать и делать по-своему сейчас не была закрыта. Но… Неужели он трогал её? Да, ему плевать на девчонку, но почему он должен спускать кому-то с рук подобное? Просто ещё один повод помельче изрубить ненавистного идиота, а потом подарить посылочку его друзьям. Можно мальчишке. Который тоже осмелился прикасаться к его куколке.       Двуликого трясло. Кровь аккурат дошла до точки кипения и требовала расплавить в жаре этой лавы всех — причастных, невиновных и просто раздражающих. Пузырьками вспенилась тревога, раздуваясь из одной, непонятно каким ветром занесённой, крупинки. Жива ли она? Всё ли с ней в порядке? Разумеется, благородный Сатору Годжо невинного человека трогать не станет. Но вдруг… Если бы он, например, решил бы, что смерть девчонки выбьет почву из-под ног Сукуны, сотворил бы он что-то похожее? А с чего, собственно, ему так решать? Потому что он умён, а это может быть правдой? Может ли?       «Да. Да, блядь, да!»       Рёмен хлопнул себя по щекам, оставляя на них кровавый след ладоней. Чья-нибудь тёплая кровь остужает пыл, как правило, лучше, чем холодная. Выдох. Длинный, длинный выдох. Шестиглазик никого не тронет, пока останется запасной вариант. Он просто решил помочь его куколке избавиться от чувств.       – Да где же ты, тупая дура? Прикуси уже, блядь, свой ёбаный язык!       Всё было бесполезно. Вход в уравновешенное состояние занял больше времени, чем обычно, и принёс погуще жертв, чем всегда. Может оставить хвост, по которому его засекут, но плевать. К осуществлению плана у него уже всё готово. Сегодня враги подохнут, а Сукуна выпьет с их трахеи последние жадные вздохи. Эйфория от чёткого срабатывания запущенного механизма, как это обычно и бывало, затуманивала разум, но новая вводная — узнать, куда дели его собственность — немного спускала с небес на землю. Обуревавшие эмоции были чуждыми, почти человеческими, но, вопреки всякому здравому смыслу, делали его будто сильнее. Сукуна не стал горячнее, не полез, куда не следовало, пока ожидал, что несколько лагерей его противников измотают друг друга. Но злость на то, что кто-то тронул его сладкую девочку, зудела в кулаках, пискляво сверлила ухо, как назойливый комар. Двуликий знал, что месть будет восхитительной.       В расчётах он не ошибся. Ещё один, восемнадцатый, палец, помог без проблем сломать волю Итадори сжатием ладони, как хрупкую детскую башенку, а тот даже и не знал, что Рёмен провернул этот трюк так давно. Теперь же он кромсал людей без разбора, пока его враги кромсали друг друга. Потом он насладился долгожданным лакомством — влажными хрипами изо рта сильнейшего шамана, перемежающегося бульканьем крови в глотке. Сукуна даже боялся, что он умрет от восторга, захлебнётся от него, как захлëбывались один за другим несчастные маги в своей спинномозговой жидкости. Рёмен потел, танцевал, дрался, стрелял огнём, и не было существа счастливее его. Только тоненькая-тоненькая иголочка колола там, где у людей было бы сердце. Где она? Порадовалась бы его ликованию? Полюбовалась бы его отточенными движениями? Конечно. Конечно. Она ведь его девочка. Почему ты молчишь, Сатору Годжо? Наверное, потому, что когтистая рука слишком сильно сдавила горло. Ты ответишь, не сомневайся. Не воображай, будто Король Проклятий не сможет найти то, что его по праву.       ***       Стены дома, где меня заперли, были белыми во всех комнатах. Я чувствовала себя уставшей, совершенно обессиленной; время представлялось серым, липким, как не вкусная каша в детском садике. Сначала я всё время спала — замученная женщина, постоянно смолившая сигарету, пыталась очистить мои клетки от осевшей в них проклятой энергии, и восстановление после таких процедур было долгим и неприятным. Мне совершенно не нравилось то, что со мной делали, ведь Рё стремился к обратному и считал, что мне нужно тренировать устойчивость. Однако высказаться было некому — медсестра появлялась из клубов дыма и исчезала в них же, быстро выполнив свою работу, а других собеседников на все неисчислимые квадратные метры не находилось. Я шаталась из комнаты в комнату заплаканная, вареная, совершенно разбитая, и полностью игнорировала кучи книг, диски у проектора и даже холст с красками. Плохое самочувствие позволяло только отупело пялиться в потолок, и то недолго — быстро появлялась потребность перевернуться на бок из-за уносящих меня вертолетов. Мне было плохо, физически точно, и, наверное, душевно тоже. Может быть, это и являлось целью вероломно начатой спасительной операции — привести меня в такой упадок, чтобы я и думать забыла о сердечных потребностях.       Я неохотно кромсала булку, заставляя себя положить в рот хоть кусочек, но по большей части разводила крошки и забивала их себе под ногти. Голод, температура, касания ткани к голому телу уже не чувствовались — вокруг была только апатия и безразличие. Мне начинало казаться, что и тоска по Рё стала делом привычки, а не истинным проявлением желаний. Часто посещали мысли о том, что совсем скоро он разрушит это здание на кирпичики, найдёт меня и унесёт с собой, нежно прижимая к груди. Однако и они не приносили должного удовольствия, близкого к тому, что я испытывала при одном только воспоминании о нём раньше. Как я могла предаваться каким-то чувствам, если мне было сложно даже расчесаться? Базовая гигиена стала целым ритуалом, и, по ощущениям, кровавым – он буквально тянул из меня все жилы. Я хвалила себя, когда удавалось сходить в душ, и разрешала в этот день не мыть за собой посуду. Родители вспомнились, наверное, пару раз за всё это время, и я бы испытала стыд, но уже забыла, каково это — что-то испытывать.       – Всё лежишь?       Лицо с острым подбородком и огромными синяками под глазами нависло надо мной, обдавая запахом недавно выкуренной сигареты. Она говорила мне, как её зовут, но запоминать я не собиралась. Мысленно называла её «тётка», хотя по внешнему виду это была девушка, просто очень много работавшая.       – Ну и правильно. Силы надо экономить. Я бы тоже повалялась, да квартальный отчёт…       Эта фраза уже однажды была брошена в нашей односторонней беседе. Значит, опять прошёл квартал. Больше трёх месяцев я тухну здесь, как выброшенная течением на берег рыба.       – Почему ты стала такой? – выдавливаю, стараясь усмирить кашель. Давно молчавшее горло обалдело от внезапно начавшейся социальной жизни.       Молодая женщина растерянно взглянула на меня, роняя перчатку, которую собиралась надеть. Она тоже не ожидала, что я, совершенно афоничная особа, вдруг заговорю.       – Какой?       «Как будто ты живёшь по инерции. Люди не рождаются такими. Что-то приводит их в эту яму… »       Пояснение прозвучало у меня голове, но озвучить его мóчи не осталось. Я перевернулась на другой бок, выжав остатки воли из каждой клеточки, и теперь упиралась носом в спинку дивана. За спиной раздался вздох, затем звук снимаемых перчаток.       – Знаешь, у меня уже было в жизни самое счастливое время, – отрывисто начал голос. – А потом всё изменилось. Мой друг решил… неважно. Он стал тем, от кого мы обязаны защищать человечество. Я не присоединилась, но выбор приняла. Но самое смешное, что тот, с кем мы должны были поддерживать друг друга, замкнулся в себе. И у меня осталась только она.       Чиркнула спичка, и стало ясно, что речь идёт о пагубной привычке. Хотя мне ли о них рассуждать? Я бросилась с головой в омут обожания своего господина и утонула в нём, придавленная тяжёлым камнем. А он меня не спас.       – Твой выбор можно понять, хоть это больше похоже на холеру, чем на любовь. Я сниму печати. Если ты нужна ему, то он тебя найдёт.       Она потянула меня за плечо, переворачивая на лопатки. Надавила на подбородок, раскрывая рот.       – Шрамы уже зажили. Можешь попробовать призвать его снова, если хочешь.       Она поняла, чего я добивалась, с первых минут нашего знакомства. Едва очнувшись в чужом доме, я принялась кусать язык, чтобы позвать Рё на помощь, как он и говорил. Это не сработало. Хочу ли я, чтобы он пришёл? Не знаю. Пусть приходит. Он либо воскресит меня, либо убьёт.       ***       Я открыла веки из-за того, что кто-то гладил меня по лицу. Не сразу получилось сфокусироваться на парне, стоящим передо мной на коленях. Кровь пропитала его чёрные волосы так сильно, что задерживалась капельками на кончиках остро торчащих прядей прежде, чем упасть вниз. Многочисленные раны на коже окутывали меня ароматом соли и железа. Из-за них не сразу получилось разглядеть знакомые татуировки на корпусе, руках и лице гостя.       Он усмехнулся, поняв, что я очнулась. Бережно взял меня подмышки и потянул вверх, придавая вертикальное положение. Голова качнулась вперёд, и её встретило мужское плечо. Этот запах. Этот запах…       – Рё…       Мы пересеклись глазами. Парень, в чьё тело вселился Рёмен, выглядел совсем юным, может быть, как Итадори или немного старше. Однако взгляд был взрослым, умным и в то же время безумным. Так странно.       Господин поцеловал меня, держа большой палец на подбородке, а остальные положив на шею. Стало понятно, что он был очень уставшим. Раньше я думала, что готова умереть за такую нежность, за этот неспешный темп, позволяющий в полной мере вкусить всё наслаждение, но теперь не чувствовала почти ничего. Мне просто было приятно, и напряжения, связанного с позой стоя, не чувствовалось — Рёмен держал надёжно.       – Не переживай, куколка, – тихо выдохнул он мне в губы. – Я убью их всех.       Я пожала плечами. Можешь и меня заодно. Мне всё равно.       – Энергию… Выкачали. Господин. Твою. Проклятую.       – Ничего, – Рёмен подхватил меня на руки и понёс к выходу. – Это поправимо.       Я лежала на нём, не испытывая никаких эмоций от встречи. Наверное, Рё спросил бы с меня за это, но он и сам был очень вымотан, плюс ко всему и в крови — своей и чужой. Он положил руку мне на макушку, стиснул сильнее, и я почувствовала какое-то подобие уюта. Хоть какая-то эмоция за это долгое время, помимо тоски и безразличия. Может быть, моя одержимость им был связана как раз-таки с проклятой энергией? Реален ли шанс того, что она просто действовала на меня, как наркотик, заставляя желать всё больше и больше? А сейчас, возможно, у меня «синдром отмены».       – Я отнесу тебя в надёжное место.       – Спасибо, господин.       Скорее всего, это решение Рёмен принял потому, что опасался восстановления защитных печатей. Он оставил меня и куда-то ушёл. Я заставила себя принять душ, умыться и расчесаться, и от этого самочувствие немного улучшилось — по крайней мере, меня было за что похвалить, в отличие от прошлой амёбной жизни. Мозгом я понимала, что должна испытывать неловкость, встречая кумира в неряшливом облике, и слава богу, у меня получилось внять этой идее. Надеюсь, когда-нибудь я снова смогу опираться на эмоции, а не на разум.       Рёмен вернулся на следующий день. Он явно пребывал не в самой своей лучшей форме. Я встала на колени, чтобы поклониться ему — хотела сделать приятное не из душевных побуждений, а по привычке, но пришедший указал жестом, что не стóит. Уселся в кресло, подпёр подбородок кулаком и попросил приготовить кофе.       Сварить напиток получилось лишь с третьего раза. До этого благородный вкус оттеснялся нотами горелой ржавчины, и мне не хотелось подавать подобное пойло тому, кто меня спас. Рёмен следил за моими движениями, ожидая результата; выглядел он крайне задумчивым.       – Я хорошо повеселился, – сказал он, принимая из моих рук огромную огненно-горячую чашку. – Это стоило того, чтобы очнуться спустя тысячу лет.       Я не удивилась его возрасту, только отметила быстро промелькнувшую в сознании мысль. «Педофил».       – Ты в этом облике похож на преподавателя, который развращает студентов, господин.       Рёмен хмыкнул, покрутил в руках кружку, разглядывая круги на темной жидкости, и опрокинул содержимое ёмкости в четыре глотка. Тоже вполне привычная картина.       – Хочешь?       Чашка, зажатая в пальцах с длинными тёмными ногтями, казалась меньше, чем была на самом деле. Я разглядывала остатки кофе, плескавшиеся на дне, наблюдала за тем, как медленно стекают капельки по белым стенкам. Почему-то дышать стало чуть труднее. Я выпила предложенное, чувствуя, как горит рот от температуры. Было приятно продираться через вязкость апатии и ощущать хоть что-то.       – Не обожгись, куколка.       Он встал, забрал у меня из рук керамику и, по традиции, швырнул её за спину. Звук биения разнëсся слабым эхом в просторном, малообставленном помещении.       – Чья это квартира?       Рёмен улыбнулся с оттенком самодовольства. Я поняла, кому принадлежат апартаменты.       – Тебе нравится здесь?       – Лучше, чем место, где меня держали, – честный ответ. – Так ты его убил?       – По-другому тебя было не найти. Годжо лично поставил ту печать.       «Но тётка сняла её. Значит ли это… »       – Хватит думать, куколка. Я хочу тебя.       Горло схватило лишний вдох. Рё повёл меня в другую комнату. Я не заходила в неё, потому что спала на кухне с того момента, как он меня здесь оставил. Меня подвели к огромному панорамному окну, усадили на широкий подоконник к себе лицом. Я опёрлась затылком о стекло. Было прохладно.       Рёмен выглядел очень спокойным. Не знаю, дело в сосуде ли, или в том, что последние несколько дней, судя по всему, он неустанно развлекался в драке. Ладони огладили мои ноги у коленей, медленно поднялись вверх. Я чувствовала, как взгляд винно-алых радужек впивался в моё лицо. Мои же глаза намертво прилипли к полу. Не знаю, заметил ли Рё это или нет. Либо он так расслаблен, потому что в прекрасном, умиротворённом после кучи кровопролитий расположении духа, либо он терпелив, а значит, возьмёт с меня после плату в десятикратном размере. Я не сомневаюсь, что его доброта стоит очень дорого.       Узловатые подушечки принялись расстëгивать пуговицы на простом платье-рубашке, аккуратно развязали пояс, опаляя живот теплом через ткань. Рё сразу начал целовать меня в шею, минуя губы; пальцы его легли на промежность поверх трусиков и теперь описывали круг. Мне было приятно, но всё происходившее воспринималось как-то притупленно, будто я слушала звуки через толщу воды. Рот спустился к ключицам, игриво прикусил кожу — больно не было, только немного щекотно. Рука всё оглаживала лоно через белье, а вторая притянула за талию немного ближе к мужскому телу. Шея опрокинулась сильнее, расслабляясь; глаза блуждали по облачному небу, преломляющему лучи солнца. Сатору Годжо, ты знаешь толк в планировке квартиры. Окна действительно потрясающие.       Губы прихватили сосок, срывая первое «оох» от меня. Рёмен смаковал мою грудь, издавая причмокивающие звуки, постоянно переходя от одной к другой. Нежная кожа ореола чуть зудела, соски теперь торчали, ожидая внимания. Я почувствовала, что возбуждаюсь. Рёмен отодвинул край трусиков в сторону и скользнул между намокающих губок. Небо стало казаться не таким красивым. Черноволосый затылок, плавно двигающийся на уровне рёбер, интересовал больше.       – Ммм…       Мой спаситель поднял на меня глаза. Перестал ласкать соски, спустился поцелуями по животу. Мышцы начали подрагивать в местах, где меня касались его губы. По телу побежали первые мурашки.       «Чувствую. Чувствую. Я ещё не разучилась чувствовать».       Острые зубы прикусили ткань белья в самом тонком месте — у подвздошной косточки — и порвали крепление. Нежный материал скользнул по ноге и упал вниз. Мои пальцы утонули в чёрной шевелюре. Лицо господина было спокойным, но хищный блеск нет-нет да и проскакивал в бордовых тонах радужек. Его рот целовал внутреннюю сторону бедра совсем рядом с промежностью, руки скользили везде — оглаживали край ягодиц, не крепко сжимали у колена, поднимались к груди, пробегали по позвоночнику.       – Тебе было плохо без меня, милая?       Облегчение от постановки вопроса заставило выдохнуть. Или это было блаженство, даруемое его касаниями? Я не совру сейчас. Мне ведь и правда было очень плохо.       – Я хотела умереть, господин.       – Тогда бы ты не познала того удовольствия, что я могу тебе дать…       Окончание предложения вышло приглушëнным. Рё коснулся языком клитора, повёл по нему вверх-вниз, слизывая выступившую жидкость. Облизнулся, глядя на меня — наверное, пытался смутить. У него бы вышло, не будь я такой перегоревшей сейчас — опыта в сексе я практически не имела.       Наконец, губы втянули нежный комочек внутрь; дрожь пробила всё моё тело, исходя от паха и волнами распространяясь дальше. Я схватилась свободной ладонью за край подоконника, случайно натянула посильнее волосы Рё. Он задвигался быстрее, принялся выводить какие-то цикличные рисунки, иногда сменяющиеся подсасыванием. Кровь прилила к щекам, быстрее побежала по венам; я застонала. Хорошо. Мне стало очень хорошо. Раскалённый язык заставлял дёргаться, плавиться; голова болталась туда-сюда, скользя по стеклу. Господин добавил пальцы, сразу два; развернул их кверху, по направлению к лобку, и нашёл какую-то невероятно чувствительную точку. Сознание покрывалось туманом, мысли постепенно отходили на второй план. Только эмоции, только чувства. Мне нужно, чтобы осталось только это.       – Рё, прошу…       – Ты невероятно красиво извиваешься сейчас, ты знаешь? – рука легла мне на бок, на выступающие косточки, и чуть надавила, призывая сильнее дёргаться туда-сюда. – И тем интереснее ловить ритм…       Мы сплелись в диком танце. Рёмен не давал отдалиться от него, да и я не смогла бы — страшно было потерять эту пустоту в голове и эти невероятные ощущения. Сложно было держать согнутые колени навесу, поэтому я развела ноги максимально широко и упёрлась пятки в пластик. Мужчина хмыкнул; стало щекотно.       – Скажи… Скажи… Я нравлюсь тебе?       Вопрос остался без ответа. Ласка ускорилась; давление стало сильнее, на грани грубости и нежности. Внутри было уже три пальца, и они потирали стеночки так приятно, что было почти невыносимо. Я откинула голову назад, чувствуя, что мир перед глазами начинает шататься. Я больше не могла смотреть на Рё, хоть и хотелось. Тело само по себе насаживалось на умелые руки и рот, как бешеное. Обзор закрыли чёрные мушки. Каждая клеточка трепетала, выжимая из себя все соки, стремясь получить ещё больше наслаждения. Прекрасно, просто прекрасно. Может быть, совсем немного горько, только уже и не вспомнить, почему…       – Ох-х…       Оргазм появился от трения, как высеченная искра между двух камней, и спалил моё тело было, подарив ошеломляющее, но краткое удовольствие. Я осознала, что перекинулась на спину Рё, пока билась в судорогах. Он отстранился, заглянул в глаза, ухмыляясь.       – Да.       – А?       Его лицо было по самые щёки испачкано моей смазкой. Язык облизнул губы. Выдох, сорвавшийся с них, показался мне очень довольным.       – Ты мне нравишься, куколка. Среди них всех ты самая, самая лучшая.        Стало больно. Холод скрутил лёгкие, сжимаясь в точку, а потом взорвался, разлетаясь по туловищу, шее, конечностям — до самых ноготков — и голове — до кончиков ушей. Я почувствовала, как что-то трескается — какой-то панцирь, покрывающий меня — и разлетается на миллион осколков. Чувства накрыли меня с головой. Их было так много, что можно было утонуть, и только цепляясь за Рё, как за буёк, я бы смогла выжить. Эмоции, самые-самые разные, все, какие только есть в обозримом диапазоне, вонзались в меня, словно иглы. Это было похоже на испепеляющий, огромный луч света, и сразу следом — погружение в вековую тьму вод, не тронутых человеком. Я беззвучно плакала, но горло болело так, словно я кричала, билась в истерике, выплëскивая всё, что накопилось.       Но на самом деле, я была пуста. Была пуста до того момента, пока не встретила моего господина, того, кто наполнит меня этими ощущениями, а мою жизнь — смыслом. Я преклонилась перед ним, впервые увидев, готовая отдать всё, что только у меня было, и теперь он спас меня, отплатив тем же. Он дал мне… Что-то. Что-то, что единственное имеет значение.       Я стиснула его шею так крепко, как могли мои слабые, трясущиеся после экстаза руки. Бросилась на него с поцелуями, чувствуя себя псом Хатико, к которому вернулся хозяин. Насекомым, которое так долго блуждало во тьме и, наконец, увидело свет. Пусть я к чертям опалю себе усики-антенки в этом огне. На всё согласна, лишь бы погреться у него хоть немного.       – Господин…       – Вот ты и вылупилась из своего кокона, моя яркокрылая, – протянул он, прижимаясь лбом к моему. – Хорошая маленькая девочка вернулась туда, где ей самое место.       Он легонько целовал мои щеки, впитывая слёзы. Моё блестящее, искрящееся безумие окутывало со всех сторон, бежало по нейронам, контролируя каждый импульс. Сердце вернуло нормальный ритм, и каждый удар предназначался только Рё. Этот поток, это осознание хлынуло в меня, разрывая на части и тут же собирая вновь. Это блаженство было в сто крат сильнее, чем любая самая положительная эмоция, которую только мог испытать человек. Я хохотала, захлёбываясь рыданиями, а мой безмятежный господин меня поддерживал. Я тоже, я тоже буду его всегда поддерживать. Всегда и во всём.       – Не будем терять время, да? – шептал мне на ухо Рё, аккуратно целуя кожу за мочкой. – Ты такая мокрая, я не могу оставить это без внимания…       Его тихий глубокий голос возбуждал и успокаивал одновременно. Я задыхалась от желания, от обожания к нему, от этой не помещающейся внутри любви. Разумный человек был бы обескуражен — как же я вошла в это состояние так быстро? После всех тех недель, когда не было ни капли ресурса ощутить хоть что-то? Но назвать мудрой и рассудительной меня уже не получится. Я не сошла с ума, а спрыгнула, взяв побольше разбега; сбежала оттуда, куда пытался силой затащить меня Сатору Годжо. Может, он и хотел сделать лучше, но каков смысл быть адекватной, если это равно быть несчастной?       – Сосредоточься только на мне, моя красавица, – ласково, но настойчиво протянул самый дорогой мне на этом свете мужчина. Он чуть отклонил меня назад, приподнял мои бёдра, создавая оптимальный для проникновения угол. – Сейчас я потрусь о твой вход своим членом… Вот так… Тебе нравится? О, конечно, тебе нравится…       Я захлëбывалась стонами и просьбами не останавливаться, забрасывала руки ему за шею и тут же расцепляла замок из пальцев, не в силах усидеть на месте, а Рё почти беззвучно фыркал и чмокал мои запястья. Он усмирял меня и тут же бросал на самую вершину неугомонности, а я только и могла требовать ещё, ещё и ещё.       – А теперь я просто… – Рёмен рычаще выдохнул, прикрывая глаза; у меня от звука его удовольствия по позвоночнику побежали мурашки. – Скользну в тебя. Вот так, просто скользну в тебя…       Было немного больно, как будто кто-то пытался натянуть в разных направлениях мою раздражëнную кожу, но в месте с тем — очень хорошо. Жар разлился у лона, заплескался в животе; я выгнулась, громко застонав, пытаясь ощутить и без того здоровенный член в себе ещё глубже. Мы задвигались навстречу друг другу, Рёмен держал меня одной рукой сбоку от крестца, а другой иногда игрался с моими сосками. Он выглядел расслабленным и умиротворëнным, его, кажется, не интересовало сейчас ничего кроме, как доставить наслаждение мне и насытиться им самому. Я поедала тело напротив глазами; его же всё чаще закатывались, он громко выдыхал, откидывая голову. Его чёрные волосы намокли и лезли на лицо, я иногда убирала их, потому что не желала упустить из вида ни одну любимую чёрточку. Плевать, в чьём он теле, я вижу только своего Господина, того, кому принадлежит моя ничтожная жизнь.       – Как же в тебе тесно, невероятно, – хрипло бормотал Рё, постепенно ускоряя темп. – Ничего, совсем скоро тебе уже не будет больно…       – Мне всё равно, что ты… Даёшь… Мне. Я всё возьму. Ох, пожалуйста, ещё…       Скорость стала выше, движения бёдер — резче. Я уже кричала, иногда случайно ударялась головой о стекло панорамного окна. Искры вспыхивали то там, то здесь, сливались в пожар, а тот, в свою очередь, перекидывался в бушующее, неукротимое пламя. Я не выдерживала этого блаженства, но умоляла дать мне больше, и он, конечно, внимал моим просьбам. Я вручила ему свой разум, своё сердце, а он благодарил меня сейчас, как умел. Может быть, потом само моё существо станет ему ненавистно, но сейчас я без опаски жмусь к этому великолепному телу, расчерченному татуировками, и знаю, что только он спасёт меня от всего на свете.       – Ты очень хорошо выглядишь на моём члене, милая… Сожми меня посильнее…       Я старательно скрестила ноги на мужской пояснице и напряглась, потрясываясь и зажмуриваясь. Толчки раз за разом выбивали из меня весь воздух, а полымя внутри, игнорируя все законы химии, горело в бескислородной среде все жарче и жарче. Рё заполнял меня так сильно, что, казалось, положи руку над чревом — и почувствуешь двигающуюся головку. Наверное, я что-то пыталась пролепетать, а может, была способна только жалобно хныкать от слишком ярких ощущений, но одно слово выдавить всё-таки получилось.       – Мо… Можно?       – Можно, красавица. Давай…       Я перестала существовать, рассыпалась на атомы, но вернулась обратно, к Рёмену. Он держал моё содрогающееся в конвульсиях тело, чтобы я не упала с подоконника; я не хотела, чтобы это заканчивалось. Пусть делает что угодно, убивает, кого пожелает; я запросто отброшу все морали и принципы, лишь бы он был рядом. Все части речи перестали существовать, осталось только его имя, слетающее с моих уст снова и снова. Низкий мужской голос хвалил меня, шептал комплименты, а мне не нужно было придумывать что-то новое, ведь его имя и есть описание лучшего, что имеется на всём белом свете. Сильнейший, великолепнейший, самый нужный и самый манящий — мой Господин.       На землю опустился поздний вечер. Рёмен уселся на подоконник сам, залез на него полностью, упёрся лопатками в боковую выемку окна. Его возбуждение никуда не делось. Я в полной мере осознала значение фразы «бурная ночь». Наверное, мне придется отлëживаться ещё несколько дней после такого.       – В лунном свете… Куда проще заметить… Насколько ты совершенна.       Мужчина усадил меня на колом стоящий член верхом, спиной к себе. Я откинулась на его грудь, уложила голову на плечо. В таком положении было легко целовать его подбородок, облизывать кадык, чем я и занялась. Рёмен подхватил меня под колени, задрал ноги вверх — моей опорой стали только его ладони на ногах и половой орган. После оргазма я была куда чувствительнее, чем обычно — от нескольких движений всё перед глазами опять поплыло.       – Как ты считаешь, – горячо выдохнул Рё прямо мне в губы, – Сколько членов в моём истинном обличье?       Мне нельзя было его игнорировать — он уже делал мне предупреждение за такую провинность — но говорить было так тяжело… Это попросту нечестно. Пришлось собрать всю волю в кулак. Рёмен заметил мои успехи и начал толкаться сильнее, подбрасывая меня вверх. Да он явно просто надо мной издевается.       – Наверное, два…       – Почему ты так думаешь, милая?       Глаза закрывались. Я текла так сильно, что у меня, наверное, скоро начнется обезвоживание; непроизвольно скулила от того, как потрясно всё это ощущалось.       – У тебя же две правые руки, Рё… Рё… Госпо… Господин, пожалуйста…       Он мягко рассмеялся. Кажется, он не собирается заканчивать со мной ещё долго, но я не против. Даже вырубаться от контакта с проклятой энергией пока не планирую.       – Ты правда думаешь, что я занимался чем-то подобным?       – Шутка…       – Ах, моя маленькая яркокрылая бабочка решила поразвлекаться, да? – иронизирует, складывая губы в трубочку, принимаясь вбиваться в меня сильнее. – Решила пошутить? В тебе так приятно… Ты чувствуешь, как я скольжу внутри, да?       – Да…       – Ты так сильно меня хочешь, что уже хлюпаешь, слышишь? И ты правда думаешь, что теперь мне будут нужны руки? Когда у меня есть ты? Охх, детка, ты так ошибаешься… так ошибаешься…       Амплитуда переходит из разряда быстрой в безумную. Рёмен перехватывает меня под грудью, потому что тело всё норовит куда-то уехать, сколько бы я не цеплялась за пластиковые ручки и наличники своими слабенькими пальцами. Он водит носом по моему затылку, вдыхает запах. Очередной оргазм нависает надо мной, как готовое обрушиться цунами.       – Свои руки я буду использовать только для того, чтобы прижимать тебя к себе. Чтобы держать тебя рядом. А ты справишься со всем остальным, я уверен… Ты такая умница, так чудесно принимаешь меня…       Мы достигли финала вместе. Я уже ничего не соображала от усталости, но Рё оказался чересчур выносливым — не отпускал меня до самого утра, только перенёс на кровать, как тряпичную куклу, и продолжал то нежно входить в меня, то грубо вколачиваться. Хотя, по меркам Бога, обратившего внимание на какого-то человечишку, он всегда был предельно осторожен — наверное, после парочки десятков особенно кровавых убийств ему не нужно было проявлять безумств в постели для полного удовлетворения. Я умоляла его не отпускать меня, никому не отдавать; он смеялся и говорил, что я никуда от него не денусь, даже если очень захочу. Потом было небо, ураган, костры, лавины, нежные облака и холодный космос. Рёмен вытирал меня пледом, совершенно не беспокоясь о его дальнейшей судьбе. Я лениво раскрыла глаза, попыталась перевернуться на бок и поняла, что не могу свести ноги. Но укусов, ран и других повреждений на мне не было — наверное, Господин подарил мне самый нежный секс, на который только был способен.       Он спихнул мокрое одеяло на пол и лёг рядом, укладывая меня себе на грудь. Конечно, никакого сопротивления с моей стороны и быть не могло. Мышцы распластались, растеклись, как желе. Рё обнял меня одной рукой, закидывая вторую за голову.       – Я люблю тебя, господин. Ты вернул меня к жизни, и я хочу посвятить её тебе. Я очень, очень тебя люблю…       Он молчал, но мне и не нужно было ответных признаний — хватало и того внимания, что уже было моим.       – Я сильнейший, и не дам тебе такую же любовь, какую даёшь мне ты. Я могу лишь возвращать её тебе, по-своему… Переделав. Если ты перестанешь любить меня, умрёшь…       – Бессмертие звучит хорошо, – хмыкнула и тут же похолодела, осознавая, что перебила его. Однако Рё посмотрел на это сквозь пальцы.       –… или нет. Я не знаю. Возможно, сломаю тебя, замучаю так, чтобы ты опять начала обожать меня, хотя бы из-за инстинкта самосохранения. Однако, раз ты связалась со мной… Навряд ли он у тебя есть. Пока что мне это не важно. Меня интересуют другие задачи, которые нужно решить, и цели, которых нужно достичь. Я не собираюсь беспокоиться о том, что и так моё.       – И не нужно, господин. Я буду твоей тихой гаванью, или адским пламенем — в зависимости от того, чего ты пожелаешь.       Рёмен поцеловал меня в лоб.       – Отдыхай, милая. Пока можешь…       ***       Жизнь с Рёменом казалась сказкой за авторством Ганса Андерсена. Я ощущала себя чудесно и ежесекундно старалась угодить своему Господину, а он баловал меня за послушание и подчинение. Поначалу я жила в большом доме, хозяина которого Рё убил; иногда ходила в кино, кафе и на концерты, куда меня отпускали в качестве награды. Учёбу не посещала — её с головой заменили изучения магических свитков и тренировки по выдерживанию проклятой энергии. Чем больше я практиковалась, тем чаще могла видеться с Господином, иногда даже гостила в его мире. Я всё так же любила гулять и по миру людей, попивая кофе, но сводила на нет такое времяпрепровождение сама, так как становилась опасной для окружающих. Во-первых, изредка у меня появлялся странный голод, удовлетворить который мог только ритуал убийства, во-вторых, Рёмен уничтожал всех, кто имел глупость случайно ко мне прикоснуться. Особенно тяжело было пережить кончину первого из них — десятилетнего на вид мальчика, который схватился за мою руку из-за того, что испугался чего-то. Повелитель отрезал пацанёнку конечность взмахом пальца и не разрешил помочь, только напомнил, чтобы я не смела оспаривать его решения и никому не давала себя трогать. Тот бедняжка умер от потери крови, а мне пришлось очень сильно топтаться на горле своих принципов, чтобы принять безоговорочную правоту Рёмена Сукуны. С тех пор я появлялась на людных улицах всё реже и реже, но моего любимого это вполне устраивало.       Потом я сменила место жительства на храм, и наконец-то могла видеть Господина каждый день. Он был доволен мной, сам искал контакта и чаще всего вёл себя игриво и тактильно. Я постепенно обращалась в проклятие. Внешне это проявлялось только бешеным ростом волос на всех частях тела, а вот с отметинами, остававшихся от страстного Рё, регенерация не справлялась. Такое взять под контроль могла лишь хорошая добротная бойня — после неё Повелитель был более умиротворëнным какое-то время. Однако Сатору Годжо, вопреки рассуждениям Рё, выжил, и самое масштабное сражение было впереди. В данный момент же Сукуна спал на боку, закинув одну руку под голову, вторую положив на живот, а две другие сложив под грудью. В своем истинном облике он выглядел более грозно и объёмно — он был очень большим для моих человеческих размеров — но это оказалось даже уютно. Всё время, что мы болтали, я располагалась у него на коленках, в крепких объятиях, как в коконе, и подремать днём любила в такой же позе. Рёмен оказался ценителем длинных философских разговоров, травления баек и игры в шоги, а вот смотреть фильмы со мной ему не нравилось — он в принципе не приветствовал времяпрепровождение, где нужно только созерцать, а не что-то делать. Его терпения хватало, по всей видимости, лишь на меня.       Когда я только начинала жить по правилам Господина, бывало, делала что-то не так или не могла поддерживать темп, в котором привык работать Рё. Ожидала, что он не будет делать мне поблажек, но часто — правда, не всегда — оказывалась в этом аспекте неправа. Рёмен учил меня, давал шанс за шансом, а в его глазах так и мелькали оттенки удивления от собственных действий. Он правда что-то испытывал ко мне, не знаю, как сильно было это чувство и из чего оно состояло, но само его существование делало меня очень-очень счастливой.       Мысли, крутившиеся в голове, опять заставили сердце петь, хотя в последнее время оно и не затыкалось. Я не выдержала, уселась на корточки рядом со спящим Королём, обняла его лицо ладошками и прижалась губами к губам. Он будет ворчать из-за того, что я его разбудила, но что поделать — одолевающие эмоции не умещаются внутри меня. Прости, Рё.       – Милая, ну хватит баловаться, – сонно посыпались из грубо высеченного на лице рта ноты недовольства. – Лучше подготовь пока для меня кимоно.       Я подавила смешок. Легенды не врали — Господин действительно носил женское кимоно в качестве верхней накидки, потому что рукава свободного кроя позволяли использовать в бою обе пары рук. Оно и впрямь шло ему — как и любая другая одежда, которую он носил. Но лучше всего, конечно, было без.       – Будешь принимать прихожан сегодня?       Рёмен предвкушающее ухмыльнулся.       – Угу. Или, может, не заморачиваться? Всё равно запачкается кровью…       – Ну уж нет. Мужчину до свадьбы должен ласкать только ветер, а не взгляды девиц, которые идут на верную смерть, а попадают в рай ещё до неё.       – Боже-боже, какие мы ревнивые….       Рёмен опрокинул меня на себя и принялся тискать, надёжно фиксируя незанятыми ладонями. Я хохотала, пыталась отбиваться, но, конечно, противопоставить ему ничего не могла. День был приятным, воздух звенел чистотой, у Господина хорошее настроение, и я могу подурачиться с ним. Это бывает не то чтобы редко, но и не особенно часто, однако такое положение дел никак не мешает. Мне быстро удалось научиться считывать расположение духа Повелителя и подстраиваться под него, да и любовь была всё так же крепка, даже когда тон разговора менялся на строгий. Впереди маячила целая жизнь, которая позволит насладиться его поцелуями, объятиями и другими вещами, но кажется, что этого всегда будет мало. И за тысячу лет глаза не насытятся видом единственного Господина.       А остальные… Ну что ж, пусть сдохнут. А мы с Рё пока выпьем кофе.