***
Феликс вялый, как дрянь. Поздняя осень, как труп или шлюха, успевает подгнить, посереть и смениться зимой. Феликс сидит на трибунах заброшенного футбольного поля в неудобном пуховике и неправильно собирает кубик Рубика. Бинт на перебитых костяшках намокает, сползает в лужу и выбешивает до тошноты, но радует то, что не придётся его отрывать от месива на руках. В зубах дымится окурок яблочной самокрутки. Снег не тает на холодных волосах и давит на чёрную макушку — кажется, что это руки смерти, сжимающие опухоль в мозгу. Несмотря на ощущения, снежная диадема выглядит милым дополнением к плохому парню. Издалека он похож на школьника, сбежавшего с дополнительного занятия по геометрии, которому нельзя домой по времени или своим соображениям. Феликс хмурится, выплёвывает окурок в подтаявший сугроб, и в этот момент цветная головоломка разваливается — так старательно и ошибочно он её перекручивал. Вздрагивает, когда слышит деревянный скрип совсем рядом, и поднимает уставшую голову. Сначала в глаза бросается милая куртка, накинутая на плечи. Затем несимметричное лицо и блондинистое каре. Она вся такая белоснежная, что больше походит на зимнюю ласку или инсомнию. Если её кинуть в сугроб — не найдут до весны. Феликс цепляет на лицо прекраснейшую улыбку: — Привет, Тэён. — Здравствуй. — Как ты так бесшумно подошла? — Феликс портит уложенную челку, когда вплетает в неё ладонь и устало зачёсывает назад. — Снег под ногами не скрипел. Тэён наклоняет голову в бок, будто ожидала такого вопроса. Разглядывает сидящее рядом чудо и не догадывается, что оно не волшебным образом (ещё при рождении) превратилось в чудовище. Она скомкано улыбается, но этого достаточно, чтобы почувствовать запах железок от её улыбки. — Ты был слишком увлечён ломанием головоломки, поэтому не услышал. — Я не ломал, а пытался собрать, — вздыхает Феликс. — Умеешь? — Сначала нужно сделать крест, — «могильный» — пошутил бы Сынмин. — На этом мои познания заканчиваются, но я могу попробовать. Могу же? Феликс кивает, отдаёт обломки головоломки в руки Тэён и тихонько прикуривает новую, уже вишнёвую самокрутку. Только при курительной терапии он может лгать лицом и сдерживать внутренних воображаемых зверей. Их реалистичная замена — ужасающая ухмылка и намагниченный взгляд — просвечивают каждые тридцать минут без сигареты. По Феликсу можно часы сверять. Ли распутывает шарф, на который попадают ошмётки пепла и косится на сосредоточенную Тэён. Из-под её куртки у шеи проглядывает отвратительно пушистый свитер. Как ангельское оперение или шёрстка ведьминской кошки. Она вся выбелена декабрьским снегопадом. Так мило. Феликс вежливо интересуется: — Будешь? Тэ разглядывает самокрутку цвета винной фуксии и цокает: — Не люблю всё, что связано с вишней, кроме вишнёвых сидров. Их я люблю. — Ты куришь? — изламывает бровь Феликс; он действительно удивлён. — Ты бух...пьёшь? Тэён мельком кивает на его вопросы, радостно взвизгивая. Как пенопластом по стеклу: — Я собрала! Собрала! — Только одну сторону, — устало бросает Феликс. — Уже успех, — Тэён дарит ему не только запах железок, но и закатывающихся глаз. — У тебя кубик вообще развалился. Если Феликс — адский феномен, то Тэён — небесный. Неожиданно смелый. И курящий. Она всегда выкуривает сигареты до фильтра, хоть и задыхается от дыма. Но в конце концов её вырвет от всей скоропостижной смелости (а не от дыма), которую она так неосторожно вытряхивает на Феликса. Когда он перенасыщается её самодовольством, Тэён его отвлекает: — У тебя кулак разбит. Ты не против? — Что? — непонимающе моргает Феликс. Тэён лезет в карман крутки, сочувственно рассматривая поврежденную кожу, и достает ленту пластырей с облаками. Как символично. Феликс не успевает отказаться: Тэён нежно клеит первый пластырь. «Не трогай меня. Сломать бы тебе руки. Холодные нежные руки. Блядство». Её руки мягкие, кремовые, а его чужеродные, грубые, разбитые. С ледяной любовью к рисованию и поножовщине. Феликс очень красиво рисует, но картины чудовищные. На холстах Ли выскабливает всё тошнотворное месиво из желания быть великим, убить Тэён и вбиться своим языком в её. С ним что-то явно не так. Сильно ему пришлось давить себе на горло, чтобы прийти к ней на встречу? Ответ — нет. — Спасибо, Тэён, — слабо улыбается Феликс и хочет сбежать, потому что её ответная улыбка ворочает кишки. — Можешь называть меня Тэ, — «Тэ» — Феликс смакует это сокращение как сливочную ириску. — С кем ты дрался? — Да так, — отмахивается Феликс, — отпечаток улиц. Феликсу не хватает адреналина в жизни, чтобы насытить проголодавшегося зверя, засевшего в разломе его груди. Поэтому он неаккуратно машет костяшками возле баров, перекусывает чужой пульс, зарабатывает по печени и без страха дарит оппонентам выбитые рёбра. А сейчас ему хочется сдавить не только худое туловище Тэён, но и её нежнейшее сердце. Этого должно хватить его мутировавшему вурдалаку до следующего кровавого спора. — Пойдём поедим? — разгоняет затянувшуюся тишину Феликс. — Я голоден, а тут недалеко есть лапшичная. Феликс обычно не ужинает в закусочных для нищих, но последнее время он перебивается только чипсами и никотином, поэтому ему бы миску горячего супа с вермишелью и плошку риса. Его желудок уже трое суток отсасывает у голода. Феликсу приходится хорошо изъёбываться, чтобы не блевануть желчью пустого желудка. Поэтому кажется, что до любимого ресторана он даже доползти не сможет. — Как тебе в новой школе? — спрашивает Феликс, будто ему интересно. — Когда ты молчишь, я чувствую себя придурком. — Мне не хочется говорить о школе. — Тебя бьют? — Нет, — врёт Тэён. — Звучишь грустно для человека, которого не бьют. Вчера Тэён приложили заплаканной щекой к напольной плитке в женском туалете. Отпечаток её туши до сих пор остался. У богатых девчонок это вошло в нерегулярную привычку. Колотят по настроению или наставлению одного из трёх мажористых сучар. Феликс не помнит тот день, когда его лично познакомили с Тэён. Ему кажется, что это одна из ебанутых шуток Хван Хёнджина. Нет, он знал, что его дружок не любит сводную сестрёнку, но чтобы настолько? Аккумулятор в башке сдох, когда Хван на серьёзных щщах подтвердил свой выбор жертвы для спора. «Влюбишься — проиграешь. Не влюбишься — выиграешь. При любом из этих исходов эта дура сдохнет. Потому что я так хочу». Лапшичная гудит голосами пьяных посетителей. Мигает цветной гирляндой, развешенной по всей площади парусного потолка. Бутылки из-под пива и соджу валятся со столов и раскручиваются на деревянном полу. Тетрапаки из-под дешманского вина взрываются, когда бухие барышни находят это забавным и по очереди наступают на них ногами, громко лая от смеха. Пар клубится по всей закусочной-палатке, когда работница в огромной куртке открывает крышку кукурузоварки. Миленько здесь. Феликс и Тэён усаживаются за столик подальше от входа, потому что Ли уже устал ёжиться от ощущения айсберга в костях. — Две миски острого рамёна, две бутылки нефильтрованного, мучную лепёшку, — делает заказ Феликс, когда работница обращает на них внимание. — Я не пью пиво. — Это мне, — подмигивает Феликс. Обращается уже к работнице: — Ещё две бутылки вишнёвого сидра. И рассчитайте нас сразу. До кислоты токсичная работница пренебрежительно пичкает свой голос канцерогенами, прежде чем ответить: — Первый, второй. Тут самообслуживание, придурок. У Феликса взгляд — как пушка, приставленная к виску. Проспиртованная палатка закусочной может в любую секунду взлететь на воздух из-за вспыхнувшей агрессии, но Тэён не замечает этой опасности, пока тихо смеётся в ладонь. Феликс неспешно тарабанит пальцами по столу, откашливается, пытаясь вычистить всю гниль из голоса, и улыбчиво говорит: — Тогда можно мне подойти и сразу оплатить? — Карта, наличные? «Перо в ребро» — думает Феликс, но только говорит: — Карта. Тэён усмехается: — А ты не частый гость в таких заведениях. — Ну-у, — буднично тянет Феликс, облокачиваясь на спинку пластикового стула, — не буду отрицать, что это не мой уровень, но уж очень хотелось переваренной лапши. И не лжёт даже. От голодной смерти его спасла бы даже кружка с подтаявшим снегом. Клейкая лапша — что-то на трюфельном. — А если серьёзно, то мне иногда хочется побыть в другом обществе. — Другом? — в замешательстве переспрашивает Тэён. Феликс кивает: — Которое отличается от моего привычного. Осмысленного что ли. Такие как она, — Феликс кивает на работницу, которая кухонными щипцами пытается достать початок кукурузы и не обжечься, — не боятся сказать в лицо то, что думают о тебе. А в школе что? Думаешь, все поголовно меня любят? — Это выглядит так. — Вот именно, что выглядит. А по факту, за спиной не брезгуют назвать меня ублюдком или обсудить с кем мой отец изменяет моей матери. Люблю в людях честность, но только сказанную в лицо. Если так интересно узнать, кого из секретарш трахает мой отец, то подойди и спроси лично. Я тебе без труда скину её страницу на фейсбуке. — Я удивлена. Феликс тоже: пиздит так же легко, как и дышит. Плевать он хотел на людскую честность, а если кто-то реально осмелится залезть в его семью с расспросами, то он безоговорочно испортит жизнь этому ничтожеству. Раскрошит менталку, переедет самосвалом или просто освежует. И все об этом прекрасно знают, поэтому никогда и никто не осмеливается его обсуждать. Этому ублюдку с классными веснушками поклоняются. Один щелчок пальцев, и на его голову опускается вылизанная корона. Красивая улыбка и острое словцо, и вслед за короной полируют языками его дорогущие кроссовки. Просто потому что он охуенный. Изысканно хладнокровный с метелью в венах. В одном он не врёт — люди в закусочной действительно другие, и ему интересно иногда посмотреть на их жизнь, представить проблемы и найти пути решений, но всё всегда упирается в деньги: коллекторы грозятся истребить твою семью — чего тупишь, идиот, просто верни долг. Нечем кормить семью — устройся на хорошую работу или открой свой бизнес. Сыну грозит десять лет тюрьмы за сбитого мальчика на пешеходном переходе — откупись, спаси родную кровь. Как всё омерзительно просто. Тэён неожиданно становится честной. Так влияет либо Феликс, либо опьянение от любимой сидровой вишни: — Получается, по твоей логике, я должна уважать Хёнджина за его честность? — Какую? — Он каждый день говорит о том, как сильно ненавидит меня и мою маму. И каждый раз, когда я прихожу домой, он недвусмысленно предупреждает о том, что сегодня я отделалась побоями за углом вашей вонючей школы, а завтра может стать всё в разы хуже. Это «хуже» сейчас сидит перед Тэён, слушая лавину её откровения, которая жалит крапивой. Пять баллов, Хван Хёнджин. — Ты знаешь, что кричишь сейчас? — Ты знаешь, что не только сейчас? — отчуждённо говорит Тэён. — Мне за это всё нужно любить и уважать его? Феликс не замечает, как дрожит. Непонятно только, от зловещего холода в кафе или от осознания, что Хван Хёнджин решил избавиться от своей такусенькой проблемы его руками. И это сукино черноволосое отродье предполагало, что Феликс может неосторожно влюбиться. — Нет, — отвечает Феликс, искусав нижнюю губу до проступившего бисера крови, — за это нужно его ненавидеть. — Тогда я с этим справляюсь. Молчание между ними электризуется и вот-вот отскочит в веснушчатый милый ебальник. А потом и мир затихает. Даже прокуренные голоса в закусочной становятся немножко тише. От чистоты взгляда Тэён в желудке лопается сверхновая звезда. Банальный вопрос: почему ты так смотришь на меня? Банальный ответ: потому что влюблена. Только непонятно, когда её успело так распотрошить это чувство. Они общаются жалких две недели. Слишком неожиданно в голову Феликса вгрызается мысль о том, что нужно ставить крест на задумке Хёнджина. Но — не может. Сам не понимает, почему. — Феликс. — Тэён. — Если ты — это то самое хуже, то уходи. Проницательная ведьмина кошка. Что-то перебирает мысли. Кто-то пробирает до чернеющих костей. Это что-то — искренность и забота на футбольном поле? Этот кто-то — Хван Тэён? Быть такого не может, что четырнадцать дней раздражения вспыхнули только от одного касания её рук и дебильных пластырей. Нужно всё, что есть в поганой забегаловке: дрель, гирлянда, пластиковые стяжки; куски полипропилена, из которого сшита палатка закусочной, и колышки; чтобы удержать Феликса от прикосновения к сжатым кулакам, которые Тэён не старается прятать, а держит на столе. — Не уйду, — говорит Феликс. — И не потому, что я лучшее, что может быть у тебя в жизни. Я просто не могу оставить тебя тут одну. — Тогда вызови мне такси. — Хёнджин дома. — Он на тусовке у Сынмина. — Минут пятнадцать назад он написал, что едет домой. Тэён, поехали ко мне. Я не буду к тебе приставать, обещаю. — А если я буду? Феликс улыбается, дёргает язычок молнии на пуховике и накидывает свою куртку на продрогшие плечи Тэён: — Уложу спать, а утром буду смущать тебя об этом разговорами. — Поеду, только если обещаешь этого не делать. — Клянусь коллекцией юбилейных рублей. ...которой у него нет. На любую провокацию Тэён он неосознанно будет поддаваться, потому что не может жить по-другому. Нет у него моральных принципов. Девушки, с которыми он засыпал в дорогих отелях, хотели изучать его по утрам, но не заметили, как поменяли.***
Тэён первая, кого он пускает в свой дом. И первая, на чью жизнь спорить он не согласен. — Почему Тэён в твою сторону даже не смотрит? — недовольно фыркает Хёнджин. — Хуй знает. — Ты решил её спасти? — Хёнджин косится на Тэён, которая тихо смеётся в компании Йеджи, Джисона и Чонина. — Спор есть спор. — Да знаю я, — рубит Феликс. — Она мне не дала, поэтому я признаю своё поражение. План Феликса был таков: нарушить своё обещание, чтобы она в его сторону даже смотреть не стала. Коллекцию иллюзорных монет ему не жалко, а вот её белоснежное очарование — очень. Тэён полезла целоваться, а Феликс не хотел отказывать, не мог, не имел права. А потом всё само получилось аж несколько раз. Кровать, душ, кухонная столешница. Всё по плану и как должно было выглядеть для Хёнджина: Феликс проиграл не потому, что влюбился, а потому, что не влюбилась она. Феликс готов признать своё унизительное первое в жизни поражение, а этого должно хватить Хвану, чтобы он успокоился. — Ты проиграл, потому что врёшь, — бьёт словами в дыхалку Хёнджин. — У неё засос на ключице. Феликс немного сбивается в дыхании, но сидит невозмутимо, царапая парту ручкой, и вдруг натыкается на взгляд Тэён. Они впервые смотрят друг на друга за несколько часов. — Думай, что хочешь. Звенит звонок. Бешеные ученики вдруг становятся прилежными, а Хёнджин незаинтересованно отворачивается к своим тетрадкам. Феликс не выдерживает: встаёт со своего места и выходит из класса. Теребит веки, счёсывает с шеи тональный крем, которым маскировал засосы, и бредёт в сторону выхода из школы. Почти хватается за ручку двери, как его останавливает нежная ладонь. — Тихо, — Феликс, прижатый к двери, ещё успевает подумать о стороже, который спит в мягком кресле. — Тэ, шепотом высказывайся о том, какая я тварь. И не сразу замечает перочинный нож в хрупких пальцах. — Решила вскрыть замок этой зубочисткой? — Нет. — Тебе идёт нож, но мне не страшно. — Сынмин мне рассказал о ваших играх, когда случайно перепутал двери туалетов, — Тэён вжимается в остекленевшего Феликса. — Он так объебался таблетками, что выложил всё. Про Дохи, которая скинулась с крыши из-за моего братца-уебка. Про Йеджи, которую ты довёл до нервного срыва, а после бедная девушка забрызгала своей кровью всю палату больницы. Про Ли Минхо, которого Сынмин лично утопил в фонтане во дворе школы. Ты почему смеёшься? Тебе, блять, смешно? — Прости, мне сложно нормально реагировать, когда ты материшься. В любом случае, этой зубочисткой ты сможешь навредить только себе. Поэтому, опусти. — Не могу. — Ты поспорила с Сынмином? — доходит до Феликса. — Один-один, Ликс. Феликс вдруг осознаёт: Тэён и пытается это сделать. Навредить себе. Он хватается за лезвие, которое уже порезало