***
Припорошенная тропа довела его до мамонтовых елей. Дальше путь поворачивал к буреломам, местам сбора валежника – так что рассчитывать приходилось лишь на то, что сугробы будут не слишком глубокими. Ведь Мидория решил идти напрямик. Ступая осторожно, чтобы не угодить ногой в переплетение корней или ловушку из веток, упавших наискосок, юноша погрузился в искрящийся серебром полумрак. Неглубокие овражки и русла замерзших ручьев, кочи и наметенные за зиму заструги – идти было сложно, и он ступал медленно. Приходилось напоминать себе не кусать губы: воздух и без того жег нещадно. «Думай о цели, – беззвучно твердил Мидория. – Смотри только вперед... И куда ногу ставишь». Хотелось спешить. Карабкаться, испытывая на прочность варежки, по встававшим на пути склонам, а не обходить их. Не только потому, что его мог кто-то услышать и пуститься в погоню. «Мама поймет. Точно! Должна... А...» – Да, думать надо было только о цели. О том, как нависают над ним замерзшие ели. О звездах, ледяными огнями мерцающих сквозь просветы в оплывших, восковых кронах. О чем угодно, только не... – Деку!.. Ему показалось, что он ослышался. Не до конца проснулся... Или же совесть, вина, страх наконец-то обрели голос? Мидория споткнулся, но шага не сбавил. «Это не может быть Урарака», – попытался убедить себя юноша. Ведь он уходил тихо! Она бы сказала ему что-нибудь, если... если... – Деку-у! – Голос прозвучал ближе – дрожащий, отчаянный. Столько обиды, мольбы, возмущения было в нем, что Мидория сорвался в бег. Вернее, попробовал. Снег не пускал его, ноги утопали в скрипящем, искристом покрове – по самое колено. Юноша схватился за голову в отороченной мехом шапке, словно дубленая кожа и варежки могли заглушить крики. Он спешил изо всех сил, но казалось, сам воздух застыл вокруг – такая студеная, недвижимая была ночь! Идеально, чтобы уйти далеко, если ты один. Но Мидория уже слышал легкий топоток сапожек по примятому снегу. Различал пыхтение и шебуршание, означавшее лишь, что его преследовательница спотыкается. Возможно, даже падает, но поднимается снова... Мидория вообразил, как она, очертя голову, рвется вперед, отбиваясь от цеплявшихся веток – и ноги у него подогнулись. Не в силах бежать, юноша привалился варежкой к покрытому инеем стволу ели и медленно выдохнул. Затем утер рукавом выступившие было слезы стыда и смущения. Еще не хватало ослепнуть, если веки замерзнут. Мидория огляделся по сторонам, и его сердце застыло. Она? Его Урарака, здесь, в этом царстве мрачной тишины, вместе с ним? Свет луны едва пробивался под сень разлапистых веток. Лес весь окоченел, тени темнели, словно обморожения – и единственными признаками жизни были шажки, приближавшиеся все более робко. С каждым выдохом Урарака должна была терять не только драгоценное тепло, но и уверенность. И последние крохи смелости. «Как я смею молчать? Почему до сих пор не откликнулся?!» – одернул себя Мидория и немедленно подал голос: – Урарака?.. Урарака... это ты? – Деку! Почему? Где ты?.. Где... Я не понимаю... Почувствовав, как сердце обливается кровью, юноша поспешил прочь из тени, назад, в серебристый свет: – Я здесь! Урарака! Она вылетела навстречу из морозного лабиринта, багровощекая от спешки, полуслепая от стынущих на щеках слез. Миг – Мидория даже не успел набрать носом воздух – и девушка врезалась макушкой ему в грудь. Запыхавшаяся, вся сверкающая от лунной пыли (все-таки падала на бегу, с содроганием осознал юноша), Урарака повалила его в сугроб. Ее носик зарылся в складки тулупа; девушка вздохнула и глухо, не отрываясь, зарыдала. Ее варежки были у Мидории на спине, хватая, обнимая со всей силой отчаяния. – Деку-у-у!.. Он задохнулся от холода и всепоглощающего стыда. Урарака ревела и мямлила сквозь слезы – совсем невнятно, но слова здесь были излишни; Мидория понял все. И то, как ей одиноко и страшно, и как она замерзла, пока пробиралась по следу. Его руки сами заключили девушку в ответные, согревающие объятия. Сейчас было не до смущения, пусть щеки и горели угольями. – Ты что удумал? – наконец-то приподняла нос Урарака. Ее лицо было, как круглое, красное яблоко, слезы кипели в уголках глаз, готовые в любое мгновение замерзнуть. Мидория поспешно промокнул их краешком рукава, отороченным хорошей овчиной. – Урарака... Я... я не... – Перед его внутренним взором пронеслись все подсолнухи, все взгляды исподтишка и все летние вечера, которые они провели вдвоем на рассохшемся, старом причале, болтая босыми ступнями в шелковистой воде. – Это не из-за тебя... я клянусь!.. Он тут же пожалел о том, что сейчас брякнул. – Конечно, не из-за меня! – взвыла девушка, и ее объятия превратились в слепые, лихорадочные тумаки, смягченные лишь варежками и многочисленными слоями одежды. – Что я тебе сделала?.. Ничего-о! Я ничего не сделала, а ты, зачем, зачем ты так? Ушел, убежал! Ты себя погубишь!.. Мидория попытался подняться, не переставая обнимать Урараку. Та мутузила его все слабее и отчаянней, а затем ее руки упали, и она съежилась у него на груди. Вся обмякла. – Куда же ты? Ну куда? – всхлипнула она. – Напрямик к Холидену. До утра бы добрался. – Сошел!.. С ума спятил... Зима же на дворе! Ночь! Холодно! Юноша попробовал улыбнуться: – Я утеплился как следует. Не бойся... Я все продумал. Чего ты? – Он закрыл ее рукавами от холода. – А если волки? А вдруг заблудишься?! Продумал... Ничегошеньки ты не продумал, Деку-у! Дальше-то ты куда? – Девушка оттолкнула его ладони. Мидория немедленно отвел взгляд: сердце давно ушло в пятки, и, смотря в глаза Урараки – покрасневшие от слез и мороза, зарыданные, но твердые – юноша ощутил в душе что-то заячье и неказистое. Его собственные решения, оправдания вдруг показались ему такими дурацкими, но он все равно заговорил, ведь что еще оставалось, кроме как рассказывать правду? – Я... Мой отец, он... Ты знаешь... Я бы тоже хотел... Наш мир деревней не ограничен... – Мидория чувствовал, что лопочет. Уж лучше бы она сейчас напихала ему снега за шиворот! – А я? А Инко? – Голос Урараки вновь превратился в плач. – Не сказал нам ни слова-а! – Я записку оставил, – глухо пробормотал юноша. – И... и вообще... Они сорвались в возмущенное пыхтение одновременно: – Записку? Знал, что Инко бы тебе розгой всыпала-а?! – Это не навсегда же! Я бы вернулся к лету... Не поднимать глаз. Отворачиваться от заглядывающей ему в лицо девушки, пока последние капельки решимости не испарились, как роса поутру! – И что с того, если розгой... – продолжил бормотать он. – К лету?! А мы? Мы как без тебя? – Не с пустыми руками б вернулся... – Если бы вернулся вообще! Как ты не понимаешь? – Урарака наконец ухватила его варежками за щеки. – Так нельзя! Это... неправильно! Я же тебя... я же... Мидория сглотнул. Мало того, что теперь от ее карих глаз было никуда не деться, так еще и... Ее голос. Эти слова. «Я... влип по-крупному», – вдруг понял юноша. – Ну, не реви! – Он дал петуха, как мальчишка. – Смотри, замерзнешь! Давай мы сейчас вернемся... Ты только маме не говори. – Ага! А потом? Опять сбежишь? Деку, не пущу, караулить буду! Спать, спать перестану!.. Юноша сжал кулаки: – Прости, прости меня, пожалуйста! Но... Я не знаю, как объяснить! Ты не понимаешь... – Его голова шла кругом, в носу свербело от мороза, волнения. – Я хочу этого. Это моя мечта. Я чувствую, что должен! Урарака в ответ лишь зажмурилась и потащила Мидорию за рукав – из-под елей, назад в деревню. – Мир такой большой! Ты видела, какие диковины привозят иногда из-за Кленовых холмов? Я бы хотел увидеть... найти... Там столько... – У-ку, у-ку! – мотая головой, отвечала она на все его сбивчивые увещевания. Они старались ступать по своим следам, но иногда это оказывалось невозможно – склоны, по которым удавалось спуститься, были слишком крутыми для обратного восхождения, и наоборот: кое-где легче было съехать вниз на боку, чем петлять, выискивая в темноте проторенную тропку. Подростки пыхтели и спотыкались, но все это время Мидория говорил, не жалея трескающихся губ: – Деревню мы с тобой знаем, как свои пять пальцев! Да, там все хорошо, но... неужели этого достаточно? На всю жизнь? Урарака! В мире столько всего... Тебе бы правда не хотелось узнать?.. Сделать лучше? Ты... ты, н-н-наверное, просто волнуешься за меня, но я же обязательно вернусь, и... – Ты не знаешь, не знаешь, а хочешь так рисковать!.. – хлюпала она в ответ. – У нас уже все есть! Не хочу чудес! У меня... Мне бы... Это ты здесь не понимаешь! Мидория вдруг остановился, придержал Урараку за плечо. – Деку? – тихонечко выдохнула она. – И-извини... Я... ты... мы... это... Юноша покачал головой. – Я не о том. – В груди у него все совсем застыло, живот скрутило пустотой зимней ночи. – Ты это место... помнишь? Урарака лишь ойкнула в ответ, и вся твердость из ее заплаканных глаз исчезла. Мидория до боли прикусил губу. И поспешил еще раз вытереть девушке слезы, чтобы те не склеили ей веки на таком жутком морозе. – Что-то мы давненько не выходили на наши следы. Нужно было срочно выбираться из синюшных теней. «Хотя бы по звездам сориентируемся, туда ли вообще идем!» – пронеслась в голове напряженная мысль. Но словно в ответ по серебристому снегу, гася сверкучие искорки, вдруг пробежала рябь от еловых лап. Похоже, что луну закрывало облаком. – Идем на свет поскорее. – Мидория взял Урараку за варежку. «Так и есть, тучи», – понял юноша, когда они, набрав полные голенища снега, выползли наконец из-под широких ветвей. По небу словно плыли клочки волчьей шерсти. Звезды вспыхивали среди стремительно уменьшающихся разрывов, измороженных лунным инеем. Девушка отчаянно ухватилась за край его рукава. Какое-то время подростки просто молчали, борясь с норовившим сорваться дыханием, и слушали, как рокочет среди елей незаметно поднявшийся ветер. Затем Урарака выдохнула: – Мы что, заблудились?..***
Бледный диск едва очерчивал все более и более тонкие просветы, затягивающиеся влажной дымкой. Безжалостно-жалящий воздух, казалось, колыхался от леденящего дыхания зимней ночи, но девушка знала, что это были лишь слезы. Слезы, предательски отказывавшиеся отступать, несмотря на стремительное замерзание. Урарака всхлипнула, чувствуя, как застывает влага в носу – трескучий мороз щипал перемычку между ноздрями, грозя превратить и ее в ледышку. «Все из-за меня! – Угольки в обмотанной леласом жестяночке едва грели сердце. Девушку мелко лихорадило. – Если бы не я... Деку бы не потерял направление! Шел бы себе до Холидена! Это я его сбила, отвлекла и запутала! Или нет? А если бы он вперед пошел, да в эту мглу попал? Ой, ой...» Они блуждали совсем недолго, но с каждым мгновением ее сердечко стучало все жальче и тише. Лес превратился в черно-серое нагромождение елей – тени, кусты, лед повсюду. Без луны и звезд видно было лишь смутные, полуночные отсветы. Подростки пытались взобраться наверх по одному из заснеженных скатов, чтобы вернуться к своим следам. Но, съехав вниз в четвертый или пятый раз, сдались и побрели вдоль замерзшего, каменистого русла ручья. – Ты хоть примерное направление помнишь? – умоляюще выдохнула Урарака. – Я думаю... Кажется, да. Может, выйдем к Камышовой хмари? Оттуда-то мы путь найдем! – В голосе юноши не было уверенности. Он хотел себе верить, но лишь ради нее, поняла девушка. – Деку-у-у, прости, пожалуйста!.. – Чего ты... За что? Нет, молчи, ладно? Надо беречь силы! Они брели и брели. Урарака ощущала, как холод просачивается сквозь ее сапожки, как взбирается по щиколоткам. Лица, распаленного мольбами и всхлипываниями, она уже давно и не чувствовала. Девушка покосилась на Мидорию – тот старался держаться прямо, но видно было, что это тоже только ради нее. Он готов был сгорбиться, бледный, совсем, совсем белый. Веснушки, словно угольки на холсте. Зеленые глаза моргают все чаще, роговицы не справляются с непереносимым, режущим ветром... – Мы идем правильно. – Его губы едва двигались. – Такой ветер... только с простора дуть может. Там точно озеро... «А если это окажется не Камышовая хмарь?» – не осмеливалась задать вопрос Урарака. Знакомые с лета места теперь казались совершенно другими. Она точно не помнила такого ручья, как тот, по руслу которого они сейчас еле тащились! «Почему я не заметила, как перешла его по пути сюда?» – вздыхала девушка. Он же довольно широкий... Ветер швырнул ей в лицо снежинок. Урарака сморгнула. – Деку... – Держись!.. Метели, к счастью, не предвиделось, но порывы вздымали уже выпавший снег, встряхивали деревья. Теперь ко мраку, таившемуся под елями, добавилось туманно-белое мельтешение. Последние очертания, и без того представлявшиеся подросткам мозаикой из инея и бесконечных стволов, совсем размылись, размазались. Гудящая, слепящая синева, густая, как на дне озера, обступала их. Урарака съежилась, стараясь не повиснуть на плече у Мидории – тому и без этого было тяжело. «Это все из-за меня! Мы замерзнем здесь... – Отчаянные мысли одолевали тем сильнее, чем меньше отсветов оставалось вокруг. – Мы идем в никуда! Нам не выбраться... – Даже сил плакать уже не найти было. – Надо сказать ему?.. Раз мы тут погибнем, Деку должен знать, что я... что...» – Деку... – Она схватилась за застежку тулупчика. Достать угольки и отдать ему! Пусть хоть немножко согреется! – Д-д-деку, – из последних сил продолжила девушка, – п-пожалуйста, не спорь и в-в-возьми то, что я тебе дам, хорошо? – А?.. – Мидория бессильно щурился. Его ресницы покрылись густым слоем инея. – П-п-просто я... я всегда... я т-т-тебя люб... Фух. Рокот в ушах утих. Резь ушла, растворилась мгновенно. Снежинки более не жалили, а мрак истаял. Подростки остановились, и Урарака огляделась по сторонам, крепко держа за руку ослепшего юношу. Ажурные кристаллики теперь лишь вращались в воздухе, приобретшем какую-то невероятную, прозрачную голубизну. Совершеннейшая тишина опустилась на лес – ни единого шороха, ни скрипа замерзшего дерева. Девушка почувствовала, что ветер, мгла и буйство взбудораженного снега остались позади, словно за невидимой стенкой. Впереди же... – Деку, такого места я точно н-не видела, – пролепетала Урарака. Шмыг чуть оттаявшим носом показался ей самой оглушительным. Она бы втянула голову в плечи, если бы еще оставались силы... Впереди, казалось, все еще тлел закат – голубовато-волшебный, мягкий, украшающий каждый фут застывшего снега мозаикой стремительно перетекавших теней. Они были легкими и прозрачными, и как будто летними – создавалось впечатление, словно их отбрасывали колышущиеся на ветру ветки; те самые, которые сейчас стыли недвижимо, оживляемые лишь золотистыми искорками. Отблески давно зашедшего солнца играли и в слюдяных окошках-снежинках: теперь, когда все можно было разглядеть в точности, ошарашенные подростки увидели каменный домик, по форме напоминавший кувшин с длинным и узким горлышком. Из него поднимался белый, облачный дым. Лесные булыжники, составлявшие кладку, призывно переливались, подобно головам заморского сахара. – Похоже, мы вышли не к Камышовой хмари... – Мидория наконец-то протер глаза. Смахнул овчинной обивочкой рукава иней, налипший ему на ресницы. Домик-кувшин стоял на каменистой закраине, у берега ручья, который летом бы перекатывался через нее небольшим водопадом. Что было далее, терялось во вновь сгущавшемся мраке, дрожавшем где-то за кромкой утеса, словно напоминание: грозная ночь всего лишь отступила в сторонку... В любом случае, нижнее окошечко дома горело призывно-тепло, и это было все, что подростки на самом деле понимали в сложившейся ситуации. Окоченевшие, спотыкающиеся, они собрали остатки сил и побрели вперед.***
«Думай о цели». – Мидория цеплялся за знакомую мысль, чтобы не упасть, не оставить Урараку одну в этом лесу. Ведь она не ушла бы, а дотащить его – после всего произошедшего – ей точно недоставало сил. «Только о цели!» – повторял про себя юноша. Сейчас не время было гадать, что Урарака имела ввиду, когда говорила о... Мидория даже подумал, что ему все послышалось. Наверное, и этот домик посреди тишины был лишь сном? «Нет... – одергивал себя он. – Не об этом! О цели...» Шаг. Шаг, и еще один. Застывшие, обескровленные ступни волочатся по припорошенному льду. Надо дойти. Ради Урараки... и мамы. И самого себя. Мидория не запомнил, как они поднимались по камням, ступенями ведущим к двери – лишь чувствовал заботливо подставленное плечико Урараки. «Я во всем виноват! Вплел ее в такую историю! Не надо было сбегать зимней ночью...» – Но сожалеть пока было еще слишком рано. Тук, тук, тук. Подростки заколотили в деревянную створку варежками, не осмеливаясь снимать их. Даже сквозь мех и дубленую кожу их пальцы доставал мороз. «Тут точно кто-то живет! – повторял про себя юноша. – Ну, откройте же! Пожалуйста!..» Никто не отзывался. Мидория стиснул зубы и услышал вновь, как его Урарака, Ураракушка всхлипывает... Собрав самую последнюю каплю воли, он навалился на дверь, и внезапно та мягко открылась. Последнее, что он запомнил, было тепло – такое заботливо-яркое и пахнущее орехами, что бедняга беззвучно расплакался.***
Урарака разлепила набрякшие, покрасневшие веки. Перед глазами плыло, но сердце постукивало мягко, спокойно. Чувство безопасности окутывало ее одеялом. Девушка вновь закрыла глаза, впитывая запахи горячей воды, жарящихся семян – и смолистого, потрескивающего соснового дерева. «Ну и сон мне приснился!» – вздохнула она и сладко улыбнулась в дремоте. Все хорошо. Сейчас она услышит голос хозяйки Инко... Но, как и в той сне, раздалось лишь шебуршание – затем позвякивание чего-то стеклянного – и едва различимое «бу-бу-бу» Мидории. Смущенное «бу-бу-бу». Распахнув глаза, Урарака обнаружила себя в деревянной кровати, на столь нежной и чистой перине, что ей сначала подумалось – неужели она принцесса? Отметя нелепую, сонную мысль, девушка вскочила, и, как была, босиком, в ночнушке с простенькими кружевами, выскочила в коридор. Обшитый деревянными панелями проход словно бы мягко светился. Узоры в виде виноградных лоз струились по скошенным, низким карнизам, а внизу, у огромных плинтусов, были вырезаны картины подлеска – грибы, ежики с яблоками на иголках, пробивающиеся сквозь хвою цветочки. «Где я? Что это за сон?» – Урарака поспешила на звуки, и выскочила на галерею. Перед нею возвышался второй свет – овальное окно выходило в сторону озера. Ледяная гладь сверкала золотом под лучами зимнего солнца. По небу плыли, преломляясь в стекольном инее, редкие облачка, ослепительные, словно взбитые сливки. Девушка ухватилась за перила и устремила взгляд вниз. – Деку!.. Там, на первом этаже, полыхал трескучий камин. Мидория – и еще кто-то – сидел за круглым столом, поверхность которого была уставлена блестящей посудой. – Деку, ты в порядке?! – Не помня себя, Урарака ринулась вниз по полукруглой лестнице. Остановилась посередине. Поспешила обратно, к висевшим у стены легким плащикам, и закуталась в один, зеленый, словно листва по весне. На этот раз она спустилась коротким шагом, стараясь не поскользнуться пятками на лакированных половицах. – А вот и твоя подруга! – Совсем рядом с Мидорией за столом-кругляшом сидела, судя по виду, его ровесница. Прежде, чем Урарака успела хотя бы вдохнуть, незнакомка зачерпнула золотистой ложечкой что-то огненно-оранжевое – и отправила сверкающий сиропом шарик в рот обалдело замершего сотрапезника. – «Ам!» – прокомментировала она. – Ягоды шиповника! – Умфм, фпафибо! – Побагровев до корней волос, Мидория спешно принялся жевать. – Увавака!.. – Юноша сглотнул. – Привет! Я... я так рад... – Ты же цел? – Девушка покрепче запахнулась в плащ. – У-угу! От сердца отлегло, но... – Извините, – склонила голову Урарака, обращаясь к незнакомке. – Я... я взяла ваш... наверное... Я его выстираю. У нее очень горели щеки. Ногам стало холодно, будто они с Мидорией снова брели на морозе. А еще что-то отчаянное, бессильное леденило ей внутренности. Взгляд, дрожа, все цеплялся за блестящую ложечку. – Совершенно не о чем беспокоиться, – ответила улыбчивая хозяйка. – Я Киноко, Киноко Комори. Чувствуешь себя, как дома? – Последняя фраза была адресована уже юноше. – А-а... д-да? – отчаянно выпалил тот, закрываясь локтями от салфетки, которой Киноко пыталась смахнуть что-то с его губы. Урарака часто, тихо задышала. В голове у нее роился миллион вопросов, но начать следовало с того... «Что она себе позволяет?!» – У девушки сжались кулачки. Все это было неправильно! – П-почему... То есть, огромное спасибо за то, что приютили нас! Мы перед вами в неоплатном долгу. – Губы сами выдали приличествующую формулировку. – Н-но, э-э... Сколько времени мы проспали? – Разве это важно? – улыбнулась Киноко. – За окном волшебный день, на столе еда! И зачем «выкать» мне? Просто присоединяйся! – Ее пальчики замелькали мягко и грациозно: с ловкостью бродячей фокусницы подменив золотую ложку другой, чистой, она открыла шкатулочку и зачерпнула горку какого-то коричневого порошка. Киноко высыпала его в кружку и сняла с миниатюрной жаровни чайник, придерживая рукоятку платочком. Урараке стало приятно-дурно от одного вида горячей, исходящей паром воды. Но затем она аж сделала шаг вперед: размешав порошок в кипятке, хозяйка подала кружку Мидории обеими руками – и их ладони мало того, что соприкоснулись!.. Пальчики Киноко откровенно пробежались по костяшкам юноши, по столь знакомым Урараке, исшрамленным от работы костяшкам! – Подруга Деку – и моя подруга тоже, – заявила хозяйка, поглядывая на Мидорию из-под челки. «Как... ты... смеешь... называть его Деку?!» – У Урараки задрожали коленки. – Конечно, мы бы присоединились! – Девушка решительно села за стол напротив Киноко и несколькими движениями пододвинула к себе рулетики с медом и яблоками. Ей до обморока хотелось есть, но... – О нас беспокоятся. Нам с Деку нужно вернуться как можно скорее. Это очень важно! Она заметила, как по полыхающему лицу Мидории прокатилось волнение и понимание. Юноша отставил кружку, не пригубив. – Поэтому, – Урарака сунула один из рулетиков за щеку, параллельно разрывая второй нетвердыми пальцами, – мы ефе раф блаодаим ваф... Запах хорошо пропеченного, мягкого теста защекотал ей нос. Мед был таким сладким, а кусочки яблока, еще горячие, прямо-таки купались в нектаре! – ...Но нам нувно идти, – уже не настолько уверенно закончила девушка. «Кто она вообще? – Мысли лихорадочно метались между висками, стремясь обосновать кипевшие в груди чувства. – Этот дом странный... эти волшебные отсветы! Нам нужно быть осторожными, потому что... с какой стати она живет одна в зимнем лесу? Да еще так роскошно...» Урарака никогда раньше не видела таких филигранных ложек, таких тонко-блестящих чашечек. Стол был завален сластями – миски с какими-то разноцветными, полупрозрачными кубиками в белоснежной обсыпке, фужеры, доверху наполненные сиропом с ягодами шиповника. «Но... рулетики! – Девушка запихнула за щеку еще кусочек. – Такие вкусные!» – Было бы очень грустно, если вам и в самом деле бы пришлось уходить, – вздохнула Киноко. – У меня нечасто бывают гости. – И, наклонившись к плечу Мидории, сверкнула карим глазом из-под рассыпчатой челки: В снегах одна тоскую, и не с кем разделить Мне целый лес волшебный! Сплести с кем жизни нить? Яблочная начинка застряла у Урараки в горле. Едва удержавшись, чтобы не вскочить, девушка до боли сжала кулаки. Ее бросило в жар, затем снова в холод. Киноко же между тем погладила юношу по лопатке, неотрывно смотря на Урараку и улыбаясь в обе щеки: Кто станет верным другом? С кем зиму провести, Листву и солнце встретить, и новые дожди? Девушка проглотила последний кусочек и, преодолев внутреннее сопротивление, отодвинула рулетики в сторону. – У вас очень красивый голос. – Слова приходилось выдыхать через не хочу. – Но нам с Деку правда нужно идти! Киноко потупилась, не переставая улыбаться. Она была лучше, со стыдом и дрожью в лодыжках поняла Урарака. Ее волосы – не менее каштановые, только намного гуще, прямее, идеально ухоженные. Лицо круглее, щеки румяней. А если она станет и дальше петь для Мидории столь сладким, выразительным голосом, то... Урарака зажмурилась. – Печа-а-ально, – музыкально протянула Киноко. – Ну, если тебе и правда нужно идти на этот мороз, Деку... хотя бы попробуй какао! Что еще согреет тебя в предстоящих приключениях? – Она зыркнула на подобравшуюся Урараку с потаенным весельем во взгляде. – Ка-что? – нахмурилась та. Вместо ответа Киноко подтолкнула к губам юноши дымящуюся кружку, о которую тот до сих пор сидел грел пальцы. «Что еще ты успела у него выведать?» – оледенело сердечко у девушки. – Деку... – подала голос она, пронзенная внезапным предчувствием. Мидория уже пригубил напиток, сладкий и волшебно-заморский даже на вид. Грудь Урараки словно пронзило сосулькой. – М-м-м, ла ла-ла-а, – поднялась из-за столика Киноко. Глаза у юноши расширились. Не в силах дышать, Урарака метнулась к нему, коленками на стол, разбрасывая серебряную посуду и давя рулетики – но было уже поздно: курчавые волосы Мидории приподнялись волнами, словно ерошимые ветром, прядочки закрутило в джутовые бечевки; кожа приобрела текстуру ткани, а столь любимые Ураракой веснушки превратились в крестики, вышитые черной нитью. Миг, и тело юноши обмякло, уменьшилось. Киноко, словно и не замечая задохнувшейся воплем девушки, наклонилась и подняла из-под стола набитую детскую куклу с лицом и в одежде Мидории. – Какой же ты невероятно милый! – воскликнула она и крепко обняла игрушку. – Я все понимаю и даже немножко завидую! Это то, что нужно! Урарака, так и не вдохнув ни капли ароматного воздуха, отползла по столу назад. Ложки гремели так оглушительно! В ушах у нее звенело. Сироп из опрокинутого фужера с бульканьем лился на лакированную поверхность, капли срывались с края и стучали о половицы. Грохнувшись наконец со столешницы, девушка уставилась на Киноко так пристально, словно взглядом могла вернуть своего любимого, заставить соперницу передумать! Это точно должно было быть сном. Или бредом! «Быть может, на самом деле мы лежим в лесу, замерзаем?» – Урарака честно не знала, предпочла ли бы она сейчас именно такой исход. – Ну, что ты, не бойся! – обеспокоенно приоткрыла губы Киноко. А затем подошла к заледеневшей, трясущейся девушке. И протянула ей куклу Мидории: – Он твой. Пожалуйста! Забирай и играй, сколько хочешь! Дыхание наконец вернулось к Урараке. – Ч-ч-что?.. – Это подарок моей лучшей подруге! Все твои мечты исполняются! – совершенно искренне рассмеялась Киноко. – Ну разве не здорово? – Что?! Хриплые выдохи рвались с ее влажных губ, слезы кипели и скатывались по щекам. Урарака не знала, чего хочет больше – бежать и отчаянно вопить «На помощь!» или же... или же вцепиться Киноко в волосы, и, визжа, трясти ее, требовать назад своего Деку? – Кто ты, что ты наделала, зачем, за что, как же так?.. – пролепетала она в полном ступоре. – Я же всю правду пропела. – Судя по голосу, Киноко почти обиделась. – Но могу и повториться, ты же будешь моей подругой... «Нет. Нет-нет-нет, верни его, верни сейчас же!» – Урарака лихорадочно затрясла головой. Ее собеседница между тем продолжала: – Зимы долгие, и приглядывать за лесом, когда все спят, так невероятно скучно! О, я всегда мечтала о ком-то, с кем можно разделить дружбу... Ну же, бери, не бойся! Он живет внутри. – Она сунула мягкую игрушку под нос девушке. Та выхватила Мидорию из ее рук с такой скоростью, будто прикосновение могло отменить волшебство – но ничего не случилось. Однако, Урарака почувствовала: Киноко говорила правду. Это был Деку. Зеленые глаза из фетра смотрели столь знакомо, осмысленно... и застывше-грустно. – Тебе не о чем беспокоиться! – Киноко присела рядом с ней на колени. – Любимый всегда будет рядом, и с ним ничего не случится! «Он ей... рассказал?» – поняла девушка. – Теперь, когда у тебя нет никаких причин уходить, – продолжила хозяйка волшебного дома, – ты останешься? Будешь моей лучшей подругой? Я научу тебя, как не бояться леса, заботиться о нем, и мы будем вдвоем гулять, веселиться и каждый-каждый день есть рулетики с яблоками и медом! – П-почему?.. – Урарака сгорбилась. Сил, чтобы подняться, совсем не осталось. Все, что она могла, это ощупывать куклу в лихорадочной, отчаянной попытке понять, осталось ли у нее сердце. Как будто это что-то меняло! Как будто можно было как-то вернуть юношу. – Почему... я? – Она кашлянула, давясь слезами. Рыдания сотрясли ее тело. – Почему?! Я... я думала, ты... тебе нужен был Деку! Киноко хихикнула. – Ты собственница! Мы с тобой так похожи. Лес нужно уметь оберегать – иногда это значит быть ревнивой... Мы станем самыми лучшими подружками! Урарака уронила руки. Сердца – и тепла – внутри куклы не было. Судя по запаху, под тканью пересыпался этот коричневый порошок, который Киноко добавила в кружку юноши. Ка... как там его? – Верни Деку! – Голос девушки дрогнул от рыданий и гнева. – Разве не этого ты так хотела? Зачем? Ты же чувствуешь: он здесь, с ним все хорошо... – Верни-и... – Она до боли сжала кулаки. – Я думаю, это невозможно, – развела руками Киноко. – Я заварила ему кружку кристаллизованной нежности, такой, как мы с тобою ее понимаем. Разве что у тебя найдется другая форма заботы, чтобы согреть его? «Согреть», – слово отозвалось в самом сердце девушки. Урарака выпрямилась. Встала на босые ноги. Зеленый плащик полетел, скомканный, на пол. Развернувшись на пятках, она бросилась прочь, до слез всматриваясь в хитросплетения резьбы на деревянной обшивке. – Что ты делаешь? Куда ты уходишь? Скажи, ты теперь будешь дружить со мной? – доносился до нее голос Киноко, в котором звучали расстройство и страх. «Гардероб. Шкаф». – Девушка наконец-то поняла, за какую из стилизованных виноградных лоз тянуть – логично, что нужное ей место должно было располагаться у знакомой двери. Вешалки. Их с Мидорией тулупчики, шапки и варежки на бечевках. Сапожки и тяжелые боты из темно-красной, растрескавшейся кожи. Плача от тихой, хрупкой надежды, Урарака, как и в тот раз, набросила широкую рубаху поверх ночнушки, сунула руки в подбитые овчиной рукава. «Где же ты, где ты?» – не отпуская Мидорию, она, как в горячке, захлопала по карманам, внешним и внутренним. Наконец ее трясущиеся, мерзнущие пальцы наткнулись на плетение из леласа. Развернув мелкую сетку, предохранявшую от излишнего жара, Урарака коснулась луженой жестянки – лелас был больше не нужен, ведь та оказалась уже совсем холодная! «Пожалуйста. Умоляю. Ради всего, что в мире есть светлого и хорошего!» – Девушка приоткрыла крышечку. Угли были серыми, давно угасшими. – Нет. – Со слезами выдохнула она. – Нет. И, не задумываясь больше, подула – легко, невесомо. Взметнулось облачко золы. Еще раз! Легче, как весенний ветер. Как первое дуновение тепла... «Это же ради Деку! – Она набрала полную грудь воздуха. – Ради его свободы! Я должна, я не могу иначе! Ну же!» – Фух-х-х! – сложив губы трубочкой, выдохнула она. Где-то под пеплом показался на мгновение отсвет сердечно-красного. Сглотнув, Урарака подула еще раз – так нежно, так осторожно, словно готовилась поцеловать Мидорию. Уголек вспыхнул снова. Девушка подняла глаза и встретилась взглядами с Киноко. Та молча стояла, глядя на все происходящее, а потом протянула руку – неуверенно, просяще. – Так ты будешь моей подругой? Пожалуйста! Урарака, отметя все свои страхи, все прошлое, все посторонние мысли в сторону, разрыла пальцами золу. Уголек почти не обжигал – он был, словно едва теплившееся средоточие чувства. Глядя внутрь себя, девушка уронила коробочку, рассыпав пепел по полу. И прижала маленькое сердечко к груди игрушечного Мидории. – Останься! – выкрикнула Киноко. – В лесу столько маленьких чудес! Запахло горячим какао и жжеными семечками. Мягкая кукла отяжелела, и девушка отпустила ее. Упав на пол, игрушка удержалась на собственных ногах – миг, и нелепые прядки-веревочки распустились, кожа приобрела прежнюю гладкость, на месте маленькой, глупой фигурки с толстыми ручками-ножками распрямился настоящий Мидория. – У-урарака?.. – пролепетал он, ошарашенно озираясь. – Идем, – ответила та, протягивая ему тулуп и бордовые ботинки. – Почему? – Киноко сделала шаг вперед, все еще протягивая руки. Ее глазищи сверкали слезами. – Я сделала это для тебя!.. Я не понимаю! Я все это для тебя сделала! Урарака поджала губы. А затем подобрала луженую коробочку. – Быть может, ты и сама не такая уж собственница, – бросила она, хмуро сдвинув брови. – Спасибо за гостеприимство. Рулетики были волшебные. Мидория застегнулся на деревянные пуговицы, надвинул на лоб шапку. Не сказав больше ни слова, девушка взяла его за руку и вышла вместе с ним на мороз.***
Киноко какое-то время стояла, глядя из-под рассыпавшейся челки на глухую, закрытую дверь. Потом ноги у нее подломились, и хранительница леса повалилась на колени, прижимая ладони к лицу. Она плакала.***
Урарака с Мидорией углубились в лес, умывшийся ночным ветром. Теперь, когда на небе сияло солнце, сориентироваться по сторонам света не составляло труда, и они сразу же выбрали направление. Золотые лучи мягко пробивались сквозь леденяще-звездные кроны елей. Тропа нашлась почти сразу, как только они потеряли из виду домик на берегу ручья. Хорошо утоптанная, исхоженная дорога, по которой частенько должны были таскать валежник, вела прямо к деревне. Лишь только проберись по тоннелю с инеевым, разлапистым сводом – деревья-колонны, обдутые снегом, чередуются с черными, оказавшиеся под защитой собратьев стволами, а через пушистые дуги гнущихся к земле кустов мерцают лучи, нежные, словно первый поцелуй. – Что будем делать теперь? – спросила Урарака, заглядывая в лицо любимому. – Для начала, вернемся и как следует извинимся перед... – Инко нам обоим розог даст, Деку... Мидория испуганно покосился на девушку: – Ты думаешь? П-правда? – Не уверена, но... Даже у твоей мамы есть пределы терпения. – В любом случае... – Юноша замялся, но Урарака поняла и без слов: сказать можно будет только правду. Всю правду. Время недомолвок закончилось. – Прости меня, – пробормотал он, краснея. – Я не должен был так сбегать. Я... размечтался и позабыл... о столь многом. Какое-то время они шли молча, наслаждаясь теплом на щеках. По сравнению с ледяной ночью, зимний день был сам по себе настоящим чудом. – Я думаю, Инко поймет тебя, – улыбнулась девушка. Она хотела было потупиться, но затем ощутила, что уже переросла это. – Я же поняла, Деку. – Урарака? – Мидория посмотрел на нее с ответной улыбкой. Такой, какой умел только он один. Их взгляды встретились – и не разошлись, не оторвались мгновенно. – Спасибо, – просто сказал ей юноша. Держась за руки, подростки вышли из лесного туннеля к сердечно-золотому свету.