Янтарная книга. Том 2

      Иногда, когда ты чего-то в жизни добиваешься, ты настолько опустошён после этого: потратил так много сил и чувств, намного больше, чем хотелось, и вместо того, чтобы праздновать, ты садишься и плачешь, не особо понимая, зачем это всё в принципе было нужно. Но когда это твоя постоянная рутина, слёзы кончаются, а дыра в груди начинает поглощать тебя заживо.       Сильнее. Быстрее. Больше. Раньше.       В детстве ещё получалось. Где-то на грани между «Папа, я не могу!» и подзатыльником. И когда он падал на пол и выл на одной ноте, его, тощего и совсем крохотного ребёнка, поначалу просто оставляли там, где он и упал. Потом приходили слуги и за ноги и за руки уносили его в комнату. И началось это с тех пор, как только он научился связно говорить.       Мальчик был единственным ребёнком, поэтому выступал для отца титульным листом глянцевого журнала. Его надо было всем показать в лучшем свете, чем он есть. Он должен был хотя бы делать вид, что чего-то стоит. А доказывать, что это правда, он должен был уже отдельно. И первые шесть долгих лет жизни он справлялся с этим в одиночку, но потом сдался. И надо было что-то с этим делать.       Тогда появилась Ирэм. Женщина, игравшая лучше, чем самые знаменитые актёры столичного театра, пускай он сразу этого не понял. И до сих пор, когда видит её такой, удивляется как в первый раз. Не верит, но очень хочет. Потому что если он и ей не нужен, то он не нужен самому себе.       Когда она появилась в их доме в тот весенний вечер по приглашению отца, она глянула на мальчика, которого заставили выйти встретить гостью, так сурово, что он расплакался. В детстве он очень часто плакал. Женщина обсуждала что-то с его отцом, на его шутки не улыбалась, выглядела безучастной и усталой. Ирэм осталась в их доме, потому что обещала помочь что-то найти. Или кого-то. Он так и не понял, потому что этот вопрос давно отошёл даже не на второй, а на третий план. Основной её задачей стало выдрессировать какого-нибудь ребёнка, не обязательно его. Это было её хобби, наверное. Что-то вроде продолжения спектакля. Потому что больше показывать себя ей было особо негде.       Ей надо было выбрать ученика, хотя, скорее, подопытного, а выбирала она по силе и ловкости. Ну разве он мог тягаться с юной принцессой, которая была старше его, умнее? Сильнее. Быстрее. Больше. Раньше. Да и других там хватало, о тренерше все уже тогда были наслышаны. А он был просто мальчишкой, которого туда насильно притащил отец. Он наблюдал за тем, как на остальных, от малышей до подростков, женщина смотрит всё тем же высокомерным усталым взглядом. И никто не смог её убедить в том, что ей с ним будет не скучно, а это был основной критерий.       Но Ирэм провела отборочные испытания для всех, кроме него. Несчастного мальчишку она повела в закрытый спортивный зал, где завесила все окна и закрыла двери, чтобы никто не подслушивал и не подглядывал. Она встала над ним и со всей суровостью, с той же, с которой глядела на других детей, посмотрела ему в глаза. Очень захотелось убежать и заплакать, но ни того, ни другого отец не позволял. — Инко тебя зовут, верно?       И вот тогда он разревелся. Голос, такой холодный и удручающий. Задевший сердце и пронзивший его лезвием насквозь. Пока он плакал, тренерша молча стояла и смотрела на него. Он не осмелился снова поднять на неё голову, тогда Ирэм присела на корточки и посмотрела на него сама. Живее глаз он больше никогда не видел.       А потом она рассмеялась. Так громко и заливисто, так искренне, что мальчик просто опешил, не смог заплакать снова. Ирэм схватила его за плечи, он дёрнулся, но женщина просто прижала его к себе, обнимая, и продолжила смеяться. — Ну, ещё слёз тут не хватало, что ты сразу? — она погладила его по голове, и теперь голос звучал совсем иначе. Обеспокоенный, мягкий, тихий. — Так, послушай меня, — она села на пол и посадила мальчишку перед собой. Она всё ещё улыбалась, но грустно. Весь холод из взгляда испарился, как будто его никогда и не было. — Если мы с тобой об этом никому никогда не скажем, я возьму тебя к себе в ученики. Я знаю, что тебя сюда заставил прийти твой папа и что он у тебя очень суровый, так что… давай договоримся, — она взяла его за крохотную ручку и слегка сжала её. — Если ты соглашаешься остаться со мной, я постараюсь сделать так, чтобы твой папа доставал тебя намного меньше. Только никому не говори, что я тебя взяла просто так. Хорошо? Да, иногда будет больно, но реже, чем могло бы быть.       Она потянулась рукой в карман своей юбки, которую, как потом мальчик понял, носила почти всегда, и достала оттуда леденец в обёртке, протянула своего новому подопечному. Он испуганно взял, но есть не спешил. — Спасибо, — наконец выдавил из себя ребёнок и оглядел небольшой подарок. Вроде бы, ничего необычного, но ему конфеты не разрешались. Он всегда с благодарностью принимал подарки от гостей отца, а потом они выбрасывались, когда гости уходили. — Мы никому не скажем, — Ирэм хмыкнула, видя нерешительность в чужих глазах. Серых испуганных глазах. — Так на мамашку похож, кошмар… — тихо протянула она, снова потрепала по тогда ещё чёрным волосам, а потом добавила фразу, которую мальчик до сих пор не понял. — Хорошо, что родился здесь и сейчас.       Женщина встала с холодного пола и отправилась открывать окна, кинув: «ешь, пока никто не видит». Так он и поступил, почти проглотил леденец, толком не чувствуя вкуса. Тут он был не так важен, как сам факт, что это настоящая конфета, и он её только что съел. — А… а вы знали маму? Правда?       Тренерша уже почти отдёрнула шторы, но замерла. Потом крайне неопределённо мотнула головой. Он до сих пор не знает, были ли они знакомы.       И с того дня началась игра. Лучший спектакль в этом театре.       На тренировках, от которых хотелось выть, при отце, вообще при ком угодно — дьявол во плоти, самая суровая и бесстрастная женщина в этом мире.       Наедине, друг напротив друга — что ж, в детстве он пару раз порывался назвать её мамой, но от Ирэм за это прилетал лёгкий шутливый подзатыльник, и мальчик замолкал.       Она была… Она была, и этого по факту было достаточно. Резкая, дёрганая, осторожная, её этому научила война. Война с самой собой в том числе. Она пыталась балансировать между тем, чтобы не привязывать мальчика к себе слишком сильно, но при этом не оставлять его одного. Однако цирковым артистом она была таким себе, поэтому постоянно срывалась с каната то в одну сторону, то в другую. Старалась, конечно, если уж срываться, то в более мягкое положение, но нервы у неё были оголены как медные провода, а если проливался на них спирт, которым она глушила некоторых своих внутренних демонов, то ещё нормально, а вот если как соль на рану чужие или собственные слёзы, то лучше было бежать. Бежать безостановочно, не глядя, куда, пока не сможешь простить.       Может, она сама того не ведая, привела к тому, как всё получилось. Потому что бежать надо было сильнее. Быстрее. Больше. Раньше. И это удавалось не всегда. А он хотел быть лучше. Лучше, чем она могла себе представить. Потому что по тем временам ещё мальчишка, но всё же уже прочно думал, что каждая его ошибка разочаровывает не только отца, но и её, пускай это было не так. Она так и не смогла донести до него, что в нём нет ничего такого, в чём она могла бы разочароваться. Потому что не за этим она сюда пришла. Она пришла отбывать наказание, которое назначила сама себе ещё очень давно. И она не смогла его выполнить, не уследила, не вовремя моргнула, отвернулась, чихнула. Да что угодно. Ирэм могла защитить его нерушимой стеной только от слов отца. Больше ни от кого, и в этом не было её вины.       Он знает, что благодарен своей тренерше и по сей день, и никогда не перестанет. Он знает, что без неё он бы утонул в омуте отчаяния и чужих ожиданий намного раньше. Он знает, что ему стыдно только перед ней одной за то, что с ним сейчас творится. Но никогда не скажет этого вслух.       А тогда он был ребёнком, ещё даже не движущимся к слову «юноша». А вот Его Высочество совсем иначе. Ирэм тогда повела Инко во дворец, потому что её вызвал туда его отец, а мальчишку она оставлять одного дома не хотела, к тому же она знала, что это надолго, и уехать обратно она сможет только к ночи, хотя нужна будет от силы пятнадцать минут. Когда её надобность в участии в разговоре умных взрослых отпала так же быстро, как и появилась, женщина повела своего подопечного, смиренно ждавшего в коридоре замка, на местную тренировочную площадку. Тогда поле ещё не было как следует оборудовано, оно было заброшено на какое-то время после смерти королевы, но это не было особым препятствием.       Инко взял в руки полноразмерный, пускай и деревянный меч, который до этого никогда не держал, и с тяжёлым выдохом поднял его в воздух. — Побегай с ним, привыкни, позовёшь тогда, — Ирэм улыбнулась, кивнула головой и села на полуразвалившуюся трибуну, предварительно отряхивая её. — Только не убейся, я тебя умоляю.       Мальчишка покрутил оружие, один раз чуть не стукнул себя им по голове, прошёлся с ним, еле волоча за собой, осторожно попытался воткнуть в землю и облокотиться на него, но упал вместе с мечом. — Мальчишка, что за херню ты творишь?! Не припомню, чтобы тебе разрешалось так бездарно себя вести.       Этот голос, холодный и безучастный. Он уже знал: он не для него, для других. Если Ирэм начинает так говорить, значит, заметила кого-то в относительной близости и разыгрывает свой стандартный спектакль.       Инко тут же подскочил на ноги и начал озираться. На корт, с опаской оглядываясь на нахмурившуюся Ирэм, достаточно вальяжно втёк Его Высочество, по тем временам ещё не лишённый, а скорее наоборот только обрётший подростковую угловатость. Он очень старался не держаться скованно, но под взглядом Ирэм деревья гнулись, что уж говорить про человеческую спину. — Ваше Высочество, — всё тем же лишённым особых эмоций голосом протянула женщина и учтиво наклонила голову. — Чем обязаны? — Я прошу прощения, если прервал ваше занятие, но мне стало интересно глянуть, на что способен сын главного советника.       Тогда Расхо ещё не помнил имени мальчишки, который столбом замер посреди поля и вцепился в меч как в последнюю надежду. На что он способен? Здесь ни на что. Дома, с облегчённым мечом своего размера, на удобном покрытии их стадиона и под намного более мягким, как бы направляющим взглядом тренерши — уже на большее. — Проверьте, если хотите, — Ирэм отвернулась от обоих мальчишек, как будто ей было совершенно неинтересно, что сейчас произойдёт, но скосила взгляд, по-прежнему внимательно наблюдая за ситуацией краем глаза.       Расхо удивился такому предложению, но быстро взял себя в руки и выхватил со стойки у входа старый деревянный меч, ещё больше, чем был у Инко. Сам Инко пустил все свои силы на то, чтобы не начать трястись, как лист на осеннем ветру. В конце концов, Его Высочество был старше его почти на пять лет, и если сейчас это уже не играет никакой роли, то в детстве каждый месяц давал преимущество, а тут годы.       Задача кардинально сменилась со стандартного победить до удержаться на ногах как можно дольше. Стоит согласиться с тем, что несмотря на условия, которые определённо играли против него, уворачиваться Инко умел хорошо всегда. Что от тренировочного меча, что от отцовского ремня.       В детской голове всё же теплилась надежда, что против неравного противника он что-то сможет, но все мечты разбились в ничто после первого же удара. Расхо тогда уже пробудил свою магию, а Инко нет, к тому же, в силу характера и юного оголтелого разума, Его Высочество меры пока ещё не знал. Поэтому мальчишке по шее проехались струёй огня, опаляя чёрные, ещё иногда даже пахнущие молоком, короткие волосы.       Пара попыток ответить на равных, и Инко сдался, выставляя меч как щит, просто чтобы не получить по голове лишний раз. Расхо, окрылённый тем, что он сильнее. Быстрее. Больше. Раньше, пускай соперник был из другой весовой и возрастной категории, наносил всё новые и новые удары, смещая мальчика всё ближе к краю поля, к трибуне.       Когда Инко спиной почувствовал, что ещё один шаг, и он коснётся сырого гнилого дерева, он сделал шаг в сторону, желая уйти подальше от возможного барьера, но это не помогло. Принц готовился нанести последний удар, после которого звёзды бы перед глазами заплясали и мать родная привиделась.       И тут «Пуф»! Его Высочество с достаточно странным звуком споткнулся об воздух и со всей силы вошёл лбом в край деревянного ограждения. За счёт своей силы проломил его и погрёб сам себя под кучей гнилых досок. Инко замер на месте, отпуская своё оружие. Он даже не сразу понял, что произошло, но потом еле услышал тихий смешок. Ирэм сидела на пару рядов выше и почти беззвучно посмеивалась, глядя на то, как Расхо пока даже не решается встать, если вообще может. Ну конечно, это сделала она. Поставила подростку подножку, как мелочно, но всё же спасибо.       Расхо всё ещё не вставал, и в обоих разумах, что в детском, что во взрослом, на секунду мелькнула ужасная мысль о том, что королевский наследник максимально нелепо и глупо умер, но не тут-то было. Доски вокруг него закипели, потому что были сырыми и старыми, поддержать горение не могли, а вот выпарить из себя воду — пожалуйста. Когда принц поднялся на ноги, стало не очень понятно: это дерево шипит или он издаёт звуки невероятной обиды. — Ваше Высочество, вам нужна помощь? — успокоившись, осведомилась женщина, привставая с места. — Не стоит, — пробормотал Расхо, отряхивая волосы от щепок и грязи. Рубашку уже было не спасти.       И больше не говоря ни слова, он быстрым шагом удалился с поля, потирая ушибленные места. Когда принц отошёл достаточно далеко, Ирэм как следует рассмеялась, так, как никто больше не умел. Инко любил слушать, как тренерша смеётся, потому что было в этом что-то окутывающее, как одеяло в промозглую тёмную ночь. — Ты большущий молодец, а он наскочил на тебя, как на бравого солдата, где это видано? — женщина спустилась по трибунам и оглядела нанесённый ущерб. — Пойдём отсюда, пока нас за это не пришили, ещё платить заставят.       Остаток дня во дворце они провели сначала в какой-то гостиной, где Ирэм читала ему боевую теорию, а потом она вспомнила, что у её подопечного не сделаны уроки, а преподаватель посетит их уже завтра. Тогда они направились в библиотеку, где сидели до вечера. Инко весь день думал о том, что хочет уметь драться хотя бы в половину так хорошо, как Его Высочество.       С той поры минуло несколько лет, мальчишка стал больше походить на юношу, пускай только и начинал свой путь по этому термину. Его всё чаще стали брать с собой во дворец, теперь сменилось его ежедневное поле общественного боя. С отчего дома на замок. Теперь здесь он должен был доказывать, что не зря он зовётся сыном главного советника, что он готов помогать своей Родине, жаль он не знал, что такое его Родина, и, вероятно, никогда не узнает.       Тогда-то он и угодил в ту бездну, из которой отчаянно выползает по сей день, царапая в кровь руки и душу. Вынужденное общение с королевскими наследниками постепенно перетекло в эмоциональную необходимость. Айкса всегда смотрела на него одинаковым, слегка заинтересованным взглядом, ничего в ней не менялось, а вот Расхо в один день мог глянуть как на равного, а в другой как на грязь под ногами, и это задевало какие-то струны, сбивало песню, расстраивало инструмент. Мальчишка не мог понять, что он делает не так, чем вызывает такие эмоции. Айкса не могла ему объяснить, что будь на его месте кто-то другой, всё было бы точно так же. Добровольно ли, или угодив в липкие сети, на долгие годы, пока не доказал в бою, что он сильнее. Быстрее. Больше. Раньше, он оказался схвачен вокруг горла цепями, которые высасывали из него жизненные силы, слёзы, мысли и его самого как личность. Ирэм это заметила почти сразу, но первый разговор на эту тему у них состоялся не при слишком стандартных обстоятельствах. — Это не смешно, — очень старательно сдерживая слёзы, даже закусив губу от усилий, проскулил двенадцатилетний парнишка, замирая в коридоре.       Ирэм уезжала на неделю по какому-то приказу его отца, и вот она вернулась. И сразу же залилась невероятным смехом, даже почти не успев переступить порог. Она так смеялась, всё ещё по-доброму, но всё же ей пришлось схватиться за подставку для зонтов, чтобы не рухнуть от смеха на мраморный пол. — Нет-нет… Это… Боже, за что ты мне такой? — и новая порция переливающегося звона голоса. — Ты как… Ты зачем? А-ах-ха-х, какой кошмар… Нет, тебе идёт даже, просто… Ну надо привыкнуть. Только не злись на меня.       Всё ещё улыбаясь, женщина подошла к своему подопечному и потрепала его по неожиданно светло-розовым волосам. Когда она уезжала, они были чёрными, как уголь. — Я… Я красные хотел, — начиная всхлипывать, провыл мальчишка, прислоняясь головой к груди женщины и вытирая слёзы об её блузку. — Красные? Чтобы как змеюка быть?       Он даже плакать перестал. Кажется, красных змей он в своей жизни никогда не видел. Впрочем, как и розовых. — Как ящерица, которая цепляется за всё подряд, царапает своими когтями до крови, пастью хватает, лишь бы откусить, а как её поймаешь, так она откинет хвост и сбежит зализывать раны, а потом придёт снова и снова будет кусать, царапать, сама не зная, зачем. — Ящерица? — он отпрянул и с удивлением глянул в лицо Ирэм. Та печально кивнула. — Как Его Высочество. Так он и делает.       Они переместились из коридора в сад, где было тепло и солнечно, но на душе у обоих грозились тучи. — Ты… нет, ты уже не маленький, ты уже близок к тому, что я хочу тебе донести. Разве это действительно так весело служить спичкой? Которую каждый раз зажигают, чтобы просто зажечь, а она горит, ей больно, она уничтожает себя в одно мгновение, чтобы просто доказать, что она спичка. Ты не для того здесь нужен, чтобы сгорать. Ты здесь нужен, чтобы смеяться, учиться, каждое утро просыпаться и видеть солнце. Здесь нужен ты, а не обугленный уголёк. Ты это понимаешь?       Нет. Он не понимал, зачем он здесь нужен. Что он тут должен делать или что он хочет делать. Он не понимал, он ли решил, что ему надо быть сильным, или кто-то за него. Он путал тревогу с радостным волнением, радость с агрессией, агрессию с тоской, тоску с тревогой. Он не различал добра и зла, мешал их в одну серую массу. В которой измазался весь. И он не плохой и не хороший, он здесь. Есть. И будет. Но не хочет быть. А ему всего двенадцать.       В тот день они предпоследний раз сидели в обнимку, Ирэм гладила его по волосам и понимала, что что-то упускает, но не могла уловить, что именно. Мальчишка никогда не забыл этот разговор и сравнение со спичкой.       Прошло ещё несколько лет, в течение которых он старался всё-таки стать тем, кем хотел не он, но кто-то точно хотел. Он отточил свои боевые навыки, вырос… не в росте, а в плане военного формата. Ростом он не удался, конечно, хотя отец был очень высоким, да вроде бы по случайным рассказам мама тоже. Хотя вот его сестра тоже была невысокого роста, но это она, наверное, в своего отца. Они встретились с ней в первый раз уже лет в пятнадцать, где-то во дворце. Они даже не знали, что родственники друг другу, причём ближайшие, хотя Инко знал, что где-то в теории эта самая сестра у него есть, и сцепились, задели друг друга своими взрывными характерами, случайными фразами, серыми глазами. Девчонка неплохо кусалась, но всё же не могла завалить старшего брата, который уже мог научить своему мастерству многих бывалых солдат. У него на память от встречи остался шрам в форме челюстей на локте, у неё сломанный палец.       Их растащили, объяснили, кем они друг другу приходятся, тогда драка возобновилась вновь, уже никто не мог их удержать. Инко в тот день впервые ощутил мощь электричества, а Инри получила обморожение неизвестной степени. Бой прекратился, только когда парня схватила вокруг живота Ирэм, а девчушку зажали трое стражников, до этого их пытались разнять обычные слуги и какие-то вельможи.       Они крыли друг друга матом, вспоминали мать всеми словами, Инри говорила, что мама не хотела видеть такого сына, поэтому бросила, на что Инко отвечал, что дочка так мамашке не понравилась, что та даже сдохла. Потом парнишка получил за это по шапке от тренерши, но уже наедине, а сейчас поток его слов остановить было невозможно. Они так ни разу и не смогли нормально поговорить. Это стало ещё одним гвоздём в крышку гроба.       Примерно через полгода случилось то, что вызывало у юноши смешанные чувства и по сей день. Они с Расхо сошлись в достаточно серьёзном, пускай и относительно дружеском бою, и Инко победил. Не как в прошлый раз ещё в детстве, когда Ирэм внесла свою определённую лепту в чью-то психологическую травму, а по-настоящему, своими силами. Его Высочество упал под натиском ледяной магии, невероятно изумлённым взглядом глянул вниз, туда, откуда бил его противник, и увидел живого зверя, берсерка.       Но эта победа, этот взгляд, это по сути признание его силы не принесло ему желаемого удовлетворения. Он слишком много поставил на это, и когда добился, потраченного оно не оправдало. Потом весь оставшийся вечер он сидел и не очень понимал, что ему теперь делать. Какую цель ставить, чтобы заставить себя снова двигаться куда-то. Тогда произошли две самые страшные вещи в его жизни.       Первая: решение, что он почему-то должен добиться большего внимания наследного принца, на этот раз другого характера. Он не мог объяснить себе, зачем. Наверное, потому что всю жизнь считал его каким-то авторитетом, к тому же эмоциональные качели никого не оставят равнодушным, пускай Инко и не знал такого термина. Залез туда, где висела табличка «не влезай — убьёт», и в итоге каждый раз удивлён, почему всё так плохо.       Вторая: В попытках стать сильнее, он замер на одном месте после этой победы. То ли это в принципе был предел его возможностей, то ли блок вылез из эмоционального шока, он не знал. Сейчас, оборачиваясь назад, он бы, наверное, всё-таки сказал себе не делать того, до чего дойдёт его воспалённый мозг, но по тем временам это всё равно бы не воспринялось как должное.       Он нашёл то, что сделает его сильнее. Быстрее. Больше. Раньше. И этим нельзя было злоупотреблять. Один пузырёк, маленький, как будто игрушечный, и он мог горы сворачивать. Но, разумеется, эффект длился не вечно, к тому же это вызывало зависимость и в конце концов после пика силы давало двойной откат. Но ему было неважно, даже если эту штуку было проблематично достать. Он достанет, потому что хочет доказать… что? Что он не разочарование. Что он не дно, не ничтожество, что он чего-то стоит. А в те минуты, когда его в тихой спальне трясло крупной дрожью, а глаза закатывались, он понимал, что это не он, а наркотик. Но когда отпускало, снова и снова. Снова и снова…       Ирэм поймала его на этом буквально через пару месяцев, но это уже был достаточный срок для привыкания. Она видела, как под действием водицы у него в голове пустело, оставалась только мощь, бесполезная и тупая. Тогда она перерыла всю его комнату, нашла небольшие запасы и вылила их все к чертям, а гонять на тренировках стала как будто он был бессмертным. И ни нотки жалости. Взгляд такой, будто хорошая она закончилась за столько его промашек, осталась только та, которую он увидел в первый вечер знакомства. И так продолжалось достаточно долго, в течение этого времени юноша уже был уверен в том, что смог окончательно разочаровать единственного человека, который относился к нему с теплотой, и это его убивало.       В восемнадцать лет он поступил на службу, уехал из отчего дома на неопределённый срок и снова вспомнил о зелье, потому что тут уже вставал вопрос страха. Он невероятно боялся боя, чужих смертей, серьёзности и правдивости такого явления, как война. А наркотик мало того, что усиливал, повышая шансы на выживание, так ещё и заставлял отбрасывать все чувства, все мысли, и страх в том числе. Бессмысленно и неотвратимо.       Тогда-то он и подсел на это достаточно плотно, чтобы не иметь возможности избавиться от зависимости и по сей день. Вернулся домой через год и встретился пустым взглядом со взглядом Ирэм. И война продолжилась, только уже на территории одного столичного поместья. За все эти годы он отлично научился прятать наполненные пузырьки по всем углам большого дома, но и тренерша не отставала, находила их, жаль не всегда.       Своей главной слабостью женщина считала тот факт, что, когда Инко становилось плохо после очередного цикла, она всё равно приходила сидеть с ним, смотреть в бездонные, ничего не понимающие глаза, и говорить, что всё это закончится рано или поздно. Он еле связывал слова между собой и каждый раз клялся, что такого больше не повторится, что ему невероятно плохо, что ему так стыдно. Он сам себе верил, а вот она ему нет, потому что знала, что через пару недель они снова будут сидеть на полу его холодной комнаты и повторять одни и те же слова. — Я… нет, я больше никогда… — Всё будет хорошо, потерпи чуть-чуть, всё будет нормально, — она откинула голову назад, смотря в тёмный потолок. Когда Инко отходил, нельзя было зажигать свечи, потому что его глаза слишком остро реагировали на свет в такие моменты. — Мне так больно… так больно… — еле скулил юноша, трясясь и сжимая пальцы до побеления. — Просто дыши, — ей тоже было больно от этого. Каждый раз. Она хотела его обнять, погладить по волосам, как в детстве, но сейчас нельзя было до него дотрагиваться, женщина уже пробовала когда-то. Тогда парень начинал биться в истерике и причинять себе вред, а так он просто сжимался в жалкий комок и смотрел в пустоту. Ирэм вообще не была уверена, что он помнит о том, что она приходит к нему в эти часы ужаса и отчаяния. — Этого достаточно, чтобы тебя любили.       Ирэм думала над тем, чтобы рассказать об этом отцу юноши. Тогда бы парня заперли в комнате и вряд ли выпустили бы в ближайшие полгода, но после начался бы настоящий ад наяву, которого она видеть не хотела. Она и этого видеть не хотела, но всё же не смогла себя заставить резко оторвать пластырь, продолжила тянуть медленно и невероятно болезненно. Оказалась слабей, чем она сама думала.       И снова время летело порой слишком медленно, а порой совершенно незаметно. Медленно в такие ночи, а быстро в любой другой день. Ирэм поехала за ним в эту несчастную академию, разумеется, без его на то ведома и согласия, но поехала. Потому что там бы уж точно никто бы не стал следить за тем, что он добавляет себе в утренний чай. А тут ещё этот белобрысый мальчишка нарисовался, Инко так вовсе стал сходить с ума и без всяких добавок. Тренерша максимально старалась занять всё свободное время подопечного физическими занятиями, иногда злилась на него настолько, что получалось то, что получалось. Потому что он не хотел её слышать, никто не хотел её слышать. И в один прекрасный день ей пришлось почти задушить парня, только бы он успокоился, только бы не проломил Дафси череп.       Ирэм умела одну очень порой полезную вещь: сосредотачиваться на моменте, отключая сочувствие. Это получалось не всегда и не везде, но в этот раз получилось. Эти пустые глаза, эти крики. Видели, слышали. Жалеть не будем, особенно когда вред себе сменился на вред другим. Это было как минимум уголовно наказуемо.       Она в тот вечер обшарила всю его комнату, но не нашла ничего, как и в предыдущие вечера. Где-то не здесь прятал, зараза. Женщина была невероятно зла всю ночь, даже не решалась дойти до академии, куда утащили Инко, только утром, безумно уставшая, сыскавшая закладку в водосточной трубе у окна, она двинулась в медпункт, потому что думала, что несчастный там. Но в медпункте женщину развернули, сказали, что пациент особо буйный, поэтому сейчас он находится в подземелье, где, как и в любом хорошем замке, были камеры, но уже сотни лет не использовались по назначению, там были склады. Специально для Инко расчистили одну камеру и заперли его там под присмотром двух стражников и одного бестолкового врача. — Откройте, — спокойным голосом велела Ирэм, указывая рукой на камеру. — Вам не о чем беспокоиться, там находится врач, он принял все нужные меры, — слегка ехидно выдохнул один из охранников. — Какие меры? — Ирэм начала раздражаться. — Что с ним сделали? — Успокоили, — медицинский работник распахнул тяжёлую скрипучую дверь и вышел в коридор, отряхивая руки. — А то он так кричал. — Кричал? — голос женщины дрогнул. — Он никогда не кричит, когда… — его тащили сюда голыми руками, а значит несомненно трогали и тогда, когда он начал отходить, а, значит, случилось самое страшное. — А вы, я так погляжу, не первый раз с таким сталкиваетесь. Знаете, это не самое лучшее средство для улучшения человеческой производительности. Если хотите заставить его стараться, выберите что-то более… — Пошёл нахуй, — Ирэм толкнула врача со всей силы и впечатала его в стену, а сама зашла в камеру и первым делом погасила там свечи. Пускай они думают, что это она его кормит этой хернёй, так даже лучше, его тогда не будут судить, а она как-нибудь отвертится, чай, не первый раз из-под трибунала убегает.       Инко сидел на жёсткой деревянной койке, прислонившись спиной к холодной каменной стене. Свет из крохотного окошка под самым потолком падал прямо на него, на его осунувшееся, острое лицо. — Мальчишка, ты меня слышишь? — тренерша обратила внимание на след на шее, который оставила сама несколько часов назад. — Слышишь?       Он сидел неподвижно, только иногда моргал. Медленно, будто пытался за это время уснуть. Ему наверняка что-то вкололи, поэтому теперь он как овощ, не больше, не меньше. — Тебе придётся поехать в армию на несколько месяцев, иначе всё будет ещё хуже, — Ирэм не думала, что он её понимает, но всё равно продолжала говорить. — Потом ты вернёшься, и я расскажу об этой дряни твоему отцу, потому что я не могу тебя остановить. Я знаю, что я должна тебя от него защищать, но теперь надо других защищать от тебя, а это уже слишком. Полгода там, не больше, потом один раз будет больно, и больше не будет никогда. Пожалуйста.       Она дотронулась до юноши, осторожно, но никакой реакции не последовало, тогда женщина его обняла, прижимая голову к своей груди, ведь она по-прежнему была выше мальчишки, сильно выше. Какое-то время они сидели так и слушали дыхание друг друга.       Потом Ирэм почувствовала, как чужие руки смыкаются у неё на спине и невероятным усилием еле-еле сжимаются. Блузка намокла. — Пожалуйста… — почти одними губами, очень жалостно повторил последнее слово из речи тренерши Инко, и больше не сказал ничего.       Пожалуйста, не отправляйте меня в армию. Пожалуйста, простите меня. Пожалуйста, мне так больно. Пожалуйста, я такой дурак. Пожалуйста, не говорите отцу. Пожалуйста, мама.

      Мама, я не хочу больше быть сильнее. Быстрее. Больше. Раньше.