nothing but you

       Она сидела на краю кровати, свесив ноги к полу. Он же, расположившись на прохладном ламинате, перебирал разложенную в пару небольших стопочек однотонную одежду. Близ лежащий телефон издавал навязчивое пиликанье раз в несколько минут. За ним очередной раздраженный цык. В замедлившемся мгновении замерли прозрачные занавески, больше не развевающиеся от дуновений теплого ветра, забиравшегося в светлую комнату через открытое окно; застыли в едином положении и блики от света солнца, вырисовавшиеся на черном пластмассовом чемодане. — Ты действительно считаешь, что соберешь чемоданчик, укатишь куда подальше, а там наступит счастье? — угрюмо проговаривает Нобара, ногу на ногу закидывая. Вновь гудок. На экране блокировки выстроился ряд сообщений от одного и того же контакта. «Отправишь фото вещей, которые с собой собрал?» «Ты положил шампунь?» «Мегуми?» «?» Легкий щелк — сдвигом кнопки мобильник переставлен на беззвучный режим. «Не беспокойся, все необходимое взял» — С каких это пор ты записалась в ряды скептиков? — фыркает Фушигуро, откладывая телефон, — сама ведь говорила, что хочешь поскорее уехать отсюда. — Я же не всерьез, — девушка дует губы, складывая руки на груди, — мне просто завидно, — и поворачивает голову, обращая взор на наскучивший вид, растекшийся за распахнутыми створками.       Низкие дома одних и тех же цветов выстраиваются в ровные линии; в пасмурную погоду превращаются в картинки из старых черно-белых фильмов. Средь них магазинчики с чуть неровно прикрепленными вывесками выцветшими — еще немного, и ни одной буквы на них не разберешь. Таблички останутся белесыми и пустыми, как и улицы, пропитавшиеся бесконечной тишиной. Бездельно по земле стелятся серые дороги, по которым почти не ездят автомобили, а узкие тротуары скучающе пылятся, ожидая, пока на них ступит редкая пара подошв. Черные провода линий радиопередач от порывов ветра покачиваются слабо. Только свистящие воздушные потоки и оживляют остановившиеся переулки, заставляя поскрипывать поржавевшие заборы. Всё знакомо, и перманентный монохром больно сдавливает горло. За очередным поворотом ключа в замочной скважине стоят подобие повторения в тысячный раз давно выученного наизусть материала и нескончаемая рутина, находясь в которой знаешь цвет столба за дальним поворотом или замечаешь, что кто-то близ одного из этих одноцветных зданий срубил куст высохший. От этого знания становится тошно.       От одноликих прохожих и одноклассников, не строящих целей и планов, а все плывущих по блеклому течению, приводящему к одной точке. К работе в небольшой родительской забегаловке или рыбном магазине, опять к этим маленьким дорожками, за которыми с одной стороны слепящая морская лазурь, блеском растворяющаяся за округлой линией горизонта, а с другой возвышается густой пасмурный тёмно-зеленый лес, за дебрями которого не видно края. Кажется, его там вовсе не существует. — Хоть сейчас бы свалила, — вздыхает Кугисаки, от окна отворачиваясь. Только он есть — нужно лишь в непроходимые ветви шагнуть навстречу едва прокрадывающемуся свету солнечному. — Тогда тебе стоило усерднее учиться, а не оставаться на второй год, — пожимает плечами Мегуми, после чего ему достается случайно попавшейся Нобаре вещью с кровати. Убедиться, что город не огранен бесконечной гущей деревьев и неприступной толщей соленой воды. Что там, за ними, откроется зияющий путь. Фушигуро стягивает с лица метко прилетевшую в него футболку, затем, приминая вещи, застегивает молнию, мельком поглядывая на висящие над дверью настенные часы. — Мне уже пора, — проговаривает парень. Девушка медленно приподнимается, некоторое время в тишине около Мегуми стоит, а после, с долей робости, приобнимает мягко. — Ты хоть и противным бываешь, но всё же единственный, с кем я могу нормально поговорить, — Кугисаки хлопает Фушигуро по спине, улыбается, — буду скучать. — Не в последний раз видимся, — медленно водя в ответ на объятие вверх и вниз по ее шее. — На каникулах приеду. — Нет-нет! — резко вскрикивает Нобара, отстраняясь и ухватывая парня за плечи. — В следующем году сама туда перееду, вот и встретимся! Что там, в этом огромном неизведанном Токио, ни на миг не угасающем, жизнь действительно будет идти иначе. — Тогда мы договорились? — Угу! — воодушевленно отвечает девушка, подхватывая сумку с кровати. — Удачи, сегодня тебе улыбается даже небо, — добавляет, кивая в сторону улицы.              Легко собрать необходимое и уехать. Наконец выкинуть давно ненужное, смести все с полок, бросить их тлеть на проникающем в комнату солнце. Оставить книги в шкафу пылиться, ведь гору эту с собой не уложишь. Дотронуться пальцев кончиками до деревянной поверхности стола, хранящей в себе воспоминания о сотнях бессонных ночей. Покинуть сестру, с детства пытающуюся вдолбить в голову свою мораль. Навсегда забыть о вечно докучающих людях из школы. Опустошить комнату до той степени, что, оглядывая ее, мимолетно мысль пронести о том, что выглядит она так, словно ты и не жил в ней эти восемнадцать лет. В последний раз взглянуть вдаль сквозь оконную раму. Вглядеться в каждые линию и очертание, легко воспроизводимые даже с глазами закрытыми. Даже в непроглядной тьме. Посмотреть в зеркало в прихожей, за ухо заправить вылезшую на лицо угольную прядку, расправить плечи и в очередной раз вообразить, что уехав отсюда, ты сделаешь хотя бы короткий шаг к тому, чтобы стать собой. И, усаживаясь на пошарпанное тканевое заднее сиденье машины, не пожалеть ни о чем. Ни о том, что покидаешь дом, в котором были проведены все предыдущие секунды жизни, ни о том, что с сестрой вживую не попрощался, потому что та на работе в соседнем городке. «Я уехал» Хватит и сообщения.       В последний раз прислушиваясь к шуму мотора, Фушигуро надевает наушники, голову поворачивает, смотря сквозь затонированное и дорожной грязью покрытое стекло на то, как мелькает зелень, оставляя за собой раздвоенные полупрозрачные отголоски. Все за ним летит назад. Он теперь — вперед. К сотням высоток, уходящих к небу. Глаза изрезает неисчисляемое количество разноцветных мигающих рекламных табло, рябит в них от непрерывно проходящих потоков людей по тротуарам и толп, ожидающих нужного света на светофоре. Небо отнюдь гость не только для редких проводков, а еще и пристанище для небоскребов, которые, кажется, вот-вот разрежут мимо пролетающие облака на пары частей. Мегуми, вытащив чемодан из багажника, долго смотрит наверх. Вдыхает и чуть щурится от солнца слепящего, а когда заледенелая сосредоточенность на небесном полотне с расположившимися на нем фигурами домов растворяется, он думает, что в темпе царящей жизни здесь не успевает дышать. Вздыхает, поправляя ворот водолазки, и наконец разворачивается, ступая к дверям общежития. Разобравшись с формальностями, с небольшим сердечным трепетом и малой долей предвкушения поднимается на лифте на свой этаж, крепко сжимая ручку чемодана.       Ведь все незнакомо: воздух отличается, кажется совершенно душным и впитавшим в себя выдохи миллионов людей, проходящих по городу за день; даже эти самые люди выглядят другими, словно его и Токио разделяли не несколько часов езды, а пара тысяч километров. Протяженность светлого коридора, по которому он, Мегуми, теперь идет, выискивая по номеру свою комнату, сравнивается невольно с длиной улиц родного города — не более чем иллюзия восприятия. Проходя дальше, Фушигуро замечает стоящую около двери темноволосую девушку, нервно сжимающую руки в кулаки. И губы поджаты. Когда приближается, та поворачивается в его сторону и, совершенно не медля, разворачивается, оббегая Мегуми и стремясь к выходу с этажа. Он бровь вскидывает, смотря вслед отдаляющемуся силуэту, пока невысокие каблуки туфель торопливо стучат по выстеленному ламинату. После переводит взгляд на табло, сбоку висящее, сверяет с числами на брелке… и дверь, уже частично принявшая участие в неизвестном и явно неприятном инциденте, оказывается проходом в его комнату. Мегуми тут же пытается вновь рассмотреть удаляющуюся фигуру, но та успела скрыться из его поля зрения. Мысленно (и не без сарказма) Фушигуро называет это хорошим началом. Поэтому, вопреки тому, что ключ у него имеется, парень решает постучаться. Ритмично ударяет костяшками о дерево несколько раз, но в ответ слышит лишь тугую тишину. Мегуми еще раз легко бьет по двери и, решив, что за ней никого нет, тянется к замочной скважине. Только проходит секунда после последнего удара, и за дубовой перегородкой раздается гулкое «Да блять!». Чудесное начало. — Слушай, — начинает громко диктовать грубый голос, пока проворачивается защелка, — если мы с тобой потрахались один раз, то не значит, что надо… — и затихает после того, как резко отворяется вход. Фушигуро пытается сохранить невозмутимое выражение, когда перед взором его после привычно совершённого легкого поклона предстает голый накачанный торс, покрытый разве что татуировками и, по всей видимости, принадлежащий его новому соседу. Старается перенаправить его на такое же забитое лицо, пару секунд держащееся изумленным. В момент то внезапно окутывает вырисовавшаяся едкая ухмылка, и Мегуми подхватывают за подбородок, поближе к себе притягивая. — А ты еще кто? — парень оглядывает его, заинтересованности своей не скрывая. Очерчивает пальцами линии скул, перемещая зрачки то на слегка взъерошенные смольные прядки, то на губы бледные, то совсем глаза в глаза, чутка расширившиеся от удивления, глядит. И на ресницы расправившиеся. Длинные. Он бы посмотрел подольше и, может, даже вдался в подробности каждого миллиметра его удивительно холодной кожи, но возможность в детали углубляться кончается тогда, когда Мегуми резко стягивает со своего лица его руку. Смотрит теперь хмуро и с нотами недоумения, а второй на него — точь в точь так же. — Так погоди, — возмущенно начинает проговаривать он, вертя в воздухе указательным пальцем, — ты сюда, скажи мне, зачем вообще пришел? — Если не ошибся комнатой, а моя кровать не превратилась в один из атрибутов твоего общажного борделя, — Фушигуро выкатывает из-за стены до этого скрытый от больно любопытного взгляда чемодан, — то я пришел отдохнуть после поездки в стенах своего законного временного места жительства. Стоящий напротив него парень в элементарно читаемом на лице шоке, волосы назад рукой зализывая, раздраженно выдыхает, отходя в сторону от дверного проема. — Ну заходи, соседушка ебать, — без доли любезности твердит с усмешкой. И Мегуми поражен не меньше. Потому что он ожидал всего. Предполагал более сложную и утомительную программу обучения. Знал о том, что бросает выработавшуюся за все эти годы приятную стабильность и покидает зону комфорта. Что он неизбежно будет медленно привыкать к новой жизни, но, даже если на это уйдет год или два, то он справится без проблем, а сменить обстановку рано или поздно в любом случае бы пришлось. Ожидал всего, кроме того, что сведенные к минимуму шансы о «столкновении с неприятным соседом по комнате» сбудутся, а в дополнение ко всему перечисленному и недосказанному на его долю выпадет пункт «постараться с этим неприятным соседом ужиться». И на секунду Фушигуро возненавидел статистики и вероятности так, что до кончиков пальцев. Всех генетиков, говорящих о том, что «эти десять к миллиону — единицы, в которые вы можете никогда не попасть». И проклял страховщиков, все твердящих «но вы ведь в группе риска!». Пока этот самый сосед, который так нехотя хрипло назвался Сукуной Ременом, недовольно бродил из одного края в другой. Потому что не думал, что на третий год проживания тут и после пяти случаев, в которые его бывшие сожители намеренно отказывались от проживания с ним (абсолютный рекорд), комендант опять решит подселить к нему кого-то. И либо комнат свободных больше попросту нет, либо этот очень наивный управляющий действительно сошел с ума. Сукуне нравится склоняться ко второму. Мегуми проходит вглубь, мгновенно вбирая в себя слабое послевкусие табачного аромата, который эта комната, кажется, успела крепко впитать в себя. Сминает пальцами брови. И издает истошный вздох. «Мегуми, ты приехал???» — вибрирует телефон, уложенный в карман брюк. Тут дело не в том, что перед заселением ему настойчиво пытались в голову вдолбить главные и весьма очевидные заповеди общежития, что запомнились с первого раза, а последующие четыре упоминания были ни к чему. Ночью не шуметь. В комнате и помещениях общего пользования не курить (и продублированное три раза «большая просьба, выходите через главный вход, поворачиваете направо, там специально отведенное место для курения в десятке метров»). Комендантский час не нарушать (по возможности). Ведь глядя на пепельницу на прикроватной тумбочке, рядом с которой брошена упаковка презервативов, Фушигуро понял, что данного места правила не касаются. И, учитывая четырехкратные предупреждения, пренебрегают ими очень грамотно, во что, судя по вырисовавшейся картине, верится не особо. И даже не в том, что в комнате царит вопиющий беспорядок, потому что вопреки всем успевшим прийти в голову предположениям здесь достаточно чисто, если закрыть глаза на заваленный пустыми жестяными банками холодильник и стол, на котором небрежно сложена гора из однотонных помятых тетрадок, зашарпанных учебников и книг со стоящей рядом парой грязных кружек. Нет. Просто кровать, с этого момента Мегуми принадлежащая, видимо еще давно стала очень практичной и удобной заменой шкафа. Сейчас именно это тревожит его больше всего. — С этим мне что делать? — бурчит Фушигуро, взирая сначала на раскиданные по койке вещи, а после поворачиваясь к непринужденно улегшемуся на свое место Сукуне. И в глубине души ему хотелось бы услышать какое-нибудь глупое оправдание вроде «ну я же не знал, что тебя ко мне впихнут», но мимолетные надежды быстро оказываются бесполезными. — Да что хочешь. За неделю до отъезда Цумики беспрерывно читала Мегуми нотации о «благоразумном сожительстве». Что своего будущего соседа и его личное пространство надо уважать. Относиться к нему с почтительной вежливостью и добротой, личной неприязни не питать и не трепаться кому попало, небось вскроется, помочь всегда быть готовым и уступать, дабы конфликтов лишних не возникало. «Ответь, я волнуюсь!» Ремен поглядывает на застывшего на месте парня и ждет от него чего-то подобного. Ему кажется, что от утонченной и идеально отполированной фигуры Фушигуро, на которой даже изъяны привлекательно выглядят, за километр веет правильностью, и он окажется таким же односортным соседом, пожившим с ним месяц-другой, а после соберет все обратно в чемодан и переедет в комнату этажом выше или ниже. Что сейчас, как и все предыдущие, он аккуратно сложит всю его одежду в стопочку, сделав этим достаточно неплохое одолжение, а потом деликатно произнесет что-то в духе «пожалуйста, не разбрасывай больше вещи на моей кроватке». И даже жаль. Потому что на фоне остальных он хотя бы выделяется весьма симпатичным лицом. Но Мегуми бы сейчас не хотелось все это разгребать. И он, взяв в руки охапку из всей раскиданной по его месту чужой одежды, перекидывает ее Сукуне на кровать. Потому что то, от чего он так хотел избавиться после отъезда, это от сестринского шепота, подобного голосу назойливого «ангела-хранителя», раздражающе закрадывающегося в его правое ухо каждый раз. А для начала хотя бы перестать слушать его. Чтобы совесть не мучала, Мегуми предпочитает утверждать самому себе, что ее поучения бесполезны в комнате, где всякую этичность перечеркнули жирной и слегка кривой линией. И, может, этот сосед, лежащий теперь с чуть выпученными глазами в упор на Фушигуро глядящий, внесет в сепарацию от морали сестры свой вклад. И то, что нежелательный и маловероятный пункт все-таки сбылся, содержит в себе некоторые плюсы. — Что? — спрашивает Мегуми в ответ на пристальный взор, резко носом выдыхая. — Ты сам сказал делать то, что хочу. В момент у Ремена, так и не отрывающего взгляда от Фушигуро, уже спокойно лежащего на кровати и перебирающего пальцами по клавиатуре на экране мобильника, в голове проносится мысль о том, что у него есть возможность не скоро шестым по счету в списке стать. «Все нормально, сейчас буду разбирать вещи» «Помнишь, что я тебе говорила?» «Ага, пока» Как минимум, ко всем предыдущим никчемным соседям Сукуна приравнивал его ошибочно.               Здесь нет привычного размеренного спокойствия. Стрелки часов вот-вот позабудут о правильном направлении, хаотично разбежавшись по циферблату; ночь же растеряет свой смысл — вокруг ничего не спит. Проходят первые дни, и Мегуми пытается успевать. Идти вровень с потоком людей, больше не замедляя темп, мельком заглядываясь на что-то незнакомое. Не плутать в лабиринтах полок с товарами, а находить необходимые продукты быстрее. Вновь вскидывая к небу подбородок, постараться до конца осознать, что все эти отражающие яркий голубой прозрачные стеклышки высоких зданий больше не то необъятное, до чего никогда не дотянуться и даже не дотронуться. Не то, что запечатлеть можно было раз в год во время какой-нибудь поездки школьной из окошка автобуса, мимо проезжающего. Что теперь это часть его жизни, а огромное количество открывшихся возможностей ныне не одноразовая акция. И думать, что все вполне хорошо. А то, что ему приходится еще и стараться успеть встать и покинуть комнату до того момента, пока сосед не проснется, потому что с утра тот раздражающийся больно, не самая большая помеха. Фушигуро все равно не помешают лишние прогулки и изучение окрестностей, пока не началась учеба, а количество часов свободных не сократилось. Мегуми думает, что Сукуна слишком шумный. Шаги его гулко по полу разносятся, и иной раз их внезапный раскатистый звук Фушигуро ошибочно принимает за падение тяжелого предмета. Перед сном он чуть ли не на полную громкость включает не несущие в себе никакого смысла видеоролики, до конца которых парень, даже если очень хочется, не может заснуть, так и слушая бесполезный говор, исходящий из динамика телефона. Ремен хлопает дверью неподобающе громко, а шорох постельного белья, на котором он лежит, спокойно читая книгу, будто пропускают через громкоговоритель. Мегуми связывает острую реакцию с непривычностью сосуществования с кем-то в одном небольшом помещении, потому что проводил время ранее почти всегда наедине с тишиной. Но даже так, от любого мимолетного движения Рёмена исходят уж больно пронизывающие отзвоны, неприятно по барабанным перепонкам ударяющие. Фушигуро кажется, что Сукуна вовсе забывает о его присутствии в комнате. Потому что со стола не глядя в руку кружку берет, которая на деле не ему принадлежит, из-за чего Мегуми со вздохом приходится вставать и к раковине идти, потому что ей бесцеремонно воспользовались. И все еще скидывает вещи на его кровать. Однако Мегуми уверен, что это лишь привычки или природного эгоизма влияние. Ведь постоянно ловит на себе его взгляд. Заходя в помещение, Ремен первым делом взор на Фушигуро направляет. Стоит молча, прищуриваясь, пока зрачки бегло перемещаются с макушки на ноги и обратно, а после отворачивается, обводя скулы свои ладонью, словно не посвящал пару секунд жизни любопытному разглядыванию. С шелестом перелистывая страницы вечерами, подтягивая очки за дужку ближе к переносице, мельком взирает на Мегуми, силуэт которого очерчивается золотистым свечением настольной лампы. Они почти не разговаривают, перекидываются лишь несколькими равнодушными фразами в день, а в остальные секунды сокровенного молчания Сукуна выцепляет мгновения, дабы опять исследовать его глазами. Почти скабрезно пройтись по изгибу талии или вольготно закрадываться точно в уголки глаз. Мегуми непроизвольно сравнивает этот зрительный интерес с пытливостью детской к чему-то новому, когда ребенок может сидеть и, глаза разув, с искрящимися крапинками на радужке глядеть на ранее невиданное. Только этой необъятной фигурой сам Фушигуро является, а Сукуна отнюдь не ребенок. Мегуми сильнее посторонних звуков, отсутствия уважения к личному пространству и его грациозной небрежности на нервы действуют эти пропаливающие мимолетные переглядки. И ему бы все же хотелось немного больше узнать об источнике, одаривающем его взглядами, ответ проницательностью на которые пока несбыточен. Ремен все тот же: грубоватый, с залитыми персиком волосами, громкий, временем с голым торсом. Такой же незнакомый и неясный — подобный небесам, перекрытым облаками. Вроде и знаешь, что когда из-под натиска приоткроются проблески окутывающего планету полотна, оно будет обыденно голубым. Как и Сукуна, повторяющий все привычное по кругу: повышает тон из-за незначительных мелочей, не всегда за собой убирает, удивительно тактично просит подождать несколько минут у двери, пока он не выпроводит своего очередного посетителя. Или часик посидеть в учебной комнате. Но не предскажешь, в какую секунду цвет его перемажут новой краской щетинной кисточкой. В кроваво-красном океане Ремена появился черный уголек, и он сам не понимает, почему так часто целит на него свой взор. Думается, к глазам маленькие прозрачные ниточки, точно от смольных копн Мегуми протягивающиеся, привязали и перетягивают, иногда совершенно против его воли. Сукуне интересно было на него посмотреть и, хоть и не вблизи, но нескольких дней вполне хватило, чтобы изучить хладные сантиметры. Он и на предыдущих соседей взирал, оценивающе пробегался глазами по новому объекту, пока любое любопытство не исчерпывалось через пару суток, а то и часов. Но сейчас, на третью неделю совместного проживания, Ремен, зрительно выучив Фушигуро почти наизусть, заходя в комнату после пар, все равно приподнимает голову, чтобы опять облить так невовремя решившего переодеться Мегуми своим заключенным в радужках багряным. Фыркнуть. Скинуть вещи, хлопнув дверью. Фушигуро тихо вздыхает. Десяток секунд — и вход приоткрывается снова. Мегуми застревает в вороте домашней толстовки, и точно отмечает, что зашел не Сукуна. Уж больно мягко опустили ручку. — Оу, — тихо протягивается из дверного проема, — я не вовремя зашел, да? Фушигуро мельком оглаживает растрепавшиеся пряди, вскидывая бровь, когда подходит к двери и глядит на светловолосого парня, стоящего теперь почти напротив. — Да нет, почему? — наконец, отрывает он, пожимая плечами. — Ты тут разве не по делам житейским? — незнакомец смотрит озадаченно, приподнимая с глаз темные очки. Мегуми неодобрительно щурится. — Сделать доклад, съесть приготовленный ужин, лечь спать… — складывает руки на груди. — Считается за житейское? — Да ну! — внезапно вскрикивает парень, подходя впритык и принудительно вытягивая его ладонь в крепкое рукопожатие. — Сатору Годжо, очень приятно, — приторно улыбается, чуть кланяясь, — и почему он мне не сказал, что к нему все-таки кого-то подселили… — бубнит себе под нос, а после вновь переключается на брюнета: — Тебе еще не захотелось переехать? Он ведет себя как полный идиот или терпимо? Ты же первокурсник? У меня на примете есть хороший паренек со второго, который пока живет один, если что, ты знаешь, к кому стоит обратиться. Мегуми от резкого натиска беспрерывных вопросов слегка назад отдается. Тут Годжо замолкает, вздыхает, переводя дух, и спокойным тоном проговаривает: — Так, прости, давай по порядку. — Фушигуро Мегуми, — выдыхает он, — если перейти к теме переезда из комнаты, то я об этом и не думал, сойдет, — Мегуми хмыкает. Сатору смотрит на него воодушевленно и с расширившимися глазами — то ли удивлен, то ли слишком рад. — А вот все остальные никогда момента не упускали: едва ли не слезно жаловались мне, — ухмыляется парень, потирая подбородок. И пару секунд перед следующей речью уделяет на осмотр помещения. Действительно, тут нет привычно разбросанных по свободной половине вещей, а меж двумя спальными местами проведена четкая линия, разделяющая контраст складной чистоты и маленького хаоса. Этот необычный порядок кажется неживым. Выдают отголоски параллельного существования разве что волнистые складочки на заправленной постели от недавно располагавшихся на них ягодиц, отсекающие тени под влиянием закравшегося сквозь стекла солнечного света и стакан с недопитой водой, поставленный близ деревянной ножки кровати. В этой полярности кроется что-то по-своему уютное. Годжо мягко приподнимает уголки губ. — Ну, знаешь, — продолжает он, вновь обращая свое внимание на Мегуми, — может Сукуна и кажется неделикатным циником, который не фильтрует речь и трахает все, что движется, но в целом он неплохой человек, хоть и не без причуд. Фушигуро выпускает смешок и глядит на Годжо со скепсисом. Тот улыбается, а после быстро направляется к тумбочке, стаскивая что-то с нее и резво укладывая в карман. Дверь в моменте вновь открывается. Мегуми, так около нее и стоящий, прижимается к стене. — Блять, Сатору, что ты тут забыл? — Собственно, об этом я и говорил, — внезапно проговаривает он и поворачивается, метя в Фушигуро пальцем, а после приближается едва ли не впритык к Сукуне, добавляя: — Я стащил у тебя кое-что, а то у нас непредсказанный дефицит, — толкает его плечом, освобождая выход, — больше не тревожу, — и светит на прощание плутоватой улыбкой. Ремен поворачивает защелку и, вскидывая лицо к потолку, вздыхает, выбрасывая под нос тихое «Придурок». Мегуми с места не сдвигается: так и стоит, сложив руки на груди, и взирает на соседа, который, только делая шаг вперед, резко тормозит, сталкивая свой взор с его. — А ты что пялишься? — опускает Сукуна, вздымая брови. — Чего он тебе напиздел? — Нельзя? — кротко спрашивает Фушигуро, наклоняя вбок голову. — Ты это достаточно часто делаешь, — слегка выпячивает губу, непринужденно отстраняясь от стенки и собираясь отойти к своей кровати, но Ремен, в ответ на сказанные слова сеющий пока лишь тишину, хватает его за воротник, подтягивая обратно, и поворачивает, дабы лицом к лицу. Перед удивленным ликом Мегуми — расширившимися глазами и задравшимися вверх ресницами — всепоглощающий красный и натягивающаяся клыкастая улыбка. — Откуда ты такой взялся, а? Веки Ремена полусомкнуты, но даже так взор его пробивается под кожу. Губы Фушигуро растягиваются в легком раздражении. Он медленно подхватывает Сукуну за запястье, стягивая с себя его руку, так и лежащую в области шеи. Выражение того не меняется: все такое же надменно горделивое. — Чего ты ждешь? — отворачивается от него Мегуми, фыркая. — Ответа на свой вопрос, — брови брюнета в ответ неодобрительно приподнимаются. — Не думал, что такое начало ты собирался возвести в адекватный диалог. — Вот как, — задирает подбородок Ремен, не опуская уголков губ. — Если тебе так не нравится, то можем начать по-другому.

***

По периметру небольшого кафе, расположившегося близ университета, расходится расслабляющая музыка. Люди, рассевшиеся по одиночке около панорамных окон, едва издают звук: слышны, однако, пощелкивания клавиатурных клавиш, стуки кружек о поставленные под них блюдца, да и с кухни глухо доносится звон от столкновения друг с другом привычных этому заведении светло-голубых тарелок. Сукуна, оказавшийся здесь по счастливому стечению обстоятельств — случайно встретил Сатору в короткий перерыв между парами — шуршит бумагой, выписывая термины с электронного учебника в тетрадь; сам же Годжо, или по-другому виновник данного торжества, отдавший приоритет желанию наполнить желудок сладкими вафлями, нежели посещению занятия, заодно избавив от него и Ремена, охотно согласившегося пойти вместе с ним, угрюмо посматривает то на часы, то в сторону кассы, раз в пару минут возмущаясь из-за долгого приготовления десерта. — Знаешь, когда я его увидел, то подумал, что ты опять кого-то выцепил, — твердит Сатору, вертя пластмассовой трубочкой в стаканчике с холодным кофе, когда Сукуна отвлекается от записей. — Фушигуро? — спрашивает он, прищуренно глядя в упор на Годжо. Тот кивает. Сукуна усмехается, ладонью подбородок подпирая: — Он красивый. — Я не удивлен, что это единственная вещь, которую ты можешь про него сказать, — с нотами сарказма проговаривает Сатору. — Почему это? Как минимум он получше предыдущих, — пожимает плечами, — и говорить с ним приятнее. Подвешенные золотистые колокольчики бренчат; внутрь еще кто-то зашел, запустив с собой влажный душный воздух, тут же улетучившийся в атмосфере под давлением включенных кондиционеров. — Это ты бледным лицом и черными волосами очарован или головой ударился? У нас ведь в универе лазарет есть, могу тебя сводить, пока совсем умом от какого-нибудь сотрясения мозга не тронулся. — Да тебе хуй скажи, — возмущенно проговаривает Сукуна, откидываясь на спинку коричневого кресла. — Просто из твоих уст очень непривычно слышать комплименты в сторону своих соседей, — улыбается блондин, делая глоток напитка, — стабильная классика разрушена: ты не жалуешься, даже сожитель твой тоже нет, — Годжо оборачивается. — Ну наконец-то! — вскрикивает он, глядя, как официант несет к их столику заветное сладкое. Ремен сводит брови к переносице и вскидывает голову к потолку. Потирая лоб и слегка щурясь от слепящего света вывешенных на потолке больших ламп, так и молчит, пока Сатору начинает лязгать столовыми приборами.

***

Образ Сукуны в глазах Мегуми все неустойчивее: то собирается в цельный кусочек с малыми неровностями, то расплывается вновь. Наравне с безразличием встают теперь не только его жгучие красные глаза, но и мимолетные расспросы. С того самого недлинного разговора, ничем особо примечательным не закончившимся. Начинаются вопросами о специальности, минуются вопросом о наличии у Фушигуро девушки; не повторяются, звучат каждый день почти и даже не кончаются. Вместе с этим — появление незначительных просьб. Как, например, кинутая стоящему на выходе Мегуми в руки банковская карточка со словами «Купи мне заодно…» и дальнейшим перечислением краткого списка продуктов, иной раз содержащего лишь одну позицию. Словно только для того, чтобы сказать Фушигуро хоть что-нибудь. И это вполне себе правда — Ремену с того недлинного разговора хочется спрашивать все больше и говорить больше одной вырванной фразы в день. Он находит странными непривычно натягивающуюся у него улыбку от получения в ответ не просто сухого «Да», а целого «Да, а у тебя что?» и желание вслушиваться в спокойный тембр голоса Фушигуро, в короткие монотонные фразы, выскальзывающие из его уст. Сукуна не особо понимает, почему на его лице вырисовывается раздраженный оскал, когда Мегуми принципиально игнорирует его, отвечает скупым молчанием, лишая возможности уловить хотя бы пару букв. Возможно, еще попросту не осознает, насколько сильно он ему нравится. С течением времени Мегуми думает, что Ремен начал чуть реже действовать на нервы, да только это расписание стало более загружено, материала для изучения появилось в разы больше, а парень теперь сразу после пар предпочитает посетить учебную комнату, возвращаясь в свою лишь глубоким вечером. Его утомление от множества людей вокруг, с которыми иной раз еще и приходится говорить, легкий недосып и раздражение от непрекращающегося шума глубоко разятся с непринужденным жизненным строем Сукуны, который, разве что, бесится по утрам, злобно шипя себе под нос, когда дверцу холодильника не получается с первого раза открыть. Фушигуро кажется, что тяжелая доля выпала ему одному. Не от того, что не перестает заставать Ремена теми же вечерами, занимающегося своими делами с весьма бодрым настроем — не то, в чем его можно было бы обвинить. А потому что не прекращая ощущать на себе чужой взгляд, несвоевольно слышать вереницы глупых вопросов и бессмысленных просьб, за выполнением которых следует одно сухое «Спасибо», единственное, чего он так и не может получить — малейшего уважения к себе. И все никак не ухватывает шанса на возражение. Сотни кротких фраз, что так и хотят вырваться наружу, застревают в горле, под давлением отплывая волной в обратном направлении. Сестра шепчет из-под кожи, разносит голос по артериям, и все вновь расщепляется. Когда Мегуми, опять поздно возвращаясь в комнату и тут же устало уваливаясь на кровать, улавливает громкий звук, просачивающийся из динамиков телефона Сукуны, то на секунду мечтает, чтобы замолчал не автор видеоролика, а, наконец, заткнулась его сестра. И было бы крайне неплохо, если бы та перелезла на пару дней в голову его соседу. Ремену, поведение которого отнюдь сложно приравнять к выработавшейся привычке, напоминающее скорее нативное равнодушие, а не свойственные после жизни одному повадки. Виски колет: там, за ними, не перестает бубнить Цумики, вкупе с ней вспоминаются и слова того однажды забежавшего блондина, который, лучше бы и вовсе не распускал тогда речей; поверх это глупое видео, не позволяющее умиротворенно уложить на глазные яблоки веки. Фушигуро переворачивается набок, заслоняя ухо подушкой, но даже так звук просачивается прямиком к органу слуха. После — очередной удар гложущей боли по голове, а за ней — с каждой секундой улетучивающийся сон, весьма желанный сейчас. Он звучно вздыхает, широко расправляя руки: одна врезается в стену, покрытую светло-бежевыми обоями, другая свисает с кровати, падая к полу. В сознании отражаются отрывки всей оглушительной ленты слов, выскальзывающей из динамиков. Новый Мэдисон-сквер-гарден… первая обнаженная статуя в Америке, стоявшая в публичном… Мегуми приподнимается, усаживаясь на край койки, потирает глаза, сминает пальцами лоб и, когда весь посторонний шум окончательно затмевает мысленные потоки, громко произносит: — Да сделай ты хотя бы потише. Но вместо снижения децибел получает в ответ тишину только от Сукуны. Фушигуро, внезапно вставая, открывает шкаф, скрипнувший сейчас, кажется, совершенно беззвучно, вытягивает толстовку и, бегло натягивая ее на себя, направляется к выходу. Ремен краем глаза отмечает его движения, отложив мобильник, отрывисто спрашивает: — Ты куда? — Мегуми лишь взирает на него, раздраженно сводя брови к переносице, тут же отворачивается, надавливая на дверную ручку. — Эй? — повторяет Сукуна. — Разве тебе не все равно? — проговаривает Фушигуро, откидывая голову назад. — Мои единичные просьбы ты полноценно игнорируешь, так почему я должен отвечать на каждый твой вопрос? — он перешагивает через дверной проем, напоследок тихо добавляя: — По всей видимости, затрахивать свое одиночество тебе нравится намного больше. Ремен не успевает возразить — дверь мягко закрывается. Даже без хлопка. Он вздыхает, молча смотря на нее, и наивно ожидает, что через минуту та вновь откроется, пока Мегуми по другую сторону уныло скользит макушкой по дереву, отстраняясь и направляясь к лифту. А Сукуна все ждет: нервно постукивает пальцами по колену и скалит зубы. Поправляет волосы, почти не спуская глаз с циферблата на заблокированном экране телефона. Мельком поглядывает на оставшуюся пустовать кровать, аккуратно разложенные с одной стороны стола вещи… И на четвертую минуту его передергивает. Заставляет содрогнуться лишь одна мысль о том, что Фушигуро спустится к этому глупому коменданту с просьбой сменить ему комнату. Даже если на сегодня рабочий день того окончен. Он легко пройдет этажами ниже завтра. После соберется и выйдет вновь, но уже со своим небольшим черным чемоданом, в последний раз прокатит по ламинату его колесики, окончательно опустошив комнату. Сукуна инстинктивно вскакивает и, подхватывая со стола ключи, вылетает в коридор. Мегуми — это не его предыдущие соседи, о скорейшем переезде которых Ремен мечтал. Это не тот ботаник, дергающийся в страхе перед одним видом татуированного тела Сукуны и не тот патлатый гитарист, гитару которого Ремен по нелепой случайности опрокинул и сломал, из-за чего пришлось компенсировать покупкой новой, а после праздновать очередной съезд с банкой пива. Случай Мегуми Фушигуро — абсолютно другой. Хоть Сукуна его и не знает толком: разговаривали по делу лишь несколько раз, да иногда в продуктовый Ремен напрашивался вместе с ним сходить. Но если ему было совершенно плевать на остальных; было все равно, сколько тот шатен, даже фамилию которого он сейчас вряд ли вспомнит, выучил в музыкальной школе сонетов; было все равно, какой у другого был в подростковом возрасте любимейший сериал, ярым фанатам коего он оставался по тот день, в который твердил о нем Сукуне без умолку, думая, что у того действительно есть хоть капелька желания его слушать, и старательно приклеивая плакаты на скотч; да и вовсе начхать было на детские истории самого последнего, не особо успешно продержавшего с ним в комнате два месяца с копейками, то Мегуми… О Мегуми с каких-то пор ему начало хотеться узнать как можно больше. Разузнать все о привычных ему повадках: когда он водит бровями из-за раздражения, а когда это не представляет собой ничего, кроме иронии; когда он действительно не слышит его вопросов, а когда намеренно их игнорирует, заставляя на долю секунды выйти из себя. Кажется, другого шанса не будет. Не будет больше возможности выучить его с головы до ног, от ступней до завораживающей взор смольной макушки, до этих торчащих темных копен не поддающихся укладке волос. Перепрыгивая по несколько ступеней и не сбавляя темпа ни на миг, так и перебегая с одного лестничного пролета на другой, шумно выдыхая, пока кровь с каждым мгновением все сильнее наливается адреналином, Сукуна, наконец, признается себе, что ему до жути нравится его голос. Едва ли не до потери пульса, потому что бежит он сейчас, пока сердце чуть ли из груди не вылетает с каждым очередным резким прыжком, боясь, что лишится права в него вслушиваться. Если Ремен все еще его имеет. Потому что Мегуми, Фушигуро Мегуми, которого он толком и не видел; за весь месяц разглядываний и расспросов которого так и не узнал вовсе, прожив с налитыми тушью глазами и обмазанными воском ушами; он, Мегуми, всего аккуратно прикрыв дверь и выбросив колкую фразу, вогнал в рефлексию, подзывающую тугую боль под ребрами и ощущение подступающей ко рту тошноты. Потому что если его невозможно приравнять к тому односортному сброду, если он и рядом не стоит со всеми скучными и раздражающими соседями, то не будет достаточно переглядок, как не достанет и неуместных вопросов. Мегуми — не они. Если Сукуна руководствовался одной слепой эгоистичной жаждой поглядеть на Фушигуро, то желание слушать его лишь тогда, когда хочется ему самому, ничем не лучше всех тех способов, которыми Ремен отгонял предыдущих. Сукуна останавливается у выхода из общежития и тихо усмехается, укладывая ладонь на дверную ручку. Если ему нравится его размеренный голос, к нему нужно стараться прислушиваться, а не алчно утопать в мелодичных нотах. И, когда Ремен, открывая дверь и оглядываясь, видит Фушигуро, неспешно спускающегося вниз по лестнице, то мгновенно срывается с места. Думая теперь не о том, что он может уйти вновь, а о том, что вел себя все это время как последний идиот. Мегуми, в это время размышляющий об отдаленно унылом: о чемодане, собранном в надежде на радушное, о раскатывающихся шинах автомобиля, которые ехали туда, где он, казалось, сможет что-то в себе поменять, о том, что разобранные стопки и асфальт, на который он ступил, привели лишь к очередным сомнениям. В правильности слов, всего вокруг, резко превратившегося в неосязаемый эфир. Хоть на шаг сдвинет ногу вперед, хоть еще одно предложение сформулирует в голове — падет в пучину прострации, да только разбивает на мельчайшие частицы свору мыслей внезапный и крепкий хват на его запястье. Вцепившиеся в бледную кожу суховатые пальцы порывисто потянули за ниточку, вылезшую из средины смятого и перепутанного клубка, теперь отправленного медленно расплетаться до безбрежности. Парень вздрагивает, мгновенно оборачиваясь. Сукуна стоит перед ним, освещаемый грязновато-желтым, исходящим от невысокого фонаря, на пару ступенек выше. Переводит дух, пытаясь вновь наполнить легкие воздухом, пока Мегуми из тени, начинающейся от вылезшей угольной прядки и утекающей назад — в пустоту и темноту, на него глядит. Ремен не отпускает руку: бесполезно оказывается вертеть и ерзать ей, в попытках вернуть себе волю. Так сжимает, что, кажется, на перекрытой блеском ночи коже, все равно светящей под ее покровом этим совершенно холодным бежевым, останутся розовые следы. — Отпусти, — резко отрывает Мегуми. Смотрит сквозь полусомкнутые глаза, устало выдыхая. Сукуна хватку ослабляет, но спустить полноценно не может. Пока сердце бешено стучать не перестанет; Фушигуро все еще к нему хмуро и со сдвинутыми к переносице бровями. — Куда ты собрался идти сейчас? — вновь повторяет Ремен. — Хочу пройтись, да и какая разница? Ты сам не давал мне спать. — Там до конца оставалось три ми… — парень затыкается, сталкиваясь с угрюмым взором Мегуми, так и кричащим о том, что любые оправдания уже бессмысленны. На секунду глаза закатывает, почесывает подбородок и спрашивает кротко: — Я же могу пойти с тобой? Брови Фушигуро невольно приподнимаются, на лице Сукуны натягивается улыбка, когда напротив он читает легкое удивление, прикрытое шелковыми ресницами, а после бегло запрятанное за толщей век. — Ну, иди, — Мегуми фыркает и разворачивается — Ремен мягко проводит пальцами по его руке, наконец отпуская прикованную к запястью ладонь. — Покажешь, где можно присесть. Да только вопреки просьбе Сукуна шагает теперь чуть позади Фушигуро — тот сам вперед него подвернул. Ему, правда, и лучше: в поле зрения ровные плечи, черные растрепанные волосы, едва ли не сливающиеся с округой. Привычно неприступные, но впервые кажущиеся уютными; смольные копны слегка колышет ветер, приносящий с собой прохладу приближающейся ночи, как и приятно обдувает лицо, с которого у Ремена самодовольная улыбка не слезает. Будто пуститься сломя голову бежать за Мегуми и по пути провести поверхностную самоисповедь было лучшим в его жизни решением: иначе ведь он бы сейчас и не шагал рядом с ним, уложив руки в карманы домашних спортивных штанов. Фушигуро, подходя к ближайшей ко входу в небольшой парк лавочке и усаживаясь на нее, к удивлению Сукуны, первым решает завести разговор: — Слушай, — не руша устоявшуюся атмосферу, как и не перебивая шорох листвы на покачивающихся ветках, тихо начинает он, откидывая голову на деревянную закругленную спинку. Искоса посматривает на Ремена, сложившего руки на груди. — Почему ты вообще выбрал общежитие в качестве места жительства, если не способен на сосуществования, да и вроде деньгами… — Сукуна тут же перебивает: — Мы с батей поспорили, что если я до конца учебы проживу в общаге, то он купит мне дорогую тачку, — Мегуми поджимает губы. — Удобно же ты строишь свою жизнь, — не скрывая нот презрения, твердит в ответ. Ремен необычно понуро ухмыляется, а после вытягивает из кармана пачку сигарет, наспех схваченную при выходе из комнаты. Поджигает одну, медленно затягиваясь. — Выходите через главный вход, поворачиваете направо, — тихонько надиктовывает Фушигуро себе под нос. — Специально отведенное место для курения в десяти метрах, — продолжает Сукуна, выпуская смешок. — Кто увидит? Мегуми придвигается поближе к нему и ударяет указательным пальцем об основание сигареты. — Табак же горит. И отгоревшие свое крошки пепла слетают к асфальту. Впервые Фушигуро кажется, что все застыло. Истлевшие останки сигареты остановились в воздухе, замерли звезды в лампадах, как и тысячи лампочек в окнах; кажется, вот-вот они все сорвутся с цепи, падая ниц и разбиваясь о гранит. Один только маленький огонек в движении мерцает теплым оранжевым, и иссушенный табак ревет, когда Сукуна втягивает его пар в себя, превращая в один лишь невесомый дым. Под глазами синяки, веки тяжелые, да не слипаются. Рядом Ремен. Все тот же. Но вдруг за все время совместного проживания с ним Мегуми ощущает безразличное спокойствие; в глубинках подсознания все погрязло во сне. Внутренний голос замолк, эхо его растворилось, и Фушигуро, глубоко вдыхая и прикрывая глаза, кажется, что сейчас сам он может сказать все, что захочет. И вот уже собирается: непринужденно, без особого повода, да Сукуна опережает несправедливо: — Я тебе сильно мешаю, да? Мегуми, чье безмолвие оказалось прервано, смотрит на рисующуюся на его лице улыбку — набитую самоиронией и отчего-то печальную, отвечает после коротко: — Бывает. — Говорил бы уж прямо, — усмехается Сукуна, туша окурок и отправляя его покоиться в мусорку, — всех прошлых так и отгонял. — У тебя просто скверный характер. — Да и ты не сахар, хотя сначала точно приторным показался, — метит Ремен, пожимая плечами; Фушигуро же хмыкает, ничего не отвечая. — Не замерз? — добавляет пару секунд погодя. — Нет, — Мегуми устремляет взор в очерненное небесное полотно, упорно пытаясь разглядеть что-то в этой недосягаемой глади. — Я посижу еще, можешь идти, — Сукуна кивает, но с места ни на миллиметр не сдвигается.

***

Зато на следующий день, ранним утром (пока Фушигуро, может, еще просматривает какой-нибудь по счету сон) и, по совместительству, в законный выходной, бодро вылетает из комнаты, накинув на себя первые попавшиеся под нос вещи да на выходе надев розовые тапки, купленные однажды со скрипящими зубами по причине «Не оказалось нужного цвета». Проходя пешком на пару этажей выше, Ремен громко долбит в нужную дверь. От Годжо с обмазанным светло-зеленой маской лицом, открывшего ее нараспашку, гостеприимством, однако, и не пахнет: парень тут же закатывает глаза, туловище к полу чуть никнет. — Еще я в субботу утром твоей рожи не видел, — твердит он, раздраженно опуская челюсть. Гето, бродящий по помещению сзади с кружкой в руке и привычно взбаламученными после сна волосами, собранными в небрежный пучок, оборачивается, легко помахивая Сукуне свободной ладонью. Тот кивает, возвращая внимание к Сатору: — Переживешь, — проговаривает в ответ, — есть важный разговор. — Слушай, если это связано с каким-нибудь очередным требованиям компенсации за моральный ущерб или чем-то в этом духе, то я сделаю все, чтобы эта дверь сейчас же обвалилась на… — Ремен перебивает: — Как мне его лучше понимать? — Чего? — переспрашивает Годжо, кривя лицо. — Твоего физика, мироустройство, продавца, отказавшего в обслуживании за целых три минуты до закрытия магазина? Конкретизируй. — Фушигуро. — Иди поспи. — Я серьезно. — Почитай трипитаку. — Блять, Сатору. — А тут уже я серьезно — пища для размышлений хорошая мгновенно у тебя появится, — парень вздыхает. — Я не знаю, чего ты хочешь услышать от меня в ответ на вопрос, так что ознакомься со священными текстами, определись, точно ли находишься в полной трезвости ума и подумай, как ты любишь, о себе, и для чего именно оно надо, затем и выводы пойдут. А я вынужден откланяться, потому что ты прервал мои утренние процедуры. — Вот и пиздуй, — хмыкает Сукуна перед тем, как Годжо громко хлопает дверью. Он пару секунд стоит, задумчиво уткнув взор в закрытый проход. Шарит в карманах и, все-таки находя там удачно прихваченную банковскую карту, несмотря на то, что осознает всю бессмысленность данной затеи, решает пойти в книжный. Делает шаг вперед — сзади щелкает ручка и легонько скрипит дверная петля. Годжо, с той же маской на лице и нелепым пушистым ободком, заправляющим назад свисающие ко лбу волосы, выходит из комнаты, нагоняя Ремена. А на Сукунино «Решил более достойно попрощаться?» отвечает, что у него таймер прозвенел, знаменующий о времени, в которое уходовое средство смывать пора, а Ремена по доброте душевной он так и быть по пути проводит до лифта.

***

       И когда Мегуми краем глаза обращает внимание на книгу, которую перелистывает Сукуна, обыденно в своих прямоугольных очках с черной оправой, с загадочно-заинтересованным видом, то не может не вставить комментария: — Решил податься в ряды буддистов? — внезапно разбавляет тишину Фушигуро, вставая с кровати, дабы воды в стакан налить из графина. — Это в ознакомительных целях, — отмечает Ремен, поправляя очки, — ты знал, что страдание это… — он останавливается, выискивая пальцем нужную строчку на страничке, — …жажда, ведущая к перерождению, связанная с наслаждением и страстью, находящая удовольствие то в одном, то в другом. — А так и не скажешь, что попросту ознакамливаешься, — проговаривает Мегуми, делая глоток. — Если всерьез планируешь уходить в религию, то знай, что один разум свой до конца жизни очищать от посеянных в нем гнусных плодов будешь. — Вообще, — начинает Сукуна, откладывая книгу в сторону и глядя на Фушигуро, остановившегося посередине комнаты, — Сатору посоветовал мне ее почитать, чтобы лучше тебя понимать. Брюнет сводит брови к переносице. — И как это взаимосвязано? — Я ебу? Мегуми усмехается. — Просто не шуми и не доставай лишний раз. Думаю, чтобы понять элементарные вещи, трипитака не понадобится, — фыркает он. Ремен приподнимается, размещаясь точно напротив Фушигуро и затейливо приподнимает уголки губ. — Ты же не местный? — резко задает вопрос, улыбается все так же лукаво, чуть прикрывая веки. — Нет. — Сходим куда-нибудь пообедать? Ты же дальше продуктового все еще не выходил. — Не хочу, — увиливает Мегуми, чуть наклоняя голову вбок. — У меня есть еда на сегодня. — Дважды не предлагаю, — проговаривает Сукуна, наклоняясь к парню и метя теперь ему точно в глаза. — Один ведь так и не уйдешь далеко. Фушигуро вздыхает, всем своим видом выражая внезапно сошедшее на него раздумье. По правде говоря, он вовсе и не против данного предложения, ведь за все прошедшее время он действительно толком не побродил по городу. То ли возможность заблудиться в метро отталкивает, к которому еще ни разу не ступила его нога, то ли ветви незнакомых переулков, из которых даже по карте выбраться будет тяжко, то ли… Мегуми отвлекается, обращая внимание на экран забренчавшего мобильника. «Как учеба, как выходные проводишь?» «Помни: по разным сомнительным местам не ходи и далеко с малознакомыми людьми не уезжай» …сестра. Оставляя сообщения непрочитанными, Фушигуро вновь глядит на Ремена, не сводящего с него свой уверенный и проникновенный взор, почесывает затылок, наконец опуская краткое и настолько долгожданное «Ну пошли», что у Сукуны за секунду по лицу самодовольная улыбка растягивается. Он тут же хватает Мегуми за плечи, резко разворачивает, к шкафу подталкивая, и напоследок мягко ладонью по спине хлопает. А сам, пока Фушигуро, обернувшись, мимолетно обливает его смятенным взглядом, бросает недочитанную книгу в дальний угол ящика в столе и со скрежетом и болью мысленно благодарит Годжо за неуместный, но оказавшийся в итоге лучшим совет.

***

Мегуми теперь ленно идет под его боком. На нем свободная серая шелковая рубашка, поблескивающая на свету, на лбу едва заметные бисеринки пота, образовавшиеся под давлением полдневного зноя, а к глазам из-за ветра лезут угольные прядки: раздраженно морщится, после сдувая мешающие волосы. Рассматривает все вокруг, выражая тихий интерес с каждым отдаляющим от знакомых мест шагом; он таится в глубине слегка расширяющихся зрачков отливающих на солнце ярко-синим глаз, в галерее телефона, который Фушигуро изредка достает, дабы щелкнуть что-то красивое. А Сукуна в эти редкости на их пути молча останавливается и совершенно осторожно поглядывает, дабы случайно не пробить мгновенно образовавшуюся тонкую стенку отстраненности, границы которой от кончика его носа до взъерошенных прядей Мегуми, прищуривающегося и направляющего камеру чуть вверх. И Ремен действительно необычно благостным находит возможность просто шагать рядом с ним, когда изначально задуманный маршрут перепутался, направление сменилось на неизвестное, а они следуют в это куда-нибудь: переходят на другую улицу, на которую подвернул Фушигуро с явной бесцеремонностью и уверенностью, ведь Сукуна без возражений устремляется за ним, или идут в неизвестное, в которое сам Ремен ловко тыкнул пальцем.        Отыскивает данную непринужденную прогулку, обсыпанную приправами в меру и с едва ли не сведенным к минимуму количеством слов, к тому же, отчего-то по-ироничному забавной. Быть может от того, что Ремен глупо усмехается, (что для Мегуми со стороны — без повода) думая о том, как это мягко можно было бы назвать свиданием — не хватает лишь пальцев с чужими скрещенных, да те и так из-за жары кажутся неприятно липкими, а руку со стопроцентной вероятностью оттолкнут. Быть может от того, что это первое времяпрепровождение, которое он бы хотел этим самым свиданием именовать. Неожиданно все предыдущие встречи, начинающиеся от случайного знакомства в баре или наивной девочки с другого факультета, а кончающиеся одинаково — его комнатой и внезапно накатившей скукой, кажутся фальшивыми, нарисованными только для самого Сукуны: выбранными им кистью и цветами, как выбранными им однажды местом и желанием получить личное удовольствие, взятое за повод. Резко ощущается фикцией то, что ранее было только для него: низменные подобия «романтических» встреч на последнем году старшей школы и одноразовый секс; настоящим и действительным же — Фушигуро около него. — Стой, — проговаривает Мегуми, подхватывая Ремена, уже шагнувшего вперед, за рукав футболки, — зайдем туда? — и указывает на небольшое кафе, оставшееся чуть позади них. Сукуна, сбитый с мыслей, кивает, быстро разворачиваясь. — Устал? — бегло спрашивает, пока Фушигуро открывает дверь, отчего звенит подвешенный на нее колокольчик. — Твое предложение изначально строилось на совместном обеде, — отмечает он, осматривая помещение и зрительно выискивая, куда можно присесть; Сукуна же уже направляется к свободному столику около окна, что зарылся в тени и не был подвержен влиянию просачивающегося сквозь стекла медового света. — И на улице душно, — добавляет, нагоняя Ремена. — Это был просто один из тысячи поводов, которые можно найти, — отвечает Сукуна, усаживаясь в кресло, — я в целом сегодня никуда и не собирался. — И какова тогда причина? — невзначай интересуется Фушигуро, тщательно обтирая фаланги пальцев влажной салфеткой. Протягивает упаковку к расположившемуся напротив Ремену, сопроводив слабым «Тебе надо?». Тот молча принимает пачку. — Разве она обязательно должна быть? — Причина у всего есть, порой бессознательная или слишком вшивая, чтобы произнести вслух, порой их может быть несколько… — Мегуми утомленно вздыхает. — Можешь не отвечать, я спросил из чистого любопытства, удовлетворение которого мне не жизненно необходимо. Сукуна лыбится и прищуривается; Фушигуро же хмыкает, непринужденно отводя взгляд в сторону. — Мне просто резко захотелось сходить куда-нибудь с тобой, — вставляет он, укладывая подбородок на сцепленные в замок кисти рук. — За одну из них это определенно сойдет. У Мегуми ладонь на лице — прикрывает бледные губы и щеку. Он взор к Сукуне возвращает и глядит пару секунд из-под полуприкрытых век и распахнувшихся веером ресниц, смотрит, едва ли не равнодушно, но с сокрытыми в бликах и однотонных переливах еле слышными нотами сентиментальности. По лицу не читаем да к перекрытой цепями глубине глаз еще и ключик нужно подобрать. Ремен ухмыляется. Затихшую атмосферу разбил предательски не к месту прозвеневший телефон. Фушигуро тянется к карману. «Как дела? Чем занимаешься?» — Кто тебе постоянно написывает? — задает вопрос Ремен, пока Мегуми перебирает клавиши. — Подцепил кого-то что ли? — Конечно, — уверенно отвечает он, нажимая в это время кнопку отправки. Сосед недоверчиво ведет бровями. — Хочешь, покажу фотографию? — Фушигуро протягивает мобильник экраном вперед. Ремен, не успев и рассмотреть толком, мгновенно цыкает, как-то по особенному разочарованно складывая руки на груди, непривычно тихо произнося после: — Немного похожа на тебя. — Конечно, — вновь утверждает Мегуми, с усмешкой глядя на Сукуну, что голову отвернул и раздраженно губы поджал. — Сестра ведь, — добавляет он спустя короткую паузу и убирает телефон в сторону. Ремен возвращается в исходное положение, но смотрит все еще не без скепсиса. — Серьезно сестра, — повторяет Фушигуро. — Ты не говорил про нее. — Ты раньше и не спрашивал.

***

— Сатору, у меня от него крыша едет, — произнес Ремен в один из особо солнечных дней на следующей неделе. Он был из разряда таких, в которые делать, мягко говоря, почти ничего не хочется: кислорода едва хватает на вдох, тело становится совсем клейким, что появляется желание залезть в морозильник, проведя там все оставшееся время. И, несмотря на оснащенность аудиторий кондиционерами и относительную прохладу внутри, они все равно в очередной раз прогуливали занятия, прожигая минуты стоя теперь в специально-отведенном-месте-для-курения-10-метров-от-университета. Сукуна — с сигаретой в руках, Годжо, по обыденному, со стаканчиком холодного кофе. — Как это, — начинает он, делая глоток и рыская в кармане. Вытягивая оттуда пару скомканных поблекших чеков, метко выкидывает их в близ стоящую мусорку. — «Крыша едет»?       Сукуна к Мегуми стал трепетнее, и выражалось это лучше всего в том, как он без лишних слов стал убавлять звук на мобильнике, а в один из дней даже наушники достал, однако так ими и не воспользовавшись — оказавшись бессильным против узла из двух проводков, после нескольких неудачных попыток узел этот распутать, Ремен с оскалом выкинул их обратно в ящик. Фушигуро показалось, что он и к шумным движениям Сукуны привык, больше не отдающимися эхом, кажущимися сейчас сдержаннее и аккуратнее, а иной раз и вовсе неуловимыми. — Ну, знаешь, как по инерции тянет. Все раньше надоедали, а с ним по-другому. Что-то «малое» не приносит быстрое удовлетворение и скуку, наоборот только больше хочется. — Это простым языком «Он мне нравится» называется. — Оно и есть.       И вполне привык к нему самому. К странным привычкам, внезапно оказавшимися приятно подстроенными под жизненный ритм Мегуми, некоторые из которых и вовсе бесследно исчезли — с какого-то промежутка кроме них и один раз зашедшего на пару слов Сатору в комнате не оказывалось никого постороннего; к моментами импульсивному характеру. — Только что с этим делать я в душе не ебу. — Чувства по-разному выражаются. Можно, например, использовать слова в уменьшительно-ласкательной форме разные: зайчик, котеночек, очаровашка, — Сукуна кривит лицо. — Сугуру тоже не особо нравится, когда я его так зову, — добавляет Годжо, — да и милые слова явно не твой конек. — К чему тогда ты это говоришь? — К тому, что если ты хочешь их выразить, то тебе надо просто быть собой. Не тем циником, который думает только о себе, конечно, а тем, кто со своими особенностями характера может сделать что-то хорошее для предмета обожания. Тебе должны ответить взаимностью не за использование слов, от которых самого тошнит, а за те действия, которые ты от сердца отрываешь, сечешь? К неожиданным разговорам, превратившихся из вереницы односторонних бестолковых вопросов в полноценные диалоги: обо всем случайном и волнующем. У Сукуны, при этом, в делах, касающихся рассуждений, всегда был необычайно умный вид. Возможно, особых красок в это впечатление наводили очки, которые он не переставал надевать полностью свободными от забот вечерами. А когда под конец дня разговор не выстраивался, то все попросту превращалось в соревнования по колкостям, отчего-то не менее приятные. — А ты зайчиков и котиков так прямо из души вырываешь? — Конечно! И не меняй тему. Я это к чему вообще: Гето хоть и бесится, но все равно не возражает. Знает, что мне так нравится, и что это совершенно не со зла. Так что если Фушигуро тебя, такого идиота, явно не позаботившегося о том, чтобы произвести хорошее первое впечатление, не отталкивает, то ты должен это очень сильно ценить. — Я итак, — отвечает Ремен, делая затяжку. — В любом случае, отношения это работа, причем для всех индивидуальная. Однажды наступит момент, когда столкнешься с тем, чего не вычитаешь в статье «Топ десять мест, куда можно сводить парня на свидание», а там уже познаешь ранее невиданные трагичные чувства. Наберешься опыта и научишься решать, слушать и слышать… — Годжо вертит стаканчик в руке, лед бренча ударяется о пластмассовые стенки, — все такое. — Ну, что-то подобное уже случалось однажды. К ворвавшемуся в рутину совместному распитию кофе по утрам, который Сукуна притаскивал в комнату и безмолвно ставил на стол, с намеком кивая. И к утренним прогулкам, в которые утаскивал опять Ремен, аргументируя свежим воздухом, надобностью Фушигуро больше проводить времени на улице и осматриваться. И откровенно, без приукрасов, тем, что ему с Мегуми хочется провести время — таким образом минуты определенно впустую не пройдут. В одну из таких они впервые обсудили, что оба бы хотели завести собаку. — И чего извлечь удалось? — Что вел себя как придурок. — Склонность к формулировке правильных выводов у тебя уже однозначно имеется. — Завались. К внезапно найденным в полярности их характеров схожестей во вкусах. В глубоком уважении к творчеству Альфреда Хичкока или похожих предпочтениях в жанрах книг. Мегуми, разве что, в буддизм никогда не углублялся, а Сукуна на прозвучавшее однажды напоминание о припрятанной где-то в ящике Трипитаке только залился преисполненным иронией смехом.       И к тому, что Ремен постепенно стал не тем изначальным «неприятным соседом, с которым надо постараться ужиться». Теперь тем, кто может своими разговорами скрасить унылые вечера или подбодрить ранним утром. Тем, с кем Мегуми может говорить в своей манере: прямо и иногда с колкостями. Сукуна во все одинаково внимательно вслушивался. — А ты не ругайся. Я наоборот хвалю, — ухмыляется Годжо, хлопая Сукуну по плечу. — У тебя впервые за прожитую пятую часть века появилась возможность построить что-то нормальное, а не трахнуть и бросить, так что я тебя тут с удовольствием поддержу. Просто хорошо это чувствую. Сначала живешь так, что ты — не ты, а потом находится кто-то хоть немного понимающий, и сразу осознаешь, что до этого момента жил совершенно неправильно. Поэтому не упускай шанса, ты же упрямый баран. — Умеешь ведь иногда говорить что-то нормальное. — Я всегда нормальное говорю! Всему виной твое больное восприятие. — Спасибо, — Сатору довольно улыбается в ответ.

***

— Сукуна! — выкрикивает Годжо, бесцеремонно врываясь в комнату. Мегуми вздрагивает; Ремен закатывает глаза, подходя ко входу. — Как дела у тебя? — приторно добавляет парень, прищурившись. — Тебе чего? — И вновь ни доли любезности. — Так что нужно? — Я, между прочим, с деловым предложением, — Сатору обращает внимание на непринужденно уткнувшегося в телефон парня, оставшегося на своем месте. — Фушигуро, к тебе тоже относится, — улыбается он, призывая подойти. Мегуми неторопливо приподнимается с озадаченным выражением. — Ну вот, к чему я зашел вообще, — вертит указательным пальцем в воздухе; ладонь Сукуны в этот момент непроизвольно на плечо к приблизившемуся Фушигуро укладывается. — Сугуру хочет в клуб, я тоже хочу развеяться, ты там тоже не помешаешь, а чтобы не погнил от одиночества, бери с собой соседа, заодно и прелести токийский развлечений ему покажешь, — гордый своей речью Годжо чуть вскидывает подбородок, на лицах стоящих напротив почти одновременно рисуется скепсис. — Эй, я хотел сказать, что мы будем рады вашей компании. — Мы поняли, — саркастично отвечает Сукуна, ухмыляясь. — Ты мне щелкни, если соберетесь, — лыбится Годжо, а после, подтягивая Ремена за ворот к себе, напоследок на ухо шепчет: — Вы друг другу явно подходите. Сукуна фыркает, выставляя его за порог. И смотрит на задумчиво уткнувшего взор в закрытую дверь Фушигуро. — Мегуми, пойдешь? — Не знаю, — пожимает плечами. — Меня такие места не особо привлекают, — он глядит на Ремена, расстроенно опустившегося уголки губ и, усмехаясь, добавляет: — Чего, умрешь там без меня? — Мне не принципиально, — Сукуна почесывает подбородок, — просто взять тебя с собой перспектива определенно привлекательная. Парень улыбается мимолетом и, бегло глянув на пустой от уведомлений экран мобильника, решает в конечном счете ответить согласием.

***

Бокал с недопитым виски звонко ударяется о стол: на фоне оглушительной музыки едва слышно. У Сукуны растянувшаяся по лицу чуть пьяная улыбка, настроение хорошее и плечи расслабленно откинуты на спинку. Он запрокидывает голову и прикрывает глаза. На темноте век рисуются разноцветные вспышки узоров, падающих к коже от вертящихся диско-шаров и прожекторов, расположившихся по углам. Ремен легко водит головой по сторонам и постукивает подошвой в такт знакомых старых мелодий; чуть погодя к ним присоединяются и щелчки пальцев от свешенной к полу руки. Мегуми рядом молча пьет любезно купленный Сукуной коктейль, иногда перекидываясь парой слов с умиротворенно растекшимся на стуле Сугуру. — Сегодня что ли всю ночь будет играть программа по возвращению в восьмидесятые? — риторически восклицает Сатору, пытаясь перекричать музыку. — Кто знает, — Сукуна приподнимается и открывает один глаз, разглядывая Годжо. Когда песня стихает, постепенно сменяясь другой, он с воодушевленно раскрывшимся взором ухмыляется, метя в Сатору своим всепоглощающим распалившимся красным с явным намеком. Тот фыркает. А Ремен ритмично встает с места. Водит телом по сторонам, точно в такт. Годжо по-лисьи щурится. Потирает ладони друг об друга. И следует к танцполу за ним. — Смотри внимательно, — опрокидывает Гето, подталкивая Фушигуро плечом. — Лучшая часть начинается. Мегуми кивает, заинтересованно оборачиваясь. У Сукуны весь облик начинает дышать энергией, когда они выходят к центру узенького зала. Несколько окружающих людей, спокойных и со своими стеклянными искрящимися бокальчиками, из-под бока поглядывают. Пока они, под центральным светом огнистым одного из этих стареньких токийских клубов, под лязг и звон, сочащиеся от барной стойки, под такт музыки, так и призывающей устроить парный мятеж в средине танцпола, начинают двигаться. Годжо — закусывает губу, предвкушающе похлопывая по ляшкам. Ремен — вскидывает подбородок. Начинает беспорядочно двигать руками из стороны в стороны. Сатору, виляя бедрами, подступает к нему. Хватает за ворот и точно в ухо выкрикивает вызывающее «Главное перед любимым не похвастайся триумфальным проигрышем». «Посмотрим, кто из нас». И вздымает к верху ладони. Проворачивается на триста шестьдесят, расправляя грудь. А пол под ногами накаливается. Ногой не переступишь к соседней клетке — канешь в пропасть с раскаленной лавой. И они переступают. Резво и хаотично. Подхватывая за предплечья. Приникая к полу, пока уклоняются от взмахов рук. Резко все стены темного пурпура, неоновые вывески, картины в стиле авангард — размытые мутные вспышки. А их рассинхронные движения с возбужденными поворотами и размашками — почти что импровизированная драка. — Поближе встанем? — спрашивает Сугуру. — Да. Подходя, Фушигуро мнет шею, после — устремляет взор вперед. Гето на фоне шутливо свистит, дальше — скрипят подошвы, скользящие по полу. Вблизи лучше прорисовываются очерки скалистой улыбки. Отражаются звуки сталкивающихся друг с другом спин. Сукуна прыгуче приседает. Расстегивает рубашку, в повороте успевая обвязать ее на поясе. Его такты раскрепощенные, чуть неуклюжие. Поблескивают открывшиеся плечи, кадык, круги татуировок. К коже прилипает ткань оставшейся на нем одной белой майки. А исполнитель из динамиков колонок так и продолжает символично кричать свое… Просто беги, делай ноги, И Мегуми застывает в гранях меж фигурой Ремена, шумной мелодией, радужными отблесками лучей и посторонними звуками, в очередной раз падая в океан воспоминаний о прозвучавшем тогда шуме мотора. удирай. Многое изменилось. На языке сладкое послевкусие выпитого коктейля. Сестра все чаще трезвонит лишь на мобильник. В голове ее голоса все меньше. Он вновь взирает на танцпол, поглощенный ритмичными и волнообразными перемещениями двух людей. Фушигуро кажется, ему самому кажется, что это правильно — тут стоять. И смотреть с отчего-то совсем легко приподнявшимися уголками губ.       Когда незаметно для Мегуми мелодия постепенно утихает, он не видит, как парни яростно жмут друг другу руки, как Сатору отбегает к Сугуру со своим «Скажи, что я выглядел круче»… Фокусирует взор лишь тогда, когда Сукуна остается там уже один: с растрепанными волосами, поднятым к потолку лицом, небольшой одышкой и вздымающимися легкими. Он потирает лоб, зализывает разлетевшиеся копны назад и оборачивается. Фушигуро приподнимает брови: у Ремена в глазах точно искорки рисуются, мириады блестящих мелких звезд, затмевающих кровавую глушь и не равняющихся с тем слабым загоревшимся прежде огоньком, на фоне этого блеска совсем тусклым. Опять натягивается клыкастая улыбка, успевшая опасть с лица. Сукуна подходит решительно и, подхватывая Мегуми за костистое запястье, произносит: — Теперь твоя очередь. — Я не умею танцевать, — вертится парень, пока Ремен продолжает подтягивать его вперед. — А я, по-твоему, умею? — Явно получше меня. Но вопреки возражениям Сукуна все равно вбирает его пальцы в свои. Плавно передвигает локтями от одной стены к другой. Отпуская, отправляет в полуоборот. И вновь. Мегуми вяло и слегка скованно следует за его жестами: телом размеренно движут чужие руки. Самостоятельно лишь увиливает он от вкрадчивого взгляда, прижимаясь спиной к груди, отводя дальше макушку, пока Ремен упорно пытается дотянуться до глаз его своими.       С ним Сукуна — осторожно и мягко. Дело ли в сменившейся на более неторопливую мелодии, в личном восприятии, в его потаенных в жилках ощущениях, что отражаются поглаживаниями выпирающих косточек на кистях, что определяются невесомыми мимолетными объятиями со спины, когда Мегуми подается назад… — Все ведь у тебя получается, — ухмыляется Ремен, подворачивая Фушигуро к себе. Он фыркает и снова уворачивается от попытки Сукуны направить на него свой взор. — Ну, дай же на себя посмотреть. Ремен наклоняется и подхватывает Мегуми: одна рука на ягодице, другая — к пояснице. Приподнимает чуть выше, закрадываясь за ремешок брюк, сжимает теперь выгравированную талию, сминая хлопковую ткань футболки. Фушигуро, с широко распахнутыми удивленными глазами, в попытках удержать равновесие хватается за массивные плечи, наконец, оказываясь с Сукуной лицом к лицу. Неловко поджимает губы; Ремен на него снизу вверх глядит с какой-то особой, вовсе несвойственной ему нежностью.       Сзади все звенит музыка и продолжают бренчать бокалы, расплывшиеся теперь в неразборчивое эхо. На фоне глаз, этих синих глаз, взглянув на которые однажды стали не нужны любые другие, мутнеет пространство, воедино сплываются образы, превращаясь в кашу, пока все узенькое помещение, отнюдь не покрытое четкими кругами света и линиями интерьера, растекается за пределы, засасывает округу, стирая все эти стульчики, дешевые произведения искусства, крупицы лишних людей и бутылки с алкоголем, сваливающиеся за край. У Мегуми мякнут сложенные крестиком на пояснице Сукуны ноги, взволнованно бегают зрачки, пока короткие ногти крепче впиваются в разгоряченную кожу. И Ремен, в последний раз жадно вкрадываясь в его глаза, рассматривая все от крупинчатой радужки до бликов и тусклых отражений, закрывает свои. Все в конец меркнет, когда Сукуна смазано целует его, прижав поближе. Когда он может провести языком по небу, не играя с губами в догонялки, подобно, зрачкам. Потому что Фушигуро, ощутимо дрогнув, сам к нему льнет — сдержанно и неторопливо, но не без трепета в груди, где бурное сердце вот-вот выбьет и раскрошит ребра. Где закончились границы и рамки, где на мокром языке остатки крепкого алкоголя, а на губах копится его пряное послевкусие. Где пол покрылся углем, а они одни на этом неровном огрызке земли, покрытом обшарпанным паркетом. Где этот плавающий в океане из теней кусочек — только для них, или где все кануло во тьму, чтобы их одних оставить. И в этой дремучей беспросветности, опуская Мегуми на ноги, прежде чем вновь поцеловать, Сукуна действительно перестает видеть хоть что-то, кроме его ровных черт.

***

О случившемся и неминуемом они не проронили ровным счетом ни слова, натянуто помолчав пару часов на следующий день, а позже вновь вернувшись к, Фушигуро показалось, нативным диалогам.       Мегуми предпочел слить все на градус; Сукуна же знал, что потянулся бы к его губам, будь он полностью трезвым. Потому что Ремену, будучи в совершенно здравом рассудке, хочется вновь: растянуто, трепетно, сыро и уже совсем наедине. Чтобы не было посторонних испарившихся фигур, а лишь одна, до нетерпеливой дрожи в груди и коленках, особенная. Которую не сковывали бы посторонние растопленные взгляды, чтобы в нее без колебаний взгрызться — сначала в губы, потом в холодную кожу, может, куда-нибудь еще. Чтобы коснуться там, куда будет вольна двинуться рука, там, где у Фушигуро сверкнут глаза. И Сукуна не способен об этом не думать, случайно роняя на Мегуми очередной взор. Ему вновь мало: мало подобранного ключа, мало слегка приоткрытой двери, которую так и хочется широко распахнуть одним дерзким взмахом. У него чувства скопились на острых зубах и ладонях — грубых подушечках пальцев, самоиспепеляющихся от избытка подожженного керосина. И он решает сбрасывать огонь. Медленно и размеренно, чтобы на двери внезапно не сменился замок. Случайно намеренно вылавливая на переменах, фыркая перед этим недовольно от вида Фушигуро, любезно общающегося с одногруппницей. А после — приобнимая, захватывая за шею, пока Мегуми вздрагивает, а затем приударяет локтем, сопровождая колючим «Иди своей дорогой». Неожиданно и без повода обнимая со спины, когда Фушигуро бездельно стоит в комнате. И крепко — руками сжимая талию, а подбородок кладя на плечо. Уваливаясь на его койку вместо своей, а действия свои характеризуя выраженным желанием что-нибудь вместе посмотреть. Если поначалу Мегуми увиливал, заходил в душ вечерами и, смотря на свое отражение, до неловкости бессознательно касался губы своими пальцами, то с какого-то момента отчего-то почти перестал пытаться противиться. В очередной раз — Сукуна расселся посередине кровати Фушигуро. Влажную макушку прижав к стене, ногу небрежно закинув на другую, и в руках телефон, который он периодически включает и выключает, будто застыл в состоянии изнуряющего ожидания. Мегуми вздыхает и, кидая махровое полотенце на полку шкафа, подсаживается подле него. Падает на подушку — Ремен откидывает мобильник в сторону. И смотрит. По-особенному воодушевленно, на лице хитрую ухмылку выстраивая. А после вновь непринужденно откидывает голову к стенке.       Мегуми отводит взор. За окнами пейзаж кромешной тьмы с тысячей слабых просветов, из приоткрытых створок которых доносится слабый уличный шум, нарушая тишину шорохов и ровного дыхания. На столе слабо горит лампа, отливающая теплый желтый на раскиданные по чужой половине слегка пыльные учебники и тетради. Вечно светящая одним и тем же цветом она, кажется, разносит свет по помещению по-иному. Фушигуро отворачивается, глядит на Сукуну, давящего лыбу в потолок. И проговаривает. Беспричинно и так безыскусно. — Давно девочек к себе не приводил, — Ремен вскидывает брови, обращая на Мегуми взгляд. Тот жмет плечами и, расправляя ноги и утыкаясь ими в бедро соседа, добавляет: — Подвинься. Сукуна с усмешкой потирает подбородок и смотрит на Фушигуро из-под полуприкрытых век. Теперь совсем скабрезно. — Мегуми, мне ведь не только девочки нравятся. И крепко обхватывает его голень. Вниз скатывается ткань черных шорт, когда Ремен поворачивается, закидывая чужую ногу на свое плечо. К низу невольно скатывается и рука Фушигуро, обхватившая основание кровати, когда по той же голени прошлись языком. И продолжает крепко вжиматься, сверлить дерево ногтями, когда горячие зубы без приглашения впиваются в прохладную кожу. А дальше, как по заранее заданному сценарию, в бедра. Сукуна оставляет после себя разгоряченное послевкусие пожара, проходится ожогами и алыми следами от вклеившихся в Мегуми ладоней.       Он, Фушигуро, дрогнет или сожмет пальцы в кулак. Подожмет губы от сдобной боли или с резким выдохом распахнет их, когда за первым укусом последует второй, когда за касанием последует розоватый отпечаток, но все не дернется — Ремен в этом читает молчаливое «Да», заводя кисть под светлую кофту. Он, Мегуми, размякая и отдаваясь назад от соприкосновений с чужим теплом осознанно, без веяния спирта, на который можно было бы переложить ответственность, теряется. В рамках правильного и неправильного. Дозволенного и категорически запрещенного. Сестра бы прокричала, что это совершенно неприемлемо — растворяться под влиянием его прикосновений. Сестра бы проговорила, что это выходит за все границы. Но там, внутри, в жилках и меж косточек, перестают быть слышны любые ее отголоски. Застывает устремляющийся прямо в голову поток морали и правил поведения, искусственных и фальшивых, притворно-приторных. Давно закрыты банки с медом и карамелью, внутри которых потоплены сотни заданных для использования речевых оборотов и фраз.       Сейчас — оказываются развязаны закрепленные ленточкой с бантиком руки, которыми Фушигуро хватает Сукуну за макушку, заставляя придвинуться к себе, едва ли лбами не сталкиваясь. Он все тот же. Не перестают казаться неоднозначными смотрящие на Мегуми с горящим в них огоньком глаза. Он до сих пор вспыльчивый, самоуверенный, с клыкастой улыбкой и с замешавшимися теперь во все это особо трепетными взглядами, дольками ревности и неожиданными объятиями.       И если весь этот ворох чувств, взращенный от разгоряченных и с запахом пряностей выдохов Ремена, от его аккуратно-небрежных движений, скопившийся в нутре, ставший резко ощутим на коже и забивший все поры — настоящий и искренний, то это должно быть правильно. Определенно правильно. Так вольготно зарыть пальцы в удивительно мягких прядях, подтянуть к себе, соприкоснувшись губами, и тут же определить жадно прокрадывающийся к небу язык, гуляющий затем по рядкам зубов, а после слизывающий колкий привкус боли, оставшийся от укуса в губу нижнюю. Сукуна его целует нетерпеливо и жадно — впервые так легко и свободно, сжимая талию, отнюдь не перекрытую шелком одежды, пока вечно холодные ладони Мегуми, спущенные к шее его, оттаивают от многолетней мерзлоты. Ремен втрескался в Фушигуро по макушку, может, и выше; по небеса, с которых этот парень и спустился, не оставляя в покое ни на минуту с секунды, в которую Сукуна к нему пригляделся. И чувствовал, что влюбляется только сильнее: от единого мимолетного касания, от пылкого ощущения, окутывающего все тело рядом с ним. Ему Мегуми хочется: близко, как-нибудь еще и, пожалуй, всегда. С ним необыкновенными становятся обычные прикосновения; как-то по-иному сталкиваются губы. С ним у Ремена в жилках кипит чувство на шесть букв, неосязаемое, но заставляющее контроль над ладонями терять, что с поясницы скатываются: одна к бедру, другая — к паху. Фушигуро оттягивает Сукуну за волосы от себя, когда тот начинает игриво водить пальцами по стояку сквозь ткань. Его не останавливает — только сильнее сжимает, глядя на Мегуми, выпускающего лишь глухое «Блять», прищурено, точно в глаза, стесняя обстановку, время и пространство, когда, забравшись под одежду, он начинает медленно водить по члену. И Фушигуро с этим его «Блять» нравится. Нравится, как Сукуна обхватывает покрытое предэякулятом основание рукой, начиная вверх-вниз по направлению водить. Нравится, как он остатки внимания переключает на его шею, мягко целуя и прикусывая — за этим поблескивающие пятна слюны на коже, дрожь и растекающаяся по всему телу нега; как на его плече, на котором Ремен, отодвинув свободной рукой кофту в сторону, рассадил крохотный сиреневый букет. Как он, бегло стягивая с себя штаны, начинает о его пах своим тереться, а после — резче, едва сдержаннее, к Фушигуро всем телом приникая. И Мегуми определяет, что ему Сукуна со всеми своими причудами даже больше, чем просто нравится, когда крепкую спину обхватывает ладонями.

***

В один из дней Ремен возвращается позднее и явно в состоянии более воодушевленном, нежели обычно. Минуту молча стоит, задумчиво осматривая комнату. — Знаешь, я подумал, что мне нахуй не сдалась эта машина, — неожиданно проговаривает Сукуна и, роясь в кармане, достает новенькие блестящие ключи, звеня ими перед Мегуми. — Уж порядком поднадоели эти кровати односпальные узкие, а там мягкая двуспальная, охуенная ванна и своя кухня. — Ты серьезно? — упорно, но, однако, безуспешно пытаясь скрыть разочарование в голосе проговаривает Фушигуро, отводя от парня взгляд. — Конечно, — хмылится Ремен, вновь довольно поглядывая на связку. — А до сюда можно будет и на метро пока покататься. — Понятно. — А ты чего не радуешься? — Я должен быть рад тому, что ты от меня сваливаешь? — Сукуна распахивает глаза и, секундно заливаясь смехом, подхватывает Мегуми за запястье и с кровати поднимает, подтягивая к себе. А далее на ухо, почти шепотом: — Думаешь, что ты в переезд не включен? — Фушигуро вскидывает брови, отодвигаясь от Ремена. — Если хочешь, то можем и остаться, но если до полноценного секса дело дойдет, то я с тобой делать этого на жизнью потрепанных койках не… — Ты серьезно? — перебивает он. — Таким образом я бы точно не шутил, — Сукуна резко Мегуми на руки поднимает, перед этим в руку ему связку вложив. — Так что собирайся, — и улыбается. Смущенный обстоятельствами Фушигуро не может не ответить тем же.

***

Легко сложить вещи в чемодан и уехать. До бесконечности прокатывать по асфальту его колесики и хлопать дверью машины, выходя в абсолютных разных точках. Легко сделать шаг, как и остановиться, если дальше тяжело идти станет. Счастье, однако, не только в собранном чемоданчике и количестве преодоленных километров.

«Мегуми, как дела в общежитии?»

«А, забыл сказать, мы с соседом съехались»

«Чего??????»

«Ответь!!!»

      Может, оно действительное и истинное кроется в настойчивом и безостановочном движении по направлению.