Не обещай

we shared nothing but storm, but wind one rainswept moment stuck within

Он молчалив. Не то чтобы Берсеркер должен много говорить, но он остается безучастным, даже когда Астольфо прыгает вокруг него, допытываясь, как же его зовут на самом деле, так что ей приходится вмешаться. Кажется, он недоволен — он мрачно смотрит на нее, и она, не выдержав, отводит глаза. — Поздравляю, Франческа, — мягко говорит Фьоре, когда они выходят в коридор. Ее Слуга — Арчер, Хирон — катит ее кресло; глядя на них, Франческа неожиданно остро чувствует пустоту у себя за плечом. Облегчение, которое она испытала, когда Берсеркер по ее слову перешел в форму духа, куда-то девается. Она не может себя заставить посмотреть сестре в глаза. — Кажется, все прошло хорошо? Хирон спокойно глядит на нее. Он высокий, как лорд Дарник, но от него не исходит той давящей, мертвящей ауры, от которой покрывается мурашками любой, кто встречается с главой их клана. Присутствие Хирона тоже чувствуется, но по-другому: он словно изучает ее, осторожно, но неумолимо пробирается в самую суть, смотрит, из чего она собрана, кто она есть. Франческа вздергивает подбородок. — Спасибо, Фьоре. Кажется, у тебя тоже. — Увидимся за завтраком? Сестра желает ей спокойной ночи, и Хирон увозит ее кресло; Франческа стоит в коридоре, глядя им вслед. Да, у нее никогда не получалось быть такой, как нужно — изящной леди, искусным магом, достойной наследницей. Но ведь и тот худой, почти хрупкий юноша с металлическими заклепками, неуклюже торчащими из-под волос, совсем не похож на Берсеркера, как она его себе представляла. Может быть, это судьба? — думает она и фыркает, скорее от осознания нелепости этой мысли, чем от веселья. Чудо, что Грааль вообще выбрал ее. Интересно, как долго они продержатся? Она не настолько глупа, чтобы переоценивать свои шансы; но все-таки, лежа в постели той ночью, она уже в полусне вспоминает то мгновенное пьянящее ощущение власти, всемогущества, когда контракт был заключен и дух откликнулся на ее зов. И странные, слишком холодные для безумия, прозрачные голубые глаза. *** — Он хотел зайти в мастерскую? — Зашел, — Роше пожимает плечами. Он смотрит куда-то в сторону, пока они разговаривают; учитывая, что он намного ниже ее, смотрится это несколько комично. Франческа подавляет порыв рассмеяться. — Смотрел. Попытался потрогать кого-то из носильщиков. Учитель был занят; хорошо, что я проходил мимо. Он неодобрительно качает головой. Этот тринадцатилетний мальчишка держится взрослее многих полноправных взрослых, которых она видела. Конечно, если Кастера нет рядом. Это было бы даже умилительно, если бы не безучастный вид Роше; разговаривая с ней, он то и дело оглядывается на мастерскую, где големы и Кастер. Ему неинтересно с Франческой. Ему на нее плевать. — Ладно. Все целы? Значит, ничего страшного не произошло. — Только не пускай его больше сюда, — бросает Роше напоследок, прежде чем со скоростью света исчезнуть за дверью мастерской. Франческа вздыхает. — Ну и что это было? Берсеркер, который стоит у стены с тем же отсутствующим видом, что и Роше, слегка поворачивает голову на звук ее голоса. Ну хоть ему не все равно. Жаль только, что ответить он не может. — Пойдем. Насколько бы все было проще, если бы ей удавалось удерживать его в форме духа. Но он ее не слушает. Вечером перейдет в форму духа, когда она прикажет — а утром она опять проснется от сжимающей виски головной боли и поймет, что ее Слуга отправился бродить куда-то, не спросив ее. Он даже не может объяснить, что ему нужно. И вдобавок не хочет. В первый день он просто бродил по замку, но сегодня, кажется, добрался наконец до своей цели. Франческа украдкой глядит на ничем не примечательного парня, шагающего рядом с ней. Он едва ли выше ее — больше, конечно, но не так, как устрашающий человекоподобный монстр из фильмов. Наверное, такого бы никто не испугался. Даже Безумное Усиление на нем особо не сказалось — потеряв способность разговаривать, он по большей части молчит, а тогда его легко принять за обычного молодого человека, одетого в старомодное тряпье... если бы не заклепки на голове. — Берсеркер, ты что-то искал в мастерской Роше? Она говорит это неожиданно даже для себя самой. Ей вдруг становится любопытно. Берсеркер останавливается. Его прозрачные, недвижные глаза смотрят куда-то вдаль — кажется, в ее сторону. Потом он отрывисто кивает. — Что? — Франческе действительно становится интересно. Она даже подходит ближе к нему. Он молчит, все так же глядя куда-то перед собой, и до нее доходит. — Извини, — торопливо говорит она. Даже делает попытку рассмеяться, но он ее не поддерживает. Она вздыхает. — Ладно... давай я буду говорить, а ты кивни, если я права. Он не шевелится. — Я же не просто так, — осторожно добавляет Франческа. — Я... просто хочу узнать больше о тебе. Зачем ты участвуешь в этой войне и все такое. Странно, но произнеся эти слова, она чувствует, что это в самом деле правда — ей хочется узнать больше о своем замкнутом Слуге. Хотя бы для того, чтобы поговорить с кем-то. Сестру она теперь почти не видит, да они никогда и не были лучшими подругами. Другие Мастера — напыщенный Гордес, жутковатая Селенике и Роше, которому не интересно ничего, кроме его големов — как-то не вызывают желания пообщаться, а о лорде Дарнике и говорить нечего. Может, Берсеркер и не умеет говорить в полном смысле этого слова, но... он хотя бы как-то реагирует на нее. И это стоит ценить. К ее удивлению, он кивает в ответ. *** В машине, которая везет их из Сигишоары, Фьоре молчит. «Почему ты не взяла своего Слугу?» — только и спросила она. «Если бы на крепость напали, он был бы нужнее им там. Кроме того... Берсеркер против Ассасина?» Она думала, что Фьоре улыбнется, но старшая сестра только покачала головой. «Ты не должна выходить без защиты своего Слуги. Что, если бы Ассасин заметила тебя первой? Мы потеряли бы еще одного Слугу без боя. Ты понимаешь это, Франческа?» Сцена, которая повторялась много раз за все годы их обучения. Когда Франческа делала что-то нелепое, дикое или попросту глупое, Фьоре журила ее, потому что таков был долг старшей сестры. Обычно Франческа выслушивала это спокойно, но в этот раз что-то прорвалось. «А я могла потерять тебя, — запальчиво сказала она, глядя на сестру сверху вниз — даже сидя рядом с нею, она была выше. — Это смерть, Фьоре! Ты-то это понимаешь? Если ты ошибешься здесь, ничего уже не будет, никакого пути назад!» Лицо Фьоре как будто заледенело. «Я никогда не ошибаюсь», — отрезала она и, отвернувшись к окну, замолчала. Франческа знает, что это был подлый ход с ее стороны — но она сделала его, по крайней мере частично сознавая, что это так. Ей нужно было встряхнуть сестру. Той всегда удавалось быть именно тем, кем нужно — изящной леди, искусным магом, достойной наследницей. Смелым воином. Но в этом и была слабость Фьоре: она слишком увлекалась поддержанием своей маски, чтобы вовремя заметить, что что-то не так. Франческе страшно за сестру — по-настоящему страшно, впервые с тех полузабытых детских воспоминаний. Она смотрит на бледный овал лица сестры, отражающийся в стекле, и на секунду представляет, как было бы хорошо обнять ее сейчас, выплакать все свои тревоги, показать, что она рядом, что ей не все равно. Но все это нужно было сделать тогда, когда они хоронили под деревом останки пса, который еще вчера жизнерадостно вилял хвостом и весело лизал Фьоре руки. Она упустила свой шанс еще в то лето, когда верила, что умная старшая сестренка, любимица взрослых, одумается и поймет, увидит, что за урок им хотел преподать отец. Но Фьоре, внешне такая же рассудительная и собранная, как и всегда, разразилась над той могилкой таким бессильным, жутким, совершенно человеческим воем, что Франческа не смогла себя заставить к ней подойти. А теперь она смотрит на усталую молодую женщину, сидящую рядом, и думает, что, кажется, уже не сможет ее защитить. Когда они добираются до замка и Хирон материализуется, чтобы помочь Фьоре выбраться из машины, Франческа, пользуясь тем, что им не до нее, вылезает через другую дверь. По крайней мере, у Фьоре теперь есть Хирон; до конца войны он у нее есть. Он достаточно силен, а она, пока остается за пределами поля боя, достаточно умна, чтобы оба они дошли до конца. Они бы уж точно размазали нас с Берсеркером, думает Франческа. Она наклоняется, чтобы освободить краешек юбки, зацепившийся за дверцу; а когда выпрямляется, то поверх крыши машины встречается взглядом с Хироном. Он смотрит так, будто над чем-то размышляет. Франческа мотает головой, взбегает по ступенькам и, не глядя по сторонам, устремляется к себе в комнату. Распахивает дверь и застывает на пороге. — Берсеркер? Он стоит у окна, но на звук ее голоса поворачивает голову. Интересно, что он там высматривал. Может быть, даже их машину. Франческа делает несколько шагов и падает на кровать, не снимая туфель. Неплохо бы принять ванну, переодеться и выпить чего-нибудь горячего, но прямо сейчас у нее ни на что нет сил. — Все нормально, — сонно говорит она, когда длинная тень падает на нее. — Можешь идти... Берсеркер... Утром он по-прежнему стоит у окна. *** Может быть, он что-то знал? Франческа врывается в гостиную, на время войны превращенную во что-то вроде ставки командования. Все остальные Мастера уже здесь, за исключением Гордеса. Фьоре оглядывается через плечо. — Франческа, ты опоздала. Голос лорда Дарника — ровный, без малейших признаков гнева; но по нему никогда нельзя сказать, что он на самом деле думает. И сейчас этого голоса недостаточно, чтобы ее остановить. Задыхаясь, Франческа выпаливает: — Они уже ушли? Селенике, стоящая в тени, ближе к двери, прожигает ее неласковым взглядом, но Франческе все равно. Ей отвечает Фьоре — тем же спокойным голосом, что у ее наставника: — Да, Слуги уже выступили. Займи свое место. Бой скоро начнется. Франческа встряхивает короткими рыжими волосами, так непохожими на мягкие кудри ее сестры. — Нет, я пойду к нему. — Что? Вот теперь оборачиваются все. Даже Роше, который с отсутствующим видом вертит в руках какие-то проводки, поднимает голову. — Я просто хотела сказать... Я никого не предаю. Я по-прежнему на вашей стороне. Но мне нужно быть там. Если Красные Мастера покажутся, я... — Будешь сражаться с ними? — спрашивает Фьоре, и невозможно сказать, насмехается она или нет. Франческа вздергивает подбородок. — Да, — отвечает она, — если придется. — Дура, — очень спокойно и отчетливо произносит Селенике, и почти одновременно с ней лорд Дарник говорит: — Иди. На мгновение повисает тишина. Фьоре изумленно смотрит на него: — Но, дедушка, это опасно. Моя сестра... — Это война, Фьоре. Мы все знали, на что идем. И я не имею права задерживать Франческу, если ей хочется быть в гуще событий. Впрочем, я надеюсь, что ей достанет здравого смысла не лезть в самую гущу. Произнося последние слова, он пристально смотрит на Франческу. Той стоит большого труда не съежиться под этим взглядом; поддерживает ее только тоненькая ниточка связи с Берсеркером, который где-то там, на поле боя, ревет и крушит врагов своей палицей. В бою он совершенно преображается. Франческа чувствует странный холодок при этой мысли. Фьоре подается вперед в своем кресле: — Красные Мастера — наемники, профессиональные убийцы. Если она столкнется с ними... — Ее голос срывается. Франческа с запоздалым удивлением смотрит на свою великолепную сестру. Селенике издает какой-то звук, очевидно, долженствующий означать согласие. — Если. Лорд Дарник произносит только одно слово, но оно камнем падает в напряженную тишину. — Ассоциация отобрала самых кровожадных и эффективных псов, каких только смогла найти. Почему же до сих пор мы о них ничего не слышим? Мастер Красного Лансера не показался, даже когда появился Гордес, не вмешался в битву. Ты видела Мастера Красного Сейбера; но где все остальные? Даже наши шпионы не могут ничего раздобыть. Но такой момент, — он взмахом руки указывает на мерцающий экран, — они, думаю, пропустить не могут. — Вы хотите использовать мою сестру как приманку? Голос Фьоре странно понижается. Пальцы Роше замирают. Франческа уже очень давно не слышала, чтобы сестра говорила таким тоном. Лорд Дарник улыбается ей в ответ, и в его улыбке нет ни капли злости или веселья. Только холодная, четко отмеренная жестокость. — Очень опасную приманку. Это все еще наша земля. И они не видели всего, на что мы способны. Как они сейчас похожи, как достойны друг друга — нынешний глава клана и его будущая преемница. Фьоре не отводит глаз. Бой перед замком забыт; другая, более опасная битва разворачивается сейчас в командной ставке. Роше потихоньку вжимается в кресло: все-таки он еще совсем ребенок... Франческа рвано вдыхает. — Я пойду. Гроза должна разразиться не здесь; еще рано. Напряжение спадает. Лорд Дарник и Фьоре оба поворачиваются к ней. — Франческа... — ломко начинает Фьоре и не заканчивает. Она не знает, что сказать. Или, скорее, знает, но не может. — Мы будем наблюдать за тобой. Поддержка это или угроза? Не поймешь; как всегда у лорда Дарника. Но цель достигнута. Франческа выбегает в коридор, мысленно проверяя свой арсенал. Она взяла сегодня с собой все, что могла. Ей тоже пора пройти боевое крещение. «Берсеркер, я иду». Он не удивляется. *** Просыпаться больно. Она пытается вдохнуть и с каким-то отстраненным удивлением обнаруживает, что, кажется, разучилась делать даже это. — Господин, она проснулась. Франческа с усилием скашивает глаза вбок. Белая фигура, стоящая рядом с ее головой, отступает; ее место занимает другая. В этой больше теплых цветов, больше силы, больше искреннего, почти отеческого беспокойства. — Франческа, ты меня слышишь? Конечно, хочет возмутиться она, но язык распух, будто его укусила пчела, и не желает шевелиться. Она дважды моргает, закрывая и открывая глаза, и сил на это уходит столько, будто ее попросили поднять с земли всю Крепость Тысячелетий, а потом аккуратно поставить обратно. Она надеется, что Хирон поймет. — Хорошо. Думаю, вставать тебе пока рано. Я извещу остальных о том, что ты пришла в себя. Мой Мастер будет счастлива это услышать. Фьоре? — запоздало удивляется Франческа. Странно, что сестры нет рядом. Хотя нет... как раз в этом ничего странного. Значит, они еще борются. Воспоминания накатывают внезапно: темный лес, беловолосый священник, меч. Благородный Фантазм в руках Мастера, мага. Мягкий, даже сочувственный голос: «Прости, что так получилось. Я не враг тебе. Но сейчас еще рано». Она не слышала собственного крика — только рев Берсеркера. А потом... Франческа с трудом разлепляет пересохшие губы. — Бер... — Тише, — властно обрывает ее Хирон. Каким-то чудом он все понимает. — Твой Слуга жив. Той ночью они с Райдером столкнулись с Красной Сейбер. Оба чудом выжили... Он не заканчивает фразу, умолкает и после паузы уже другим тоном продолжает: — Отдыхай, не волнуйся ни о чем. Гомункулы позаботятся о тебе. Когда будешь готова, мы поможем тебе спуститься к остальным. Он уходит — быстро, даже слишком быстро для Франчески, у которой вечность уходит на то, даже чтобы пошевелить пальцем; и когда белая тень — бессловесный гомункул — вновь занимает место рядом с кроватью, от досады хочется выть в голос. Но она не может даже этого. *** Солнце заходит. Она дышит на стекло и рисует пальцем какие-то линии. Не руны, не знаки силы, просто абстрактные фигурки. Франческа так развлекалась, пока они ехали в аэропорт. Тогда они еще не знали, что она тоже избрана. Фьоре бесцветно пытается улыбнуться — зачем? все равно никто не смотрит, — отворачивается от окна и негромко зовет: — Арчер. — Мастер, — Хирон материализуется рядом с ее креслом, и при одном взгляде ему в лицо в груди у Фьоре что-то обрывается. Глупо было надеяться. — Значит, нас ничего не защищает? Хирон отрицательно качает головой: — Периметр чист. Я не знаю, что отвело первую атаку Красных, но сейчас оно не действует. Если они прилетят снова, мы окажемся беззащитны. Фьоре медленно кивает: — Я тоже проверила замок. Ничего. Возможно, дедушка мне не рассказывал... Она умолкает. У нее есть свои предположения насчет того, как именно Дарнику удалось отразить первую атаку и почему теперь эта защита перестала действовать, но она не станет их озвучивать. О нем и так ходит... ходило слишком много слухов, но она от него никакого зла не видела. Если бы не Франческа, она бы, может, даже поплакала по нему. Но сейчас у нее нет времени горевать, как нет времени думать, был ли Дарник Престон Мертвым Апостолом и причастен ли к его смерти Красный священник, тот, что ранил Франческу. — Нам нужно обсудить стратегию. Собрать всех... — Вы уверены? — осторожно спрашивает Хирон, и Фьоре твердо качает головой: — Нет, мы не сдадимся без боя. Это не ее война. Не она ее развязала, и призрак победы неудержимо выскальзывает из рук: они уже потеряли Сейбера, Лансера и Дарника — свои главные козырные карты и движущую силу — и им нечего противопоставить летающей крепости Красных. Но теперь все зависит от нее, и кому, как не ей, решить эту трудную задачу? Хирон улыбается, и Фьоре чудится в его улыбке оттенок гордости за нее. — Да будет так. Он поворачивается, чтобы уйти, но Фьоре окликает его: — Хирон, — слишком неловко, слишком торопливо. Пальцы сжимают ручки кресла. — Как моя сестра? Его спина замирает. Когда он поворачивается к ней, на лице его то же выражение, с которым он появился перед ней в первый раз: настороженное беспокойство, предчувствие недоброго. — Госпожа Франческа приходит в себя, но ненадолго, урывками. Рана не смертельная, но заживает слишком медленно. Я проверил ее кровь на яды и вредоносную магию — ничего. — Он грустно усмехается и зачем-то добавляет: — Берсеркер дежурит у ее кровати с самого утра. Никого не желает слушать. Фьоре закрывает глаза. — Мастер? — с оттенком беспокойства переспрашивает Хирон. Ей вообще не нужно было сюда приезжать. Оставалась бы дома, раздражала отца — — Я думаю, это из-за Берсеркера она не может прийти в себя. Хирон хмурится: — Мне известно, что поддержание материальной формы Слуги требует больших затрат энергии, но... — Франческа очень слабая. По лицу Хирона она понимает, что несет что-то не то, но уже не может остановиться. — Как от мага от нее толку нет. Мой отец всегда говорил, что все таланты нашей семьи достались мне. Они с матерью решили, что им нужен второй ребенок, когда стало ясно, что я искалечена как человек и как маг... но у моей сестры оказались слишком слабые способности к магии, не сравнимые с моими. Тогда они вернулись ко мне. — Фьоре рвано вздыхает. — Знаешь, что самое ужасное? Не все даже знают, что у Форведжей двое детей. Хирон молчит. — Она вообще не должна была участвовать в этой войне, — яростно говорит Фьоре. — Она должна была помогать мне по мере сил, поддерживать связь с домом... но, когда на руке у нее появились эти проклятые заклинания, мы поняли, что обратного пути нет. Точнее, я поняла. Про нее я до сих пор не знаю. Иногда она ведет себя так, будто она ребенок, будто все это — безобидная игра. — Безрассудство и храбрость слишком часто идут рука об руку, — негромко говорит Хирон. — Но госпожа Франческа храбро сражается и не бежит от боя. Это черты настоящего героя. — Да, — Фьоре невесело смеется, — моя сестра куда больше Берсеркер, чем ее Слуга. На какое-то время повисает молчание. — Так что вы намерены делать? — спрашивает Хирон. Фьоре хмурится: — То, что нужно. И чуть слышно добавляет: — Но она меня за это возненавидит. — Дядюшка Гордес? — Фьоре? — Гордес, идущий куда-то в сопровождении гомункула, останавливается. — А ты что здесь делаешь? Я думал, вы все уже собрались внизу... — Так и есть. Но мне нужно кое о чем поговорить с тобой. Ты куда-то спешишь? Гордес оглядывается на гомункула, замершего посреди коридора, и в замешательстве скребет подбородок: — Да никуда. Вроде Роше что-то хотел... — Роше? — Фьоре хмурится: — Я велела им сосредоточиться на Благородном Фантазме Кастера. Думаю, что бы это ни было, оно может подождать. Так и передай, — добавляет она, глянув на гомункула. Тот, не выразив никаких эмоций по этому поводу, молча разворачивается и уходит. Его дело — доставить послание. Остальное неважно. Так уж они устроены. — Так о чем ты хотела поговорить? Фьоре подкатывает свое кресло поближе и серьезно смотрит на коротенького Гордеса снизу вверх: — Дядюшка, я хочу, чтобы ты заключил контракт с Берсеркером. Он, кажется, даже не сразу понимает, о чем речь: — Э... что? — Моя сестра умирает. Даже с помощью гомункулов она больше не может поддерживать существование Берсеркера. Грааль выбрал тебя, у тебя есть право заключить новый контракт. Подумай. Что ты теряешь? Ответ должен быть очевиден, но Гордес неловко мнется и отводит глаза. Фьоре хмурится: — Дядюшка? — А... а как же Зигфрид? Он произносит это почти неразличимо, но Фьоре находится достаточно близко, чтобы разобрать слова. — Райдер с Берсеркером видели его, ведь так? Той ночью, когда дрались с Красной Сейбер? И мы все видели... Если Зигфрид жив, я по-прежнему его Мастер. Это уж точно. — Он сжимает в кулак руку с поблекшим узором. Фьоре качает головой: — Если Сейбер жив, где он пропадал все это время? Почему не дал о себе знать? Почему ты ничего не почувствовал? — Гордес потихоньку съеживается под ударами ее вопросов, и Фьоре наконец сжаливается: — Я не знаю, что это было в лесу той ночью, но в одном мы можем быть уверены: это не Черный Сейбер. Ты свободен. Гордес вовсе не выглядит счастливым, но Фьоре с нажимом добавляет: — Это твой второй шанс. Вторые шансы редки. Не упусти его. — Хорошо... хорошо. Он покорно плетется за ней по коридору и не может не думать о том, что Дарник выбрал себе достойную наследницу. Может, рано он радовался. Первый взрыв раздается, когда они сворачивают в коридор, ведущий к лазарету. — Осторожно! — Гордес хватает за спинку кресло Фьоре, поехавшее в сторону. — Спасибо. — Она тяжело дышит, и в ее глазах он видит настоящий ужас: — Не может быть... уже? Не надо объяснять, что «уже». Мимо них пробегает отряд боевых гомункулов. Еще один взрыв сотрясает Крепость Тысячелетий, несокрушимую цитадель ныне мертвого Дарника Престона, и Гордес с необычайной ясностью понимает, что вот тут им всем и придет конец. Фьоре хватает его за руку. — Скорей! — Ужас в ее глазах сменяется стальной решимостью; она практически тащит его за собой к лазарету, и когда они, запыхавшиеся, появляются на пороге, встречает их только тишина. — Ширма! Ширма, отгораживающая кровать Франчески Форведж, каким-то чудом устояла на месте; Гордес, повинуясь нетерпеливому знаку Фьоре, сдвигает ее в сторону — но там только Франческа, которая спит, беспокойно и часто дыша; ее рыжие волосы — единственное яркое пятно в царстве белых простыней, бинтов и бледной, как бумага, кожи. Гордесу даже становится не по себе. — Что там? — окликает его Фьоре, и почти сразу же ей отвечает другой голос: — Началось, Мастер. Вам лучше поспешить. Арчер в полном боевом доспехе стоит рядом с нею, такой же собранный и спокойный, как и всегда. Один только его вид придает Гордесу хотя бы малую долю, но — уверенности. — Берсеркер? — полушепотом спрашивает Фьоре. Хирон качает головой. Конечно; безумный воитель всегда должен быть на передовой. На что они надеялись, спрашивается? *** Он не боялся смерти. Создатель много говорил о ней, но сам он очень долго не понимал, что это такое. Знал только, что это можно исправить. Создатель может. Это не навсегда. Потому и не боялся его угроз, не воспринимал их всерьез — такому высокоорганизованному существу это не пристало. Но это блаженное незнание прожило недолго — лишь до той минуты, когда ревущий огонь проглотил его будущую невесту. До той минуты, когда он увидел страх в глазах создателя, обнимающего воздушную, хрупкую фигурку в белом. До той минуты, когда ему в полной мере открылся блистательный, чудовищный обман Виктора Франкенштейна — и он проклял собственное существование. Раз он не может никого спасти от смерти, он будет нести ее. Он не боялся вида крови, его не пугали крики. Ведь он — не человек, а демон, порождение больной фантазии сумасшедшего ученого. Кровь шла ему. Страх ему предшествовал. Он был рожден для великой миссии — и он выполнял ее, может быть, не так, как то виделось создателю, но он заставил людей говорить о себе, наполнил собой их умы. Он шел, не оглядываясь, прорубая перед собой просеку своей чудовищной палицей, забыв обо всем — пока не очутился в этом замке. Пустые глаза и механические движения горничной, помогавшей рыжей девочке с печатью силы на руке, что-то ему напомнили. Когда она вышла из комнаты, он последовал за ней — сперва в форме духа, а потом, когда ощущать себя призраком стало уж совсем невыносимо, в более привычной, материальной. Горничная ни разу не оглянулась, ничем не дала понять, что заметила его. Она смотрела только перед собой. Вслед за ней незаметными на первый взгляд ходами он обошел половину замка, пока его внимание не привлекла дверь, из которой вышли трое таких же — пустые взгляды, отточенные движения — и без лишнего слова, без звука разошлись в разные стороны — словно волны разбежались по воде. А за дверью оказался настоящий храм. Десятки, сотни искусственных форм жизни передвигались там, без единого лишнего движения, в согласном ритме делая свою работу. Это была прекраснейшая из симфоний, доступных его пониманию. Он забыл обо всем — и опомнился только тогда, когда нахальный светлокудрый мальчик резко хлопнул его по руке. Слов он не расслышал: он их вспомнил. Руки привычно дернулись к теплому горлу. Только сияние печати силы, такой же, как у рыжей девочки — его якоря в этом мире — напомнило ему, что перед ним не брат Виктора Франкенштейна. И руки опустились. Девочка увела его из храма, а на двери поставили охранный знак: он проверял. Потом проверять стало некогда. Но даже тот один-единственный поход принес неизмеримую пользу: напомнил ему, кто он такой. Не убийца. Ученый. Спутник. Спутник рыжей девочки, раз других вариантов нет. «Я... просто хочу узнать больше о тебе», — сказала она, несмело покосившись на него. Она не была ему ни создателем, ни невестой, но это она поддерживала его существование — тонкая ниточка силы, протянувшаяся между ними, посверкивала даже сквозь затопивший голову кровавый туман. Думать ему было тяжело, но убивать он мог — и он убивал по ее слову, убивал ради нее, убивал, сражаясь рядом с ней, потому что она не стыдилась стоять рядом с ним, смотрела на него, говорила с ним — Видеть ее безмолвной и неподвижной на белых простынях было неправильно. Больно. Страшно. Он вспомнил создателя, прижавшего к груди нежное существо в белом. То был чудесный миг: наконец-то он увидел страх в глазах создателя. Наконец-то создатель понял. Назад дороги не было. Виктор Франкенштейн испугался того, что сам же сотворил — но боялся он не за себя. Тогда он этого не понял. Он смотрит на бледную руку с причудливым багровым шрамом, лежащую поверх одеяла, и осторожно тянется к ней — и в этот момент пол под ногами вздрагивает. *** Все смешалось, будто в тумане. Сон; ей снится сон, но она не может проснуться. Она сидит, скрючившись, в каком-то неуютном, тесном и холодном пространстве. Непослушными пальцами она листает бумаги, исписанные убористым почерком. Ей знаком и одновременно чужд этот почерк, и слова, которые она медленно разбирает в полумраке, наполняют ее душу пониманием и яростью. «... я создам то, чего еще никому не удавалось — оживлю неживую материю... Я вдохну в нее душу, наделю ее интеллектом, равным человеку, и посмотрим тогда, что скажут эти скептики... Мои товарищи, к несчастью, уступают мне в способностях: я создам идеального помощника, который будет понимать меня с полуслова...» «... что это было? Какое-то жуткое видение, бред воспаленного мозга... он не человек! Не человек! Это дьявол, нацепивший человеческую личину... Боже правый, что я натворил? Что я наделал?» Я все исправлю, ворочается мысль в мозгу — медленно, неотступно. Я все исправлю, создатель... с твоей помощью. Мы выясним, где ты ошибся, что сделал не так. Ведь не зря ты наделил меня таким умом; я один способен проследить за ходом твоих мыслей. Мы все исправим. Создадим новую, более совершенную версию, которая станет утешением и подругой для меня... Она сознает, что это не ее мысли. Берсеркер. Я вижу сон о прошлом Берсеркера. Такое ведь уже было; или нет? Строчки расплываются, темнота поглощает скудный пейзаж. Слышен только треск огня и чьи-то крики. Нет! Франкенштейн, подожди! Ты же обещал, будь ты проклят, ты обещал! Франческе кажется, будто голова ее сейчас разорвется; ей хочется обхватить ладонями виски, но она не чувствует рук. Совсем. И ног тоже. Только сознание плывет в бесконечной черноте чужих — ее — страхов и сожалений... ... девочка под деревом плачет, бросая землю в неглубокую ямку... ... светловолосый мальчик дерзко ухмыляется и говорит: «Мой папа убьет тебя, чудовище»... ... белоголовый священник цокает языком: «Прости, еще не время»... «Хватит». Это не ее голос — она никогда не слышала такого голоса. Тьма расступается, опадает лоскутьями. Франческа стоит на лугу у Крепости Тысячелетий; древние серые стены возносятся в пронзительно-голубое небо. Перед ней стоит человек. Светлые волосы, яркие голубые глаза, старомодный наряд. Это был — это мог бы быть Берсеркер, если бы он причесался, привел в порядок свою одежду и... Он глядит на нее. Он видит ее. — Здравствуй, — говорит он — тем же голосом, что произнес «хватит». Франческа хотела бы ответить ему, но странное оцепенение сковывает все ее тело. Она не может двинуться с места. Он улыбается ей — чуть скованно. Невозможно и дальше называть его Берсеркером. Франческе вдруг становится стыдно, что она никогда не спрашивала, как его зовут по-настоящему. Конечно, он не смог бы ответить; но можно было что-нибудь придумать, написать список вариантов... Было ли у чудовища Франкенштейна имя? — Нет, мой создатель не давал мне имени. Ему было проще сделать вид, что меня не существует. Это ужасно, думает Франческа, даже не успев удивиться тому, что он, по-видимому, читает ее мысли. Это даже понятно. Удавалось же им как-то общаться. Может быть, он всегда это умел. — Не совсем. Но... не думай больше об этом, ладно? Мы с тобой видимся в последний раз. Когда ты проснешься, меня уже не будет. Что это значит, растерянно думает Франческа, но он не отвечает, а только машет рукой: — Спасибо тебе. Просто... спасибо. И проживи хорошую жизнь, ладно? Ты это заслужила. Вспышка света смывает его лицо, улыбку, и когда Франческа снова может дышать, ее окружает куда более знакомая обстановка. *** — Фьоре? Она не верит своим глазам. Сестра сидит рядом с ее постелью и, кажется, дремлет, откинувшись на спинку кресла. — Фьоре, — повторяет Франческа, а потом, протянув руку (что стоит ей некоторого усилия), тихонько хлопает сестру по руке. Фьоре вскидывается. — О господи. Извини, я что-то задремала... Франческа! Ты проснулась! Она сжимает еще слабую руку сестры в своих так, будто хочет раздавить ее; Франческа никогда не видела у нее такого лица. — Что... что случилось? Фьоре смаргивает непрошеные слезы. — Извини... Что случилось? Ничего. Замок наполовину разрушен, Грааль забрали. Я так боялась, что ты... Она говорит что-то еще, но Франческа уже не слышит. Ее мозг с непривычки медленно, но верно складывает картинку. — Берсеркер, — чуть слышно произносит она, уже зная, какой ответ услышит, и Фьоре серьезно кивает: — Да. Он храбро сражался. Франческа закрывает глаза. Мир кружится. Если бы она не лежала, то наверняка упала бы. — Что теперь? — Что? Ничего. Мы остались почти без людей, без Слуг, без гомункулов... Войне конец. Кажется ей, или вправду она слышит в голосе сестры такое явное облегчение? Франческа пытается сжать руку Фьоре своей изо всех сил, но пальцы чуть не соскальзывают. — Что значит «конец»? Кто еще остался? — Я и Хирон. Кастер нас предал, и Роше куда-то подевался... Селенике погибла. У Райдера теперь новый Мастер — этот странный сбежавший гомункул, который... — Фьоре хмурится, прикусывает губу. — Кажется, он как-то связан с нашим Сейбером. Во всяком случае, он может ненадолго в него превращаться. Дядюшка Гордес еще с нами, и ты... — Но это уже что-то, — упрямо говорит Франческа. Фьоре сухо смеется: — У Красных почти полный комплект. Они забрали Грааль на эту свою летающую крепость. К тому же этот священник... Хирон говорит, что он тоже Слуга, Рулер прошлой войны. С нами связалась наша Рулер, но я не знаю... Она беспомощно поводит плечами. Сейчас она так мало похожа на безупречную старшую сестру, которую Франческа все эти годы тихо ненавидела. И от этого зрелища в ней почему-то поднимается еще большая ярость. — Фьоре, ты что, сдалась? — Сдалась? Нет, я просто не вижу смысла... Франческа пытается рывком сесть на постели, но получается только приподнять и тут же уронить обратно голову. Фьоре с тревогой смотрит на нее: — Тебе еще рано вставать... — Да к чертям, — огрызается Франческа. — Слушай, ты сейчас же идешь и собираешь всех. И эту Рулер. Мы что-нибудь придумаем. Нельзя вот так все бросать. Фьоре смотрит на нее странно, будто не узнает свою сестренку. — Тебе так сильно нужен Грааль? — негромко спрашивает она. Грааль. Желание. Да, это верно: они никогда не спрашивали друг у друга, какие у них желания. Никто ведь и не думал, что Франческа тоже ввяжется в эту гонку. И она не успела придумать достойного желания. Она мечтала, конечно, но это были такие глупые, детские мечты, которые она нипочем бы не решилась поверить Граалю. Да и сейчас ничего не изменилось, разве только — — блестящая от росы трава, далекое небо, яркие голубые глаза — — К черту Грааль, — решительно заявляет Франческа. — Но Красным нужно хорошенько наподдать. И видит, как Фьоре улыбается.