***
Совсем бездушный взгляд брюнета устремлён на собственное отражение в зеркале. Ему всегда нужно красиво одеваться, совершенно выглядеть, потому что он пассажир первого класса, а не какая-то грязь у плинтуса. Это всё навязывают изо дня в день, напрочь убивая истинное мнение и желания. — Смотри, что у меня есть, — произносит Хокли, наверное, слишком внезапно появляясь позади с чем-то в руках. Брюнет через зеркало смотрит на необычайной красоты ожерелье, однако, выражение лица на заинтересованное не меняется. — Это "Сердце океана", им владел сам Людовик 16, — с некой гордостью произносит мужчина, осторожно одевая украшение на бледную лебединую шею, наклоняясь совсем низко к своей невесте и шепча на ухо: — Откроешь мне своё сердце, Сонхва? Взор, пронизанный равнодушием и холодом, поднимается на Хокли и возвращается на ожерелье, а тонкие пальцы проводят по камню необычного цвета. Тяжёлый вздох рвётся с алых уст. Он не может ответить нужное, спасающее из положения "да". Он не может выжать из себя эти две буквы. Не сможет открыть сердце ему. И за завтраком Сонхва сидит, не роняя ни слова. Берёт сигару со стола и закуривает аккуратно, потому что хочется протестовать абсолютно всем. Потому что хочется понизить репутацию противного «будущего мужа» в глазах других пассажиров из высшего общества. Чего бы ему самому это ни стоило. — Я этого не одобряю, — строго произносит Каледон, отвлекаясь от разговора про судно, и всего лишь двумя пальцами выхватывает сигарету из слабо сжатых пухлых губ. Тушит её скорее и в пепельнице оставляет, с некоторым укором смотря на спутника. — А кто, собственно, придумал название корабля? Почему именно «Титаник»? — Почему-почему? Да потому что он, дамы и господа, просто огромный! Этот корабль явно превосходит по размерам все, что когда-либо были, — воодушевлённо говорит мужчина в фраке, раскидывая руки. — Да, именно, — слегка смущённо поддакивает Томас и улыбается. — Я назвал этот корабль из-за его размера. Он… Он действительно титан по сравнению с остальными. — А Вы слышали о Фрейде? — встревает в разговор Сонхва, выглядя абсолютно важным и вычурным. Смешно пародировать их всех. — Читали его? И на удивлённые, вопрошающие взгляды на себе, улыбается колко и откидывается на спинку стула, говоря напоследок: — Он писал об озабоченности мужчин о размерах. Почитайте, господа, это явно по Вашей части, — прежде чем уйти с гордо поднятой головой. Колкие смешки прошлись по периметру всего стола, а на лице Хокли читалось пожирающее изнутри раздражение. — Какая штучка, — хмыкает Молли, прекращая смотреть вслед этой строптивице. — Управишься с ней, Хокли?***
А Сан только и делает, что бродит по палубе, о чём-то серьёзно задумавшись. А сам глазами ищет его. Мнётся с ноги на ногу, кусает губы и чувствует, как сердце пропускает ноющая боль. Как можно жить на белом свете, не видя этих чудесных карих глаз?.. Ни капельки они не обычные! Именно эти, именно эти — самые что ни на есть восхитительные. Лучи негреющего, но такого яркого и красочного солнца, не радуют более. Все мысли занимает Пак Сонхва. Такой невероятный. Настолько идеальный, что посещает пугающее слово «выдумка». Да не может быть это всё чёртовой выдумкой! Не могут быть те нежные руки глупой шуткой разума. Те слёзы горькие и те страдания, что испытывала самая чудесная звезда в эту холодную ночь. Те разговоры, те слабые и такие настоящие всхлипы, неподдельные эмоции… Первый живой человек из первого класса. Такой завораживающий и губящий. И взгляд Чхве крепко цепляется за знакомую фигуру, мелькающую на палубе с этим мерзким женишком. Он издалека наблюдает за тем, как тот обращается с Сонхва. С каким лицом что-то говорит. И по губам читает, какие претензии тот ему строго высказывает. Да как вообще смеет?.. Юноша отворачивается и глаза закрывает, выдыхая медленно, собираясь с силами, чтобы подняться наверх и защитить это чудо, как вдруг ощущает тепло на собственном плече. Вздрагивает и оборачивается, вмиг расплываясь в лучезарной улыбке. — Здравствуй, Сан, — с заметной неловкостью произносит парень и убирает руку с плеча, улыбаясь, когда её ловит чужая, сжимая и пальцы переплетая. — Я хотел поблагодарить тебя за вчерашнее, ты меня спас… — Я… Да тут не за что благодарить, Сонхва, как такое чудо не спасти? Это самый страшный грех на свете! — как влюблённый дурак посмеивается и шутит ужасно глупо. — Прекрасная сегодня погода, да? Солнце ярко светит, весной уже пахнет. Мне кажется, точно стоит прогуляться! А Паку и слова вымолвить не дают, как за руку крепче берут и ведут навстречу веселью, приключениям и забавным разговорам. Сан милый. Живой и душевный… Они разговаривают обо всём на свете, о погоде, делая максимально важный вид, а после смеясь звонко с друг друга и дурачась, о детстве этого юноши, которое, оказывается, довольно интересное. — Ты его любишь? — неожиданно спрашивает Чхве, когда краем глаза замечает мужчину, уж слишком похожего на жениха Сонхва. — Ээй, какой ты грубиян! Такое неприлично спрашивать, Чхве Сан! — сразу же возмущается парень, но настроение настолько хорошее у обоих, что слишком мило дуется, выхватывая какую-то папку из смуглых рук. — А вообще, почему ты постоянно ходишь с этим? Что там у тебя? И садится на первый же выступ, что попадается. А художник рядом усаживается и смеётся, пока последний рассматривает его скромные рисунки и хмурится, так очаровательно губы дует, рассматривая обнажённых девушек, изображённых на белоснежных листах бумаги. — Ты со всеми ними знаком? — с ноткой недовольства спрашивает Пак, хоть и пытается скрыть под любопытство. — Почти… Знаешь, почти каждая девушка во Франции готова раздеться для того, чтобы ты её нарисовал, — с некой гордостью хмыкает темноволосый и указывает на одну свою работу. — Вот она — проститутка, у которой не было одной ноги. Но какие у неё были руки… — Ты был во Франции? — изумлённо переспрашивает, и глаза округляются сильнее. — О, господи… Печальная у неё судьба, конечно… Но я хочу сказать, что ты просто прекрасно рисуешь, Сан. Ты просто прирождённый художник! — Ты мне льстишь, — хихикает Чхве и захлопывает папку, заполненную изрисованными листами. На каждом белоснежном кусочке свой кусочек чьей-то истории. Поистине завораживающе. — Но твои руки — просто загляденье, Сонхва. Как и весь ты… Каждый изгиб, каждая линия в тебе — само совершенство. Ты словно цветущая королевская роза, о чьи шипы я бы с удовольствием укалывался и укалывался изо дня в день. Пак млеет, тает, когда его руки забирают в свои, пальцами обводят каждую линию, каждую неровность, поднося к загорелой щеке, потираясь ею о прохладную ладонь. — Розочка, ты просто непозволительная роскошь для меня. Ты красив не только внешне, но и внутренне. Мне так жаль, что никто не хочет зайти дальше, заглянуть глубже, — спокойно и размеренно говорит, хоть и в голосе проскальзывает воодушевлённость, хочет вырваться наружу и все эмоции истинные показать. — Ты такой умный, смелый и сильный, я восхищён тобой… Брюнет доверчиво приближается к Сану, оглаживает щёки и проходится взглядом по каждой веснушке на лице напротив, на шее. Расцветает в улыбке и смеётся искренне, когда видит такое яркое недоумение. — Ты ужасно милый, Сан. Сердце не болит. Словно этот юноша исцеляет каждым словом, каждым прикосновением. Каждой минутой нахождения рядом. Слишком спокойно с ним. Сонхва кажется, будто бабочки в животе порхают, когда его за руку берут и отправляют дальше беззаботно гулять по палубе. Сонхва кажется, будто он вновь чувствует эту окрыляющую любовь. Слабые волны бьются об огромный корабль. Шутка по сравнению с этим громилой. Яркое солнце своими лучами одаривает взор, а ветер нежно оглаживает лицо Пака, цветущее различными положительными эмоциями. Чхве взгляда оторвать не может от этого счастья. Пак Сонхва и вправду такой искренний и живой. Кажется, будто это чудо и мира не видело, его красот и жестокости… — Иди сюда, иди! Сейчас покажу, как плюются мужчины, — всё ещё смеясь, говорит художник и притягивает к себе брюнета за руку, подходит к перилам и, кое-как успокаиваясь, схаркивает в океан. На что его роза смешно морщится и произносит: — Фуу! Это некультурно, Сан, — бормочет он, пока на них остальные пассажиры косо смотрят, проходя мимо или стоя рядом. — Но я тоже хочу! Научи! И они снова громким хохотом заливаются. Потому что им беззаботно и весело. Потому что им хорошо. — Хорошо, — усмехается Чхве и, берясь за перила, показывает тому, как надо, стараясь не засмеяться. — Сначала набери слюны побольше, втяни её в себя и… — каждое слово сопровождает действием, в самом конце схаркивая далеко-далеко и метко. — Попробуй! А Сонхва хихикает и собирается с силами, делает всё, как ему этот юноша рассказал. Но получается совсем недалеко и забавно. Зато замечательно привлекает внимание остальных пассажиров: некоторые шепчутся прямо подле них, некоторые уходят подальше с недовольными лицами, а кто-то просто головой качает, поражаясь с этих влюблённых и радостных дурачков. — Ну-у, не расстраивайся, моя розочка. Давай, кто дальше! — сразу же предлагает подбадривающе и повторяет предыдущие свои действия, из-за которых Пак просто светится, улыбаясь шире некуда и смеясь, как никогда не смеялся. Как вдруг оборачивается нечаянно и замечает приближающуся матушку, вмиг одёргивая Сана за рукав, который расстерянно поворачивается и сразу понимает, в чём дело. Неловко смеётся и чешет затылок. — Сонхва, кто это? — строго спрашивает Руфь и осматривает парней оценивающим взглядом. В особенности незнакомца, который только что… Неподобающе высшему обществу вёл себя! — А это… — только начинает он, как его мигом перебивает кавалер: — А, я Чхве Сан! — гордо представляется парнишка, протягивая руку женщине для рукопожатия. — Да! Это Сан, это он меня спас вчера, — поддакивает Сонхва, сжимая губы и пряча руки за спину, стоя так, будто что-то натворил. — А не желаете с нами на обед, мистер Чхве? — дружелюбно спрашивает вторая женщина. Которая хотя бы улыбается, а не смотрит так, словно убить на месте хочет. — Ох, прошу прощения, но я, пожалуй, откажусь. Я не достоин обедать в высшем обществе, моё место с пассажирами третьего класса, — отвечает Чхве, с ноги на ногу переминаясь. Не хочется расставаться с этой прелестной розой. — Пойдём, Сонхва, — сухо произносит его матушка и берёт под руку, бесцеремонно уводить начиная от этого юноши. Из третьего класса… — До ужина, Сан! — с самой счастливой улыбкой прощается он, оборачиваясь на художника. Такой радостный Пак затмевает садящееся солнце, живописный закат и волны, переливающиеся различными оттенками алого. Роза. Его роза куда лучше всего этого. Эти глубокие тёмные глаза, бледное лицо с мягкими чертами… Рай, а не просто парень голубых кровей.***
Сан всё время, оставшееся до ужина, узнаёт про манеры и поведение в высшем обществе, спрашивая у абсолютно всех, кого встретит. В особенности у друга своего, который смеётся и что-то тараторит на своём испанском, явно говоря про то, что дурак он, а не джентльмен. — Боже, Сан, no eres un caballero, — хохочет Юнхо, спускаясь с верхней кровати и садясь рядом с юношей, обиженным. — Ты ему даже руку не поцеловал в знак приветствия! Сразу же ясно, что ты ничего не знаешь, а… — Да ну тебя, а! Всю надежду убиваешь, — обижается художник и падает на постель, закрывая лицо подушкой и вздыхая ужасно тяжело. — Понимаешь, Сонхва… Он не такой! Он не такой, как все! Такой светлый, добрый и нежный… Его не убили деньги и прочие роскоши жизни. Он такой невероятный, боже мой, Юнхо, ты бы знал!.. — Да я уже понял, что этот твой Сонхва просто сказка, — хмыкает Чон и задумывается на пару минут, действительно ища хоть какое-то решение внезапно образовавшейся проблемы. Но на ум приходит ещё одна. — А в чём ты пойдёшь? Неужели в этом? Пальцем указывает на свободную белоснежную рубашку и чёрные штаны коротковатые. На что Чхве вскакивает и снова падает лицом в подушку, обнимая её. Это провал. — Попроси у кого-нибудь! Или к самому Сонхва сходи, скажи, что не сможешь быть на званом ужине и всё такое, — предлагает друг, кладя руку на плечо и хлопая, стараясь хоть как-то успокоить его. — Да кто мне даст одежду… А от ужина я ни за что не откажусь! Я прямо так пойду! — серьёзно и гордо заявляет Сан, отрываясь от измученной подушки. — ¡Te quiero, mi amigo! Снова этот безбашенный и влюблённый вскакивает, обнимая напоследок Юнхо, который очень даже гордится одной выученной фразой на его языке, и убегает из каюты. Воодушевлённый Сан просит у какого-то мужчины в костюме сигарету и огонька, благодарит и закуривает скорее, торопливо спускаясь по лестнице вниз. Туда, где должен проходить ужин. Но на встречу идёт его единственное спасение — та самая добродушная женщина, что приглашала на обед. Молли без внимания этого юношу не оставляет, останавливается и за предплечье аккуратно берёт, спрашивая: — Стоп, стоп, молодой человек… Ты так и пойдёшь на ужин? — она недоумевающе смотрит на пассажира третьего класса и, получая положительный ответ, говорит: — Пойдём со мной, выручу! В таком просто нельзя являться перед Сонхва и его мамой на званом ужине. Все молитвы услышаны. Сан с облегчением выдыхает и следует за Браун, которая по пути рассказывает, что у неё с собой вещи сына, которые точно подойдут. И расспрашивает про чувства к Паку. Кажется, слишком заметные… — Да, я люблю его, ужасно сильно люблю, — со вздохом признаётся художник, неловко заходя в помещение. — Я Вам безумно благодарен за помощь, Вы так добры… — Ой, да ладно тебе! Тут не за что благодарить, держи, этот костюм должен тебе подойти, — говорит Молли, протягивая приличную одежду и отворачиваясь, чтобы тот переоделся. А тот делает это действительно быстро. — Во-от! Видишь, идеально на тебе сидит! Как будто твой и был. Не благодари. Женщина с улыбкой по плечу поглаживает и отправляет парнишку прогуляться до ужина, говоря, что вещи сохранит у себя в комнате. Ему волнительно перед ужином, хоть это и не заметно вовсе. — Будь аккуратнее, мальчик. Если хочешь быть с Сонхва, то нужно обходить стороной его жениха… Гнилой человек.***
Обед молчаливым был совсем. Хоть и Пак сидел и сиял ярче звёзд, улыбаясь до ушей. Никто лишних вопросов не задавал, тихо, мирно и спокойно. И вот. Снова самое нелюбимое. Выход в свет. Он надевает элегантное чёрное платье, старательно подбирая украшения. И тщательно упрашивая служанку обойтись без корсета, удушающего, ухудшающего его движения. А та лишь смиренно улыбается и кивает, не смея перечить тому, кому служит. Именно поэтому добрый господин отпускает отдыхать, говоря, что до следующего дня та не понадобится вовсе. Сонхва переживает. Спускается в зал, где будет проходить ужин, но никого не замечает… Ни Сана, ни матушку. Даже этого мерзкого Хокли нет! Расстерянный юноша идёт к единственной лестнице, ведущей вниз. И даже не обращает внимание на своего жениха, что с его матерью идёт под руку мимо. Всё внимание приковывает к себе он. Чхве неторопливо спускается по ступеням алым, сокращая между ними расстояние. Хитрым лисом улыбается, растягивается в поклоне и принимает руку своей розочки, горячо любимой, оставляет кроткий поцелуй на тыльной стороне ладони. Выпрямляется и позволяет Паку без лишних слов предплечье обхватить. И шепчет ему на ухо: — Ты выглядишь просто потрясающе, моя роза, — этот искренний комплимент гораздо лучше всех других, что ему когда-либо делали. — Весь вечер буду смотреть только на тебя. — А ты-то как выглядишь, Сан… — в приятном удивлении произносит брюнет, не веря своим глазам. Это точно тот паренёк, что его спас? Не близнец? Не шутка? Перед ним тот самый Чхве Сан. Только в идеально выглаженном чёрном костюме, который смотрится чересчур хорошо, не с растрёпанными, а аккуратно уложенными волосами. — Ты просто чудо, Сан! — смеётся Сонхва и чувствует себя невероятно комфортно рядом с этим юношей. И надёжно. Он тянется, чтобы начать ему на ухо шептать, параллельно показывая на различных людей: — Смотри, вон там, один из влиятельных богачей здесь… С любовницей своей, пока беременная жена дома остаётся и ждёт его! Представляешь? Ой, а вот этот ещё тот дамский угодник, за второй день уже с третьей дамочкой вижу. Ну и урод, а… А художник с особо важным видом слушает, лишь глазами стреляя в людей, на которых кивает его роза. Но улыбку сдержать невозможно, когда тот очаровательно тянет вниз, чтобы удобнее рассказывать было. Как вдруг их секреты прерывает Молли, что в хорошем расположении духа спускается с лестницы и берёт под руку юношу, которому помогла, со словами: — Возьмёте вторую леди? — смеётся женщина, на что ей важно отвечают «конечно». И отправляются к столу отдельному, где только выдающиеся личности из первого класса находятся. Это почёт и честь. Сонхва приходится сесть напротив Чхве, рядом со своей матушкой и Браун. Проще сказать, малая женская часть сидит по одну сторону стола, мужская — по другую. А ему жутко не хочется сидеть с этими лицемерными выскочками. Он берёт столовые приборы и принимается за еду, видит растерянность этого котёнка и тихо, едва заметно подсказывает, одними губами произнося «повторяй за мной». Делает всё неторопливо, держа осанку. А Сан не может сосредоточиться на этих правилах этикета, когда такой шикарный Пак в платье совсем близко. Глаз не отвести. Он рассматривает каждый миллиметр острых бледных ключиц, которые слабо видно благодаря вырезу неплохому. Взором ведёт по всему силуэту, доходит до лица, останавливается на губах и млеет. Не просто на губах, а на самых пухлых, мягких, наверняка, таких сладких и вкусных… Из мыслей собственных выбивает строгий взгляд розочки. Юноша вздрагивает, неловко улыбаясь и поворачиваясь к официанту, что спрашивает у него, что тот будет. — Да! Икру и… И хлеб, — отвечает Чхве радостно и просто. Чем смешит и удивляет всех. Кроме Сонхва и Молли, которые изо всех сил стараются поддержать и помочь. А этот дурачок сам в нелепые ситуации влезает… Правда вот, первый улыбается влюблённо и умилительно. — «А ведь Сан никогда не ел подобной еды… Такой котёнок, сил нет, — думает юноша, пока скромно выбирает себе небольшую порцию, опуская взгляд в тарелку. — О боже, Хокли…» — Икра с хлебом? Удивляете, мистер Чхве, — язвительно хмыкает Каледон, делая особенный акцент на обращении к этому простачку. — Ах, точно, такая роскошь пассажирам третьего класса даже и не снилась! И все за столом смеются. А Сонхва хочется вылить бокал шампанского на своего жениха, потому что такое унижение… Только этому козлу и желать. Благо, останавливает его Молли, молча кивая и ладонью накрывая чужую. — А где же Вы живёте, мистер Чхве? — спрашивает Руфь, когда смех утихает. Видимо, эти двое не хотят, чтобы внимание от новичка за их столом уходило. Но Чхве не нравится это. Он может сам за себя постоять, именно поэтому с гордостью отвечает: — Мой дом повсюду. Это голубое небо над головой, это зелёная трава под ногами, это свежий воздух. И я горжусь этим. Я свободен от всех забот и живу так, как захочу! Я рисую людей и получаю от этого удовольствие и деньги, вот и всё, ничего сложного. Я люблю жить, я люблю эту жизнь и всё, что в ней есть, — говорит художник и поднимает бокал шампанского, чтобы сказать тост. — Совсем недавно я бомжевал и спал под мостом, а теперь я на самом огромном судне под названием «Титаник», ужинаю в столь приятной компании пассажиров первого класса! Это ли не успех? Именно он! За успех, дамы и господа! Все бокалы поднимают вместе с ним и выпивают, поражаясь такой заумной речью. Действительно впечатляюще и похвально для пассажира третьего класса. Для «обычного» художника. Но самое ценное для Чхве сейчас — сияющие глаза Пака, который только чуть-чуть отпивает. И с особой радостью, с греющей гордостью смотрит на него, слабо улыбаясь. Чтобы не спалиться. — А теперь предлагаю оставить наших дорогих леди в покое, джентльмены, и обсудить бизнес, сыграв пару партий в бильярд, — восторженно произносит Хокли, на что остальные сразу же соглашаются. — А Вы, мистер Чхве, куда? Пойдёте с нами? — Прошу меня простить, но я сегодня слишком утомился. Да и в бильярд я играть не люблю, не удачливый я в этой игре, — хмыкает Сан, на что тот бровью ведёт и принимает такой ответ, уходя с мужчинами в другой зал. Девушки начинают расходиться, даже матушка Сонхва. А сам он остаётся под предлогом, что скоро сам пойдёт к себе, ведь якобы устал за сегодняшний насыщенный день. Именно поэтому Чхве в этот момент даёт клочок бумаги и карандаш Молли, просит её написать одно предложение. Благодарит за оказанную помощь и провожает, прощается с ней, обещая, что зайдёт и переоденется позже. — Сонхва, розочка моя, — шёпотом произносит художник, подходя к задумчивому Паку. В ладонь бледную записку вкладывает и подмигивает интригующе, уходя прочь, не давая даже опомниться. Брюнет изумлённо смотрит ему вслед и послание на подоле собственного платья раскрывает, чтобы никто не видел, под столом прячет. И улыбается, когда читает эти слова, написанные карандашом аккуратно: «Встретимся у часов».