***
Сильная грубая рука сжимает её запястья, держа их над головой, и Ави выгибается, прижимаясь к нему всем телом. Почувствовав это, Хальсин утробно рычит куда-то в её макушку, а его бедра, такие же мощные, как и плечи, ускоряются, наполняя её мощными глубокими толчками. — Ха-а-альсин, — почти без голоса выдыхает она в его шею, глубоко вдыхая запах дикой малины и липового мёда. — Ах-х! Он в ответ рычит что-то невразумительное и, видимо, ощущая близкую разрядку, резко выходит из неё и впивается в губы до болезненности страстным поцелуем. Тёплое — почти горячее — семя заливает землю между ног, и отчего-то ей кажется, что завтра на этом месте уже прорастёт молодой дуб. Несомненно, именно он. Хальсин поднимается на руках, нависая над ней огромной тушей медведя, которым он и является. Но это всё образ, и она знает это лучше всех. За грозным видом и огромными мышцами скрывается большое сердце. И оно сейчас бьётся за них обоих. Ави с трудом садится и, столкнувшись своим лицом с его, касается его губ. Аккуратно, даже нежно. Как он заслуживает. За всё, что он для неё делает прямо сейчас. Не в силах сказать ему хоть что-то, она просто смотрит в тёплые медовые глаза… И он понимает. Берёт её на руки уверенным движением и несёт к озеру, на берегу которого они только что посеяли свои семена. — Хальсин, — наполовину погрузившись в прохладную ночную воду, Ави всё-таки приходит в себя и снова целует его, на этот раз уже не случайно. — Ты… — Что я? — он слегка улыбается, нежно, даже робко, словно он не знает, насколько хорош. Опираясь руками на его могучие плечи, Ави смотрит в его глаза и видит в них бесконечный восторг, словно в руках у него не простая женщина, видевшая и лучшие дни, а драгоценный цветок, единственный в своём роде. Сокровище, как сказал бы Астарион. — Ты как летний рассвет, — призвав на помощь весь свой поэтический опыт, Ави выдыхает свои разрозненные мысли прямо в его горячие губы. — Твой жар обволакивает меня со всех сторон, как робкие утренние лучи, всё сильнее и сильнее с каждым мгновением, — она прижимается губами к его горячему лбу. — Как сладкий липовый мёд… — Смотри не утони в нём, птичка моя, — медленно, тягуче произносит он, укрепляя ассоциацию с мёдом, и, прижав её к себе покрепче, окунается в воду, оставляя на повехности лишь её непутёвую голову с дурацкими мыслями и поэтичными сравнениями. Смыв с тел оставшийся жар своей мимолётной любви, она устраиваются на берегу: Ави, опустив ноги в воду, а Хальсин — прижавшись сзади, почти накрыв её своим телом, как толстой медвежьей шкурой. Судя по положению луны, у них ещё целый час до момента, после которого уже можно не отдыхать… — Посидим ещё немного? — спрашивает она с надеждой, что у него тоже нет желания возвращаться в лагерь. — Конечно, — Хальсин прячет лицо в её волосах. — Тебя что-то тревожит, птичка моя? Это новое прозвище отзывается теплом в душе. Что-то есть в нём. Нежное и трогательное, как его объятия. Греющее её разорванную душу. — Астарион… Имя звучит, как приговор, но Хальсин сохраняет потрясающее спокойствие. Ни единый мускул не напрягается на его руках. Ави хочется надеяться, что он не ревнует. — Я чувствовал какое-то напряжение в нём, — голос его так же тягуч и сладок, как обычно, словно они обсуждают пусть и серьёзную, но не очень волнительную проблему. — Но не стал расспрашивать… Мы не достаточно с ним близки, сама понимаешь. Ави понимает, как никто другой. Астарион может быть невероятно милым, но большую часть времени это маленькая ядовитая колючка… К которой даже подходить не захочется. Никому, кроме неё. — Две сотни лет, — шепчет она, глядя перед собой. — Это больше, чем я живу… Всё это время он соблазнял других и спал с ними, чтобы потом привести своему хозяину на съедение, — сильные руки сжимаются чуть сильнее, и ей не хочется знать причину. — И теперь… Он не хочет делать этого со мной. — Потому что ты для него особенная, — к её удивлению, Хальсин понимает всё верно, даже слишком верно. — А ты не хочешь его заставлять… — По той же причине, — Ави устало закрывает глаза. Не хочется объяснять, что теперь Астарион будет грызть себя за то, что не может доставить ей такое же удовольствие, как Хальсин. Потому что ему нужен только повод… Почему-то ей кажется, что Хальсин понимает это. — Его природа жестоко изуродована, — он почти рычит, и отчего-то Ави от этого тепло. — Использовать его красоту столь подлым образом… На мгновение на его руках появляется шерсть, но Хальсин быстро приходит в себя, а Ави замирает, поражённая не столько этим превращением, сколько тем, как просто он упоминает красоту Астариона и как искренне возмущается… — Две сотни лет мучений не исцелишь за один разговор, — продолжает Хальсин уже тише, и она слышит неподдельную боль в его голосе. — Но я благодарю тебя за откровенность… Я приму это как знак нашего сближения. Ави чуть улыбается, прижимаясь к нему. Отчего в его руках ей не страшно ждать следующего дня. — Ты прав, — она чуть поворачивает голову назад и ловит тёплый медовый взгляд. — Исцеление будет долгим… У тебя есть мысли, что я могла бы сделать для него? Хальсин долго смотрит на неё, а затем мягко целует в лоб. Его губы мягкие и прохладные. — Я не знаю такого лекарства, птичка моя, — честно признаётся он, слегка хмурясь. — Но думаю, ты могла бы… Например, касаться его чаще. Обнимать, целовать, даже просто держаться за руки, — мысль кажется слишком соблазнительной, чтобы отказываться. — Телесный контакт должен вызывать приятные чувства, понимаешь? Ави задумчиво прикусывает губу. Он чуть ни умер на месте, когда она его обняла, стоит ли… Определённо стоит, — голос в голове подозрительно похож не на Императора, а на самого Астариона. Кажется, он слушает их разговор. Как минимум, через личинку. — Вернёмся в лагерь, птичка моя? — нежный поцелуй в висок и горячее дыхание за щеке. — Да, — лёгкая улыбка в ответ. — Мне нужно обнять кое-кого перед сном.***
Острые утренние лучи проникают под закрытые веки, вызывая невыносимую резь в глазах. Астарион жмурится, силясь сохранить кусочек ночи, уже ушедшей навсегда, и пытается потянуться, но чувствует неожиданную тяжесть. Испуганно распахнув глаза, он видит её… Мирно лежащую у него на плече. — Ави? — шепчет он, аккуратно касаясь мягких светлых волос. — Что ты здесь делаешь? — Отдыхаю? — неуверенно произносит она, приоткрыв один глаз, разумеется, голубой. — Я думал, ты будешь с Хальсином, — говорит Астарион прежде, чем успевает подумать. — Мх, — Ави садится и отворачивается, потирая глаза. — Где хочу, там и ночую… Что-то холодное и колючее переворачивается внутри, и он сглатывает, чувствуя, насколько обидно это для неё звучит… Как больно сжимается её живое сердце. Нежное и ранимое. Обними меня, — голос внутри явно не принадлежит ему, но сейчас подошла бы любая подсказка. Астарион медленно пододвигается к ней и, положив острый подбородок на её плечо, обхватывает руками её талию. — Прости, сокровище моё, — как можно более виноватым голосом произносит он, чувствуя новые ноты в её запахе — дикую малину и липовый мёд. — Прости… Лёгкий поцелуй в шею окончательно разбивает лёд её обиды, и Ави прижимается к нему спиной, накрывая его ладони своей. Её пальцы, мягкие и тёплые, переплетаются с его, жёсткими и холодными. Астарион прижимается губами к её шее. — Прощаю, дорогой… Она закрывает глаза и открывает сознание, аккуратно касаясь личинки в его голове. Он прячет лицо в её плече, чувствуя, как тёмный до этого разум заполняется золотистым солнечным светом и щемящей нежностью, которую она никогда не высказывала вслух… Но где-то под этим светлым пологом его взору открывается страх. Не перед ним, нет. За него. Мёртвое сердце почти сжимается. Она всё ещё готова сделать ради него всё, что угодно. Даже больше никогда не подходить к Хальсину. — Сокровище моё, — руки сжимаются сами. — Даже не думай об этом. — А? — Ави поворачивается к нему, и он видит очевидный вопрос в её глазах. — Не мне винить Хальсина в том, что он возжелал тебя, — Астарион едва сдерживает улыбку — сейчас необходимо донести до неё мысль максимально серьёзно. — Меньше всего мне хочется мешать вам получать удовольствие, — он касается губами её лба. — Мне просто завидно… Что вы можете делать это без приступов ненависти к себе. Ави смотрит ему глаза задумчиво и даже печально, но в следующий момент наклоняется и нежно целует его. Богу, откуда в ней столько тепла? — Это не твоя вина, Астарион, — нежная улыбка попадает в самую глубину души. — Мне хочется верить, что ты преодолеешь этот яд, что разъедает твою душу, — тёплая ладонь ложится на его грудь, туда, где когда-то было сердце. — Просто помни, что дорог мне… Хорошо? — Я стараюсь, сокровище моё, — он наконец позволяется себе лёгкую улыбку. — Но это может занять много времени… — Ты бессмертен, помнишь? — Ави слегка приподнимает бровь, чуточку иронично, но нисколько не насмешливо. — У нас есть всё время этого мира. Астарион ловит её губы своими в отчаянном поцелуе. Всё время этого мира. Ради него. Он сжимает свое сокровище в руках, чувствуя, как внутри зарождается что-то тёплое и светлое. Ему хочется верить, что это сердце.