Психопатия

В идеале её соседка изначально была мёртвой. Нет, в идеале, Уэнсдей вообще не было в школе, и не приходилось делить комнату с этим визжащим недоразумением с вырвиглазными тенями и разноцветными прядками в блондинистом каре. Но у суки-судьбы было отличное чувство юмора — настолько жестокое, что Уэнсдей даже восхитилась. Бы. Если бы не была так зла. – Гомес, Мортиша, почему бы нам не вернуться в мой кабинет, чтобы уладить все формальности? – тянет за спиной мисс Уимс, и Уэнсдей затылком видит натянутую улыбку пластиково-алых губ директрисы. – Мисс Синклер, не будете ли вы столь любезны провести для мисс Аддамс экскурсию по школе? – Конечно! – Энид Синклер радостно хлопает в ладоши, потом вприпрыжку огибает взрослых. – Пойдём, я тебе всё-всё покажу… Ей очень не хватает длинного лохматого хвоста, висячих ушей и вываленного розового языка — не дать ни взять безмозглый голден-ретривер, готовый кружить вокруг и облизывать любого, на кому ему указали, даже получая пинки и щелчки по носу. Она, не глядя, хватает Уэнсдей за руку, но Аддамс, шарахнувшись в сторону, выдёргивает запястье и прижимает к груди, словно её коснулась не мягкая девичья рука, а как минимум раскалённые клещи. Будущая соседка замирает, как будто ретриверу резко скомандовали «сидеть!», в больших светло-голубых глазах скользит недоумение. – Никогда больше не прикасайся ко мне, – шипит Уэнсдей, глядя на блондинку из-под чёлки. – Не любишь прикосновения? – делает свои выводы Синклер. – Бывает. Пойдём. Обречённо вздохнув и кивнув на отцовское «мы будем ждать тебя у машины, тучка», Уэнсдей направляется прочь из общежития, хотя больше всего хочется пойти со взрослыми, чтобы не оставаться в стороне, пока те будут подписывать приговор: два с половиной года заключения в тюрьме нестрогого режима под названием «Старшая школа «Невермор», Джерико, ВТ». Чрезмерно шумная соседка, уже забыв о грубости Уэнсдей в ответ на попытку взяться за руки, по-щенячьи скачет рядом, теребя в руках смартфон в возмутительно-розовом чехле с ушками, и трещит без умолку: – «Невермор» был основан в тысяча семьсот девяносто первом году, чтобы служить укрытием для всех изгоев Новой Англии. После Гражданской войны поместье было полностью переделано в учебное заведение, а в тысяча девятьсот двадцать седьмом — в закрытый колледж для студентов-изгоев, коим он и является до нынешних времён… – Это всё общеизвестные факты, – обрывает девушку Уэнсдей, позволяя увлечь себя к выходу во внутренний двор — считать повороты она бросила примерно три лестницы назад, смирившись с отвлекающим голосом блондинки. – Не надо пересказывать мне статью из википедии. От обилия синего цвета в школьном дворе рябит в глазах, несмотря на пасмурный день и тёмные стены академии. Уэнсдей внутренне подбирается, чувствуя, как взгляды всех на какой-то короткий момент оборачиваются ко двум появившимся девушкам. Оборачиваются — и тут же скользят дальше, не заинтересовавшись. Да неужели она попала в школу, где на пришедшего посреди семестра новичка не бросается жаждущая свежей крови толпа по-подростковому жестоких старшеклассников? Ну это даже… неинтересно. – Тогда вот тебе информация, которой нет в википедии, – ничуть не огорчается очередной грубости её соседка. – В школе есть четыре основных группы: «клыки» — это вампиры; «мех» — оборотни. Я, кстати, вхожу в их число… Она машет руками, как голден-ретривер хвостом, указывая на кучкующиеся за столами компании. Уэнсдей равнодушно окидывает взглядом совершенно одинаковые непохожие лица, не цепляясь ни за кого конкретно. Запоминать отдельных учеников — ниже её достоинства, даже если бы она и планировала остаться в «Неверморе». Достаточно и того, что её уже насильно познакомили с соседкой. – Горгоны — это «камни», – продолжает свою экскурсию голден-ретривер. – И «чешуя»… – Сирены, я так полагаю? – догадывается Уэнсдей, углядев у фонтана в центре двора толпу студентов с характерными большими прозрачными глазами. – Верно, – радостно кивает Энид, будто Аддамс выиграла большой сахарный торт с обилием взбитых сливок и ягодами из патоки. – А это, – она не слишком незаметным жестом указывает на красивую темнокожую девушку с ультракороткой стрижкой, что в одиночестве сидит за столиком поодаль, обложившись папками и ноутбуком, – Бьянка Барклай. – Местная королева школы? – презрения в голосе Уэнсдей хватает на весь «Невермор», включая учителей и уборщиков. В каждой из её школ было по такой королеве. Гонористые, самовлюблённые девицы, получившие свой статус только за то, что встречаются с первым красавчиком школы, капитаном футбольной команды или просто сыном какого-нибудь местного богача. Как правило, этим все их достижения и заканчивались. – Можно и так сказать, – кривится рядом Энид Синклер. – Она — председатель ученического совета и капитан сборной по фехтованию. Что ж, очко в корзину этой Бьянки Барклай. По крайней мере, она не стала самоназванной королевой школы только потому, что трясёт помпонами в перерывах школьного футбольного матча, громче всех выкрикивая имя капитана команды, как будто она в спальне, а не на стадионе. – Правда, в последнее время трон под ней начинает шататься, – заговорщеским шёпотом продолжает Энид. – Она одно время встречалась с Ксавье Торпом, но в начале этого семестра они расстались. Мозг цепляется за знакомую фамилию и перелистывает воображаемый справочник, подбираясь к букве «Т», и Уэнсдей внутренне морщится. Всё-таки зря она авансом выдала Бьянке Барклай такой кредит. – Торп? – уточняет она. – Ты его знаешь? – сразу вскидывается Синклер, как собачка, которой бросили мячик и скомандовали «апорт!» – Его отец не то сенатор, не то ещё какой-то политик… – Винсент Торп, конгрессмен от штата Иллинойс, – на автомате сообщает Уэнсдей, записывая соседку в безнадёжно тупые идиотки и сплетницы, которой не интересно ничего, кроме слухов, кто с кем спит в школьном общежитии. – Председатель Комитета по делам изгоев. Родители знакомы, – сразу отрезает она, предвидя следующий вопрос. – Тогда ты, должно быть, знакома и с Ксавье, – вскидывает брови Энид. – Данного разочарования я, к счастью, была лишена, – говорит Аддамс. – Не имею сомнительной привычки обрастать социальными связями, основанными на наследственном статусе индивидуумов. Синклер аж спотыкается, резко замирает на месте и пялится на свою соседку, распахнув глаза. – Чего? – не понимает она. Потом машет головой. – Ладно, забей. Вообще-то, Ксавье — художник, причём достаточно талантливый. Все фрески на стенах — его работы. Уэнсдей окидывает взглядом колоннады вокруг двора, отмечая муралы на стенах — действительно талантливые изображения хищных птиц, животных, угрюмых северных пейзажей и бушующего моря в шторм. Что ж, сюжеты для граффити у этого недохудожника действительно поинтереснее, чем у большинства его ровесников, размалёвывающих заброшенные здания цветастыми абстракциями из баллончиков с краской. Что, конечно, совершенно не означает, что они стоят её внимания. – Потрясающе бесполезная информация, которую ты рассказываешь мне… зачем? – А почему бы и нет, раз ты всё равно какое-то время пробудешь здесь? – пожимает плечами Синклер. Кажется, её жизнерадостность не могло поколебать ничто и никогда. – Вот что! – она аж подпрыгивает. – Тебе надо подписаться на мой блог, я там освещаю все мало-мальски значимые школьные новости. Почти все студенты подписаны! – Меня нет в социальных сетях. Я считаю, что они отбирают время и развивают комплексы, заставляя следовать навязанным анонимным обществом идеалам ради красивой картинки. Энид пялится, аж приоткрыв рот от удивления. – Как так можно? Мой блог — это же вся моя жизнь! – Вот потому, что социальные сети заменяют реальную жизнь, меня в них и нет, – отрезает Уэнсдей. – Ты закончила с экскурсией? Я уже утомилась находиться среди такого большого количества совершенно неинтересных мне людей. – Почти… – медленно произносит Энид и беспомощно оглядывается, словно ищет, чем можно заинтриговать свою странную соседку. – Те парень с девушкой у фонтана — близнецы Фишеры, Кент и Дивина, они учатся на третьем курсе. А вон там… привет, Аякс! Уэнсдей оборачивается, уловив в голосе соседки какую-то странную интонацию. Рядом с Энид откуда ни возьмись появился высокий парень в отличительной шапке горгоны. Даже в школьной форме парень умудряется выглядеть каким-то расслабленным: рубашка навыпуск, узел галстука растянут, сумка то и дело соскальзывает с плеча. Но вот тёмные глаза смотрят оценивающе цепко, как будто он считывает информацию по её внешнему виду. Змеи под его шапкой чуть заметно копошатся. – Привет! – улыбается он одними уголками губ, приобнимая блондинку за плечи. – А ты — новая соседка Энид, да? – Ненадолго, я надеюсь. – Круто… – невпопад брякает он. – Ты, блин, чёрно-белая, как инстафильтр. Уэнсдей недоумённо моргает, не зная, считать ли это комплиментом или оскорблением. Нет, ей никогда не понять этой новомодной привычки её ровесников всё характеризовать по лекалам социальных сетей. – Аякс, не смущай её, – говорит сама смущённая Энид и пытается мягко оттолкнуть от себя парня. – Уимс попросила показать ей школу. Я напишу тебе чуть позже, хорошо? – Оке, – улыбается парень и, быстро чмокнув Энид в висок, делает шаг в сторону. – Ещё увидимся, – вежливо кивает он Уэнсдей. – Прости его, – лепечет Энид, избегая смотреть ей в глаза. – Это Аякс Петрополус, с четвёртого курса. Мы, ну, встречаемся. – Рада за вас, – отвечает Уэнсдей, хотя на самом деле ей плевать. – Он замечательный! Хотя иногда говорит, что думает… – И не думает, что говорит? – И это тоже, – хихикает Энид. – Так вот. О, Йоко! Йоко оказывается высокой японкой с тёмными очками на круглом лице и с пакетиком синтетической крови в руках, что издалека выдаёт в ней вампира. – Йоко Танака, тоже учится с нами, – представляет её Энид. – Сколько ты уже в школе, двадцать лет? – Двадцать три года, – поправляет вампирша, лениво поднося к губам трубочку из пакетика. Из всех представленных сегодня студентов Йоко пока нравится Уэнсдей больше всех — за свою немногословность. – А это — Уэнсдей Аддамс, моя новая соседка. – На ближайшее время, – добавляет новенькая. Йоко смеряет её взглядом с головы до ног. – Все так говорят, – равнодушно пожимает она плечами. – Приятно познакомиться. – Невзаимно. – И так тоже говорят многие, – кивает Танака, словно ставит галочку в каком-то своём воображаемом списке. Казалось, грубые слова Аддамс её совершенно не задели. – Бывай, новенькая. Энид, вечер в силе? – Да, конечно! – Синклер аж расцветает. – В семь, как договаривались? Кто ещё будет? Дивина, Сьюлин, Максин, Роксана?… – Макс слилась, у неё свидание, – всё так же равнодушно сообщает Танака. – А с кем свидание? – живо интересуется Энид, перехватывая свой телефон поудобнее. Светлые глаза загораются предвкушением новой сплетни — и тут же гаснут, когда японка склоняет голову набок, дёргая уголком губ вверх. – Господи, ну ей-то это зачем? – тянет Синклер, видимо, догадавшись. Кажется, в её радужной картине мира блюющих единорогов только что появился огромный болотный тролль. – Я тебе могу сказать с точностью до сантиметра, зачем, – флегматично отзывается Танака. – Йоко, это омерзительно! – зажмуривается блондинка-лабродор. – И я очень прошу тебя забыть этот разговор к вечеру! – При Бьянке об этом не поговоришь, а она тоже планировала, если закончит с докладом по генетике. – Супер! – радуется Энид, раскачиваясь на пятках. У Уэнсдей возникает желание отправить свою соседку на приём к психотерапевту: такие резкие перепады настроения явно свидетельствуют о проблемах с психикой. Хотя, пожалуй, не стоит. Если её соседка и правда чокнутая, то это хоть немного скрасит пребывание в академии. – Уэнсдей, ты тоже обязательно должна прийти! – Синклер, кажется, только сейчас вспоминает про неё. – Мы собираемся раз в неделю, компанией девочек, ну, знаешь, посплетничать, нарисовать маникюр, попробовать новую косметику… – Предпочитаю проводить время более продуктивно, – отвечает Аддамс, отворачиваясь от однокурсниц. – Если в финале ваших вечеринок не запланировано убийство, то мне там делать нечего. Синклер перестаёт дёргаться и смотрит на свою новую соседку каким-то непонятным взглядом, понимание пополам с жалостью, из-за чего Уэнсдей в который раз за последние десять минут хочется придушить тупоголовую блондинку прямо на месте. – Знаешь, может, ты и привыкла быть самой суровой и мрачной, – произносит Энид с неожиданной серьёзностью, – но здесь это не прокатит. Половина студентов может натурально разорвать тебя на части, а другая — превратить твою жизнь в кошмар одним взглядом. – Что ж, это несомненное преимущество по сравнению со всеми моими предыдущими школами. – И зачем я тебе объясняю… – взмахивает руками Энид. – Забудь о том, как ты вела себя в предыдущих школах. Здесь это не действует. Здесь свои законы. – Ещё нет такого закона, который я бы не нарушила, – парирует Уэнсдей, наблюдая, как Бьянка Барклай отвлекается на телефон. – Нарушить законы много ума не надо. Сложнее придумать этому оправдание. Впервые за всё время знакомства её соседка сказала что-то толковое. Уэнсдей с интересом смотрит на неё. – Говоришь по собственному опыту? Но Синклер замолкает — закрывается, словно поняла, что сболтнула что-то лишнее, и сцепляет руки за спиной. – Что ж, вижу, моя помощь тебе не нужна, – приходит к выводу она, вскинув голову. – Учебные классы покажу завтра. Сейчас же больше не буду обременять тебя своим обществом. – Благодарю за экскурсию, – так же холодно кивает в ответ Аддамс. Блондинка ускакивает вслед за Танакой, и Уэнсдей, наконец, остаётся в одиночестве. От бесконечного трёпа Синклер у неё начинает болеть голова, и как же хорошо, что она ушла, потому что Уэнсдей ещё надо попрощаться с родителями, потом забрать школьную форму и расписание уроков и внеклассных занятий и… И Уэнсдей понимает, что она совершенно не в курсе, как пройти из внутреннего двора на парковку. Потыкавшись в пару одинаковых коридоров, она признаёт поражение, ловит пробегающего мимо смешного первокурсника в очках и со скобой на верхней челюсти и в приказном порядке заставляет его отвести её к выходу. Очевидно, слова Синклер, что её обычное поведение тут не произведёт впечатления, действительно, имеют под собой основу, потому что парнишка, своей общей нелепостью и неуверенным видом до безумия похожий на Пагсли, лишь окидывает её взглядом, потом проводит по каким-то коридорам, машет напоследок в сторону и, со словами «тут прямо до конца, а потом налево, а мне пора к жужжащим», исчезает за очередным поворотом. Уэнсдей очень хочется посмотреть на себя в зеркало — не прицепилась ли к её волосам идиотская заколка в виде розового сердечка. Иначе никак не объяснить того, что уже который человек в этой школе реагирует на неё совершенно равнодушно. Но инструкции первокурсника оказываются верными, и спустя один поворот Уэнсдей выходит на высокое крыльцо перед школьной парковкой. Машин тут немного — очевидно, транспорт тех учеников, что жили неподалёку. Несмотря на общую элитарность марок, модели не бросались в глаза роскошью — такие машины могли купить богатые родители детям в подарок на шестнадцатилетие в качестве первого авто. Отдельно стояли машины преподавателей, среди которых выделялся тёмно-красный винтажный — или просто древний — «Фольксваген Жук». Но, конечно, «Роллс-ройс» Аддамсов, стоящий прямо посреди проезда, приковывает всё внимание, как и Ларч, замерший у капота. Родителей ещё не было. Уэнсдей долго рассматривает семейный автомобиль, играясь с мыслью спрятаться в багажник, но потом отбрасывает эту идею — проскочить незамеченной мимо Ларча невозможно, а он точно доложит родителям. Нет уж, она придумает способ сбежать поинтереснее. Устав играть в гляделки с дворецким — тот с детства был единственным, кто мог выдержать её взгляд — Уэнсдей отворачивается и принимается рассматривать здание «Невермора». Что ж, во вкусе архитектору не откажешь, тут Уэнсдей вынуждена согласиться. Такой элегантный готический замок, с высокими стройными башнями, стрельчатыми окнами, тёмными крышами и ажурной вязью каменных кружев, больше подходит какой-нибудь центральноевропейской стране с кровавой средневековой историей, чем вермонтской глуши. Интересно, кто был заказчиком столь необычного строения? Ясно же, что в конце восемнадцатого века, когда «Невермор» только построили, в нём не было и намёка на эту роскошную мрачную готику. Пожалуй, стоит поинтересоваться у Синклер. Если её соседка, конечно, знает историю родной alma mater за рамками общеизвестной статьи в википедии. От размышлений о нехрактерности готической архитектуры для провинциального Вермонта Уэнсдей отвлекают несколько нетерпеливых автомобильных гудков. Она вновь оборачивается на парковку и видит, как на «Роллс-ройс» со стороны ворот напирает огромный чёрный «Кадиллак Эскалейд», которому их машина перекрыла въезд. Уэнсдей практически слышит, как Ларч недовольно утробно рычит, открывая дверцу и садясь за руль. Отгоняет «Роллс» на десяток футов вперёд, позволяя «Эскалейду» проехать на парковку, и вновь замирает. Уэнсдей без особого интереса следит за новой машиной. Можно было бы подумать, что он встанет на парковку для учителей — на такой машине вполне могла бы ездить сама директриса Уимс — но он неожиданно тормозит среди скромных паркетников студентов, выглядя среди них столь же внушающе, как авианосец среди лёгких корветов. Мгновение ничего не происходит, потом дверца водительского места открывается и наружу вылезает долговязый парень в чёрной кожаной куртке. С высокого крыльца Уэнсдей не видит его лица, только отмечает его поистине исполинский рост и длинные светло-каштановые волосы, падающие ниже плеч. Захлопнув дверцу, парень руками зачёсывает волосы назад, потом в несколько широких шагов обходит свою машину спереди, достаёт с пассажирского сидения объёмную сумку и, закинув её на плечо, припускает куда-то в обход школы. Уж не тот ли это самый некоронованный король школы, Ксавье Торп? – Уэнсдей, родная, ты уже всё посмотрела? – загробно шелестит за плечом голос матери. Она делает глубокий вдох, замораживает мышцы лица и оборачивается. Родители стоят перед ней двумя обсидиановыми статуями с выбеленными лицами. Отец, кажется, вот-вот расплачется; мать же смотрит на неё с каким-то лукавым ожиданием. Не хватало ещё, чтобы она знала что-то о будущем своей дочери, и её перевод в «Невермор» — первый пункт в грандиозном плане Мортиши Аддамс. – Я увидела достаточно, – отзывается Уэнсдей. – Тучка, мы уверены, ты будешь в восторге от «Невермора»! – замечает отец. – Это во всех отношениях знаковое место для нашей семьи! Ведь именно здесь мы вновь встретились с твоей мамой! Ты помнишь, Тиш? – Как можно забыть, mon cher. – Кроваво-красные губы Мортиши дрогают в намёке на мечтательную улыбку. – Я уже думала, что мы никогда больше с тобой не увидимся после тех похорон… – А я не переставал думать о тебе каждый день, cara mia! – восклицает Гомес, порывисто целуя руку супруги. – Кхм! – напоминает о себе младшая Аддамс. Родители поворачиваются к ней, и Уэнсдей в который раз отмечает, как же они похожи — не во внешности, но в мимике, в жестах, во взглядах. Как будто отражения друг друга в кривом зеркале. Какая же мерзость! – «Невермор» ещё сможет тебя удивить, родная, – произносит мама, поправляя завернувшуюся косичку Уэнсдей. – Не противься судьбе. – Я знаю, почему вы меня сюда отправили, – отрезает Уэнсдей. – Так вот: этого не случится. Я не стану такой, как вы. – Конечно, нет, – согласно кивает Мортиша. – Ты станешь собой. – И здесь, я уверен, ты сделаешь к этому первый шаг! – заявляет Гомес, порывисто обнимая дочь. – Мы с мамой так гордимся тобой! – Не могу ответить взаимностью, – бурчит Уэнсдей, прижатая лицом к тёмному в полоску пиджаку отца. – Воронёнок… вот-вот улетит из гнезда… – произносит патриарх семьи Аддамс и, наигранно смахнув слезу, направляется к машине. Уэнсдей одёргивает помятое отцовскими объятиями платье и поворачивается к матери. – Последние слова? – вскидывает она бровь. Мортиша внимательно рассматривает её. На мраморном лице — ни единой эмоции, только в глазах пляшут черти. – Что бы я ни сказала, ты не будешь меня слушать, – произносит она. – Упрямство в тебе от отца, а самоуверенность — от меня. Дай «Невермору» шанс. И не отталкивай тех, кто захочет тебе помочь. – Можно подумать, мне когда-либо требовалась помощь. – Всем нам нужна помощь, пусть мы не всегда это понимаем. – Рука матери замирает у её скулы, очерчивая контур лица. – Мы будем ждать звонок через неделю, когда тебе разрешат общение по телефону. Подцепив кроваво-красными ногтями подбородок Уэнсдей, Мортиша заставляет её поднять лицо и касается губами лба. На миг замирает так, потом неспешно отстраняется. Проклятие! Не хватало ещё, чтобы мать применила свой дар и заглянула в её будущее. И, судя по лукаво подрагивающему уголку алых губ, именно это и произошло. Миссис Аддамс улыбается глазами и кивает. – Аккуратно выбирай друзей, воронёнок, – произносит она. – Иногда то, что мы видим, всего лишь обман. Ты знаешь это лучше других. – И тут же становится серьёзной. – Мы передадим от тебя привет Пагсли. В следующем году он присоединится к тебе в «Неверморе». – Оптимистично с вашей стороны думать, что в следующем году я ещё буду в «Неверморе», – отзывается Уэнсдей, уже устав от бесконечного прощания. – Такая нахальная и самоуверенная, – произносит Мортиша. – Вся в меня. И, подобрав подол своего длинного чёрного платья, принимается грациозно спускаться по ступенькам. Уэнсдей наблюдает за тем, как мать подходит к автомобилю, хотя внутри неё всё просто вопит о том, что надо уйти, не оглядываясь, показать, что она совсем не расстроена прощанием. Но какая-то её часть — та самая, которая слушала перед сном сказки мамы, жалобы отца на партнёров или рассказы дядюшки о его приключениях — противится скорому расставанию. Она ведь впервые оказывается оторвана от дома. Интересно, как там будет без неё Пагсли? Несомненно, школьные хулиганы, узнав, что его пугающую старшую сестру исключили, возьмутся за него с удвоенной силой и наверняка быстро сведут в могилу. Что ж, приехать домой на похороны брата будет интересным развлечением, раз уж она заперта в этой северной глуши, где директриса с неё глаз не спустит. Она смотрит, как Мортиша подходит к Гомесу и, пока он привычно целует ей руки, оглядывается вокруг. На какое-то очень долгое мгновение взгляд миссис Аддамс задерживается на только что приехавшем «Каддилаке», потом она переводит взгляд на замершую на крыльце дочь — но в следующее мгновение проскальзывает в салон «Роллс-ройса». Уэнсдей ждёт, когда старинный автомобиль сдаст назад, чтобы развернуться на выезд, и решительно поворачивается ко входу в школу. Итак. День первый. Что входит в её день первый, кроме начала разработки плана по побегу из этой тюрьмы? Хотя план может подождать, хотя бы недельку. Первые дни весь преподавательский состав во главе с директрисой точно с неё глаз не спустит, так что надо бы притупить их бдительность мнимой покорностью. Будет честно ходить на все занятия, выберет себе внеклассные кружки по интересам — хотя вряд ли у них тут есть таксидермия и судмедэкспертиза, постарается не придушить соседку во сне… Соседка как раз переодевается, когда Уэнсдей возвращается в их комнату, в очередной раз заплутав в коридорах. Стоя перед огромным ростовым зеркалом в одной короткой розовой юбке и белом кружевном бюстгальтере, Энид Синклер по очереди примеряет к себе сразу несколько блузок, и всякий раз морщится. На взгляд Уэнсдей, все блузки были одинаково тошнотворные, и она обещает себе сжечь гардероб соседки при первой же возможности. – Что думаешь? – спрашивает Синклер, как будто они не поругались всего полчаса назад и мнение Аддамс было действительно для неё важно. - Что им место в инсинераторе, – честно отвечает Уэнсдей. – Если ты наряжаешься для своего парня-горгоны, то, видимо, у него зрение, как у собаки, и он не различает цвета. У тебя абсолютно безвкусный гардероб. – По крайней мере, моему гардеробу не сто лет, – фыркает Синклер, видимо, и без подсказки Уэнсдей определившись, какую блузку она наденет. – Это называется «стиль старых денег», – тихо говорит Уэнсдей, открывая собственные чемоданы. Как обычно — чёрно-белая гамма. Связанные Мортишей свитера, приталенные платья с юбкой ниже колен, накрахмаленные блузки с острыми воротничками, несколько удобных штанов и толстовок… – Это называется «стиль нафталин»! – из своего шкафа бурчит Энид, явно услышав. – Как-нибудь сходим с тобой по магазинам, я подберу тебе нормальный гардероб. – Если твоё понимание нормальности подразумевает под собой цвет рвоты единорога, то я, пожалуй, откажусь. Уэнсдей принимается развешивать одежду в своём шкафу: сначала платья, потом кофты и блузки, потом, в другой угол, брюки и джинсы. С некоторым сомнением смотрит на портплед, в который Мортиша упаковала вечернее платье для школьного бала, раздумывая, а надо ли его доставать — и оставляет убранным, хотя и расщёлкивает замочек, распрямляя наряд. Дверь в комнату хлопает, слышатся голоса. – Уэнсдей? – зовёт соседка. – Это к тебе. Аддамс выглядывает из шкафа. В центре комнаты стоит миниатюрная женщина с тёмно-рыжими, явно крашенными волосами и в огромных очках с толстой оправой. В руках у женщины — объёмый пакет из крафтовой бумаги с логотипом школы. – Уэнсдей? – от слащавости улыбки гостьи, кажется, вот-вот разовьётся кариес у всех, кто её видит. – Меня зовут мисс Торнхилл, я ваш преподаватель по биологии, – представляется она. – Я пришла поприветствовать тебя в Офелия-холл и быстро рассказать о правилах. Надеюсь, ты уже подружилась с Энид? – Мы уже наладили вполне дружеское общение, – кивает Уэнсдей. За спиной мисс Торнхилл Энид совсем по-звериному усмехается и принимается дальше крутиться перед зеркалом, одёргивая блузку. – Я очень рада, – не понимает сарказма преподавательница. – Я являюсь комендантом этого общежития, так что по всем вопросам можешь обращаться ко мне. Правил немного: отбой в десять, после этого времени все должны быть в своих комнатах. Не шуметь после девяти. Никаких мальчиков в комнатах. Покидать общежитие на время отбоя могут только студенты старше восемнадцати лет или с письменного разрешения родителей. Бытовая техника в комнатах так же запрещена. – А что с посещением Джерико? – хмурится Уэнсдей. – Студенты могут посещать город во внеучебное время, если нет запрета директрисы Уимс. Пешком до города около получаса, по выходным ходит шаттл. Аддамс кивает. Не сказать, что её сильно интересуют казарменные правила академии, но перед любым побегом следует сначала разведать обстановку на местности и понять, насколько сильная охрана. – И я принесла тебе твою форму, – мисс Торнхилл протягивает ей пакет. Уэнсдей с готовностью вываливает содержимое на свою кровать — и щурится от обилия синего цвета. – У меня аллергия на цвет, вас должны были предупредит, – замечает она. – Да, нас предупредили, что ты можешь быть недовольна, – кивает мисс Торнхилл. – Но, Уэнсдей, цвет нематериален, так что такой аллергии не может быть даже у изгоев, а мы не можем позволить кому-то из учеников выделяться отдельной формой. Я уверена, ты быстро привыкнешь к форме. Думаю, она тебе очень пойдёт. – Рвота единорогаааа… – тянет за спиной мисс Торнхилл Энид, с усмешкой наблюдая за недовольством своей соседки. Уэнсдей в очередной раз думает, что придушит Синклер этой же ночью. – Я поговорю с мисс Уимс, – только и сообщает Аддамс, понимая, что злиться на эту крашенную биологичку не имеет никакого смысла, она лишь передаточное звено от вышестоящего начальства. – Твоё право, – кивает мисс Торнхилл. – Но, заверяю тебя, директриса Уимс в курсе и скажет тебе то же самое. Энид, – она поворачивается к волчице. – Десять часов, напоминаю. – Буду на месте, – шутливо козыряет двумя пальцами Синклер, ослепительно улыбаясь. – Разве я когда-нибудь опаздывала? – Всё бывает впервые, – пожимает плечами мисс Торнхилл. – Всего хорошего, девушки, увидимся завтра на занятиях. И, глухо стуча массивными каблуками своих нелепых красных сапог, биологичка удаляется, бесшумно притворив за собой дверь. Несколько мгновений в комнате царит тишина. – Скажу по секрету, – наконец шепчет Энид, – правило «никаких мальчиков» абсолютно не соблюдается. Главное не палиться слишком уж откровенно. Так вот на нарушение каких правил она намекала ранее. Какая посредственная банальность! – То есть, этот твой парень-горгона регулярно здесь бывает? – хмурится Уэнсдей. – Ну… не то что регулярно… – смущается Синклер. – Но да, иногда… заходит. Я буду предупреждать! – поспешно добавляет она. Ох, во имя преисподней! Вот знать такие подробности личной жизни соседки ей совершенно ни к чему! – Буду тебе премного благодарна за предварительное расписание. Энид уже явно хочет что-то возразить, но тут у неё пищит телефон, и она, быстро глянув на экран, бросается за дверь. Через мгновение возвращается, хватает с вешалки своё идиотское пальто из розового плюша и опять исчезает. Уэнсдей садится на свою кровать, засовывается под себя руки и задумывается. Что ж, вот и пошёл отсчёт времени её заключения до побега. ~~~~ Учебный год начался… так себе. С одной стороны, они с отцом достигли компромисса по поводу его дальнейшего обучения, с другой — вскрылась неприятная правда отношений с Бьянкой, да и висело дамокловым мечом будущее «Белладонны», и времени на решение этого вопроса оставалось всё меньше, иначе в будущем году клуб окажется обезглавленным, а этого допустить никак было нельзя. Аякс искренне не понимал, почему Ксавье не хочет переложить свои задачи на Бьянку — в конце концов, Барклай, несмотря на сволочной характер, была далеко не дурой, и прекрасно понимала цену безопасности и процветания школы. С другой стороны… С другой стороны, блять, после того фокуса, что она выкинула в начале сентября, когда он рассказал ей о договорённости с отцом, он вообще ей не доверял, прекрасно понимая, какими методами она может достигать нужных ей результатов. Аякс, правда, ржал и говорил, что методы самого Ксавье гораздо радикальнее, и пусть уж лучше Барклай пудрит мозги своим последователям песней сирены, чем… От одного взгляда Торпа друг тогда резко заткнулся и поспешно перевёл разговор на грядущий коллоквиум по химии. Зачем Петрополусу химия, Ксавье искренне не понимал — горгона собирался стать инженером, налегал на математику и физику, а химию, как он шутил, изучал только для того, чтобы понимать, что за дурь они все употребляют — ну и чтобы тренировать мозги после всей этой дури. Петрополус старательно поддерживал имидж придурка и раздолбая, хотя видел и понимал гораздо больше, чем хотел показать. Достаточно было того, что он первый забил тревогу, когда Ксавье поделился своими идеями о переводе в университет Майями после года в Гарварде. – Какой, блять, Майями, ты ёбнулся? – поперхнулся тогда пивом он. – Ты же собирался свалить в Европу, великие художественные школы, Рембрандт и да Винчи и вот это всё! Схуяли Майями?! И тогда Ксавье задумался — а действительно, почему Майями? Только потому, что Бьянка после своего выпуска собиралась изучать там экологию? Да и пусть себе изучает, он-то там причём? Во всех его планах после школы Майями не проскальзывал вообще ни разу — был вариант Чикагской школы искусств, может быть, Нью-Йоркский университет с его отличной искусствоведческой базой… Конечно, его гораздо больше влёк Старый Свет, и отец даже дал добро на обучение во Франции или Италии, если предварительно он пройдёт курс в бизнес-школе какого-нибудь университета Лиги Плюща… Но Майями не вписывался в эту картину вот вообще никаким боком. – Почему я вдруг решил поехать с тобой в Майями? – спросил он тем же вечером Бьянку, когда они, разморённые после жаркого секса, лежали на футоне в его мастерской. Бьянка смолила сигарету с омерзительным якобы ментоловым ароматом, а Ксавье больше всего мечтал о банке пива — но весь алкоголь они с парнями выдули ещё на прошлой неделе, отмечая начало учебного года, а новые запасы ещё не добыли, поэтому приходилось просто смотреть в потолок. Потолок точно был интереснее сощурившихся глаз подружки. – Потому что ты… хочешь быть со мной? – неуверенно предположила Бьянка, стряхивая пепел в пустую баночку из-под краски, которую он определил ей в пепельницу. Смотреть на него она не рисковала и это стало вторым звоночком. – В том-то и дело, Бьянка, я не хочу быть с тобой, – поморщился Ксавье. – У нас отличные отношения в школе, шикарный секс, но после выпуска мы с тобой разбежимся и вряд ли будем вспоминать друг о друге. Так схерали я вдруг решил переехать к тебе в Майями и изучать экономику? – Потому что… я подсказала? – неуверенно проговорила сирена, сминая окурок в банке. – Подсказала? Или напела? – Ксавье сел на футоне, принимаясь рыться в сваленной в ногах одежде в поисках своих боксёров. – Ты прекрасно знала, что я собираюсь изучать искусство в Европе. В худшем случае — вернусь в Чикаго. Но, блять, Майями? Ты серьёзно? – Ксавье… – она тоже села и потянулась к амулету на своей шее. – Не смей! – резко осадил её Ксавье. – Ты прекрасно знаешь, что я опять обо всём узнаю, и тогда тебе же будет хуже. В её огромных аквамариновых глазах мелькнул испуг — конечно, она прекрасно знала, на что он способен… …и это всё равно её не остановило. – Я не хотела терять тебя. – Бьянка, не унижайся, – поморщился Ксавье. – Ты умная и гордая, вот зачем тебе это? Он надел боксёры, следом встряхнул и принялся натягивать джинсы. Всё это время сирена так и сидела на месте, не сводя с него не то испуганного, не то полного сожаления взгляда. – Ксавье, всё не так, как ты думаешь… И то, что она не спорила, только ещё больше укрепило его в своих подозрениях. – Что ещё ты мне внушила? – поморщился он. – И как давно? – Ничего, Ксавье, я клянусь тебе… – Толку от твоих клятв… – он подтолкнул к ней кипу её одежды, совершенно не заботясь, что где-то там была и его футболка. – Одевайся и выметайся отсюда. Потом поговорим. Чувствовать, что им манипулировали, было… дерьмово. Он никогда не позволял себе быть пешкой в чужих руках, всегда старался сам принимать решения, даже если это влекло за собой конфронтацию с отцом — и получить удар в спину от собственной девушки было охренительно больно. Она тогда ничего не сказала, только молча оделась и сбежала, даже забыв схватить сигареты. Только поинтересовалась, может ли она забрать свой портрет, который Ксавье написал после долгих уговоров. – Нет, – отрезал он тогда. – Продам спустя много лет, под названием «Предательство». В принципе, с Бьянкой они наладили общение на следующей же неделе — возврата к предыдущим отношениям быть уже не могло, слишком много всего он передумал за эти все дни, придя к выводу, что подкинутая идея об учёбе во Флориде вполне могла быть единственной, которую Бьянка ему внушила. Так что расстались они вполне полюбовно, без громких скандалов, обвинений с его стороны и истерик с её, лишив Синклер отличных слухов для её блога. Иногда пересекались за обедом, по выходным Ксавье подвозил её в Джерико, если сам выезжал из школы, обсуждали дела «Белладонны» и… всё. Расставшись с Бьянкой, он вдруг понял, что не чувствует к ней ничего, даже самой мизерной привязанности. Желает ей всего лучшего, пусть будет счастлива, но — без него. Жизнь очень быстро вошла в привычное русло — то самое, в котором она находилась до ноября прошлого года, когда он на третьем курсе начал отношения с Барклай, сам не ожидая, что они растянутся почти на год. Он налёг на учёбу, вспомнив, что уже зимой надо будет готовить заявление в университет; принялся каждую неделю мотаться на полигон в Берлингтоне, к радости инструктора; гонял новичков на волейбольных тренировках так, что к нему быстро приклеилось прозвище «сержант Хартман»; а под конец месяца, словив спермотоксикоз, в очередной раз трахнул Танаку. А потом ещё раз, заодно с Дивиной — вот же ж шалава, принципиальная, мать её, лесбиянка — скорее утопится, чем впустит в себя мужской хер, зато на пальцах дёргается, словно к ней провода подвели, и от ощущения языка между ног орёт так, будто её режут. В принципе, его это вполне устраивало — пока он отлизывал усевшейся ему на лицо русалке, Йоко устроила такие скачки на его члене, что, казалось, хотела сломать. И как только хватало ещё сил в это же время целоваться с сиреной, зарывшись одной рукой в её каштановые волосы, а второй теребить ей клитор, из-за чего Ксавье натурально чуть не захлебнулся обильно хлынувшей между ног Дивины влагой. Блядская вампирская выносливость и многолетний опыт. Этим ему Танака и нравилась — всегда была готова на любые эксперименты. Жаль, Дивина со своей подружкой согласна не была — призналась потом, что хоть и получила кайф, но это была разовая акция, и больше такого праздника жизни ждать не стоит. Ксавье не обиделся. Быть на постоянной основе живым фаллоимитатором в странных отношениях сирены-лесбиянки и вампирши-бисексуалки в его планы всё равно не входило. Заново переустановил тиндер и изредка проверял, что интересного происходит в Берлингтоне. Но с сетевыми знакомствами стоило быть аккуратнее — даже он не мог предсказать, как среагирует случайная партнёрша-нормис на столь тесное знакомство с сыном Винсента Торпа. Зато вот к новеньким в школе стоило приглядеться. Взять ту же Максин со второго курса — симпатичная шатенка с французской косой и огромным, чувственным ртом. Она улыбалась ему на открытых тренировках по волейболу, сокрушалась, что у них только мужская команда, и она была бы не против поиграть с ним по одну сторону сетки. Для волейбола Макс не вышла ростом, о чём он ей прямо так и сказал, зато у неё была куча других достоинств — например, достаточно большая для второкурсницы грудь и явная готовность пустить свой рот по иному назначению, судя по тому, как пошло она хлопала пузыри из клубничной жвачки, когда интересовалась, когда и с кем у них будет первый матч. Ксавье не видел ни единой причины, чтобы не пригласить её на свидание. Для начала, правда, уточнил у Кента, какая у неё способность. Ожидаемо оказалось, что оборотень. Ну и плевать, главное, чтобы не медиум. Ему навечно хватило секса с однокурсницей в позапрошлом году, когда после оргазма девушка закатила глаза и принялась вещать о крови во имя восставших мертвецов, отрубленных головах и смерти, что придёт с чёрным холодом. Причём, очнувшись, девушка — Дженис, он запомнил её имя, забудешь тут — совершенно не помнила, что она видела, и не понимала, чего он так перепугался. На тех летних каникулах Дженис повесилась — не смогла совладать со своим даром, как сообщили её родители. Ксавье послал цветы ей на похороны и, на всякий случай, по памяти записал её слова, что сумел разобрать, на заднюю страницу в своём тогдашнем скетч-буке, валяется где-то до сих пор в мастерской. Редко какой провидец ловит видения не о том, что относится непосредственно к нему или к тому, что его окружает, значит, раз Дженис накрыло во время близости с ним, он имел какое-то отношение к тому аду, что она увидела. Стоило, может быть, рассказать об этом отцу, но он прекрасно представлял, как отреагирует Винсент Торп на хотя бы гипотетически возможное участие Ксавье в каком-то бедламе с отрезанными головами, восставшими мертвецами и несущим смерть чёрным холодом. Опять оказаться под домашним арестом не хотелось. Пока ждёт Максин на парковке, проверяет новости своего спортивного клуба, какое новое снаряжение появилось на полигоне, какие интересные мероприятия планируются. В ноябре будет турнир — пожалуй, стоит попробовать записаться, тренер давно говорил ему, что с восемнадцати он со своим уровнем вполне сможет принимать участие во взрослых любительских соревнованиях. Записался бы ещё весной, сразу после дня рождения, да вот только каждая свободная минута уходила на Бьянку. Потом заглядывает в блог Синклер: последнее обновление полтора часа назад, эмоциональный пост о том, что к ним на курс пришла новая ученица, и — кто бы мог подумать! — они будут соседками! И наверняка подружатся — в этом Ксавье не сомневался, с Энид вообще было невозможно не подружиться, несмотря на её болтливость и вездесущность. Уэнсдей Аддамс… Знакомая фамилия, отец как-то упоминал о них. Вроде какие-то аристократы из Нью-Джерси. Наверняка это их «Роллс» перекрыл сегодня пол-парковки — он ещё тогда обратил внимание, что номера из другого штата, пока мёртового вида водитель неохотно садился за руль, чтобы отогнать старинный автомобиль в сторону. Чёртов снобизм старых денег! Отец бы только презрительно усмехнулся, если бы увидел такое шоу. – Привет! Надеюсь, я не опоздала? Ксавье не говорит Макс, что за чтением блога Синклер и собственных размышлениях о знакомых отца он совершенно забыл посмотреть на время. – Ты вовремя, – улыбается, засовывая телефон во внутренний карман куртки. – Готова? – Готова, – бодро кивает она, в очередной раз хлопая клубничный пузырь. Милая привычка, которая, Ксавье уверен, начнёт его раздражать на третий, если не второй час общения. Окидывает взглядом её наряд — узкие светлые джинсы заправлены в ковбойские сапоги, под чёрной курткой — такая же чёрная блузка с, кажется, редкими чёрными пайетками, волосы убраны в привычную для неё косу, только несколько прядок якобы небрежно выпущены у лица. По крайней мере, она не выглядит так, будто готовилась полдня. Хотя бы за это уже можно простить идиотскую привычку вечно чавкать жвачкой. Заняла бы ты свой рот гораздо более интересным делом… – Как насчёт боулинга? – предлагает Ксавье, по-джентльменски открывая перед ней дверцу пассажирского места. – В Джерико же нет боулинга? – удивляется она. – Зато в Берлингтоне есть, я забронировал нам дорожку на шесть часов, как раз успеем наиграться, где-нибудь перекусить и вернуться до отбоя. – Он забирается за руль и, привычным жестом откинув с лица отросшие волосы, краем глаза наблюдает на сегодняшней спутницей. Та ёрзает в кресле и жадно рассматривает панель, стараясь не показывать, что впечатлена такой роскошью. Как это… блять, мило. – Безопасность превыше всего, – произносит он и, перегнувшись через неё, цепляет стропу ремня. Макс от неожиданной близости аж вжимается в кресло, кажется, даже дышать забывает. Ксавье не может отказать себе в удовольствии задержаться над ней так чуть дольше, чем необходимо, неслышно втягивая воздух — от девушки пахнет едва уловимым ароматом кондиционера для одежды и проклятой клубничной жвачкой. Протягивает ремень между их телами, глядя ей прямо в глаза, вслепую вставляет язычок пряжки в замок и… В тишине автомобильного салона металлический щелчок раздаётся оглушительно громко. Макс моргает, и всё волшебство ломается. Ксавье с усмешкой отстраняется, отмечая её порозовевшие щёки и слегка участившееся дыхание. – Можно было бы и переночевать в Берлингтоне, – добивает он, заводя двигатель, – но, во-первых, завтра понедельник и нам на занятия, а во-вторых, тебе ещё нет восемнадцати, не хочу, чтобы ты обманывала Уимс, почему тебя не было в общежитии после отбоя. – Да, ты прав, – тихо соглашается девушка. – Незачем искать себе приключений на задницу. Ох, милая, да не за этим ли ты последние две недели строила мне глазки и пошло хлопала жвачкой? – Думаю, приключения мы и так найдём, – усмехается он, тянясь к сенсорному экрану на панели управления. – Я терпеть не могу водить в тишине, так что — какую музыку предпочитаешь? Рок, классику, классическую попсу? Только не говори, что кей-поп, иначе свидание окончится, не начавшись. – Можно рок, – соглашается она. – А потяжелее ничего нет? Ого! Вечер начинает принимать неожиданный, но очень интересный оборот! – Там двести часов музыки. – Он кивает на экран. – Поищи чего-нибудь на твой вкус. Максин тянется к сенсорной панели, пару секунд теряется, потом принимается нажимать на экран и дёргает язычок прокрутки — и спустя минуту салон автомобиля заполняет электронщина «Nine Inch Nails». – Ого! – удивляется Ксавье. – Что? – Не ожидал, что ты такое слушаешь. У нас мало любителей такой музыки. – По-моему, они очень круты! – с горячностью отзывается Макс. – Я была на их концерте в Атланте прошлой весной! У них же безумная энергетика живьём! Ты не бывал? – Попал на их концерт в Чикаго зимой, – кивает Ксавье, бросая взгляд на спутницу. – Но их популярность сошла ещё — сколько? — лет десять назад? Удивлён, что их кто-то слушает. – У тебя вообще странный музыкальный вкус, – хохочет Максин, кивая на сенсорный экран автомобиля. – Но они же шикарны! Насчёт своего странного музыкального вкуса Ксавье не спорит. В его плейлистах, помимо слегка устаревшего ню-металла, присутствуют классические оперы, саундтреки Масару Сато и какой-то совершенно непонятный европейский эмбиент, про который даже Аякс спрашивал «это у тебя музыка играет или жёсткий диск барахлит?» – Ты обращала внимание, что сначала какую-то музыку считают глупой и недостойной, а через много лет оказывается, что это элитарное искусство, которое не многим дано понять? – усмехается Ксавье. – Ты про профессора Краус с её неприятием «AC/DC»? – хохочет Макс. – Одна моя однокурсница спросила, как относиться к «Rolling Stones», если в своё время они считались контр-культурой, а сейчас — элитарной. – И что ответила Краус? – усмехается Ксавье. Диалог начинает забавлять его против его желания. – Промолчала. Но Лиз три раза пересдавала социологию. Торп хохочет — громко, откинув голову на подголовник кресла. Действительно, заткнуть Краус многого стоит, и она этого не прощает. Он сам попал так на втором курсе, когда принялся делать анализ дюркгеймовского «Самоубийства» в рамках истории социологии, и оказалось, что самодеструктивизм в учебную политику Краус не входит даже в рамках предупреждения. – Господи, кто только допустил Краус до преподавания в «Неверморе»? Ей бы в воскресной школе работать. Максин тоже хохочет — а потом, видимо, узнав очередную любимую песню, начинает неслышно подпевать музыкантам. Вечер уже однозначно можно признать удачным. Словив общие музыкальные вкусы, они подрубают в наушники плейлист с его телефона, и до умопомрачения катают шары в боулинге, радуясь взаимным промахам и целуясь на страйках. Ксавье в основном молчит, но Максин быстро теряет всякую неловкость и рассказывает о своей семье, о старшей сестре, которая уже учится в колледже в родной Джорджии, о своём бывшем парне, с которым рассталась на летних каникулах — она не говорит о нём ничего плохого, просто «наши пути разошлись», и Ксавье засчитывает ещё один балл в её пользу, что она не сравнивает сына Винсента Торпа с неким Калебом, и, кажется, не ставит своей целью залезть к нему в штаны на первом же свидании, и у них действительно есть о чём поговорить, хотя бы о музыке… …пока по дороге в Джерико она не подбирает одну ногу под себя и, призывно глядя на сосредоточенно ведущего машину Торпа, не расстёгивает пуговицу своих узких джинсов. Ксавье усмехается. Ну надо же. Пару часов рассуждать о тяжёлой музыке и культурологии, только для того, чтобы быть трахнутой в салоне машины. Он перехватывает руль левой рукой — всё равно дорогу до «Невермора» выучил уже наизусть — а правую опускает на джинсы Максин. Тянет язычок молнии вниз, запускает пальцы за плотную ткань и касается кружевного белья, не спуская взгляда с тёмного шоссе перед автомобилем. Макс отчётливо усмехается, хватает его за запястье и припечатывает его руку к своему паху, заставляя просунуть пальцы ниже. Бельё у неё уже абсолютно мокрое. Ксавье отжимает газ, гася скорость, и отодвигает в сторону ластовицу её трусиков, приникая пальцами к набухшим половым губам. От одного движения Макс резко дёргается, втягивая воздух носом, и, развернувшись, откидывается на дверцу автомобиля, не сводя с Ксавье взгляда. Он старательно не смотрит на неё, сосредоточенно одной рукой ведя по тёмному шоссе, тогда как вторая раздвигает горячую плоть, нащупывая клитор. – Сделай музыку громче, – севшим голос просит девушка. – Прости, милая, – усмехается Ксавье, проникая пальцами дальше. – Но у меня руки заняты. Давай сама. И надавливает подушечками. Макс охает, запрокидывая голову, но потом умудряется вернуть себе самообладание и тянется к панели управления. Проводит указательным пальцем по панели, и салон заполняют звуки басов и гитарных риффов, ударяя по ушам и глуша её стоны. Что ж. Вечер удался. Ксавье осторожно проводит пальцами правой руки между влажной плоти. Макс дёргается, неосознанно вскидывая ладонь к лицу и, скосив взгляд вправо, Ксавье замечает, как она закусывает пальцы, лишь бы не застонать. Да господи, от кого она здесь прячется? Перебирает пальцами, ощутимо надавливая, и с наслаждением слушает, как девушка пытается сдержать стон за плотно сжатыми губами. Французская, блять, коса, строгие джинсы, застёгнутая по горло блузка… а на деле — лишь бы быть трахнутой первым парнем школы. И кто кого запишет в успех? Огни Берлингтона остаются позади; они минуют Эссекс ровно в тот момент, когда плей-лист меняется на «Dirty», а Макс издаёт протяжный всхлип, пытаясь насадиться на его пальцы. Ксавье резко выворачивает руль вправо, тормозя на тёмной грунтовке съезда в лес. По-хорошему, у них есть минут пятнадцать, прежде чем к ним в окно постучится патруль с вопросом, зачем они встали посреди трассы. Не первый раз, конечно, и опять придётся изображать из себя влюблённого идиота, которому кровь не в ту голову ударила, и слишком поглощённого близостью с подружкой… Главное, чтобы Максин не испугалась и подыграла. Хотя, судя по тому, как тяжело она дышит, как закатывает голову и сжимает свою грудь, скрытую блузкой с пайетками, она не будет возражать. Ксавье вытаскивает руку из её трусов, ставит машину на тормоз и откидывает своё кресло назад. Макс в это время судорожно нащупывает замок своего ремня — приходится ей помочь, затуманенный мозг девушки не сразу реагирует на внешние факторы. Торп убирает ремень через её плечо, подхватывает за талию и тянет на себя, через широкий подлокотник. Макс с размаху падает ему на колени, сразу зажимая бёдрами, и горячо целует, пока рука Ксавье опять лезет ей между ног. Он уже не сдерживается. Пропускает пальцы дальше, с садистским наслаждением сжимает набухшие складки и, сложив два пальца, проникает внутрь. Девчонка охает, выгнувшись спиной. Ну наааадо же… Милая, да кого ты пытаешься обмануть? Тот пацан тебя явно не только под юбкой по заднице лапал. Она узкая, горячая, но явно привыкшая к такому обращению. Ксавье сгибает пальцы, легко перебирая. Макс цепляется за его плечи, окидывает голову — видимо, ждёт, что он будет целовать её в шею, но Ксавье слишком интересно наблюдать за её реакцией. О, таких младшекурсниц он любит! Изо всех сил пытаются строить из себя фригидную дрянь, а только сунешь в них палец — заглотит всю ладонь целиком, ещё и трусики с себя скинет, требуя большего. Ксавье ждёт пару минут — и этого хватает, чтобы Макс привыкла и сама с готовностью начала насаживаться на его пальцы. Да, милая, давай… Рука уже вся абсолютно мокрая, и он с отвлечением пытается вспомнить, есть ли салфетки в машине. Вроде бы были, закинул после недавней поездки с парнями в пиццерию, когда они все измазались в кетчупе и муке. Что ж, пригодятся. Макс продолжает скулить, извиваясь на его пальцах. Ксавье с интересом наблюдает за её лицом — как её сосредоточенность, с которой она обсуждала профессора Краус, уступает растрёпанному блаженству. И, против своего желания, чувствует, как приливает кровь к паху. Максин всё-таки красивая. И горячая. Трахнуть такую явно не будет зазорно, пусть Кент и говорил, что она набивает себе цену, отшивая парней на посиделках своего курса. Конечно, набивает. Строя глазки Ксавье Торпу… Умничка, блять. Он переносит большой палец на её клитор, обводит по кругу, надавливает, с удовлетворением слушая её хныканье — и быстро царапает ногтём. Максин заходится стоном, стягиваясь вокруг его пальцев, откидывая голову назад, сжимая его затылок. Ксавье продолжает шевелить рукой, растягивая её эйфорию, и на несколько мгновений она замирает, пытаясь отдышаться после оргазма, широко раскрыв рот. Ну посмотрим, насколько ты чокнутая… – Понравилось? – хитро усмехается Ксавье. Она опрокидывает голову вперёд, явно уловив его голос, но не уловив сути вопроса. Ксавье рассматривает её раскрасневшееся лицо и, последний раз сжав её промежность, вынимает руку. – Понравилось ведь, скажи. – Понравилось… – лепечет Максин. И дальше молчит, потому что он всовывает два пальца ей в рот. И кажется, до неё доходит, что значит быть девушкой Ксавье Торпа. От собственного вкуса на мужских пальцах Макс дёргается, но Ксавье не позволяет ей выпустить руку. Вторая рука сползает с талии девушки, опускаясь на собственный пояс джинсов — член уже давно стоит столбом, и он точно не сможет вернуться в Джерико в таком состоянии. И, вроде бы, у них есть ещё минут десять до появления патруля. – Твоя очередь, – произносит он, отодвигая своё кресло на максимум назад. Макс послушно прикусывает его руку, потом соскальзывает с его колен и стекает вниз, ни на миг не отводя взгляда с его лица. Блять. Он, конечно, возмущался, что отец подарил ему «Эскалейд», но габариты автомобиля определённо играют в плюс. Потому что Макс умудряется втиснуться перед водительским сидением, и вдвоём они расстёгивают его ширинку. Ксавье приподнимает бёдра, стягивая одежду и высвобождая член. Замершая между его ног Максин плотоядно облизывается, несмотря на неудобную позу, а потом резко подаётся вперёд, сразу заглатывая до половины. Даблять! А ведь Кент был прав! Набивала себе цену, практикуя минеты, а вот к своей пизде никого не подпускала, сберегая себя для короля школы. Ксавье бы захохотал в голос, если бы не было так блядски хорошо от ощущения горячего влажного рта на напряжённом члене. Брать полностью Макс не рискует, но умело сдавливает щеками, создавая вакуум, жёстко надавливает языком по пульсирующим венам, царапает зубами головку, заставляя его глаза закрыться в блаженном ощущении кайфа. Помогает себе рукой, задавая быстрый, равномерный ритм, с каждым движением принимая всё больше и больше. Не лучший минет в его жизни, та же Бьянка могла отсосать так, что, казалось, хочет душу вытянуть, но — всё равно чертовски хорошо и умело. На семёрочку по десятибалльной шкале наработала точно. Он запускает пальцы ей в причёску и надавливает на голову, заставляя взять глубже, хотя и не насаживает до конца. Неприятный опыт, когда девушка не справилась с рвотным рефлексом, в его жизни тоже был, и повторять его в собственной машине не хотелось бы. Да и вообще не хотелось бы. Макс давится, встревоженно хрипит, и на миг в её глазах мелькает паника. Ксавье согласно разжимает пальцы на её голове, позволяя соскользнуть и сделать вдох. По её подбородку стекает слюна, и она облизывается, не переставая дрочить ему рукой. Потом вновь опускает голову, облизывает поперёк ствола, царапает зубами, мягко прикусывая — и заново направляет внутрь, с силой втягивая щёки. – Умничка, – шепчет Торп, опять погружая пальцы в растрепавшуюся французскую косу. Похвала, видимо, действует как надо — Макс стреляет в него затуманенным взглядом светлых глаз, а потом сосредотачивается на своём занятии, старательно ублажая его ртом. И, блять, у неё это настолько хорошо получается, что Ксавье рефлекторно начинает подаваться бёдрами наверх, стараясь проникнуть как можно глубже, уже не задумываясь о её ощущениях и возможном дискомфорте. Максин давится, что-то приглушённо гундосит, но Торпу откровенно плевать, что она там пытается сказать или сделать. Сжав её затылок, он не позволяет ей отстраниться, преследуя собственную разрядку, что узлом собирается внизу позвоночника. И девчонка, кажется, понимает, что ему надо, потому что движения её рта и головы становятся быстрее и жёстче, она ловит ритм, спешно вдыхая на выходе, и тут же опускается обратно, беря так глубоко, как только может, чтобы он не упёрся ей в горло. И требуется совсем немного времени, когда он чувствует, что хватит. Приятно, конечно, было бы кончить в неё, но что-то он сильно сомневается, что она будет в восторге от идеи глотать на первом же свидании. Поэтому он только сжимает ей затылок, заставляя замедлиться, а второй рукой отодвигает панель подлокотника и выдёргивает из коробки несколько салфеток. – Что… – нелепо пытается задать вопрос Максин. Он с трудом фокусирует взгляд на её лице — кожа блестит от пота, прядки волос прилипли к вискам, в уголках глаз собрались слёзы, по подбородку стекает слюна, и без того пухлые губы набухли и раскраснелись… – Ты вряд ли этого хочешь, – поясняет Ксавье, накрывая мокрый член салфетками. Макс приоткрывает рот, но тут же всё понимает и, сжав мягкую бумагу одной рукой, второй принимается дрочить ему, размашисто проводя сжатым кулачком по всей длине. Достаточно нескольких её движений, как Ксавье кончает, с хриплым выдохом откинув голову назад и изливаясь в салфетку. Несколько мгновений они не шевелятся. Максин так и сидит у него в ногах в неудобной позе, зажатая между рулём и его коленями; Ксавье выравнивает дыхание после оргазма. Что ж, свидание определённо удалось. Можно будет повторить. Наконец опускает голову, смотрит на девчонку и улыбается. – Было… замечательно, – с блаженной улыбкой говорит он. С нежностью проводит пальцами по её скуле, опускает руку на подбородок и мягко касается большим пальцем вспухших губ. – Ты замечательная. Лицо Максин озаряется самодовольной плотоядной улыбкой. Пожалуй, на следующем свидании стоит доехать до его квартиры в Берлингтоне. Смяв одной рукой грязные салфетки, второй он подтягивает Макс наверх, устраивая себе на колени. Её рука цепляет уже опавший, но всё ещё мокрый член, и она ойкает, смущённо пряча лицо у него на груди. Ну надо же. Очаровательно, блять. Только что отсосала почти как профессиональная шлюха, перед этим кончила на его пальцах, а теперь смущается, задев его член. Ксавье усмехается, поднимает её лицо за подбородок и мягко целует пухлые губы. – В следующий раз поедем пораньше, заедем ко мне в Берлингтоне, – обещает он. – Согласна? Мяч на её стороне. Она может запросто отказаться, ограничив всё одним свиданием, и потом хвастаться подружкам, что отказала во втором свидании самому Ксавье Торпу — умалчивая, конечно, что перед этим кончила от его рук, а после ещё и отсосала ему до оргазма. Набьёт себе цену так, что вообще ни один парень в «Неверморе» не рискнёт к ней подойти — как минимум, до того момента, пока сам Ксавье не выпустится из академии. – Можно будет, – кивает Максин. – У тебя сигареты есть? Сам Ксавье почти не курит, но Кент вроде жаловался, что забыл пачку в его машине. – Должны быть в бардачке, – кивает он. – Посмотри. Приятель, кажется, оставил. Макс перебирается на пассажирское сидение, открывает перед собой бардачок — там, действительно, валяется пачка канадских сигарет, но вот зажигалки нет, поэтому девушка, недовольно скривившись, захлопывает лакированную панель. Ксавье не говорит, что в машине есть прикуриватель. Вместо этого поправляет свою одежду и приоткрывает окна сзади, чтобы осенний сквозняк выветрил из салона влажный запах секса. Бросает взгляд на часы — пять минут десятого, как раз успеют вернуться до отбоя. И ровно в тот момент, когда он уже тянется к кнопке запуска двигателя, в кармане куртки начинает гудеть виброзвонком телефон. – Ну что ещё… – выдыхает он, не глядя вытаскивая аппарат и второй рукой выключая музыку. И в этот же момент раздаётся стук по корпусу автомобиля. – Сэр? – раздаётся снаружи приглушённый голос. – Сэр, откройте водительское окно, пожалуйста. Чччччёрт, как же невовремя! Ксавье бросает взгляд на экран телефона — звонит Аякс. Проклятие! Петрополус знает, что он на свидании, и явно не стал бы звонить просто так. Что у них там могло случиться? Со вздохом сбрасывает вызов и, удостоверившись, что Макс успела привести себя в порядок, опускает стекло на водительской дверце, одновременно включая свет в салоне. Патрульный — мужчина средних лет с аккуратной бородой, но, судя по всему, выбритым черепом — выключает фонарик и окидывает подростков взглядом. – У вас всё в порядке? – интересуется он. – Вы остановились в неположенном месте. – Простите. – Ксавье смущённо улыбается, показывая телефон в своей руке. – Срочный звонок. Не хотел отвечать на ходу. Представитель властей хмурится и медленно переводит взгляд на замершую в своём кресле Максин. Наверняка от него не ускользнули её растрёпанная причёска и испарина на лице, потому что он склоняет голову и спрашивает: – Мисс? Всё в порядке? – Абсолютно, – живо кивает Максин. – Мы уже собирались ехать дальше. Офицер ещё раз окидывает салон взглядом, и Ксавье радуется, что успел запихнуть испачканные салфетки в подлокотник и захлопнуть панель. Заниматься сексом в машине, кончено, не запрещено, но отвечать на прямые вопросы не хотелось бы. – Сэр, будьте добры ваши документы. Да чтоб тебя… Недавно, что ли, на службе? Ксавье выуживает из внутреннего кармана кардхолдер, достаёт оттуда водительское удостоверение и протягивает его рейнджеру. Тот быстро сверяет его с лицом на фотографии, потом кивает: – Одну минуту. И отходит к своей машине. В «Эскалейде» повисает молчание. Максин кусает припухшие губы, беспокойно ёрзая на сидении; Ксавье же лениво барабанит пальцами по рулю. Опять раздаётся телефонный звонок, и тут он уже принимает вызов: – Наберу через минуту, – сухо отвечает и сразу же скидывает, не дожидаясь продолжения. Да что, блять, у них там случилось, что горгона ему вздохнуть не даёт?! – Чего он от нас хочет? – тихо интересуется Максин. – Аякс? – не сразу улавливает он. – Да чёрт его знает… Сейчас перезвоню… – Нет, полицейский. – А, этот. – Звонок друга беспокоит Торпа гораздо больше, чем ожидаемое появление полиции, он уже и забыл про патруль. Бросает взгляд на отражение в зеркале заднего вида: патрульный возится с планшетом в салоне служебной машины, включив внутренний свет, но закрыв дверцу. – Беспокоится, что мы встали посреди шоссе. Не волнуйся, – он кладёт руку ей на колено и легко сжимает, быстро улыбнувшись. – Это его обязанность. – Ну ладно… – выдыхает девушка и принимается поправлять причёску. – Пристегни ремень, – подсказывает ей Ксавье, и сам тянется за пряжкой за своим плечом. Патрульный возвращается через минуту, протягивая права в открытое окно. – Прошу прощения, мистер Торп. Всё нормально, вы можете ехать. – Спасибо. – Ксавье убирает документ во внутренний карман. – Если не возражаете, я всё же закончу разговор. – Будьте осторожны на дороге, – дежурно говорит парульный и, коснувшись фуражки, кивает Максин. – Мисс. – Всего доброго, офицер, – с широкой улыбкой прощается она. – Спасибо за беспокойство. Не дожидаясь, пока полицейский отойдёт к своей машине, Ксавье поднимает все окна в «Эскалейде» и набирает, наконец, Аякса. – Что у вас? – спрашивает он, не тратя время на приветствия. – Ты далеко? – точно также с места в карьер выдаёт Петрополус. – Мы с Максин были в Берлингтоне, уже возвращаемся, – отвечает Ксавье. – А что? – Поторопись, Уимс срочно требует тебя к себе. Блять. Отличный день — тренировка на полигоне, замечательное свидание, шикарный отсос — грозит закончиться феерической задницей. – Буду минут через двадцать, – прикидывает в уме он и нажимает на кнопку запуска двигателя. – Что случилось? Аякс слышно выдыхает в трубку. – В лесу произошло убийство. Бляяяяяять.