Феникс, вырвался из клетки

Fleur-Камень Попробуй разбить меня, ты не поверишь глазам Попробуй сломать, ты скорее сломаешься сам Холодный и твердый в израненных пальцах Орудие неандертальца Согнуть меня даже гораздо сложней, чем сломать Я маленький камень, зато я умею летать Холодный и острый осколок гранита Смерть Голиафа в руке Давида По мне ударяют железным прутом Но я камень, холодный и твердый гранит Я падаю, не разбиваясь потом Мне не больно, я делаю вид Нет тверже или холодней ничего на земле Могла бы быть льдом, но боюсь, что растаю в тепле Напрасны уловки, капканы и сети Не целься мне в сердце, я в бронежилете По мне ударяют железным прутом Но я камень, холодный и твердый гранит Я падаю, не разбиваясь потом Мне не больно, я делаю вид Непросто меня раздавить, расколоть Я — камень, холодный и твердый базальт Всего лишь слегка поцарапана плоть И в стороны яркие искры летят По мне ударяют железным прутом Но я камень, холодный и твердый гранит Я падаю не разбиваясь потом Мне не больно, я делаю вид Непросто меня раздавить, расколоть Я — камень, холодный и твердый базальт Всего лишь слегка поцарапана плоть И в стороны яркие искры летят Первые дни после ухода Себастиана были сравнимы с адом. Плачущая мать, что пыталась достучаться до пьяного отца, крики, звон бутылок и нечеловеческие маты. Лидия больше суток не покидала свою комнату, боясь попасть под горячую руку. Еду ей приносили прямо в комнату, что было просто немыслимо в их семье. Однако на восьмые сутки печень Густава решила напомнить ему, что жизнь отмерила ему уже первый десяток. Отца положили в вытрезвитель. Как ни позорно это не звучало бы, но иных вариантов не было. Риск инсульта был весьма высок, а учитывая образ жизни Швагенвагенса, даже слишком. Лидия смогла выйти из комнаты. Синяк на щеке приобрел зеленовато-желтый цвет, запястье плотно окольцовывал след от чужих крепких пальцев. После скудного завтрака, девушка отошла припудрить лицо, надеясь замазать сие непотребство тональником. Побег Себастиана — ужасная вещь, кто бы спорил, но учебу никто не отменял. Она и так пропустила достаточно. Узкая юбка карандаш, рубашка, свитер и каблуки. Попытка сделать аккуратный высокий хвост. Рутина словом. Лидия делает все на автомате, стараясь не смотреть на комод. Там на комоде стоит фоторамка с ее фотографией, но если немного поковырять раму, можно заметить край другого фото. Свидетельство того, что когда-то у Лидии были чувства. Там крохотная девчушка четырех лет с младенцем на руках. Кожаный портфель в руках, легкая куртка. Двенадцать минут до Университета. Это если неспешным шагом. Каблуки отстукивают по брусчатке. Цок-цок-цок. Лужи просохли, но небо черное как угли. Завтра заиграет буря с новой силой. Впрочем ее это не должно касаться. В такие дни Лидию подвозят на машине. Хмурый охранник и кучки оживленных компаний, разбросанные по углам. Все как всегда. Гардеробщица, номерок. Лифт до седьмого этажа. Крайняя от лестницы аудитория. Десятки недовольных взглядов. Ее никто не ждал, не хочет ждать. Она в группе держится отдельно ото всех — они ей неровня. Слабаки и нытики. Только и умеют, что оскорблять профессоров за спиной, да бегать курить на одиннадцатый, где лучше всех работает вытяжка, а уборщица закрывает глаза на нарушение правил. Швагенвагенс не стукач. По крайней мере здесь — в институте. Она иногда курит тонкие, ментоловые, не ради удовольствия, а ради того, чтобы приблизить день, когда спокойствие станет вечностью. Дрянь та еще. Но Лидия давно не чувствует вкус сигарет, так что разницы, чем травить себя нет. Швагенвагенс не принимают в обществе. Она знает, как оглушительна бывает тишина и как вязко болото одиночества. Она знает, как обжигают оскорбления и насмешки. Но ей все равно. Ей не нужно лить крокодильи слезы, чтобы заглушить это все. Она сильнее всех этих сучек. Она обрастает каменной оболочкой, которую не пробить даже гранатометом. Чувства лишь мешают. Отец долбит линейкой по руке за заваленную сессию. Он ждет от нее красного диплома и очень злиться, если она попадает на пересдачу. Лидии все равно. Разве может деревяшка напугать, если познал вкус лезвий? Белесые шрамы покрывают плечи, бедра и ноги. Но Густав часто не замечает ничего дальше своего носа. Собственный щенок так долго обманывал его, сбегая по ночам, собственная жена, прикидывающаяся монашку, вот уже третий год греет постель его напарника, собственная дочь уходит в отрыв каждую пятницу, не хуже сына. Ах, если б Густав знал, чем занимается его драгоценная дочурка в свободное время… Ей четырнадцать, когда она впервые напивается до чертиков. Экскурсия в другой город. Густав оплачивает, лишь бы Лидия отвязалась. Она в незнакомом месте, где никто не сможет донести отцу о ее провинностях. Девочка пользуется мнимой свободой. Утром ей конечно же плохо, ее рвет желчью и водой, а голова раскалывается. Но она делает вид, что ее просто укачало. И даже умудряется протрезветь к приезду отца. Ей пятнадцать и она впервые целует мальчика. Мальчику лет тридцать, он определенно не дружит с головой, но есть в Лидии такая черта — делать на зло. На зло отцу. И пока тот снимает с нее кофточку, она думает — гляди старый урод какая послушная у тебя дочка, легла под первого встречного мужика. Охрана избивает мужика, заметив эту картину, а Лидия словно бабочка улетает в закат. Дома она наносит новые порезы там, где ОН касался ее. Плечи смывают грязь кровью. Она теряет девственность через полтора месяца. Почти с ровесником. Калебу семнадцать. Он то ли слепой лошара, то ли тоже не самый порядочный, раз верит, что откровенно выглядящая дуреха и правда его одногодка. Секс ей не нравится. Она не чувствует восхищения, наслаждения и всей той дребедени, что обещают в книгах. Зачем? Зачем она так делает? Чего добивается? Она и сама не знает. Может несмотря на все заверения, что бездушность ей к лицу, Лидия мечтает ощутить хоть что-то? Свои отношения с Йоханной Лидия начинает на первом курсе. Ханни та еще шлюха — готова ложиться под любого, кто чуть красивее обезьяны, а Лидия явно симпатичная. Швагенвагенс не сопротивляется. Ей плевать. Главное, чтоб молчала. Тогда в плюсе будут обе. И Ханни молчит. Они так-то редко разговаривают. Чаще просто сношаются как животные. Впервые увидев арсенал однокурсницы, Лидия едва на ногах устояла. И она еще считала себя порочной! Вот кто тут королева похоти! Это неплохая разрядка. Пальцы у Ханни длинные, ловкие. Будь она мужиком, Лидия бы может и подумала бы о замужестве. У Ханни медово-карие глаза, неровная стрижка маллет и проколотый язык. Она вполне красивая, но Лидия знает, что не может чувствовать любовь ни к кому, а потому между ними только секс. Себастиана ей не жаль. Его она тоже не любит. Она говорит это прямо. Она показывает это действиями. Но она и правда благодарна ему за появление. Не будь его, отец бы тщательнее следил за дочерью. Брат пытается любить за двоих. Вернее пытался. Носил ей конфеты, украденные из серванта, старался угождать ей, помогать, заводить беседы. Вот только Лидия не желает попадать в поле зрения отца. А еще брат частично похож на него по внешности. Это вызывает неприязнь. Вскоре чужая ненависть отравляет мальчонку и вот, сестра теперь враг. Впрочем, по другому и быть не может. Себастиана больше нет в ее жизни. Контроль теперь полностью сосредоточится на ней. Лидию бесит это. Она переживает за свои шалости и даже делиться этим с Йоханной после пар. Девушка грустно улыбается подкуривая сигарету. Розовый почти вымылся, оставляя лишь темно-русый. Она раздумывает покраситься в белый. — Ты переживаешь не за себя. Ты переживаешь за него. — говорит она. — Вздор. Мне плевать. — Ты сама-то себе веришь? Лидия закатывает глаза. Отбирает сигарету и затягивается малиновым дымом. — Мятной не нашлось? — Блять, Лидс. Не уходи с темы. — Мне нет дело до этого сопляка. Пусть хоть сдохнет на помойке, раз так любит мусор. Фраза горчит на языке. — Тебе никогда не было плевать, Лидс. Ханни обнимает ее со спины, прижимаясь сердцем. — Это я тебе говорю как сторонний наблюдатель. Ты думаешь, что превратила себя в Снежную Королеву, но это не так. И тебе никогда не было плевать. Это лишь самовнушение. Пожалуйста… Я же твоя подруга. Я помогу тебе. Просто попроси об этом, Лидс… Лидия отталкивает ее и покидает туалет. Благо пара последняя. Швагенвагенс отстукивает каблуками по брусчатке. Стук-стук. Полчаса до дома, если выдирать себе волосы по пути и впиваться ногтями в голову. Дома в ванной шумит горячая вода. Лидия достает из тайника лезвие и от души кромсает свое запястье. Ей не больно. Ей никогда не было больно. Ей все равно. Зеркало разбивается на осколки. В них отражается правда. Больная на голову идиотка режет себе руки, спит со всеми подряд и при этом говорит, что она сделана из камня. Лидия хочет выцарапать предательские слезы, что текут по щекам. Нельзя. На лице заметят. Она ничего не чувствует. Ей не больно. Это лишь развлечения назло папаше. Для чего Лидия хранит фотографию? Там неправда. Между ними не было любви. Лидия сама разрушила все на корню. Зачем? Зачем? Ответа у нее нет. Так надо было. Будь они близки жить было бы сложнее. Лидия опускается на пол усыпанный осколками. И хнычет. Хорошо, что вода заглушает всхлипы. Она же из камня. А камни не плачут. Ей все равно. Она ничего не чувствует. В дверь стучится надоедливый Ровд. — Я НЕ ОДЕТА! — рявкает Лидия. Она ловко прячет настоящую себя в эту жалкую оболочку, надеясь, что скоро поверит во все то, что так усердно вдалбливает себе в голову. Время сна. Таблетки на столе. Интересно, что будет если съесть их все? Фотография на комоде с торчащим уголком. И вытащить жутко и смотреть больше нет сил. Лидия закрывает глаза. Она — маленький камешек и ей не нужно ни тепла, ни ласки. Ни друзей, ни родных. Она же из гранита! Гранит не может ничего чувствовать. — Завтра будет легче — шепчет она себе. — Да нихера. — насмешливо отзывается критическое мышление. Лидии не все равно…