Просёлочная дорога

Тёмный вечер. Время неумолимо близится к двенадцати ночи. Луна ярко освещает одинокий полицейский участок у сельской дороги. Никто не мог придумать более идиотской затеи сделать этот участок тут, а не в городе, где этих бандитов полно. Но кто послушает Достоевского? Отсутствующее постоянное правительство? Именно оно обязательно вслушается в слова несчастного мента и перенесет участок к месту разбоев. Ещё Фёдора бесил тот факт, что он реально совсем один. Нет, ну с точки зрения его характера — безусловно, было приятно. Но учитывая время, в которое тут все живут — небезопасно. Просто физически небезопасно. Его могли взять и задушить ночью пакетом, затем разобрать на "запчасти", — органы и прочее, — а потом перемолоть в труху и развеять на ближайшем поле, ибо… Кто мешает так сделать? Да и никто не заметит потерю какого-то мелкого мента в Богом (даже им) забытом месте. Старая дряхлая лампа на потолке уныло покачивалась. Свет мерцал, то резко активничал, то наоборот, умирал. Достоевский заполняет документы по поводу какого-то пьяницы и вздыхает. Скучно. Но когда он слышит выстрел вблизи, то серьезно настораживается. Схватив заряженный пистолет в кобуре, он пулей вылетает на улицу. Вокруг — вытоптанная площадка и одинокий фонарь. Фёдор тихо пробирается в тень, подальше от фонаря, а затем и в рощицу, где были слышны звуки выстрела. И вот виден трупик какого-то старого алкоголика. А меж берёз — чей-то силуэт. Видимо, женский. Она поигрывает с пистолетом, на что-то жалуясь. А, на отсутствие патронов. Достоевский смело, но тихо подходит сзади и валит девушку вниз, в траву. Та взвизгивает и пытается начать защищаться, но все попытки пересечены на корню. Достоевский сковывает на руках и ногах две пары наручников, пока девушка возмущается. — Да как ты смеешь, паскуда неприємна, лезть ко мне?! Так ти знаєш взагалі, кто мой отец?! Голос напомнил что-то смутно знакомое. Он понял, кто это. Гоголь Николь Васильевна, дочь влиятельного мошенника, который влияет на всех. Дочь Гоголя Василия Афанасьевича. Фёдор аж сплюнул в сторону. — Знаю. И мне как-то всё равно. Он взваливает брыкающуюся девушку на плечо и нечет в участок. Хоть полюбуется на это чудо в перьях. Ночью бомжей убивать — гениальная идея. А та всячески визжит. Как поросёнок. Пришлось достать из кармана тряпку, пачканную-перепачканную в мазуте, и заткнуть ей рот. В участке Достоевский садит ее на стул и приковывает руки-ноги к нему. Тем временем Николь оглядывает мента и понимает, что парень ну очень красивый. А затем он достал тряпку. — Будете орать — засуну обратно. — Ну и зачем вы, господин полицейский, — начинает Николь приторно-сладко, — схватили бедную девушку? — Потому что девушка — убийца с богатеньким отцом, который исполнит любую прихоть дочурки. Я угадал? — безразлично говорит Достоевский, сев на стул напротив и закинув ногу на ногу. Лицо Яновской потемнело. Видимо, не привыкла она попадать в такие ситуации. — Ну допустим. И что вам от меня надо? — Знаешь, сколько ваш отец заплатит за вас? Целую гору денег. А на них можно уже сделать что угодно. — Я сама отдам тебе столько, сколько нужно. Только выпусти. — А нет-с, не могу. Иначе сбежите и по мою душу придут. Девушка поджала губы. Гоголь обдумывала все плюсы и минусы, а в итоге вздохнула и сказала: — Можете и не возвращать, а посадить. Всё равно вряд ли заметят отсутствие. Фёдор не мог так быстро поверить в смену настроения. Он берет свой пистолет и наводит на девушку. — Ложь. Та рассмеялась, отклоняясь назад насколько, насколько позволяли наручники, и потом потянулась к Достоевскому, который наоборот, отпрянул назад. И резко наручники все упали, и нежные ручки в алых перчатках приковали уже полицейского. Перчатки снимаются и летят на пол, показывая длинные глянцевые ногти, которые шли неким… странным градиентом. Из чёрного переходили в бордовый, затем в ярко-кислотно-розовый, а затем и в белый. Достоевский сразу оценил, что у девушки странный вкус, но ноготочки были ровненькие. И не шероховатые, так как эти длинные даже коготочки прошлись по линии челюсти и схватили подбородок. Фуражка упала на пол. Дьявольская ухмылка расцвела колючей проволокой на губах Николи. Дуло же приставили к голове второй рукой. — Я всегда добивалась того, чего хотела. Поэтому ты, дрібний та нікчемний мент, не будешь возникать. — Милочка, ты не учла одного факта. Я русский. Ржавые и уже не работающие наручники слетают на пол, курок нажат, но пуля летит в стену, так как Достоевский подался вперёд, а Гоголь наоборот, дёрнулась назад, с лёгким испугом глядя на мужчину. Она прекрасно понимала, что он физически сильнее ее. И это очень сильно ее пугало. Потому что он-то что захочет с ней сделает, а вот она вряд ли сможет. Они вместе падают на плитку. Николь боялась, что разобьёт голову и не успеет договорить с этим поистине очаровательным Фёдором Михайловичем, за которым следила довольно давно, но мягкая и холодная мужская рука легла на макушку и удар больше пришёлся на Достоевского, который шикнул от такого. — Ну? И что же, никто тебе не поможет тут? — Ну я рада, что встретилась с тобой, ты ведь так предан своей работе. — Что за дрянь… — Я следила за тобой. И убила того алкаша, чтобы ты не заполнял документы. — А почему я должен верить тебе? — Ну мы ведь учились вместе, ты не помнишь? — Помнишь. Но ты преступница, Ниля. Гоголь растрогалась от такого обращения к ней. Он помнит… Николь мягко улыбалась, обнимая друга у подъезда. Он как всегда, подошёл, чтобы вместе пойти в школу. И сейчас Достоевский мягко улыбается подруге, осторожно касаясь ее щеки губами. Вообще, они давно не друзья, а нечто щемяще-большее, нечто более родное и тёплое, но… Потом они разошлись из-за отца Николо и ее криков, которые резали душу получше всяких ножей, лезвий, неоправданных клятв и прочего. Она кричала, что им не по пути, что они слишком разные, а он знал, что девочкой-марионеткой играл влиятельный отец-кукловод. И сейчас Гоголь дрожащими руками берет его лицо, прижимаясь лбом ко лбу. Она чувствует, как дрогнула рука, но видит, как потвердел взгляд. Видимо, до сих пор обижается. А Николь виновато ластится сейчас к нему. Всё по канону. — Прости, Феденька, — это прозвище больно вскрывает шрамы, — Прости меня, грешницу такую, что пошла на поводу у отца. — А если не прощу? Тогда что? — Умрем вместе. Ведь ты… — По-любому умру, когда твой… не буду говорить кто, узнаёт о смерти любимой дочурки. — Нахрен я им сдалась… Фёдор усмехается и поднимается, помогая встать и девушке. А та хороша, колготки в клетку, короткая юбчонка, которая еле прикрывала хоть что-то, такая же короткая разорванная рубашка и ещё короткая кожанка. Но всё-таки, она может замёрзнуть. Поэтому Достоевский накидывает на неё свой пиджак, а затем помогает ей отряхнуться. Ну и навела же блондинка тут беспорядка… А особенно в душе. И Фёдор вздыхает, принимая самое быстрое решение в своей жизни. — Тогда… Начнём все заново? Девушка думает, что ослышалась. Ей кажется, что она во сне. Но руки Достоевского в ее ручках слишком хороши и слишком реальны. Из-за этого Николь лишь примыкает к любимым губам. Это значило только да. Да и ещё раз да. И даже когда всё более-менее утряслось с опасным временем, когда они вдвоём справились со всем, особенно с влиянием отца, то Николь могла смело заявить: она счастлива.