Жди меня под холодными струями дождя, я приду с цветами и согрею в объятиях
Знаете, даже злым гениям иногда нужна поддержка в перерывах от планов захвата мира. Гоголь не мог понять, что чувствовал Достоевский в моменты, когда становился другим. Со стороны казалось, что он просто не может больше поддерживать свою маску спокойствия и уходит вглубь себя. Его взгляд остановился настолько отрешенным, что он словно был не в этом мире. Иногда в такие моменты все выглядело так, как будто он спит, но это был не сон. Порой он разговаривал сам с собой, двигая одними губами и смотря в никуда. Словно видел кого-то, недоступного для остальных. Поначалу это казалось жутким и странным. Николай не понимал, что происходит с его любимым человеком. Однако позднее он выяснил, что делать. Нужно вовремя заметить тревожные признаки и просто отвлечь Федора. Вытянуть из долгих бесед с самим собой, иначе он может зайти очень далеко. Однако сказать бывает куда проще, чем сделать.***
Осень всегда была наиболее тяжёлым временем для Достоевского. Вроде в Японии она была не так плоха. Смена периодов даже не особо ощущалась. Но порой он забывал, что находится в этой стране, редко выходя из убежища, и словно душой оказывался на родине. Там, где идут дожди. Там, где ночи сейчас становятся длиннее и темнее. Там, где деревья сбросили свой золотой наряд и больше не радуют ничем, кроме голых ветвей, похожих на скрюченные в предсмертной агонии узловатые пальцы. И призрак его сознания незаметно уносился далеко. Вроде сидит за рабочим столом, а вот через секунду уже идет по темному петербургскому двору-колодцу. Такому месту, в котором рождаются криминальные хроники, никак не могут расселиться коммунальные квартиры, а парочки украшают уголки робкими поцелуями в серости вечера. С неба уже даже не каплями, а струями лился холодный дождь. Но физическая оболочка Федора была далеко, и он ничего не чувствовал. Зато знал, что будет дальше. Сейчас с другого конца замкнутого пространства отделится темная фигура. Пойдет навстречу, повторяя движения в зеркальном порядке. Достоевский никогда не увидит лица собеседника, но будет долго с ним говорить, забывая о том, со нужно вернуться, и медленно делая круг за кругом вдоль стен домов. Единственное, что он хорошо помнит – с тенью нельзя уходить за пределы двора. Можно не найти обратной дороги. А остаться призраком старого Петербурга с похороненным в далекой Йокогаме телом – судьба незавидная.***
Гоголь знал, что его парню тяжело в осенний период. И так же знал, что тот часто не спит, а бессонница утомляет тело, делая его неспособным сопротивляться тем мучительным и опасным наваждениям. Поэтому часто проверял его. Не знал зачем. Ведь он не сможет заставить его спать против воли. Однако осторожно потормошить за плечо, не давая уйти туда, куда не следует, и молча посидеть рядом – уже хорошо. Он не позволит любимому провалиться в слои эфемерных далей. Не оставит его одного. Или наоборот не одного.. Это куда страшнее. Дверь не заперта. Странно. Обычно Федор по привычке закрывает щеколду, и тогда приходится пользоваться способностью, аккуратно отодвигая металлическую защёлку изнутри. Петли тихонько скрипнули. Глазам Гоголя предстала картина: Достоевский сидит на своей кровати. Плащ, который он обычно снимал, если не выходил на улицу, укутывает спину. Да, парень часто делал так, когда мерз вечерами. Одна нога слегка согнута, а голова упала набок. Из безвольной ладони на покрывало упала раскрытая книга. Может показаться, что парень всего лишь заснул. Но тот, кто его знает, поймёт, что дело в другом. Федор никогда не мог уснуть ни в каком положении, кроме как лежа на спине в полной темноте. Сколько бы ни пытался, никогда не получалось. Неужели он опять там? Не здесь. Не в этом городе, не в этой стране. Возможно, даже не в этом мире. Куда не по годам взрослого гения, словно пережившего точно не два с небольшим десятка лет, заводят параллели вселенных и никому не понятные замыслы? Николаю было страшно даже представить, а парень с этим жил. Снова нужно отвлечь его. Возможно, он ещё не далеко? В привычной шутовской и порой излишне театральной манере, за которой скрывалась неуверенность, Николай подошел к кровати и осторожно присел на край. – Дост-кун? Вы спите? – Он знал, что это не так. Что говорить бессмысленно. Но беседа была скорее для себя. Для уверенности и успокоения. Мысли вслух. Не получив никакого ответа, парень подергал любимую шапку ушанку Федора. Голова того безвольно дергалась вместе с движениями руки Гоголя. В конце концов головной убор просто остался в руке парня. Хорошо.. Он явно далеко. Будет сложнее. Гоголь попытался взять Достоевского за руку. Она была холодной. Нет, конечно его пальцы всегда были прохладными, но в такие моменты ещё холоднее. Гоголь снял белую перчатку, укрывавшую ладонь мягкой нежностью шелка, и накрыл его руку своей. Хотя бы каплю тепла в казалось бы неживое тело. Обычно в такие моменты он просыпался. Но сейчас кажется забрел дальше обычного. Эх, а сколько раз Федор обещал, что не будет слушать внутреннего демона.. За что ему такое божье испытание? Он ведь и так несет своё бремя миссии по миру – избавление земли от болезни, зовущейся эсперами. Так что ещё угодно преподнести всевышнему Отцу?***
Федор все так же ходил по темным лабиринтам квартала вместе с тенью. Сколько раз это уже повторялось? Он и сосчитать не мог. В первые минуты разговора он всегда держался настороженно, но потом фокус внимания терялся, а сознание словно притягивалось к темной сущности, внимая лишь её сладкому голосу. Демон, или кем он ещё являлся, говорил много. Рассказывал, что нужно делать дальше, чтобы принести благословение проклятой земле. Открывал сотни ветвей грядущего, от количества которых сознание распирало изнутри, но мозг все равно впитывал информацию как губка. После пробуждения она пригодится, чтобы не запутаться в собственной паутине идеально подогнанных переплетений судеб. Вдруг Достоевский почувствовал странное ощущение в своей руке. Её как будто обдуло неизвестно откуда взявшимся в неподвижном влажном воздухе тёплым ветром. Кожу стало покалывать. Чувство было схоже с тем, как если после долгой зимней прогулки ты приходишь домой и греешь руки под теплой струей воды. Это было что-то странно знакомое, словно происходило не один раз. "Я" возвращалось медленно, но процесс уже был запущен. Тепло, распространяющееся от конечности по всему телу, отвлекало от заманчивых фраз тени. Её голос стал прерываться и меняться, уже не притворяясь столь обворожительным. Поволока оцепенения медленно сползла с сознания, приоткрывая действительность. Слова то звучали приторно сладко, мерзко, словно обливая сахарным сиропом и вызывая лишь желание отмыться от них, то переходили в самый настоящий грубый бас, отдающийся вибрацией глубоко в теле. Федор понял, что идет по ранее неизвестному переулку с непонятным существом. Это был уже не его город, в который раз за разом мысленно возвращался парень. Тень чуть не вывела его за размытые границы относительно безопасной зоны. Единственное, что выдало замысел искусителя – окна домов. Они все до единого были темны. Раньше во время видений хотя бы одно горело. За стеклом скрывалась история, о которой можно подумать. Силуэты играющих детишек, ругающихся взрослых, одинокого алкоголика или влюбленной пары, предающейся утехам. Всегда что-то виднелось в разных оттенках электрического мерцания. Но не сейчас. Проемы стен лишь отдавали все той же темнотой, придавая малоэтажным домам заброшенный и нежилой вид. Это уже не были привычные парадные со старыми металлическими дверями, исклеенными несколькими слоями объявлений и исписанные похабными надписями и признаниями в любви. Нужно проснуться. Сосредоточиться на тепле в руке и отвлечь себя от голоса потустороннего попутчика. Там, в реальности, Николай рядом. Спасибо ему. Он единственный, кто оправдал доверие. Теперь нужно постараться..***
Гоголь начинал волноваться. Два из трех этапов не дали результата. Сейчас оставалось лишь просить помощи у Бога, что не раз выручал. Он есть. Не может не быть Бога, когда есть Дьявол. Коробочка спичек, найденная на столе. Знакомый запах церковной свечи тонкой струйкой разнесся по комнате. Наполовину сожжённый восковой столбик остался стоять на столе в подсвечнике. Просто помолиться и надеятся, что Федора вновь отпустит. От глаз не укрывалось, что с каждым разом это труднее. Но не может же это вот так стать последним днем? Из-под свободной белой рубашки извлечен небольшой серебрянный крест на цепочке. С обратной стороны выгравирована надпись: "Спаси и сохрани". Именно с такой просьбой Гоголь обратился к Создателю. Спаси и сохрани грешную душу раба твоего Федора.***
Сосредоточиться на тепле не получалось. Сейчас оно вдруг угасло, а руку вновь пропитали холодные капли дождя. Или это был ледяной пот.. Федор совершенно потерял нить разговора, и сущность кажется не была этим довольна. Её голос сорвался на режущий уши визг. Она кричала, чтобы парень отвечал ей. И он отвечал. Тонкий металлический крест, висяций на груди под одеждой, словно раскалился, неприятно обжигая кожу. Это был знак крайней опасности. Сознание вновь заволакивало белой пеленой, а чужеродный голос в голове опять казался желанным и сладким. Взгляд в последний раз скользнул по безжизненным окнам домов, но вдруг за что-то зацепился. Светлая фигура, укутанная в белые одежды, за стеклом второго этажа. В её руках крохотный огонек, так выделяющийся в темноте. Свеча.. Такая же, как стояла дома. Неужели это ангел пришел вновь спасти его? В момент, когда взгляд пересекся с пляшущим пламенем свечи, незримые теплые руки подхватили Достоевского и потянули туда, прямо в переплетение пляшущих лепестков огня. Он не обжигал. Лишь согревал уставшую душу. Тварь бесновалась, уже не в силах что-либо сделать и оторваться от земли, где ей вечность суждено пресмыкаться и досаждать другим. В последнем отчаянии демон издал утробный рев и попытался ухватить Достоевского за ногу. Удержать там, внизу, во тьме. Холодные длинные когти, острые как лезвия бритвы, лишь вскользь коснулись ноги, оставив четыре глубоких царапины. При этом они не тронули одежду. Воздействие лишь на плоть, над материалами же оно не властно, и они не властны над ним.. Это было последним, что в этот раз оставила тень. В другой раз будет хуже, но Достоевский надеется, что следующего раза на будет. Дальше всё. Резкий толчок, и вновь ощущение тела. Свет бьет в глаза, ослепляя.***
Пусть сон и закончился, но ощущение теплых рук на теле все осталось. Открыв темные, как два бездонных озера, фиолетовых глаза, Федор видит перед собой плечо Гоголя, прикрытое извечной белой шинелью. Он.. Обнял его? Так вот что за сила вытянула в этот раз. Если бы не этот поступок, Достоевский вечно блуждал бы в темных дворах параллельного мира, так похожего на северную столицу России. – Я снова был не тут? – Глупый вопрос, заданный тихо. Просто чтобы дать понять, что вернулся. – Да.. Ты долго не просыпался. Он увел дальше? – Гоголь примерно знает суть видений парня, и всегда с беспокойством следит за тем, сколько прошел во сне Достоевский. Однако сейчас и он говорит, уже зная ответ. Это было сказано скорее с бо́льшим смыслом в интонации, чем в словах. Чистое беспокойство и облегчение в первозданном виде. – Ты прав, в этот раз он хитрее.. Но все обошлось. Я постараюсь больше не слушать его. Прости, если напугал. – Достоевский старается придать голосу максимально спокойный тон, успокаивая парня и кормя себя ложными надеждами. Одна из ног в белых брюках незаметно поджата под себя. Федор никогда не скажет, откуда на ткани четыре мелено расползающихся бордовых полос. Не хватало ещё ему знать, что все начало переходить к физическому воздействию. Всё ещё прохладные руки с тонкими и длинными пальцами обхватывают спину Гоголя, сминая в небольшие складки ткань и почти полностью сливаясь по бледности с одеждой. Обнять кого-то – это не просто движение. По крайней мере для Федора. Это значит впустить человека в собственный внутренний мир. Разделить чувства, проблемы и страхи. Стать на время беззащитным, но не так, как в видениях. Лишь на секунду, чтобы взамен на оправдавшееся доверие получить каплю покоя.***
Поздним осенним вечером двое парней сидели в комнате на даже не расстеленной кровати и просто молча растворяли себя в объятиях друг друга. Один из них – гений, что строит планы и манипулирует людьми, но не может защититься от собственных призраков. Другой – вечный паяц, что добровольно встал рядом с ним на тернистом пути к счастью. Шут у трона короля, разбавляющий напряженную обстановку. Их силуэты освещает пламя церковной свечи. По подоконнику стучат капли дождя. И кажется, что это вновь не Япония. Дождливый Петербург, куда они ещё вернутся. И если повезет, если Бог услышит молитвы, то все же не в кошмарных видениях.