Незнакомцы

      Они переглядываются почти всегда в одно и то же время.       Уже горят фонари. На свету мелкими хлопьями мельтешит снег. Он шагает с работы, с сумкой на перевес, полной различных договоров, чертежей, планов и прочих бумажек для Романова, иногда с покетами из продуктового. Но это всегда вечер, не раньше. И как всегда, словно по велению свыше, останавливается у этого самого четвертого — он считал, — фонаря от поворота и задирает голову.       А там она сидит. На застекленном балконе, с открытым нараспашку окном. Третий этаж. Курит…       Взгляд всегда хмурый и усталый. Темные круги под глазами дополняет макияж, совершенно не пряча их, даже наоборот, словно делая частью образа. Тонкая водолазка с высоким горлом очерчивает худую заостренную фигуру. Длинные костлявые пальцы держат такую же длинную и костлявую, — в народе дамскую, — сигарету.       Они незнакомы. Но видятся практически постоянно.       Она делает очередную затяжку и, чуть опракинув голову назад, выдыхает, — дым причудливым узором взмывает вверх и почти мгновенно тает, — а следом опускает взгляд вниз. На него. Смотрит долго, щурится злобно. В глазах мелькает раздражение прошедшего дня. Но выразительные брови мягко выпрямляются, и выражение лица смягчается, несмотря на остроту изгибов. Едва заметно кивает.       Все. Не более.       На этом переглядки кончаются. Он кивает в ответ и идет дальше. Домой. К дочери и домашним делам. К отчетам и чертежам для Романова, что забрал с собой для доработки, надо сдать в понедельник. А еще в понедельник у Марго родительское собрание. И брат приезжает с племянником на неделю, да…       Он редко когда пропускает встречи. Не уверен, что она обижается на него за это. Впрочем, как и он на нее, когда балкон оказывается пустым. Да и с чего бы обижаться, — незнакомы же… Наверно. Незнакомцы ничего друг другу не должны и ничего не знают друг о друге…       Он знает, что она любит фиолетовый, — другого оттенка в ее одежде замечать как-то не удавалось. Пьет дико сладкий латте с карамельным сиропом, — видел стаканчик с логотипом близлежащей кофейни однажды на подоконнике. Только там продают это адское месиво. Марго приносила однажды на пробу, — не допил даже половины… Знает, что по воскресеньям у нее банный день, потому что именно по этим дням с балкона разносится запах едкого порошка и лаванды на всю округу. Знает, что ложится спать лишь под утро, — свет в квартире гаснет ровно в восемь, когда он шагает на работу, а Марго, ворча, плетется за ним сзади в школу на математику…       Он догадывается, что она тоже осведомлена о нем немало, так как его путь почти всегда пролегает через этот кусок двора, куда выходит ее балкон. Она знает, что у него есть подрастающая дочь, знает, что каждое воскресенье, когда у нее банный день, они вдвоем вечно куда-то ходят и возвращаются почти под вечер, веселые и довольные. Знает, что он терпеть не может опаздывать, — в такие дни его фигура проносится мимо смазанным пятном, — и по запыханному, смешно обозленному лицу можно прочитать, как ужасен этот мир. Знает, что, несмотря на серьезный и суровый внешний вид, он может громко и заливисто смеяться, стискивая в объятиях Марго и еще двоих мальчишек, что стали ему почти родными за эти годы…       Странные незнакомцы. Знакомые. С привилегиями. Наверно потому, что знали друг о друге многое, но принимали это и жили дальше. Параллельно, не мешая и не осуждая, как это делала добрая половина соседей, живущих на других этажах. И их это, видимо, устраивало. Ибо эти псевдовстречи никто не решался прерывать.       Иногда они говорят. Молча. Рассказывают, как прошел их день. Он научился различать все виды раздражения на ее лице, а она — разглядывать мягкость в суровом взгляде. Обычно в такие дни ее губы едва заметно улыбались, и очередная затяжка делалась не так яростно. Это было красиво…       И дым таял словно медленнее, закручиваясь в более чудные узоры, чем обычно.       И снег падал, словно пепел от сигареты.       И ему это нравилось. Ей, видимо, тоже…       В этот раз он нарушает обыденность. Идет и не с сумкой, полной документов, и не с пакетами из продуктового… А с букетом… Получилось и смешно и грустно, ибо невольно стал свидетелем душераздирающей драмы. Коллега, будучи в слепой ярости и бормоча что-то в духе: «Не хочу иметь с ним ничего общего!», сунула ему цветы прямо перед самым уходом со словами: «Вот! Маргошу порадуешь! Девочка должна быть окружена вниманием!». А он, растерявшись, не придумал ничего умнее, как забрать его с собой. Ну не выкидывать же… Красивый такой, хоть и маленький. Фиолетовый…       Ей бы понравился…       Он останавливается посреди пустой улицы. Поднимает голову, выглядывая в свете окна знакомую худощавую фигурку.       Пусто.       Постояв пару минут, опускает чуть раздосадованный взгляд куда-то в сторону четвертого фонаря. Ну что же, видимо не сегодня.       Внезапно слышит, как пищит домофон и открывается дверь. Искомая худощавая фигурка, в пальто и укутанная шарфом, мелькает в тени подъезда. В руках, облаченных в замшевые перчатки, — пакет из-под мусора и длинная сигарета…       В воздух вновь поднимается чудной узор из дыма.       И он смотрит уже не так раздосадованно. Скорее пораженно.       Ее прищуренный взгляд по привычке долго смотрит в небо. Опускается на землю, куда-то в сапоги на небольшом каблуке, и лишь после замечает причудливую тень на снегу. Выразительные брови тут же непонимающе хмурятся. А потом она наконец поднимает на него глаза.       Золотистые такие. Большие. Подведенные черной тушью и очерченные темными кругами от недосыпа…       Ее брови вновь ползут вверх. Так и читается это пораженное: «Это ты?..»       От подобного вида его взгляд смягчается. Он едва пожимает плечами, и уголок его губ немного приподнимается в чуть глуповатой улыбке. «Ну, я…» — слышится в голове.       Снег кружится на фоне их немого разговора пеплом от сигареты.       По идее, ему надо уходить. Приветствие ведь уже состоялось…       Но не хотелось.       Вспоминает про букет. Смотрит сначала на него, а следом на нее, все еще удивленную. Подходит к ней чуть растрерянно — так непривычно смотреть на ее лицо сверху вниз, — и так же растерянно протягивает цветы.       — Не хочешь… — обрывается, невежливо получается, — незнакомы же. — Не хотите прогуляться?..       Было дико говорить с ней.       Голос с непривычки просел, казавшись более низким, чем был на самом деле. Руки вспотели. Страшно. Будто в первый раз…       Переводя взгляд с букета на него и обратно, она медленно присаживается, опуская пакет с мусором на заснеженный асфальт. Чуть помешкав, робко берет неожиданный подарок в руки, прямо с сигаретой…       — Поджидал-ли?.. — запинается на окончании — тоже пытается быть вежливой.       Ее голос бархатистый, чуть низковат, но при этом обволакивающий и мягкий, приятный.       — Случайно, — односложно, как принято в их немых разговорах на расстоянии, и честно отвечает, пряча мокрые ладони в карманы.       Она все еще удивлена. Не верит, видимо. Прыскает.       — А… Давай… — и тут же мгновенно добавляет. — те… Только… Мусор. Мусор, д-да, надо…       — Да, к-конечно.       Он подбирает черный пакет и, все еще стопорясь, протягивает согнутую в локте руку вперед. Она тоже мешкается: перекладывает букет на бок, удобнее обхватывая перевязанные лентой стебли, и следом робко берет его под локоть. Убедившись, что можно идти, его ноги делают небольшие шаги. Раздается глухой стук каблуков об асфальт, — идет за ним. Выпрямив спину и чуть опустив голову, смотря под ноги.       Фонари освещают протоптанную за целый день дорогу…       — Забавно, — роняет он после пары минут молчаливой ходьбы.       — Что? — она отрывает взгляд от сапог.       — Имена, — и неловко улыбается.       В ее молчании слышится непонимание. Брови сходятся на переносице. Однако догадавшись, что имелось в виду, ее пробирает беззвучный смех.       Ветви деревьев кажутся черными на фоне холодного зимнего неба…       — Яков, — через небольшую паузу произносит он.       Она все так же улыбается.       — Виолет.