Откровение

— Нет, — очень спокойно сказал Юзеф. Он уже знал, что Муха — предатель и что с Мухой покончено. В военное время суд короток. Сам Юзеф на суде не присутствовал. Он узнал все от красивой русской разведчицы, которую возил к Рыбны откапывать спрятанную рацию. Сосредоточенно крутя баранку и следя за дорогой, он думал, что им повезло — отыграли еще несколько дней. Когда отец сообщил, что Трауб хочет его видеть, он даже не сумел удивиться. И вот теперь... — Нет, — все так же ровно повторил он. Помолчал и прибавил: — Я не верю, что даже вы... даже они способны на такое. Трауб наблюдал за ним с дивана, закутавшись в блеклый гостиничный плед. Порыв прошел, самое страшное было сказано, и теперь его одолевала усталость: он все-таки уже не мальчик, чтобы кутить всю ночь напролет. Вот Юзеф — тот бы смог. Он смотрел на Юзефа, очень прямого, очень бледного, точно статуя, и в голове, точно заевшая пластинка, крутилось: жаль, жаль, жаль. А ведь когда-то он именно за это его и полюбил. За стержень. Это в нем от отца. Адвокат Тромпчинский тоже — человек со стальным характером, но у него этот металл прикрыт изяществом манер, ловкостью светского льва, который как бы выше всего того, что ему невыгодно. А Юзеф еще очень молодой. Очень молодой... и очень злой. Трауб зябко передернул плечами. — Это правда, — сказал он зачем-то, будто пытаясь оправдаться. Юзеф посмотрел на него. — Я и не говорю, что вы лжете. Я просто сказал, что не могу в это поверить. — Не вы один. Юзеф поморщился. — Слушайте, зачем вы мне вообще это рассказали? Трауб бледно усмехнулся: — Затем, что верю: вы горазды не только меня подкалывать и предпочитать Шопена всем его коллегам. В вас есть, знаете, огонь... Лицо Юзефа закаменело. — Не бросайтесь на меня вот так сразу. Я же писатель, помните? Писатель. Это моя работа — вот так читать в человеческих душах... Конечно, как и всякий человек, я могу ошибаться. Извините, если хватил лишнего. Сделаем вид, что этого разговора никогда не было. — Такое нелегко забыть. — А вы попробуйте. Знаете, что мне посоветовал мой друг, который принес мне эту новость? Что я должен спрятаться в свой френч и, что бы ни случилось, утешать себя тем, что я всего-навсего исполнял свой долг перед страной. Долг... да. Вот только в уничтожении целого города никакого долга я не вижу. Он помолчал, но Юзеф не принял подачу. — Что же вы молчите? Видимо, у себя дома ариец волен говорить все, что угодно? Ладно, ступайте домой. Не смею больше вас задерживать. Лягу проспаться — я не спал всю ночь и оттого говорю странные вещи. «А по-моему, — подумал Юзеф, — вы наконец проснулись». Он шагнул к Траубу и крепко пожал ему руку — не так, как тогда, при их первой встрече, когда он сделал это только из уважения к отцу — а по-настоящему. Как верному другу и соратнику. — Спасибо. — Идите, — ответил Трауб все с той же блуждающей улыбкой. Но как же сильно отличался тон одного этого слова от того многословного, насмешливого прощания, которым он пытался отделаться от Юзефа прежде! Юзеф вышел, а Трауб долго смотрел ему вслед. Потом он упал на диван, свернулся клубочком под колючим пледом и уснул почти мгновенно. Он проспал так до самого вечера, и снилось ему то ли вообще ничего, то ли что-то такое глупое, что не стыдно было и забыть. А вечером он обнаружил, что все еще жив — и на какое-то время эта мысль даже не внушила ему привычного отвращения. Юзеф вернулся к нему с фотографией Густава Либо в кармане через несколько дней.