Слияние и приобретение Патрика Бэйтмана

      Это было так стереотипно. Огромный стол из красного дерева, отделяющий психиатра от сумасшедшего, кресла, которые были слишком неудобными, учитывая стоимость, и обрамленные мотивирующие цитаты, в которых говорилось, что каждая неудача это повод улучшить прошлую версию себя, а невозможное - лишь выдуманное слово. Эта ерунда действительно должна помогать людям чувствовать себя лучше? Может быть, это ради того, чтобы вызвать в них благодарность за наличие карьеры или богатого папика, который платит им за то, чтобы они были здесь, вместо того, чтобы “работать”, сочиняя мотивационные цитаты, которые накладываются на изображения тигров и гор Непала. Мол, все вокруг прогнило, и я хочу убить себя, но, по крайней мере, я при деньгах.       -Патрик?       Дерьмо. Он снова полностью отключился. Подобное случалось постоянно, по словам Эвелин, Кортни, Джин и крепких молодых тел, которых он приводил домой из клуба для секса на одну ночь. Стоило ли его винить, когда все, сказанное этими людьми, было таким умопомрачительно скучным (за исключением Джин, время от времени), а мир в его голове, мир, который не существовал ни для кого, кроме него, был гораздо более захватывающим?       -Да?       —Вы слушаете?       У психолога (психиатра) раздражающе успокаивающий голос. Настолько успокаивающий, что Патрик мечтал перерезать его горло — всего один четкий гладкий разрез спереди — и пилить голосовые связки, делая их хриплыми и резкими. Конечно, Патрику говорили, что его голос тоже “умиротворяющий” (что бы там ни подразумевалось), но это выдала Эвелин, когда он заверял ее, что она не набрала вес (она толстела совсем немного, но зачем еще придумана липосакция, как не для заигрывания с самоуверенностью и приведения тела к идеальному стандарту леди, у которой банковский счет внушительнее количества извилин?). Или так отзывалась Кортни, пока в тумане клоназепама рыдала у него на плече о своей безвременной кончине в старости и бездетности (сомнительно, заверил он ее, ведь она с большей вероятностью должна умереть от передозировки барбитуратами в ванне отеля Шато Мармон в ближайшие пять-десять лет).       -Мне ужасно жаль, я не расслышал. Не могли бы вы повторить?       Врач-психиатр выглядел смутно обеспокоенным (неужели все приходящие сюда люди настолько безнадежно чокнутые, что обезоруживающая вежливость и обаяние Патрика казались настолько странными?), и он поправил очки (в черной оправе, без клейма) на переносице.       — Я спросил, как вы сегодня?       Действительно? Он тратил 250 долларов в час, чтобы его спросили, как у него дела? С таким же успехом он мог бы пойти в Старбакс через дорогу от Пирс & Пирс, если бы хотел, чтобы кто-нибудь спросил его, как у него дела (с дополнительным бонусом в виде тройной порции эспрессо). Боже, он мог нарваться на треклятого Луиса Каррутерса, если бы хотел расспросов о душевном состоянии. Ему он мог бы сообщить про буквально только что случившийся взрывной понос, и все равно его приветствовали бы эти гребаные щенячьи глаза и раболепие. “О, Патрик, как чудесно!”       Иногда, когда зопиклон действовал недостаточно быстро, Патрик лежал в постели, фантазируя о том, как он убьет Луиса Каррутерса. Он пришел к выводу, что лучше всего удушение. Собственными руками или нет, он не мог выбрать. Важнее другое. Луис бы стоял перед ним, с внезапным осознанием и нарастающим ужасом в глазах, пока его смерть подбиралась все ближе. Какая замечательная мысль.       Воображая свет, медленно угасающий в глазах Луиса Каррутерса, задыхающегося в убийственной хватке, Патрик собрался с силами и ослепительно улыбнулся психиатру.       -Дела - лучше некуда. А как насчет вас, док?       Мужчина выглядел пораженным, словно Патрик заговорил на иностранном языке или признался в фантазиях о том, как гоняет на своем мерседесе по Пятой авеню и с наслаждением наблюдает за сбитыми людьми, брызжущими кровавым градом на лобовое стекло.       -У меня все хорошо. Очень мило с вашей стороны, Патрик, но сегодня мы поговорим не обо мне. Ваша жена казалась очень обеспокоенной…       -Невеста, - Патрик выплюнул это слово, как окровавленный сломанный зуб.       Честно говоря, лишь стоило ему представить Эвелин в качестве своей (гадкое, ужасное слово) невесты, желчь подступала к горлу. Тот факт, что однажды она станет его женой (так приятно снова вас видеть, мистер и миссис Фишер, позвольте представить мою жену- Эвелин Бейтман) заставлял его чувствовать тошноту. На мгновение он серьезно решался выблевать сырокопченый стейк Питера Люгера с соусом тар-тар и молодой картошкой на этот дурацкий блестящий стол из красного дерева (почему он такой большой? Защитная дистанция от психов, которые были бы рады придушить доктора его ширпотребным полиэстеровым галстуком с узором пейсли), но потом он вспомнил, что это все-таки Манхэттен. Люди сплетничали, а прослыть типичным нытиком, обратившимся психиатру, не сильно хотелось. Не говоря уже о возможном курьезе с окроплением рвотой стола психотерапевта. Так что Патрик держал рот на замке и в красках представлял, как задушит Эвелин подушкой, пока она спит.       -Прошу прощения, -психотерапевт снова поправил очки и откашлялся, прежде чем продолжить,- Ваша невеста казалась очень обеспокоенной, когда организовывала прием. Как вы думаете, почему она была встревожена?       Потому что я схожу с ума. Потому что, если — когда — я, наконец, сломаюсь, потеряю контроль и окажусь в психушке, тогда я лишусь работы, потом квартиры, а она не дождется большой свадьбы в Хэмптоне и уютного образа жизни. Все покатится к черту.       Конечно, он ничего этого не сказал.       -Она просто волнуется. Ох уж эти женщины, да? Вы знаете, типичные загоны.       Он даже рассмеялся, протягивая оливковую ветвь мужской солидарности. Патрик задавался вопросом, близко ли подобное доктору. У него не было расставленных фотографий с послушной женой, улыбающимися детьми, гребаным золотистым ретривером или чем-то еще, присущего типичным идеальным семьям. Может быть, он был педиком. Патрик почувствовал, как к горлу снова подступила желчь.       Доктор посмотрел на него поверх очков.       — Я вижу, Патрик, вы не чувствуете необходимости находиться здесь сегодня, что абсолютно нормально. Но порой требуется толчок от кого-то, кто любит нас, чтобы мы поняли, что нам нужна небольшая помощь. Если вы не хотите сотрудничать или продолжать сеансы со мной после сегодняшнего дня, это абсолютно нормально. Но мы здесь прямо сейчас. Почему бы нам не начать с простых вопросов?       Он уже повернулся и включил свой компьютер (невзрачный рабочий стол Майкрософт), прежде чем Патрик успел сказать ему, куда именно засунуть его основные вопросы. Он проверил свой Ролекс. Эта “сессия” (он ненавидел, что ее так назвали; сессия — это когда ты платишь шлюхам по часам, а не сидишь и рассказываешь какому-то случайному чуваку, что мамочка никогда тебя не любила и что ты вряд ли доживешь до тридцати) длилась пять минут. Еще пятьдесят пять, и он мог вернуться в нормальное состояние. (Что бы это ни было.)       — Вы здесь эксперт, док, — сардонически ответил Патрик.       “Спрашивайте. Я открытая книга”. Закадровый смех на записанной дорожке ситкома в его голове разразился истерикой, а во время сезона награждений сценарист получил Эмми. Патрик ненадолго задумался о том, как сложилась бы его жизнь, если бы вместо бизнеса и экономики он изучал кино или какую-нибудь литературную чушь, и пришел к выводу, что, скорее всего, закончил бы жизнь толстым депрессивным алкоголиком, ведущим шоу вроде “Субботним вечером”. Он тихо содрогнулся и провел пальцами по своим запонкам (Монблан, чистое серебро).       -Итак, Патрик. Где вы живете? - Психиатр все время переводил взгляд то на монитор, то на Патрика, словно пытаясь определить, в ком больше человечности. Это немного смущало.       -81-я улица, Верхний Вест-Сайд. Здание Американ Гарденс. У Тома Круза пентхаус на последнем этаже. Отличный парень.       Обычно в этот момент у людей отпадали челюсти. К сожалению, челюсть доктора Как-его-там оставалась закрытой. Патрик заметил, что у него появились желваки, и подумал, не порекомендовать ли ему коллагеновые инъекции. Инстинктивно он потянулся вверх и ощупал свою собственную линию подбородка: точеная, упругая и в то же время, как всегда отмечали те, с кем он трахался в клубах, удивительно гладкая и мягкая. Вот что бывает, когда мой уход за кожей стоит больше, чем вся твоя квартира, да, подумал он.       -А как насчет работы? Чем вы зарабатываете на жизнь?       -Вице-президент в Пирс & Пирс. Слияния и поглощения. Хотите увидеть мою визитную карточку? Я только напечатал новую.       Психиатр начал нести какую-то чушь о том, что это не обязательно, но он уверен, визитка безупречная. И что такая важная работа должна быть очень обременительной, Патрик, не так ли? И это должно вызывать у вас сильный стресс, Патрик, не так ли? Но Патрик не слушал, распахнув пиджак (Валентино, двубортный шерстяной костюм серого цвета) и доставая из него визитницу.       Конечно, с созданием LinkedIn визитные карточки становились все менее распространенными, но Патрику нравилось выделяться, и, в конце концов, они несли в себе атмосферу статуса и уважения прошлых дней. Он достал свою визитку (тисненая яичная скорлупа с шрифтом Argent) и протянул ее через стол доктору, который все еще говорил о вреде слишком напряженной работы, как о чем-то плохом. Что за гребаный неудачник?!       Психиатр взял карточку и прищурился, как будто он был неграмотным, или слепым, или, возможно, тем и другим.       -Это очень мило, Патрик. Спасибо. Не хотели бы вы немного поговорить о своей работе? Или, может быть, о своей семье? О вашей ж… невесте?       Патрик не мог вообразить, о чем бы он хотел поговорить меньше всего. На все это ему было совершенно наплевать. Он откинулся в кресле и одним элегантным движением закинул ноги на стол из красного дерева, скрестив их, как бы утверждая свое превосходство и, несомненно, впечатляя психиатра обувью (оксфорды Сен Лоран с заостренным носком). Ног самого доктора не было видно, но Патрик готов был поспорить, что тот носил повседневные мокасины из масс маркета или что-то еще столь же мерзкое. Очередное подтверждение статуса конченого неудачника.       -Док, неужели вы считаете, что у меня есть какие-то проблемы в жизни? Я один из самых высокопоставленных сотрудников в своей компании, круг моих знакомств безупречен, и я могу мгновенно забронировать столик в любом ресторане Манхэттена одним телефонным звонком. Мое здоровье и физическая форма не могут быть более совершенными, а клиенты компании умоляют мою секретаршу, чтобы именно я поработал с ними. На что мне жаловаться?       Доктор снял очки и уставился прямо в душу Патрика.       -Если ваша жизнь так идеальна, Патрик, почему вы сейчас сидите здесь? На столе лежало пресс-папье - темно-лазурный мрамор, вырезанный в неразличимой форме, - и Патрик представил себе, какое удовлетворение он получит, если возьмет его и несколько раз ударит им по голове психиатра, наблюдая, как повсюду разлетаются кровь, мозги и маленькие кусочки черепа. Потом он вышел бы из комнаты, покинул клинику и позвонил Эвелин. Угадай, что, сука! Ты была права! Я чертовски безумен!       Конечно, он не стал этого делать. Не хотелось полностью испортить репутацию, а вместе с этим лишиться шансов когда-нибудь забронировать что-либо приличное. Поэтому он удобнее устроился в кресле, закрыл глаза и почувствовал, как его губы расплывались в улыбке, пока фантазии о расправе продолжали посещать его мысли.       -Почему вас это волнует? Вы получите деньги независимо от того, окажусь я гребаным сумасшедшим или абсолютно здравомыслящим членом общества.       -Потому что я здесь, чтобы помочь вам. То есть, если вы хотите моей помощи. Не все, кто обращается к психиатру, являются, выражаясь вашими словами, "сумасшедшими". Многим просто нужен кто-то беспристрастный, с кем можно поговорить о происходящем в их жизни или о том, что случилось в прошлом.       -Жаль вас разочаровывать, но в моей жизни нет ничего, стоящего обсуждения. Это даже не было ложью: он только и делал, что работал, занимался спортом, принимал кокс с парнями, трахал Кортни, выслушивал невротическое нытье Эвелин и клеил в баре кого-нибудь с подтянутой задницей.       -А как же ваше детство?       -Я вырос в Хэмптоне.       -О, очень хорошо, - доктор снова надел очки, откинулся в кресле и сложил руки, пытаясь обманом выудить из Патрика все самые сокровенные тайны с помощью этого фасада непринужденности. Даже забавно, что он считал свой трюк действенным.       -Да. Мой отец занимался крупным фондовым рынком, а мать имела биполярное расстройство и богатый опыт зависимости от рецептурных препаратов. Моя успеваемость была средней, но это не имело особого значения благодаря знакомству отца с одним из попечителей Гарварда. По выходным, если отец не уезжал в так называемые командировки, я сопровождал его в гольф-клуб, в котором он проводил встречи с товарищами по работе. Он развелся с моей матерью, когда я был в подростковом возрасте, и, хотя меня воспитывали в убеждении, что я единственный ребенок, я не удивлюсь, если у меня есть полдюжины менее успешных и состоявшихся сводных братьев или сестер. Вам достаточно информации?       Психиатр все еще сидел в своей жалкой позе "вы можете рассказать мне все, что угодно", руки были сложены, а голова слегка наклонена в сторону, как у какой-то слабоумной дворняги. Патрик ненавидел собак, да и вообще всех животных, но не больше, чем людей, и не больше, чем самого себя. Мысль упомянуть об этом промелькнула в его голове, но слабоумная дворняга снова заговорила, и теперь настал черед Патрика притворяться, что ему не наплевать.       -Развод родителей, наверное, очень повлиял на вас, Патрик. Мне жаль, что вам пришлось пройти через это. Развод бывает очень тяжелым для ребенка, и это может заставить чувствовать нерешительность в создании отношений - как романтических, так и платонических - во взрослой жизни. Вы замечали подобное за собой?       Да ладно, серьезно? Этот парень учился девять долбаных лет, чтобы рассказать ребенку, пережившему развод, что развод может быть тяжелым для ребенка? И за столь содержательную консультацию ему полагалось 250 долларов? Это уже чересчур. Патрик с неприятным скрипом отодвинул кресло и поднялся на ноги так резко, что дворняга вздрогнула всем телом. Патрик ощутил легкий трепет удовольствия, осознав, что вызвал такую реакцию. Что он способен вызвать такую реакцию.       -Ладно, хватит банального бреда из вводного курса психиатра.       Патрик наклонился вперед и облокотился на стол, чтобы успокоиться и не позволить себе схватить шею доктора и сжимать ее до тех пор, пока глазные яблоки не выскочат из глазниц, как перезрелые виноградины.       -Хотите знать правду? Я психопат. Я ужасный человек. Я действительно чертовски безумен. Я трачу ваше время, а вы тратите мое, потому что меня невозможно исправить. И знаете, что еще? Я и не хочу. Я назначил этот сеанс только для того, чтобы моя гнусная сука-невеста отвязалась и прекратила выносить мозги по этому поводу,- он сделал паузу и, отдышавшись, продолжил. - О, после впечатляющей 10-минутной сессии, могу от души и со всей смелостью порекомендовать вам начать карьерный путь заново и в совершенной другой сфере.       С этими словами Патрик отстранился, устраиваясь поглубже в кресле, просунул один палец под узел галстука (Гуччи, шелковый в красно-бело-бирюзовую полоску) и слегка ослабил его. Его голова раскалывалась. Ему нужен был стакан воды, или ксанакс, или вся упаковка ксанакса. Он чувствовал, как под глазом пульсирует вена, а на шее выступил пот. Он поклялся богу, что если шарлатан проблеет фразы вроде "ваши чувства понятны, Патрик" или "вы, кажется, держите в себе много гнева, Патрик", то он убьет докторишку прямо на месте.       Последовала долгая, долгая, долгая пауза. Патрик уставился на психиатра. Психиатр смотрел на Патрика. Это было выживание сильнейших, альфа против бета, соревнование, кто сломается первым.       -Почему вы такой ужасный человек?       Патрик был сбит с толку этим вопросом и не мог вспомнить, что он только что сказал или сделал, и, боже, ему нужен был ксанакс.       -Вы назвали себя ужасным человеком. Почему вы так считаете?       У него начиналась мигрень. Он понял это по тупой пульсации в левом виске, прямо над глазом. Он представил, как вонзает длинное, тонкое, зазубренное лезвие в чье-то глазное яблоко, и насколько бы это было больнее. Или наоборот? Потому что, конечно, не существовало единого способа измерить боль, и каждый испытывал ее по-своему, хотя Патрику, как эксперту по боли, следовало бы быть в курсе. Ему нужно было выяснить, не забронировал ли кто-нибудь столик на вечер, и если да, то где?       -Я... причиняю боль людям, -слова вырвались из его уст подсознательно, в то время как его мозг был занят мыслями о выпавших глазных яблоках и о том, в каких ресторанах подают лучшего лосося на пару.       -Как вы причиняете людям боль?- Психиатр понизил голос, смягчив его еще больше.       Мужик, мать твою, - хотел крикнуть Патрик. Настоящие мужчины так не говорят. Настоящие мужчины не ходят к психоаналитику. Ему нужно было достать немного кокса; он надеялся, что кто-нибудь из парней на работе мог угостить его этим вечером. Еще следовало отменить планы с Эвелин, если они вообще имели планы. Он не знал, потому что ему было наплевать.       -Извиняюсь, о чем вы спрашивали?       -Я спросил вас, как вы причиняете людям боль,- доктор вертел в пальцах ручку (без названия бренда), пока говорил, и это раздражало Патрика настолько, что ему хотелось отнять ее и воткнуть прямо в трахею. -Вы имеете в виду боль в физическом смысле? Или, может быть, эмоциональном?       Патрик чертовски устал. Он вдруг почувствовал, как на него накатывает волна изнеможения, и, не будь кресло таким чертовски неудобным, он бы точно уснул. Он вспомнил о своей двуспальной кровати с постельным бельем из египетского хлопка, и ему захотелось вернуться домой, забраться под одеяло и проспать миллион лет или, по крайней мере, до весны.       -Иногда, когда нас сильно обижают или игнорируют, особенно в период раннего детства, - снова заговорил шарлатан, вернувшись к своей паршивой поп-психологии для чайников. - Мы вырастаем и опасаемся сближаться с людьми, потому что автоматически предполагаем, что они тоже причинят боль или, возможно, бросят нас. Поэтому наша реакция - набрасываться на людей, даже если мы их любим, отталкивать и отвергать, чтобы защитить себя. Но это не делает вас плохим человеком, Патрик. Вы просто защищаете себя единственным известным вам способом.       В этот момент он выронил ручку, и она, отскочив от стола, шмякнулась на пол, и вдруг шум, казалось, увеличился в десятки раз. Все стало таким чертовски громким, что Патрику захотелось заползти под стол и закрыть уши руками, как будто ему снова было пять лет.       Психиатр смотрел на него, прямо в глаза. Патрик видел свое отражение в очках. Ему захотелось сорвать их с лица психиатра, разломать пополам и засунуть одну из дужек ему в нос, пока она не продырявит его мозг.       -Что вы думаете об этом, Патрик? О том, что я только что сказал?       Во рту у Патрика пересохло, горло болезненно сжалось, как в детстве, когда он отчаянно пытался не расплакаться перед отцом. Мужайся, Патрик. Плакать - это для педиков. Ты же не педик, правда?       Патрик прочистил горло и пристально посмотрел на психиатра.       -Я думаю, что все, что вы сказали - полная херня. О, и я собираюсь домой. Спасибо за уделенное время.