сокровище

Чонгук ясно помнил тот день, когда Чон Дэ — по прозвищу Дэнни, большой и уродливый альфа со шрамом на пол-лица, — приехал на ферму в разваливающемся буро-оранжевом пикапе и утянул мать мальчишки в мокрый, отвратительный и невозможно долгий поцелуй. Маленький Чон считал секунды, не сходя с деревянного крыльца их опустевшего за две зимы дома, и смотрел. Неотрывно, с открытой ненавистью в своих тёмных глазах-пуговках. Детство закончилось, когда умер папа. Когда появился Дэнни, оно начало гнить. — Это твой новый отец, — сказала мать. Попросила не обижать и не обижаться. Лето стояло погожее, жаркое. Сливки сворачивались за день. Десятое, последнее мирное лето в жизни Чона. Хотелось плакать от бессилия, кричать и бить стены в долгой истерике. Папа ушёл всего два года назад, и они с мамой, вообще-то, прекрасно справлялись! Без уродливого Дэнни и его не менее уродливого отпрыска. В старом пикапе сидел ещё один мальчик и он так же пристально наблюдал за поцелуем под тенью огромной веранды. Он был на два-три года старше Чонгука — щуплый, совсем не похожий на деревенского мальчишку, которые — кровь и молоко, все на одно лицо, на один цвет и вкус. Его звали Чон Хосок. Он был сыном Дэнни, младшим из родных и признанных. Он стал новым старшим братом Чонгука. Вообще-то, Хосок не был уродливым, как его отец. Он был замечательным, прехорошеньким омежкой тринадцати лет в белой ситцевой рубашке, так не подходящей их ферме. Среди скота, сена, кукурузных полей и обжигающего солнца ему не было места. Хосоку отвели целую комнату на втором этаже. Мать гоняла родного сына таскать приёмышу студёную воду из колодца по утрам, Дэнни — читать вместе библию и усердно молиться каждый день. Чонгук не умел тогда молиться, поэтому складывал руки и притворялся, что говорит с Богом. Иногда мальчик мысленно рассказывал ему про бейсбольные матчи, которые крутили по телевизору и которые Дэнни записывал на плёночные кассеты: отчим не разрешал их смотреть, но Чонгук всё равно подглядывал одним глазком и мечтал, что однажды тоже будет играть с ребятами на большом корте, а мама и Тэхён похлопают ему с трибун и как закричат его имя, что все остальные игроки оглохнут от такой поддержки. Иногда он говорил о своих маленьких шалостях: о том, как плевал в колодец, из которого пил, и о том, как, слыша стоны за тонкими стенами, представлял, что мама там убивает Дэнни или Дэнни убивает маму. Они — он и Бог — болтали о школе, о Тэхёне, ярко-красном велосипеде, ярмарке, дровах на зиму, о коровах и тыквах. Очень редко — наверное, всего один или два раза — Чонгук упоминал папу, все эти разы губы его дрожали. Хосок пел в церковном хоре, и, каждый раз слушая пение брата, у маленького альфы уши сворачивались в трубочку. Пел тот фальшиво и — будто нарочно — плохо. Дэнни своего сына любил. Трепал по тёмным волосам, щекотал бока, тянул за щёки. Не позволял обижать и даже грозился прибить Чонгука, если тот «хотя бы посмотрит на его сокровище со своими дружками». Было бы на что смотреть! Тэхён — одноклассник и лучший друг Чонгука с соседней фермы — находил нового мальчика очаровательным и смешным. Но Тэхён был дураком-омегой и любил книжки без картинок, а Чонгук таким не был, поэтому знал всё-всё про Хосока. Тот не казался ему ни очаровательным, ни смешным. Са-кровь-ище. Подумаешь! Старший не умел ни дрова колоть, ни коров доить. В хозяйстве — бесполезен. Десяток яиц продал за бесценок на ярмарке и ушёл бродить в одиночестве. Бездарность! Даже когда молился, то глаза держал открытыми и смотрел в пол. Бездушный. Чонгук глядел на него всё время своими глазами-пуговками, и вдруг мысль ударила его, как кувалда — по наковальне: Хосок тоже притворялся. Он не говорил с Богом. Он просто считал минуты, секунды, доли мгновений, чтобы сбросить с себя балласт обязанностей и пойти читать глупые книжки, подаренные Тэхёном, в гостиной или намывать посуду с мамой. Чонгук хотел рассказать Дэнни, чтобы тот наказал Хосока, но тогда бы пришлось сознаться, что и сам альфа не молится, а только пытается уличить старшего брата во лжи. Мать же покачала головой, сказала: — Тогда молись по-настоящему, чтобы не глядеть на других. Дай я тебя научу. Она встала с сыном на колени. На веранде уже холодало, и у Чонгука щипало кожу от подступившего морозца. Он думал о некормленых курах, компосте, урожае помидоров. Жмурился, пытаясь понять. Он долго думал о Хосоке — лжеце! лгуне! врунишке! — и о его белых носках с пыльными пятками, которые тот поджимал, когда притворялся, что молится. О взгляде его беспомощном с той стороны стекла пикапа и о том же взгляде всего в метре от Чонгука, когда они оба читали библию. О ладошках в холодной воде, когда тот умывался; о белёсой блузке; о голосе его ещё совсем неокрепшем и таком по-мальчишечьи надломанном. В тот день Чонгук уверовал. * Дэнни с первого же дня пообещал и жене, и детям, что наведёт порядок на ферме. И, как надёжный, самый настоящий альфа, он сдержал своё слово. Первая зима была непривычно холодной и даже немного голодной, но зато на следующее лето у Чонгука был новый велосипед, первая бита и пара блестящих кроссовок для бега. Мама сверкала счастливой улыбкой и глазками-пуговками, а во дворе стоял новый пикап. Старый, по праву наследства, должен был достаться Чонгуку, когда тот немного подрастёт. Чонгук уже представлял, как однажды приедет на ферму Тэхёна на настоящей машине, а тот от счастья аж подпрыгнет и забросит свои глупые книжки, побежит к альфе со всех ног и уедет с ним в закат. Далеко и надолго. Ну а пока Дэнни брал сыновей на частные уроки вождения. Хосок этому не был счастлив: он всем своим видом показывал скуку, просился домой и соглашался на затеи отца, только если тот пообещает его отпустить на школьные танцы. В то лето омеге купили очаровательные бежевые штанишки и лёгкую кофточку с огромным бантом — больше, чем голова самого Чона! — поэтому ему хотелось побыстрее выгулять наряд и похвастаться всем-всем своим друзьям. — Возьми с собой Чонгука, — сказал серьёзно Дэнни. — Ему одиннадцать! — почти плакал от возмущения Хосок. — Уже двенадцать, — нескромно поправлял его Чонгук. На дискотеку они поехали на новеньком велосипеде альфы. На старшем была очень смешная соломенная шляпа — такая же гигантская и нелепая, как бант на его блузке, — а на ногах красивые открытые сандалии. Чон запомнил их, потому что смотрел на ноги Хосока, когда молился, тем вечером. Все вечера. И вот они ехали на танцы — первые танцы в жизни Чонгука! Для этого пришлось отказаться от сытного ужина и даже помыться с мылом, а потом расчесать волосы. Мама помогла мальчику разделить пробор деревянным гребешком и даже выдала немного одеколона Дэнни, капнула на запястья обеих рук, поцеловала в лоб и назвала «совсем женишком». Хосок сидел на заднем сидении велосипеда, свесив ноги с обеих сторон. Торопил Чонгука и кричал, чтобы тот быстрее крутил педали. Прижимался щекой к его лопаткам. Грел своим теплом и рукой на талии выбивал все мысли из головы. Крутить педали совсем не хотелось, хотелось помолиться. — Ну же! Опоздаем! Все хорошие песни прокрутят! — возмущался Хосок. Когда он возмущался, голос у него был совсем другой, сам на себя не похожий. — Тогда попросим поставить заново! — Чонгук крутил педали так усердно, как мог, и уже весь вспотел. Хорошо омеге за его спиной говорить, сам он только чесал языком да удерживал шляпку. — Ага, так все и разбежались! — старший боднул спину головой. Ласково очень, очень по-братски. Стоял тёплый вечер. Здание школы украсили разноцветными бумажными фонариками и огромным плакатом: «Добро пожаловать на ежегодные летние танцы». Глаза Хосока ярко пылали от восторга в нежном закатном свете. Кожа его сверкала, широкая улыбка сияла на довольном румяном лице. Кажется, это был первый раз, когда Чонгук видел своего приёмного брата счастливым, абсолютно довольным жизнью в принципе. Его тут же окружили друзья — омеги его возраста и те, что из классов постарше. Утянули за собой в зал, на деревянный танцпол. Отплясывать все ноги и подпевать всем хорошим песням. Они даже плёночный фотоаппарат принесли — сделать снимки на память. Чонгук неотрывно смотрел своими глазками-пуговками, как Хосок прижимался к другим людям, показывал знак «мира» с оттопыренными пальцами, улыбался не своей улыбкой. Был полностью недосягаемым, сделанным из солнечного света и янтарных стёклышек в своей блузке и нелепой шляпе. Зеркальный диско-шар висел над потолком и крутился, как заведённый. Чонгук нервничал. Елозил, перекатываясь с носков на пятки и обратно. На нём была лучшая и самая чистая клетчатая рубашка — на ней даже все пуговицы были. Маленький альфа воображал, что сейчас заиграет какая-нибудь романтичная мелодия и какой-нибудь симпатичный омега — не старый! максимум лет четырнадцати! — пригласит его на танец, а Чонгук потом об этом танце всему классу расскажет. Ему, конечно, никто не поверит, но втайне все позавидуют. Вот он! И на настоящей дискотеке! Но в центр зала его вытянул радостный Хосок. Накрыл тёплыми руками руки Чонгука и повёл за собой в толпу: — Хватит киснуть, — улыбался старший. Альфа под его взглядом нелепо задрыгался под музыку, и омега только громко захохотал вместе со своими приятелями, заставляя мальчика почувствовать себя совсем глупым и маленьким в окружении людей, которые точно знали толк и в ритмичных движениях, и в мелодичных тактах. — Нет-нет, так дело не пойдёт! Это тебе не сено таскать, тут нужно слушать! — Хосок поднял вверх указательный палец и указал на зеркальный шар, Чонгук проследил за ним взглядом, вызывая новую волну смеха. — Глупыш, ты ни молиться, ни танцевать не умеешь. Я тебя научу! Он снова обхватил руки младшего своими ладонями и задвигался так, чтобы альфа мог вторить его лёгким, полным грации движениям: — Когда я ставлю ногу назад, ты ставишь вперёд. Когда я вперёд, ты — назад. Понял? Мальчишка кивал, но всё равно путался. Хосок качал бёдрами и головой, подстраиваясь под меняющуюся песню. Губы его двигались, подпевая: «You can dance, you can jive, having the time of your life», — и чувствуя каждое слово кожей, всем своим нутром. Чонгук почувствовал, как тяжёлая стая мурашек пробежала по вниз от плеч к самим запястьям. Его братец-омега врал, даже когда пел в хоре, потому что сейчас его голос был мелодичным, полным жизни и восторга. Пение это можно было слушать вечно: «Night is young and the music’s high with a bit of rock music, everything is fine». Чон сам не заметил, как заулыбался и затанцевал без наставничества. В голове отдавалось протяжное — голосом Хосока, не певиц: «You’re in the mood for a dance and when you get the chance! You are the Dancing Queen!» — Намного лучше! — восхищался Чон, когда песня замолкла и сменилась другой. — О, слушай! Это тоже моя любимая. Хосок откинулся назад и покачался из стороны в сторону, и Чонгуку хотелось его поймать, как в чёрно-белых фильмах. Но омега был в абсолютном порядке и идеально контролировал все свои движения, доверяясь природному инстинкту, который говорил ему танцевать так, будто вторых таких танцев не будет. Чонгук решил последовать примеру приёмного брата. В конце концов, это был первый раз, когда они проводили время вместе, не молясь и не читая библию. В комнате, полной людей, но будто построенной и украшенной только для них. Чон не понимал, откуда старший знал наизусть все играющие песни, ведь дома у них крутилась совсем другая музыка, но он даже не хотел об думать. Они возвращались домой так же: на велосипеде. Но на полпути Хосок соскочил со своего сидения, снял сандалии и пошёл босиком по дороге вдоль кукурузного поля. Под небосклоном, усыпанного звёздами, Чонгук тоже слез со своего дорогого и новенького байка, чтобы пойти рядом. — Давай всегда ходить на танцы вместе, — предложил омега. Сандалии на тонких верёвочках болтались в его руках. — Папаша меня только с тобой и будет отпускать. — И Тэхёна с собой возьмём, — согласился младший. — Ему вряд ли такое понравится, но предложить стоит. — Пригласишь его на медленный танец? — захихикал Хосок, хитро посмотрев на брата. У Чонгука от пота все волосы выбились из аккуратной причёски, он густо покраснел: — Нет! Просто так! Для веселья! — Ну конечно. Смех блуждал по наливающимся плодам кукурузы. * Дэнни был замечательным мужем. Неплохим отчимом, отличным мужчиной, добротным другом, поразительным дельцом и удивительным человеком. Только отцом он был ужасным. Хосок подпирал дверь своей комнаты стулом, снимал крестик на пути в школу, сбегал из дома при первой возможности — всё это Чонгук понял, задув свечи на свой тринадцатый день рождения. Бог послал ему это прозрение вместо подарка. Стоило взглянуть один раз под другим углом, чтобы взгляд его никогда не стал прежним. Мама и Хосок приготовили торт с голубой глазурью и клубничной начинкой, наставили свечей, в придачу напекли целую партию кексов и пирожных. Дэнни отвёз их на пляж на эти выходные: вода в озере ещё не успела остыть, за лето прогревшись до самого дна, — и даже захватили Тэхёна и его пару толстых книжек с собой. Хосок предсказуемо подкалывал Чонгука. Он даже — представить только! — посадил Кима посерёдке на заднем сидении и нарочно подталкивал поближе к младшему брату, чтобы их коленки и руки сталкивались на каждой кочке. Тэхён от такого расклада событий в восторге не был, а Чонгук только мысленно вздыхал, не увидев ни тени смущения на лице лучшего друга. Неужели тот совсем ничего не чувствовал? А как же танцы, на которые они обязательно должны были пойти, когда станут чуть старше? А поездка на пикапе только вдвоём? Когда они уже прибыли на пляж, галька скользила под босыми ногами Хосока. На нём были свободные льняные штаны, едва закрывающие щиколотки, и эти щиколотки, мелькающие под тонким слоем ткани из раза в раз, заставляли Чонгука мысленно молиться. Долго, мучительно. Так молятся только грешники. Рыба всегда начинает гнить с головы. Хосок вынул корзину из багажника, когда младший Чон тут же подскочил, чтобы её забрать, и, воспользовавшись моментом, прошептал: — Иди и нарви для Тэ цветов. Это будет романтично! Конечно, альфа его послушал. Нашёл небольшую полянку с ромашками, собрал парочку в аккуратный букет, потерялся несколько раз, но всё же вернулся на пляж ещё до начала пикника. Мама и Дэнни загорали на полосатых полотенцах, а Тэхён и Хосок сидели неподалёку под раскладным зонтом и читали одну книгу на двоих. Тэхён был в одних только джинсовых шортах, а Хосок в футболке с длинным рукавом, которые он задрал до впалых ямочек на плечах, и тех же льняных штанах. Неужели ему не было жарко? От одного только взгляда на приёмного брата по спине Чонгука потекла холодная капля пота. — Только посмотри, какой он печальный, — насмешливо сказал Хосок, одарив подошедшего к ним альфу хитрым взглядом из-под солнечных очков. — Наверное, скучает по своим курочкам. Тэхён засмеялся, поморщив нос: — Даже цветочки им нарвал. — Эй, — Чону стало обидно чуть ли не до слёз. Он так старался! Искал! Всё планировал, а они! Глупые омеги! — Это, вообще-то, для тебя. Ким посмотрел на протянутые ему ромашки и хмыкнул только: — Ты идиот? Зачем мне этот веник? Хосок прислонил ладонь ко лбу и покачал головой, пряча улыбку, и Чонгук сразу всё понял. Он не был идиотом! Вот ни разу! Хосок же просто издевался над ним, играясь с бедным мальчишечьим сердцем, полным любви и надежды. Хосок был настоящим сыном Дэнни. Только Дэнни был нормальным мужиком, а вот его отпрыск — отнюдь. — Да ладно, не плачь, — старший похлопал на место рядом с собой под складным зонтом. — Ну пошутил я неудачно, подумаешь. Лучше садись с нами и почитай, тебе полезно будет. Чонгук, конечно, послушно сел, но дуться и обижаться не перестал. Хосок потрепал его по влажным от пота волосам, пригладил нагретую солнцем и тяжёлыми поисками голову и прислонил к своему плечу. Чон насчитал на нём две пары родинок. В голове гудела молитва. Тэхён читал вслух что-то о даме, которая ходила на пляж каждый день, а потом решила убить себя. По голосу Кима становилось понятно, что он получал от такого чтива особое удовольствие, которое таким, как Чонгук, недоступно. Кто вообще продаёт тринадцатилетнему мальчику такие книжки? — А тебе не рановато такое читать? — будто угадал его мысли Хосок. У Чонгука были прикрыты глаза, но он точно мог увидеть задумчивое, с природной хитринкой лицо старшего брата. Кожа под горящим виском была такой прохладной и умиротворяющей, как морская вода. Рыба гниёт с головы, даже если она накрыта стеклянным колпаком. Может, ей повезёт, и она не заметит червей, разъедающих её желудок изнутри. — Самое время, — деловито отвечал Тэхён. — Чем ещё заниматься прилежному мальчику на ферме? — Скукота, — зевнул Хосок. — О, видишь того парня? Который, кажется, только что чуть не утонул? — рука омеги дёрнулась, и даже Чонгуку пришлось недовольно приоткрыть глаза. — Это Ким Намджун, и он не умеет целоваться. — А ты откуда знаешь? — буркнул Чон, наблюдая за альфой, выходящим из воды. Тот был совсем взрослым, сильным и мускулистым. Высоким очень для своих лет, а лет ему было уже шестнадцать. — Просто знаю, — довольно ухмыльнулся старший омега и подтолкнул плечом Тэхёна, чуть ли не роняя голову братца, но он, раздосадованный, лишь крепче припал к чужой прохладной коже. — Симпатичный, правда? — Симпатичный, — согласился Ким и смущённо спрятался за книжкой, когда обсуждаемый альфа посмотрел в их сторону. Хосок лишь приветливо помахал ему худой рукой и весь заулыбался, прямо расплылся в улыбке, как подтаявшие сливки. Значит, такие альфы ему нравились. Тэхёну, в смысле: тот аж покраснел до самых ушей. Ещё бы. Щуплому, маленькому и низкому даже для своих лет Чонгуку никогда не сравниться с таким, как какой-то Намджун, который одним своим видом заставляет омег терять голову и взволнованно поправлять волосы, пытаясь привлечь хоть на секунду его внимание. — Он ходит в церковь, — со знанием дела сказал Хосок. — Его маме нравится, как я пою. Пел Чон отвратительно. Эта женщина, должно быть, глухая! Ещё и глупая. Совершенно невозможная, наивная, старая, трухлявая! Чонгук наябедничает Дэнни, и тот запрёт сына на веки вечные в его комнате и заставит молиться, пока язык не отсохнет. — Ты за него замуж собрался, что ли? — почти заикаясь, спросил младший Чон. — Нет, конечно. Куда уж мне, — Хосок потрепал брата по румяной щеке. — Я останусь с тобой и твоими курочками на ферме, пока вы не научитесь танцевать. Как там пелось? — омега подобрал одну из ромашек, принесённых Чонгуком, и положил цветок за левое ухо. «You can dance, you can jive, having the time of your life», — себе под нос. Они посидели ещё какое-то время, наслаждаясь последним теплом ушедшего лета и тихим ветров наперебой со звонким смехом и плесканием воды, прежде чем пойти купаться. Чонгук и Тэхён побежали в озеро наперегонки, и ловкий альфа выиграл. Довольный своей победой, он стал в шутку топить лучшего друга, а тот, естественно, не остался в долгу. После второго раунда по соревнованиям, кто же дольше задержит дыхание под водой, мальчик — уже почти парень — заметил, что Хосока с ними нет. Он взглянул в сторону галечного пляжа и заметил омегу на берегу. Тот о чём-то разговаривал с Дэнни. Судя по тому, как тот размахивал руками, разговор был не из приятных. Плеск воды и чужие голоса не доносили ни одного отрывка их диалога, но очень быстро Хосок сдался, подобрал книжку, оставленную Тэхёном, и пошёл в машину. Он не вышел даже на пикник, хотя больше всего на свете любил пирожные и точно не стал бы упускать возможности поесть их в такой погожий день. По дороге домой Чон молчал и вертел в руках букет ромашек. * — О чём ты просишь бога, когда молишься? — спросил его Хосок однажды. Шёпотом. Они стояли на коленях перед иконой в гостиной. Мама на кухне разделывала утку, Дэнни записывал месячные расходы в бухгалтерскую книжку. Тихо трещал камин, а за окном покоилась угасающая метель. Чонгук уже закончил с дневными заботами на ферме: почистил хлев, собрал яйца, накормил всю живность и рассказал курочкам, как Тэхён отказался с ним сидеть рядом на рождественском концерте, поэтому пришлось всё мероприятие глотать обиду и наблюдать, как его любимый Тэ перешёптывается со старшими омегами, которые позвали его к себе, и одним из них был сам Хосок! Чон пожаловался и подросшим цыплятам, что в тот вечер его приёмный брат был слишком легко одет и Чонгук поэтому не мог сосредоточиться на музыке, думая, что тот, наверное, замёрз и совсем простыл без тёплого кардигана или шали. — Нужно о чём-то просить? — ответил ему альфа. Тоже шёпотом. — Я обычно просто рассказываю ему о своих мыслях. Хосок подарил ему удивлённый взгляд: — Ты такой дурачок. Молиться совсем не умеешь, — паренёк крепче сжал ладони и поднял взгляд светло-карих глаз вверх, взывая к небесам. — Смотри и учись, показываю один раз. Дорогой боженька, я хочу новые ботинки и новый костюм с красивым пиджаком. Хочу, чтобы Ким Намджун научился целоваться. Хочу, чтобы мама приготовила на ужин пюре из тыквы. Хочу, чтобы Чонгук вырос высоким и красивым, а то все омеги так и будут над ним смеяться. — Эй, — толкнул его Чон. — Не мешай, — строго цокнул Хосок. Очень тихо, но так, чтобы его слышали. — Я же молюсь! Хочу, чтобы папаша отпустил меня на следующие танцы. Хочу, чтобы Тэхён был здоров и перестал читать грустные книжки. Хочу, чтобы мне подарили новые бот… а, это уже было. Тогда хочу… хм, хочу, чтобы у Чонгука появились новые друзья, помимо курочек и петушков. — Ха-ха, — спародировал смех альфа. — Очень смешно. — Я же о тебе беспокоюсь. Ладно, попробуй тоже. Можешь не рассказывать вслух свои тёмные желания, всё равно там скукота и один Тэхён. Может, ещё бейсбол, пикап и пара сотен яиц, которые тебе нужно будет собрать для ярмарки. — Потому что ты опять продашь десяток за два цента, — съязвил юноша. Почти мальчик. Чонгук закрыл глаза и прислушался к дыханию Хосока рядом. Он любил молиться и делить этот ритуал с близким человеком — с тех летних танцев немногое изменилось между ними, но что-то всё же успело стать совсем другим. Никто не знал что. Чонгук повторил свою ежедневную мантру: «Night is young and the music’s high with a bit of rock music, everything is fine. Его голос, его движения, его губы. Щиколотки, колени, бёдра. Ладошки в воде, плечо с задранным рукавом, сандалии в руках, белые носки с пыльными пятками, — и добавил. — Дорогой Боженька, пошли ему пару новых ботинок и спаси мою грешную душу». * В детстве папа часто брал Чонгука с собой на рыбалку. Слушая цокот цикад и щебетание птиц под стрекотание оживающих деревьев, они шли через зарю в стылой реке. Наступали в грязь, копали червей и молча кормили комаров. Камыши пели тогда, что всё счастье ещё впереди — папа был рядом, большой и сильный. Он катал Чонгука на своих широких плечах и срывал дикие яблоки — самые спелые и яркие. Рыба у них клевала через раз, но они не замечали этого, слишком занятые разглядыванием облаков и обсуждением всяких небылиц. Тогда не было ни молитв, ни ярмарок. Не было чужого смеха и чужих стонов за стеной. У Чонгука был папа. Самый лучший, самый-самый. Он умер, внезапно, от какой-то простуды смешной, от которой никто не умирает. Такое случалось разве что в грустных книжках, которые читал Тэхён, но которые ненавидел Чонгук. Просыпаясь от кошмаров, Чон мысленно благодарил Хосока, что тот не читал ничего грустного всерьёз и всегда был готов посмеяться вместе. Рыба начинает гнить с головы. Чонгук — с того дня, когда чужой смех ему стал дороже всех мелодий цветущих яблонь. * В то лето у них появились работники на ферме. Чонгук вырос на целую голову и даже обогнал Тэхёна, но всё ещё был ниже Хосока, который сверкал своими новыми ботинками ярко-красного цвета, воображая себя, видимо, звездой подиума. Альфа видел, как тот прятал в своей школьной сумке журналы с омегами-манекенщиками с яркими обложками. Те сверкали разукрашенными волосами и лицами, улыбались поддельно-радостно или были надуманно-серьёзными, напоминая рыб, выброшенных из воды на берег. В цветастых нарядах среди огней больших городов и сооружённых декораций, они были так не похожи на Хосока. Потому что Хосок был лучше их всех. Намного красивее, свежее, ближе. Он всегда на расстоянии вытянутой руки: стоял на коленях и наверняка молился о всякой ерунде, вроде шмоток и танцев. Он всегда за стеклом пикапа: сидел и смотрел не видящим взглядом на новую семью. Он всегда по ту сторону стены: спал и не знал. Ничего не знал. Хосок выходил в сад всё чаще и чаще, чтобы перекинуться хоть парой слов с пришедшими на ферму альфами. Притворялся, что читал книжку, принесённую Тэхёном, а сам высматривал компанию для беседы. Тэхён, кстати, был тоже не лучше! Приезжал каждый вечер, чтобы похихикать и посплетничать со старшим омегой, а ещё построить глазки взрослым парням. Мама на все переживания только закатывала глаза и говорила, чтобы Чонгук так сильно не волновался, ведь Тэ-тэ скоро повзрослеет, поумнеет и поймёт, какой женишок рядом ходил всё время, а сам Чон к этому времени ещё успеет немного вытянуться в росте и, может, прибавить в весе, чтобы смотреться посолиднее. Дэнни с мамой был солидарен, а сам становился мрачнее день ото дня. Курочки только качали головами и кудахтали в ответ. Ничегошеньки курочки не знали. Может быть, только Бог и был в курсе, но он тоже молчал. * На танцы они поехали на велосипеде. Хосок не надел на этот раз шляпу, а на Чонгуковское удивление лишь скорчил гримасу: — Плохая была идея! Почему никто не сказал мне, что я выгляжу глупо! Больше никаких шляп! — Разве тебе докажешь, — улыбнулся ему младший. Ответом послужили лишь закатанные глаза. В этом году у омеги были широкие брюки в крупный цветочный узор, простая хлопковая футболка и просто целая куча цепочек — запутанных, перепутанных и сплетённых вместе. Чонгук мог потратить целую вечность, чтобы разъединить их и всё равно бы остаться ни с чем. Его брат даже не пытался. Волосы были по-модному растрёпаны и начёсаны, на глазах — чёрные очки. — Красавчик, правда? — шутливо красовался он. — Кстати, ты позвал Тэхёна, как и хотел? У Чона язык прилип к нёбу. Он предпочёл сначала промолчать, а потом соврать, что Ким ему отказал, сославшись, что лучше останется дома наедине с каким-то там философов. У омеги этих философов, как у Чонгука — кур. Как и в прошлом году, Хосок светился от счастья: фотографировался с друзьями, плясал до запутанных ног и пытался раскачать своего компаньона. На медленный танец он вышел с незнакомым старшеклассником, который всё не унывал опустить руки ниже талии. Серьёзно, не сдался даже после пятой попытки и мягкого удара по предплечьям от омеги. Чонгук почему-то думал, что они должны сходить в церковь после этого. Помыться святой водой. Покаяться. Вместо этого они пошли в кино на ночной сеанс большой компанией. Фильм был скучным и отвратительным, попкорн — подгоревшим. Чонгук спал на плече Хосока последние полчаса и не открывал глаз до конца титров. Надеялся, что те будут идти вечно, а друзья его брата в конце концов заскучают и оставят их одних. После кино они снова пошли танцевать. Кто-то принёс бумбокс на парковку и немного пива в маленьком холодильнике, который работал без электричества. Чонгук такой видел впервые! Он искренне удивился новенькой технике, чем вызвал волну смеха от старших. Хосок невольно покраснел, когда Намджун — Чон его узнал сразу же! Это же его соперник номер один за сердце Тэхёна! — похлопал омегу по спине и сказал что-то вроде: — Забавный он у тебя. — Я бы его не звал, — Хосок прикладывал холодную бутылку к горящим щекам, — просто папаша без охраны не пускает. — Боится, что такую драгоценность украдут? — Ну типа. Не драгоценность, а сокровище. Что-то в голове у Чонгука щёлкнуло. Он проспал несколько часов в машине Намджуна, а когда вышел, то почти вся сонная компания разбрелась кто куда. Только Хосок всё танцевал с остатками своих друзей, не выглядя ни капли усталым. Сам владелец авто сложил велосипед Чонгука в багажник. Предложил довести. Измотанный и не привыкший к вылазкам юноша тут же согласился, а его брат-омега только пожал плечами. Ему было всё равно: хоть пешком через кукурузное поле, хоть на новенькой тачке в рассвет. По радио играла какая-то нежная и успокаивающая мелодия для малышей, и Чонгук, оказавшийся на заднем сидении, из последних сил боролся со сном. Он думал, что если Намджун хоть пальцем тронет колено Хосока, сидящего на пассажирском месте (так делали пары в фильмах и Дэнни), то младший просто ударит его чем-нибудь тяжёлым по затылку. В конце концов, он должен оберегать своего родного человека и неважно, что тот на два года старше и сам способен за себя постоять. Чон был альфой. Чон знал лучше, на что те способны, оставшись наедине с симпатичным омегой, а Хосок — самый красивый омега из всех, кого Чонгук когда-либо видел. По пути они несколько раз чуть не врезались в дерево, умудрились съехать с дороги и заблудиться. Сон как рукой сняло, иллюзии насчёт опытного, крутого старшего соперника — тем более. Намджуну семнадцать. Он год назад получил водительские права, если вообще их получил. Увидев родную ферму, все трое вздохнули с облегчением. — Ты-то почему удивлён? — нервно гоготнул Хосок. — Не спрашивай, — мрачно ответил ему альфа. Чонгук злорадствовал. Угроза самоликвидировалась. Теперь старший Чон и думать забудет об этом недоразумении из церкви и его мамаше, которая вздумала к ним посвататься. Точно, ещё и Тэхёну расскажет, чтобы неповадно было. А если Хосок промолчит, то Чонгук с радостью поделиться своим открытием. Может, в этот раз приёмный брат и не уделил ему должного внимания на танцах, но судьба была всё же добра и благосклонна к настрадавшемуся Чону. — Спасибо, — омега хлопнул дверкой машины. — Обращайся, — ответил ему Намджун, когда вышел следом и достал из багажника велосипед. — Пожалуй, воздержусь, — Хосок хохотнул, помог Чонгуку вылезти и сам взялся за руль мустанга. — Но всё равно спасибо. Мы бы целую вечность добирались. — Мы и так потратили целую вечность, — влез без спроса младший Чон, — когда пытались снова выехать на дорогу. — Не обращай внимания, — махнул в его сторону парень. — У него переходный возраст, гормоны. — Разве переходный возраст начинается в одиннадцать? — Намджун изогнул бровь, но по-доброму. — Мне почти четырнадцать! — взбесился маленький альфа. — Коротышка, не лезь, — Хосок мягко щёлкнул его по лбу. — Ладно, Джунни, до встречи. А потом омега поцеловал старшеклассника в щеку. Земля под ногами Чонгука разошлась. Кровь вскипела, испарилась, застыла и затвердела одновременно. Значит, ему за охрану и самоотверженность щелбан, а какому-то проходимцу, который, по словам самого Чона-старшего, даже целоваться не умел, сразу все ласки и благодарности мира? Разве это справедливо? Разве… Не успел младший глазом моргнуть, как машина уже скрылась за углом. Хосок смотрел ей вслед, сжимал ладонями руль велосипеда и улыбался. — А теперь ты собираешься за него замуж? — с немеющим голосом, с холодеющим сердцем спросил Чонгук. — Да брось ты, — отмахнулся омега. — Кто меня такого возьмёт? Тем более, я уже пообещал, что останусь с тобой, пока ты не найдёшь новых друзей и вы с Тэхёном не нарожаете ораву детей. Кстати, хочешь сходим в кино на следующей неделе? У твоих курочек теперь появились свои ухажёры, а ты можешь побыть хотя бы немного нормальным. Рассвет стелился пламенный, как и закат. Ещё не пропели петухи, ещё не проснулись трудолюбивые пчёлы, а у юного фермера уже была история, которой он хотел поделиться, чтобы унять тревоги собственного сердца. Хосок довёз братца до деревянного крыльца, где они встретились два года назад, закинул свои ботинки на самодельную полку и окатил застывшего паренька свежей водой из ведра, стоящего около ступенек. Чонгук поморщился от неожиданной прохлады и упустил момент, когда омега захохотал, чуть не перебудив всех коров в стойле, и побежал босыми ногами по росистой траве к уличным умывальникам. Он бросился следом. Ему хотелось вскочить на свой велосипед и уехать к Тэхёну, лишь бы не видеть, как Хосок зачерпывает тонкими ладошками воду и та застывает прозрачными каплями на его румяном, чуть загорелом лице. Это видение будет долго его преследовать во снах. Чонгук побежал к приёмному брату в два шага и игриво толкнул его в бок, борясь за место под солнцем. Хосок же боднул его худеньким бедром, но раззадоривать дальше не стал — сказывалась бессонная ночь и долгие танцы. Омега подставил голову под поток ледяной воды, чтобы смыть начёс и новомодную причёску, которая делала его чуть старше и серьёзнее. Снова обрызгал младшего, когда понял, что тот опять пялится на него своими глазами-пуговками, и рассмеялся, ловя с бельевой верёвки белую простынь и вытирая ей волосы — стал собой, безумно красивым Хосоком с мелодичным смехом, смелым взглядом и шрамом на пояснице, проглядывающей, когда тот наклонялся, чтобы зачерпнуть ещё немного воды для умывальника. Хорошо, что старшеклассники его таким не видели, иначе бы точно выстроились в очередь, чтобы взять Чона замуж. * Дома их ждал грандиозный скандал. Досталось им обоим: Хосоку — за ночь, проведённую вне дома, безрассудное поведение, «ухажёра» на машине, за лёгкий шлейф перегара, побег в кино, позднее возвращение и отвратительный внешний вид; а Чонгуку — просто за компанию. Дэнни орал так, что даже синие жилки на его уродливом лице вздулись от ярости. Он стучал кулаком по столу, вскакивал на ноги то и дело, стоило Хосоку хоть слово вставить в свою защиту. Мол, ну да, мы пошли после танцев в кино, после кино — снова на танцы, а что такого? Ну да, пил немного, но Чонгук же в порядке! Он даже поспал! Да и какой ухажёр? Это Ким Намджун, ему семнадцать. Мы вместе ходим в церковь. Дэнни ходил из угла в угол, напоминая коршуна над полем. Чонгук считал — отчим прошёлся по комнате ровно двадцать раз. Три раза он обозвал Хосока «неблагодарным выродком», тринадцать — «выблядком», всего один — «грязной подстилкой». Всё это за пять минут. Чон все оскорбления встречал со смехом и дерзким: — Ну же, выгони меня. Прогони прочь. Давай. Чонгук очень боялся, что Дэнни исполнит эту волю. Ещё больше боялся, как бы он не сделал чего похуже. Хосок заслонял собой брата, не давая родителю даже возможности взглянуть на младшего. Юноша дёргался каждый раз, когда отчим — папаша, как называл его сам Чон — подходил к омеге, и сходил с ума от мысли, что они вдвоём слабее взрослого сильного мужчины. Чонгук ещё не вырос, чтобы защищать Хосока, а Хосок и вовсе никогда не вырастет, чтобы противостоять отцу всерьёз. Маленький альфа представлял, как им придётся схватиться за острый нож для разделки мяса и драться не на жизнь, а на смерть. От тела избавиться будет проще, чем действительно убить, но ничего — нужно всего лишь целиться в голову. Если нужно, Чонгук готов зарубить и работников, задай те неудобные вопросы. Мать болтать же не станет. Но приёмный брат, видимо, совсем не знал страха. Он потешался над бессмысленной яростью родителя, как и любой без пяти минут шестнадцатилетний мальчик, у которого на уме одни тряпки, пляски да альфы из соседнего городка. В голове у него точно не зрело срочного плана убийства, у него вообще ничего в голове не было. Он только заслонял собой и своей напускной храбростью младшего Чона. Мама спала на втором этаже, но крики быстро её разбудили. Она зашлёпала босыми ногами по ступенькам и, даже не оглядев в комнату, увела Чонгука ещё до окончания скандала. Он сначала думал немного протестовать, но цепкие пальцы на запястье быстро вернули подростка в реальность. За ними хлопнула деревянная дверь, и он оказался в родительской спальне, в которой не был со смерти папы. Его фотографии исчезли со стен, и это единственное, что изменилось здесь за четыре долгих года. — Он тебя не ударил? — спросила мама, усадив сына на не заправленную кровать. Та ещё хранила тепло после ночного сна. В комнате всё осталось таким же, каким Чонгук запомнил: шторы такие же жёлтые, постель такая же жёсткая, обои — в крупный цветочек. У Хосока такие были на брюках, цветочки эти ползли по его бёдрам, как солнечные лучи летали по сенокосу. Как холодные капли воды стекали по загорелой коже, вниз, под ворот хлопковой футболки. Юноша поморгал несколько раз, чтобы избавиться от навязчивой картины перед глазами. — Там Хосок, — он попробовал подняться с кровати, но мама надавила на ещё неокрепшие плечи своими маленькими ладошками, оставив сидеть на месте. — Сами разберутся, — она покачала головой. — А если Дэнни его ударит? — И что в этом страшного? Чонгук не смог сформулировать мысль и ответить на вопрос. * В кино они пошли только через месяц, когда синяк на лице Хосока окончательно зажил. Стоял погожий день, и мама сунула им денег на мороженое и лимонад. На Хосоке была очаровательная шляпка с голубой атласной лентой и широкая рубашка с открытым воротом. У Чонгука руки чесались её застегнуть на все пуговицы, но он не мог даже поднять взгляд на приёмного брата. Они не позвали с собой ни Тэхёна, ни Намджуна, хотя омега порывался заехать за ними. Даже предложил самому крутить педали велосипеда, чтобы младшему не было так тяжело и жарко под палящим солнцем, но Чонгук отверг даже саму идею. Он был в ужасе. Он не хотел нарушать не оглашённых правил, которых не знал, и не хотел навлечь на себя чужой гнев. Ему было стыдно и отчего-то горько смотреть в лицо побитому Хосоку, даже когда все видимые ранения сошли. Он должен был защитить омегу, а не сбегать наверх. Должен был что-то соврать, влезть в конфликт и отстоять чужую безопасность. Он вдруг вспомнил, как тряслась спина Хосока, стоило Дэнни подойти слишком близко — тогда Чонгук этого не заметил, но сейчас понимал прекрасно, видел слишком ясно и отчётливо. Они сидели на обитых красной тканью сидениях кинотеатра, и их руки соприкасались в темноте наполненного зала: мизинец Хосока был меньше мизинца Чонгука и скоро альфа должен обогнать его в росте. Тот даже не хотел думать, что при желании мог повалить омегу на землю или сложить пополам, разорвать на части, как пергаментный лист. — Скукота, — зевнул старший и прислонился горячей макушкой к плечу Чона. Шляпка лежала у него на коленях. Колени эти сводили Чонгука с ума. Ему было трудно дышать. Ладони потели. Хосок пах мылом, яблоневыми цветами и чистыми белым бельём. — Если бы здесь был Тэхён, то ты мог бы поцеловать его, знаешь? — пробормотал омега. — Очень романтичная сцена, хоть и скучная. Чонгук обратил внимание на экран, но лишь мельком. Там кто-то то ли стенал от горя, то ли плакал от счастья. Все мысли паренька вились вокруг мизинца Хосока, которым он чуть дотрагивался до раскрытой ладони Чона; до его чуть жестковатых волос, что щекотали плечи; до тихого голоса; до бёдер в цветочных брюках. Весь мир сузился до омеги рядом с ним. — Надо было хоть Намджуна пригласить, раз с Тэхёном ты говорить стесняешься, — заныл Хосок, когда они выходили с сеанса. — Ты, как был скучным, так и остался. — А Намджун, значит, весёлый? — спросил Чонгук, вскакивая на велосипед и терпеливо дожидаясь еле плетущегося собеседника. — Если скажешь «да», то я уеду есть мороженое без тебя. — Эй! Стой, — омега тут же оживился, надел по-глупому очаровательную шляпу и продолжил дуть губы. Он обнял обеими руками Чона со спины. — Ты потный и мокрый, как собака, а у Намджуна есть машина. Там не так жарко было бы. — Ты поэтому хочешь за него замуж? — хохотнул младший и принялся крутить педали. — Только из-за машины? — Отстань, — наигранно завыл Хосок. Уткнулся щекой в футболку Чонгука и засопел. * Осенью Чонгук всё-таки поддался уговорам старшего брата и позвал Тэхёна на свидание. Ладно, возможно, это было свиданием только в романтичных и совершенно безмозглых фантазиях Хосока, который — Чон подсмотрел чисто случайно, когда звал того на ужин! — рисовал в тетрадках сердечки, мечтал о парне с тачкой и любил кружева да рюши. На самом деле они вместе пошли в книжную лавку, чтобы купить что-нибудь на запоздалый день рождения Тэхёна. Чонгук откладывал целый месяц деньги, чтобы подобрать для друга что-нибудь стоящее и подходящее ему. Что-то очень депрессивное и задумчивое, что никто, кроме местного умника, читать бы не стал. На собственный четырнадцатый день рождения сам Чон получил швейцарский нож, турник в комнате, крепкий поцелуй от мамы и стальные часы от Хосока. Те были большими для руки Чонгука, но они, как предполагалось, предназначались на вырост. На времена, когда юноша окрепнет и станет самым сильным парнем во всей округе. Альфа носил эти часы с гордостью и тыкал всем друзьям и знакомым в нос, мол, посмотри, что мне подарил мой самый классный старший брат. — Я думал, что ты меня в кино позовёшь, — сказал ему Тэхён, когда они уже шли по осенним улицам к полю. Грязь стояла ужасная, поэтому на велосипеде никак нельзя было не проехать. — Или на танцы. Или на пикник. Или… — А ты бы согласился? — не задумываясь, спросил Чонгук. — Не знаю! — со злостью ответил Ким и шлёпнул по луже резиновым ботинком. — Но Хосок сказал, что ты придумал что-то классное, а ты привёл меня выбирать какие-то книжки для меня же. Мог бы постараться и выдать что-то оригинальное. Альфа, если честно, вообще не понял, почему друг так раздосадовался и что было не так с их «свиданием»-прогулкой с книгами и осенними листьями под ногами. И кукурузным полем сбоку. И мокрыми пугалами в паре метров. И, возможно, несколькими дикими лисицами за спинами. А потом полил дождь. У них, конечно же, не было зонта, поэтому пришлось бежать и поскальзываться на бездорожье. Тэхён вместо прощания больно толкнул в плечо, разревелся у фонарного столба и долго неразборчиво что-то говорил. Чонгук не слушал его, вытирал слёзы рукавом куртки, целовал в щёки, чтобы успокоить, и очень хотел домой. Хосоку бы понравилась эта история. Он находил поцелуи в щёки весьма и весьма очаровательными. Чон вспомнил вдруг, как на экране кинотеатра, когда старший юноша вдруг заговорил о каких-то глупостях по типу свиданий, люди тоже целовались, обнимались и дрожали под мелким дождём — очевидно, что это было одной из романтичных грёз Хосока. Вообще, омег трудно понять. Одноклассники Чонгука их шугались, называли «стайными животными», «дьяволами» и говорили, что все они владеют магией. Мама на эти рассказы-пересказы от сына только смеялась и говорила, что тот однажды встретит омегу, которая перевернёт весь его мир, заставит смотреть только на себя и думать только о себе. Весь мир сузится до любимых глаз, а каждая мелочь будет напоминать об этом человеке. Все песни о любви будут написаны о нём. Омега эта — Ева, может быть, но никак не дьявол. Ну разве не магия? Разве не чары, не колдовство? Как такое может произойти с кем-то, вроде одноклассников Чонгука или им самим? А за ужином он смотрел на белоснежные рукава Хосока — тот перебирал крупу вилкой и что-то мурлыкал себе под нос. Глядел неотрывно, нежно, томительно, долго и не мог никому признаться, что уже нашёл свою Еву. Его Ева передавала ему соль с того конца стола. Улыбалась. Так тепло улыбалась. * Он обогнал Хосока в росте ближе к Рождеству. После рождества — раздался в плечах и даже мог подтянуться на турнике раз пятьдесят без затруднений. К лету обещал самому себе окончательно научиться ездить на пикапе, перестать разговаривать с курицами в курятнике и, может быть, даже получить пятёрку по литературе, чтобы впечатлить Тэхёна. Хосок смотрел на все попытки Чонгука покрасоваться и хохотал, как будто смотрел комедию. Сам омега часто сбегал в кино с друзьями, воруя велосипед младшего брата и возвращая его почти при смерти от бездорожья, плохо учился, всё ещё пел в церковном хоре и, кажется, не знал таблицу умножения. Или притворялся, что не знал, чтобы ни Дэнни, ни мама не мучали его с домашними обязанностями и фермерскими бухгалтерскими делами. Он мечтал стать актёром, танцовщиком, певцом, артистом, циркачом и манекенщиком. Лишь бы больше не гнить в захолустье. * — Хосок, где тормоз, а где газ? — спрашивал Дэнни. Хосок его игнорировал. Смотрел в боковое окно, сидя на водительском месте. Сложил руки в замок, подмигивал своему отражению в зеркалах и иногда косился на Чонгука, который внимательно наблюдал за ним с заднего сидения. Дэнни медленно, но верно выходил из себя. Иногда Чонгуку казалось, что Хосок проверяет своего отца на прочность. Очень часто Чонгуку казалось, что Дэнни прочным отнюдь не был, особенно когда дело касалось любимого сына. Он устраивал часовые лекции, запирал омегу в подвале в качестве наказания, запрещал общаться с одноклассниками и чужими альфами, бил по лицу за неповиновение, одевал его в серые бесформенные ткани и постоянно говорил «прикрыться». Трепал по щекам, гладил по коленкам и прижимал к груди, прося прощения. Хосок его никогда не прощал — по глазам было видно, стеклянным и полным отрицания. — Хосок, ты меня слышишь? — Дэнни дёрнул сына за плечо, заставляя его отвлечься от созерцания пейзажа за окном пикапа. — Не слышу, — огрызнулся подросток. — Оставь меня в покое. Я не хочу здесь находиться. — А я не хочу, чтобы ты так со мной разговаривал, — мужчина схватил его за основание шеи, и Чонгук дёрнулся, чтобы в случае чего остановить его от насилия. Дэнни это заметил. Дэнни это не понравилось, но он ничего не сказал, вернувшись к урокам вождения. * Бывали моменты, когда Хосок действительно молился. Он всё так же стоял на коленях, как будто притворялся, но глаза закрывал, сильнее стискивал руки, зажмуривал глаза и едва шевелил губами. Вечерние тени скакали по его лицу, а ветер закрадывался под ворот домашней одежды. Чонгук следил за ним и пытался прочитать по движению губ, по напряжённой позе, по ровной спине, о чём же молился его приёмный брат, но никогда не угадывал. Больше всего на свете ему хотелось узнать, о чём тот просит Бога, и больше всего на свете он этого боялся. Вдруг Хосок уже придумал, как сбежать с фермы? Неужели он всерьёз решил оставить Чонгука одного наедине с тихим прудом, переполненным курятником и молчаливыми яблонями? Что же тогда Чону со всем этим делать? Они больше не пойдут на танцы? Не сходят в кино? Не поужинают вместе? Нет-нет. Это не могло быть правдой. — Хватит на меня пялиться, — не открывая глаз, попросил Хосок. — Мешаешь. — Я не пялюсь, — соврал Чонгук, тут же отводя взгляд. Как брат всё знал и замечал? — Просто интересно. — Тогда спроси, а не сверли во мне дыру своими пуговками. Пуговками? Наверное, то, о чём просил Хосок было слишком личным, чтобы действительно говорить об этом вслух. Даже если бы он и поделился с младшим своими размышлениями, то наверняка бы соврал что-нибудь нелепое, прикрылся новой одеждой или напускной храбростью. Чонгук тоже прикрыл глаза и принялся всерьёз пересказывать все события, произошедшие с ним за день, по привычке, когда наконец услышал: — Дорогой боженька, пусть он уже сдохнет. Тогда я смогу стать свободным. Альфа знал, что нельзя просить Бога о чьей-то смерти. Хосок тоже был в курсе, но его это, судя по всему, не останавливало. * Хосок ему снился почти каждую ночь. Чонгук боялся ложиться спать, но, накрываясь плотным одеялом с головой, он отчаянно желал, чтобы Хосок приснился ему снова. Во снах они всегда были чуть старше. Совсем одни: дикие и независимые. Они были чужими друг другу и самыми близкими одновременно. У омеги были отросшие запутанные волосы, которые пахли яблоками, и они щекотали ноздри Чонгука, когда тот прижимался к стройному телу сверху и брал его — ненасытно, с жадностью голодного зверя. Так берут только хищники, вгрызаясь в мягкую плоть жертвы и отделяя зубами мясо от белёсых костей. Ему снились разведённые острые коленки, затуманенный янтарный взгляд, будто покрытый плёнкой телепомех. Хосок мурлыкал в ритме диско ему на ухо что-то нежное и выжигающее нутро до основания одновременно, просил ещё. Всегда просил. Смазка стекала по худым бёдрам, как свежая кровь. Чонгук её пил и не мог напиться. Звал его ласково, на грани слышимости. Зарывался пальцами в тёмные волосы, как в траву, и тянул их, подзывая к себе. Прижаться кожей к коже, языком к языку, мизинцем — к мизинцу. Чонгук никому не рассказывал об этих снах. Ни маме, ни Богу, ни Тэхёну, ни тем более самому Хосоку. Просыпался среди ночи, долго смотрел в потолок, думая о спящем за стеной омеге — что тому снилось? Кто был главным участником его снов? Самым страшным секретом и желанной фантазией? Был ли это кто-то из знакомых, герой кинолент или вовсе никогда не существовавший человек? Чонгук был готов бросить вызов каждому из них, но он лишь собирал простыни в один большой ком и шёл отстирывать их холодной водой из колодца. * Лёгкий весенний ветер трепал широкую рубашку Хосока. Солнце, едва выглядывающее из-за туч, блестело на полированных пуговицах и таяло у него на ключицах. Чонгук высаживал рассаду по просьбе матери (она не доверяла работникам такой ценный груз): аккуратно клал едва окрепшие ростки помидоров в подготовленные лунки, полюбовно выпрямлял стебельки и вздыхал, если крохотные листочки ломались. Хосок должен был, вообще-то, ему помогать с нехитрым огородным делом, но тот лишь сидел под раскидистым деревом и наблюдал за младшим — боялся испачкаться или просто-напросто ленился. — Никто тебя замуж не возьмёт, — ворчала мама, наблюдая, как приёмный сын вечно отлынивает от работы. — На фермах бездельники не нужны. — А я Чонгука заберу с собой, — хохотал Хосок, и смех его проносился звонкой песней по кронам яблонь. — Или вообще замуж не пойду. Окончу школу и уеду к океану, подальше от всей этой тоски. — Ну как же, — закатывала глаза женщина. — Все замуж выходят, и ты выйдешь. — Куда уж мне, — омега разводил худыми рукавами, тающими среди широких белоснежных рукавов, как в цветах, — до местных женихов с их фермами и коровами? Я придумаю что-нибудь другое. Хосоку в этом году должно было исполниться семнадцать. Кто-то из его одноклассников уже был обручён и вполне счастлив — Чон рассказывал об их помолвках с таким восторгом, что аж искры из глаз сыпались. Мол, представляешь, они такие юные, а уже такие смелые и влюблённые! Даже благословления от родителей получили! Вот это прыть! Чонгук такого веселья и всеобщей радости не разделял и не понимал, в отличие от Тэхёна, заезжавшего к ним отужинать и посплетничать со старшим. Альфа с холодным ужасом думал: а не ждал ли его Тэ того же? Неужели он хотел, чтобы они через два года вошли в церковь и обменялись кольцами? По-взрослому, по-настоящему? На всю жизнь? Как-то в один из таких вечеров Чонгук провожал Тэхёна до калитки, где его уже ждал отец на заведённом грузовике. Они шли мимо цветущих яблонь, засыпающего курятника и мирно рассаженных помидоров. Чонгук вдруг понял, что если бы он и взял омегу в мужья, то не стал бы напрягать любовь всей своей жизни с огородом или тяжёлой работой. В конце концов, он сильный альфа и может всё сделать сам. Чону было бы достаточно, чтобы его будущий супруг просто сидел под деревом, на высокой траве, и болтал о всяком, как болтал Хосок, пока Чонгук возился с растениями. Чтобы так же смеялся, закидывал голову, пытаясь высмотреть изредка выглядывающее солнышко, и жмурился, находя. Сжимал лишь бы свои острые коленки такими же острыми ладошками, носил такие же широкие рубашки и говорил тем же голосом. — Ты… — напряжённо буркнул Чонгук. — Ты огород поливать умеешь? Тэхён посмотрел на него, как на идиота: — Ты идиот? — На моей ферме лентяи не нужны, — деловито и немного угрюмо сказал Чон. Собеседник тут же побледнел, сливаясь с белоснежными цветами над головой. Он остановился, глубоко вздохнул и поцеловал Чонгука в губы. Коротко, но мокро. Очень быстро, но с напором, которому было трудно сопротивляться. Альфа сначала ничего не понял, а когда понял, то Тэхён уже бежал, сверкая пятками, к калитке. Отец сигналил ему, не выходя из машины; торопил. Яблони молчали. Молчала вся ферма. В сердце у Чонгука было волнительно, но глухо. Целоваться ему понравилось — это было определённо лучше, чем в его детских фантазиях, и одновременно хуже, потому что всё произошло не так, как в его подростковых мокрых мечтах. Хосок налетел на него на крыльце, кинулся обниматься, почти с ног сбил: — Ну? Как это было? Ты что-то почувствовал? — он мазнул аккуратно постриженными волосами по носу Чонгука. У того всё в голове замкнуло. Коротнуло электрической искрой. — Слюняво. — И всё? — Хосок остановился, чтобы обхватить лицо альфы обеими руками. Заглянул в самую душу своими глазами-янтарными камушками. В тусклом свете уличного фонаря те сверкали, так и манили утонуть в них. Чону очень не хотелось, чтобы омега увидел его душу. * На летние танцы они пошли снова вдвоём. Тэхёна не отпустили, хоть Чонгук в этот раз сделал над собой усилие и действительно позвал его, но родители были против. Они, вернее, были в бешенстве от увиденного поцелуя, который бессовестный малолетний альфа, по их словам, украл самым гнусным образом. Осквернил их сокровище. У Чонгука было своё, а чужого не надобно. Он ничего на эти обвинения не отвечал, но мама его уже была настроена ехать на соседнюю ферму за благословлением. Вот и вырос жених. — Ему пятнадцать, — негодовал вместо и громче всех Хосок, у которого, кажется, ещё остались остатки благоразумия. — Нашли трагедию! Все дети в этом возрасте целуются! Да Тэхён сам на него налетел. Да вообще, посмотрите на моего Гуки — он ангел во плоти. Вы совсем с ума посходили? Моего Гуки. Моего. Гуки. Звучало сладко. Хосок же продолжал гневаться, высказывая всё недовольство маме: — Как детей замуж выдавать, так первые. А тут какой-то крошечный поцелуй! Да Чонгук! Да они должны сказать «спасибо», что он вообще посмотрел на Тэхёна. Вот. Чонгук же замечательный, маленький только совсем, но это временно. Он и в огороде работает, и с курицами носится, и на ярмарке лучше всех считает. Он вообще самый лучший. Родительница только кивала и качала головой: — А теперь езжай и расскажи об этом родителям Тэхёна. Они пустят тебя на колбасу. — Возьму и поеду! — раздосадовано воскликнул Хосок. Но никуда он не поехал. Дэнни запретил даже думать о подобной выходке. В общем, это были их третьи танцы, на которые они шли вдвоём. Дэнни заранее обещал, что прострелит голову старшему сыну, если вернутся позже полуночи, и что-то подсказывало Чонгуку, что это не было пустой угрозой, потому что в последнее время отчим всё чаще срывался на Хосоке без повода, хватал его за руки и запирал в комнате в качестве наказания после того, как омега устроил погром в подвале, когда его хотели оставить на ночь в холоде и темноте. Чонгук принарядился в этот раз: надел ярко-красную бабочку на рубашку в горошек с коротким рукавом, сверху накинул пиджак, начистил ботинки и расчесал отросшие за лето волосы. Мама уложила их гребешком, залила гелем Дэнни и сообразила причёску, как из старых фильмов, где альфы в костюмах курили сигары и вершили судьбу мира. Хосок подумал так же и захохотал, едва увидев Чонгука в новом обличие: — Сейчас, подожди! — он, вскочив со скамейки, где ожидал брата, исчез за порогом, а после прибежал со свежим огурцом с грядки. — До настоящих не дорос, но держи аналог! Покажись, повертись! Красавчик! Красавчик. Мой Гуки. Красавчик. Хорошо звучало. Омега вложил в руки паренька «сигару» и, перекинув руки через Чонгуковскую шею, задрал одну ногу в очаровательных нежно-розовых ботиночках: — Ох, мистер Чон, пощадите мою несчастную душонку! — Хосок театрально опрокинул голову и изо всех старался не засмеяться. Пришлось подхватить его за талию, чтобы тот не свалился на пол, вдруг не удержавшись за альфу. — Ну же, мистер Чон, скажите хоть что-нибудь, только не разбивайте моё несчастное сердечко. — Ладно, — моргнул Чонгук. — Да не так, — омега кокетливо стукнул ладошкой по загривку несколько раз, будто подзывая. — Надо сказать… мм… «да, душа моя, как пожелаешь». — Да, душа моя, пожелаешь. — Как прелестно! Теперь притворись, будто затягиваешься сигарой, а потом… — Хосок, заигрываешься, — предупредила его мама. Хосок на этих словах перестал смеяться и отлип от младшего, с явной неохотой сворачивая представление без зрителей, которым наслаждался лишь он один. Чонгук же едва удержал разочарованный вздох: ему так нравилось держать омегу в своих руках. Ладони горели, всё ещё обманчиво покалывая от несуществующей близости. — Папочка, ты видел, какой Чонгук красавец сегодня? — запел Хосок, стоило им выйти из дома и наткнуться на отчима, который рубил дрова. Лето было непривычно холодным. По вечерам они разжигали камин, пили тёплое молоко и накрывали помидоры старым одеялом, чтобы те не промёрзли. Топор опустился на деревяшку с тем же оглушающим звуком, с каким бьёт молния по кромкам яблонь. «Дорогой Боженька, пусть он уже сдохнет. Тогда я смогу стать свободным», — эти слова вдруг показались Чону такими очевидными и правильными. Он же тогда действительно не понял, о ком говорил старший брат. Даже минуты не потратил на размышления, а сейчас всё стало ясным без особых усилий. Хосок покрутился вокруг Чонгука, заставил поднять и опустить руки, расхваливая его, как самого драчливого петуха на ярмарке: — Видишь, видишь, — верещал, не переставая, — совсем как ты в молодости. Дэнни окинул приёмного сына оценивающим взглядом: — Не похож. Погулять подольше не отпущу. Что-то ещё? — Дай машину? — просиял Хосок. — Нет. — Ну, папа, папочка! — омега топнул ногой, грозясь запачкать свои аккуратные ботинки. — Как мы должны вернуться до полуночи? Чонгук сведёт всех с ума своей красотой! А ещё он будет неделю колоть дрова. — Эй, — возникнул младший альфа, не дававший согласия. — Две недели! — перебил его Хосок. — И посуду мыть будет! До Рождества! — Э-э-эй, — заныл Чонгук, чем вызвал у омеги очередной приступ смеха. Лицо Дэнни тоже заметно потеплело. Кривая улыбка расчертила его обычную угрюмость, за которой скрывалась стальная жестокость — Чон это знал по незаживающим синякам на запястьях брата и его настоящим молитвам. Родитель с горем пополам согласился отдать машину на вечер, но только если за рулём будет Чонгук. У того получалось водить лучше, да и альфа предпочитал доверять альфе, а не глупому сынишке-омеге, который до сих пор путал право и вместо подписи везде ставил крестик. Говорил, что боженька так его оберегает и защищает от сглаза. Выехали они, когда ещё было светло. Солнце таяло в жёлтой кукурузе, и Хосок кривлялся своему отражению в зеркале. — Давай заедем за Тэхёном, — предложил он, стоило им покинуть пределы фермы. — Его не отпустят, — покачал головой Чонгук. — Включи радио. — Ну давай, — омега покрутил переключатель у автомагнитолы, ища нужную станцию. — Я сам зайду за ним, а ты подождёшь в машине. Я поговорю с его родителями, они мне не откажут! Мы поедем все вместе. Я даже освобожу переднее сидение. Только этого не хватало. Чонгук не хотел, чтобы Хосок сидел сзади и пел дифирамбы несуществующей романтике. — Потом, — увлечённо продолжал омега, не замечая недовольного взгляда в свою сторону, — я уйду танцевать, а вы сможете посидеть здесь. — Зачем? — Ну, поговорите о том о сём. Об огороде ему расскажешь, вдруг Тэ-тэ грядки поливать научился из большой любви. — Ты подслушивал, что ли? В тот раз, — догадался Чонгук. — Вы громко болтали! — Ты, чёрт возьми, подслушивал, — рассмеялся юноша и провёл раскрытой ладонью по лицу. Машина подпрыгнула на кочке, и Хосок подпрыгнул тоже, ударяясь макушкой о потолок. Такой он лёгкий был, хрупкий, воздушный. Альфу даже не тряхнуло. Из магнитолы заиграла музыка без слов. Что-то достаточное ритмичное для стывшего лета, но недостаточно медленное для прекрасного вечера, когда они оба были нарядными и, вроде как, весёлыми. Сегодня танцы в конце концов, а не разборки. — Так поедем, нет? Я же так хорошо всё устроил! И Тэхён, в отличие от тебя, меня слушается и всё делает, как надо. — Значит, это ты подговорил его поцеловать меня, — очередное открытие. Не то чтобы самое приятное. — Но всё же прошло хорошо, — пытался оправдаться, но получалось плохо. Омега почесал ушибленную макушку и сложил руки на груди в обиженном жесте. — Теперь Тэхён под домашним арестом или что-то вроде, а я не видел своего лучшего друга месяца два. Всё твоими стараниями, — Чонгук из злости сжал коленку Хосока. Несильно, но ощутимо. — Хватит нас сводить. Почувствовал выпирающую косточку, обтянутую тканью плотных светлых брюк, и тут же тысячу раз пожалел о своём решении. Хосок был неприкасаемым. Его нельзя было касаться ни в коем случае. Чонгука тошнило. Он не убрал руку, хотя та горела так, будто была прижата к раскалённой сковороде. Омега не стал его отталкивать, всё ещё держа позу — отвернул голову в сторону кукурузного поля и держал плечи напряжёнными. Чонгук любил плечи Хосока. Любил аккуратные ключицы под чуть загорелой кожей, родинку во впадинке под самой шеей, очерченную хрупкую линию, где шея встречалась со спиной; обожал светлые, едва заметные волоски на загривке, по которым хочется провести языком и попробовать на вкус — от такого у Хосока наверняка побегут мурашки вверх от поясницы до губ Чонгука и обратно. Если надавить ему на спину, то можно будет почувствовать каждую. Вот именно поэтому омегу нельзя было трогать. Одно крошечное прикосновение свело Чона с ума. Солнце плясало на лице Хосока. Грело теплом щёки, нос, губы — Чонгук хотел стать солнечным лучом, чтобы вонзиться в чужую кожу раз и навсегда. — Если тебя будут приглашать на медленный танец, то соглашайся. Не стой истуканом, как в прошлый раз, — посоветовал старший, наконец справившись с обидой. Он поправил тёплый бежевый свитер, который обычно носил только по осени. — Ты такой красивый сегодня, в пиджаке. — Хосок. — Обидно упустить такой шанс и весь вечер плевать в потолок. — Ты заигрываешься, — родительским тоном сказал Чонгук. Он что, действительно отчитывал старшего? — Надо говорить: «Да, душа моя, как пожелаешь»! — Хосок положил ладошку на ладонь альфы, которая покоилась — на деле: нервно тряслась — на его острой коленке. — Я понимаю, что ты нервничаешь, но не бойся. Я же рядом. Если не хочешь Тэхёна, то я познакомлю тебя с кем-нибудь из старшеклассников. Чона затошнило ещё сильнее. Хосок же просиял в улыбке. В тот — в любой — вечер ему хотелось танцевать лишь с одним человеком. Этот человек хотел танцевать один. * Хосок дождался тёплого дня, чтобы сбежать на озеро, утащив с собой Чонгука. Дэнни теперь разрешал им брать время от времени машину, чем омега активно пользовался, во всю эксплуатируя своего младшего как персонального водителя: то ему нужно было в город забрать фотографии, то отвести учебники в школьную библиотеку (вся семья сомневалась, что Хосок в принципе умел читать. Казалось, что его глаза всегда бегали по буквам, но никогда не улавливали смысл, а в книжках и журналах его интересовали картинки, по которым он и угадывал содержание. Ну, об этом как-то проговорился Тэхён, что делился с друзьями чтивом), то увидеться с кем-то, то просто сходить в кино. Мама предложила менять поездки на жетоны, а жетоны — на домашние обязанности, от которых омега активно отлынивал. Чонгуку было приятно исполнять прихоти Хосока. Просто так. Чтобы тот радовался, придумывал и проигрывал вслух какие-то романтические сценарии, подпевал песням по радио, улыбался солнечным лучам и просил остановиться посреди дороги — немного посидеть вдвоём без лишних глаз. Хосоку в принципе нравилось быть не дома. И не нравились новые обязанности на ферме. В этом году они отпустили работников. Урожая обещало быть катастрофически мало. — Наконец-то, — Чон вытянул длинные ноги, когда они уже были на полпути, и выдохнул расслабленно. — Никакого папаши, никакого контроля, никакого «прикройся». Только ты, я и озеро! Классно, да? После последнего разговора на танцах Хосок прекратил пытаться свести Чонгука с Тэхёном, поняв, что тому не интересны отношения с лучшим другом. Потребовалось всего один раз хорошенько попросить и сжать коленку. Чонгук почти выл от мысли, что его прикосновения были настолько невыносимы. Но Хосок же иногда трогал его, когда обнимал или разыгрывал сцены из несуществующих фильмов? Когда толкал его плечом в шутку, когда они сидели в кино и их мизинцы были в миллиметре друг от друга, когда учил танцевать? Когда… Это было так жалко. Так гадко. Пляж пустовал. День был правда погожим, непривычно тёплым, хоть ветер дул неизменно холодный с самого утра. На крае неба всё же собирались махровые тучи, нагоняя скорую грозу. Хосок лежал на голых камнях в своём свитере. Грелся. Смотрел на воду, любуясь отражением его стеклянного колпака. Чонгук, едва выбравшись из машины, тут же сбросил с себя лишнюю одежду и побежал в воду. Та впилась в кожу ледяными иголками — Чон закричал от неожиданности и не прекратил, пока не услышал громкий, потешный смех с берега. Выбираться было уже поздно, поэтому было решено проплыть хотя бы несколько кругов, чтобы разогнать тоску по большой воде. Лето всё-таки. Может быть, следующее не окажется таким холодным и Чонгук сможет ещё налюбоваться обнажёнными Хосоковскими коленками и лодыжками. И накупаться. И насушить яблок на палящем солнце. И… дело же не только в ногах. В этом году не было видно ещё и ключиц из-за дурацкого неизменного холода. И по утрам Хосок теперь вставал поздно, не шёл умываться с первыми петухами и не сидел в саду, рассматривая журналы или просто напевая что-то под нос, как ласковый кот. — Вылезай! — прокричал ему омега, бросая камень в воду, чтобы привлечь внимание. Всё равно на пляже они были только вдвоём. — Простудишься! Сварим суп из твоей любимой курочки! — Я из тебя суп сварю, — ответил смеющимся криком, но из воды послушно вылез. Продрог весь, хоть и стряхнул по-собачьи с себя лишнюю влагу. Специально на Хосока, чтобы тот тоже помучался. Нечего курочек трогать без спроса. — Ну хватит, хватит! — визжал омега, закрываясь руками, но от Чонгука так просто было не отбиться. Альфа подхватил старшего Чона и закинул себе на плечо. Задрал свитер одним резким движением так, что горячий живот касался холодной кожи, и зафиксировал руки на спине омеги, чтобы тот не вырвался из быстрого захвата. Но Хосок только хохотал, пока Чонгук крутил его и крутился вместе с ним. Смех звенел и тонул в неспокойной воде. Крупные озёрные волны бились о гальку с каждой минутой всё отчаяннее и отчаяннее. Люди, что сегодня решили остаться дома и не рискнули провести хотя бы один день на природе, оказались правы. Только они вдвоём погеройствовали. — Мы же взяли полотенца, да? — резко остановился младший, чуть не уронив свою живую ношу. — Да? — вопросительно омега сдул прядку тёмной чёлки с носа. — Я просил тебя взять. — Не просил, — пытался оправдаться Хосок. — Ну ладно, зачем тебе полотенце? Я тебя согрею сам. Только поставь меня на место. Отпускать его не хотелось. Замёрзнуть и действительно простыть не хотелось больше. Мама и так сердилась на Хосока из-за постоянных разъездов и неуместных капризов с привлечением сына, а тут, если бы Чонгук действительно свалился с болезнью, она бы разозлилась ещё сильнее и вовсе запретила бы брать машину. Оказавшись на земле, Чон схватил приёмного брата за руку и поволок к автомобилю, пока не полил дождь: — Пойдём, не стой истуканом, — он усадил альфу на заднее сидение, а сам полез вперёд. Завести мотор, включить печку. При Дэнни Хосок делал вид, что не знает, как работает дверная ручка, чем выводил родителя из себя. — У тебя даже нос синий, — вернулся он к Чонгуку, взял его холодные ладони в свои. Растёр, подул, касаясь губами кожи. — Подожди, я взял немного какао в термосе. — Какао? — ухмыльнулся альфа. — Ты притащил с собой на пляж термос, но забыл про полотенца. Гениально. Идиот. — Я не думал, что ты полезешь купаться. — Лето же. Пляж. — И холодно даже в свитере, — с печки наконец-то поплыл тёплых воздух. — А если пневмония? Чахотка? Птичий грипп? Чонгук дёрнулся от этих слов. Так умер его папа, от гриппа. Хосок об этом, конечно, не знал. Не мог знать. И это единственное, что успокаивало и приводило в себя, потому что юноша избегал любых разговоров об отце. Да, у них теперь был Дэнни — классный мужик, который привёл дела в порядок и всё такое, — но Дэнни был Дэнни, а не папой. — В следующий раз я утоплю тебя, — сказал альфа, пока его компаньон доставал горячий напиток. Пили они из одной крышки. Касались её губами в одном месте. Тошно так. Очень плохо. — Я не пойду в воду, — Хосок пожал плечами. — Я не умею плавать. — Я тебя научу, — Чонгук шмыгнул носом. — А потом утопишь? — Всё верно. — Тогда топи меня поближе к дому. Там, где то ли болото, то ли речка. Никто не станет искать труп там, — Хосок сложил свои красивые губы в такой же красивой улыбке. — Шучу. * В одно прохладное утро, когда Чонгук уже оправился от лёгкой простуды, которую он всё же подхватил на пляже, Хосок пришёл его будить вместо мамы. Та была занята стиркой белья, а отчим не имел привычки заглядывать в комнату к приёмному сыну. У младшего Чона не было привычки долго спать, но он был всё ещё слаб после болезни. Топот босых ног в белых носочках — звук шагов Хосока он мог отличить из тысячи — застал его уже после пробуждения. Омега взобрался на его кровать и буквально напрыгнул на Чонгука, прижавшись к нему всем телом. Было тепло. Сладко. Яблочно. — Доброе утро, соня, — пропели на ухо. — Твои курочки тебя ждут. Умирают от ожидания. — Не трогай моих кур, — буркнул Чонгук, не разлепляя глаз. Он не хотел смотреть на Хосока, который тоже наверняка только проснулся. Не хотел видеть его спросонья, не хотел новый образ для своей и без того сумасшедшей фантазии — заспанный омега в его постели лежал на нём и снова вёл себя, как капризная принцесса из книжек, хотя всего пару дней назад он дразнил юношу своим дыханием на заднем сидении машины и говорил очень строго: «Я согрею тебя сам». От воспоминания этого хотелось плакать и смеяться одновременно. — Я слышу, о чём ты думаешь, — опасно прошептал Хосок. — Не волнуйся, я не пришёл кормить тебя супом. Какой суп? Какой суп, когда он может открыть глаза и увидеть человека, о котором видит сны и первым делом думает по утрам, прямо над собой? — Потому что я съел его сам, — захохотал Чон в ухо альфе. — Ну чего ты не смеёшься? Я же такой смешной. — Ага, — согласился Чонгук, а потом обнял Хосока в ответ и замотал в своё одеяло, уронив на кровать рядышком и лишив возможности двигаться. Так-то лучше. Омега особого сопротивления не оказывал, но пару раз пискнул для приличия. Когда Чонгук открыл глаза, он увидел свою комнату, залитую светом, и тёмную макушку в коме одеяла. Хосок вертелся, как гусеница, и не давал себя обнять нормально, чтобы полежать вместе и продлить мгновение скоротечного утра. — У меня для тебя хорошие новости, — сказал Чон откуда-то из-под одеяла. — Ты поэтому пришёл меня донимать с утра пораньше? — Но ты будешь в восторге! — омега высунул голову наружу. Сердце замерло от его нежного и радостного вида. — Все болезни как рукой снимет. Для полного исцеления, как оказалось, было достаточно увидеть Хосока, услышать его смех и почувствовать его присутствие физически. Рука Чонгука сама потянулась к густым вьющим волосам, наматывая их на пальцы и слегка оттягивая в дразнящем жесте. — Мне больно, когда ты так делаешь, — предупредил он, стоило Чону потянуть послушные пряди ещё раз, но ни один из них не думал прекращать. — Ты мне сейчас вырвешь клок волос. — Не будь пессимистом, — сухие губы дрогнули. — Я не знаю, что такое «пессимист», — закатил глаза Хосок. Он мог обманывать кого угодно, но только не человека, который видел все формы его лжи. Он мог вообще делать и говорить что угодно, потому что Чонгук вдруг почувствовал себя всемогущим, всесильным. На пятнадцатый день рождения Бог послал ему способность, что могла разрушать галактики. — Что ты хотел мне рассказать? — спросил он, облизывая губы. Хосок напряжённо следил за чужим языком и жевал мысль, которая томила его, как в печи. Это было заметно до боли. — Я передумал, — Чон закрыл глаза, потом открыл их со знакомой хитринкой. — Однажды папа научил меня телепатии. — Телепатии? — переспросил Чонгук. — Да, она активируется, если соприкоснуться лбами. Тогда ты можешь прочитать мысли другого человека. Круто, правда? — И как? Работает? — Не знаю, не проверял. — Тогда давай проверим, — Чонгук прислонил свой горячий лоб к такому же горячему лбу Хосока, подтолкнув его за затылок. Естественно, он не услышал чужих мыслей. Только почувствовал утреннее дыхание, запах душистого мыла и мягкость кожи — всё это было так любопытно, так ново, что ощущения захлестнули Чона с головой. Он провёл рукой ниже, к загривку — тонкие волоски встали дыбом под шершавыми пальцами: эти мурашки действительно прибежали снизу от поясницы. Скатились тут же обратно. Рот Чонгука наполнился слюной, а все мысли выбило из головы, когда Хосок подался навстречу уверенному прикосновению и очень тихо, воровато вздохнул, пытаясь сдержать стон наслаждения. Может быть, альфа всё ещё спал. Может быть, на него так дурно влияла болезнь. — Ну как? Передалось? — хихикнул омега. Их лбы всё ещё были прижаты друг к другу. Чонгук ничего не ответил. Он так сильно хотел поцеловать Хосока, что не мог говорить. — А я вижу, что ты хочешь быстрее проснуться, чтобы отвезти меня в кино, — сказал наконец омега. Голос у него был такой же, как и обычно. — Ну нет, — захохотал парень. Хосок поцелуев в постели не хотел. Это было вполне очевидно. * С тех пор Хосок часто приходил будить Чонгука. Иногда он налетал сверху, как в первый раз, а иногда просто ложился рядом и ждал, пока младший проснётся. Чон никогда не спал, не мог позволить себе такую роскошь: как можно было видеть сны, когда их главный объект находился рядом и напевал себе под нос песни с радио? Иногда он гладил Чонгука по волосам и щекам. Очень невесомо, ласково, нежно. Так не умел даже весенний ветер. Даже мама так не умела. Под этими прикосновениями можно было пролежать вечно, притворяясь спящим и плавясь одновременно. Сердце стучало в висках и выдавало его, конечно, но Хосок был достаточно щедр, чтобы не замечать. Иногда они просто смотрели друг другу в глаза. Прижимались лбами, как котята. Хосок называл это утренней телепатией. — Ты сказал, что тебя научил этому твой папа, — вспомнил Чонгук однажды, в самом конце лета. Он теребил пальцами завязки на пижаме омеги, проводил ладонями по вышитым кружевам в надежде нащупать под ними тонкое тело и находил желанное тепло. — Да, мы тогда жили у океана, — ответил ему Хосок не своим, очень тихим и вдумчивым голосом. Такой голос бывал только у самых искренних людей, которые никогда не лгали. — Папа любил музыку и выступал в баре, играя на гитаре. Меня тоже брал с собой, и я всё время танцевал среди туристов. Было весело. Чонгук вдруг представил маленького Хосока в окружении взрослых. Взрослые все были в чёрной коже, а он трогательный и очаровательный в своих светлых ботинках и белых рюшах, как ангел посреди танцпола и вечного раздолья. — Не знал, что Дэнни музыкант. — Дэнни? Нет, Дэнни — просто ублюдок, — Хосок вздохнул и заметно погрустнел. — Когда он узнал, что папа берёт меня к себе на работу, то устроил такой скандал. Всем скандалам скандал. Ты такого ещё не видел. — Верю, — ухмыльнулся Чонгук. — А что случилось потом? Почему ты оказался здесь? Омега прислонился к его лбу, пытаясь передать мысли, но сдался под напором неработающей телепатии: — Дэнни забил его до смерти, когда мне было семь. После этого я больше не был у океана. Чонгук вдруг понял, почему отчим так отчаянно цеплялся к Хосоку: видел в нём умершего возлюбленного, которого сам же и убил. Дэнни был уродливым, и у Хосока не было ни одной его черты. Они были разными внешними, будто совершенно два посторонних человека, а не родной отец и сын. Ментально они тоже не были близки, обладая противоположными характерами и убеждениями. С каждым днём это становилось всё яснее и яснее. Может быть, Дэнни так пытался уберечь своего ребёнка: запретами, церковью, угрозами, бесконечными физическими расправами. Мама не разрешала Чонгуку вмешиваться, говорила, как и раньше, что это не их дело и что они разберутся сами. Но ведь Дэнни и Хосок уже были частью их семья, правда? Почему тогда Чон должен был отмалчиваться и слушать, как этажом ниже его брата ни за что поливают грязью и с этой же грязью смешивают? * С началом школы родители Тэхёна оттаяли и разрешили сыну общаться с Чонгуком. Они больше не целовались и даже не пытались держаться за руки, как раньше. Видимо, предки проели в мозгах Кима какую-то плешь, что тот и думать забыл о всяких глупостях, которые привил ему, между прочим, Хосок. — Ну бывает, — разводил руками тот, когда Тэхён мрачно попросил не делать такого впредь и «не пытаться перетянуть целомудренного омегу из хорошей семьи на сторону греха». — Какой грех? Не захотел бы — ничего не было бы. Я свечку не держал. — Ты подслушивал, — кивнул Чонгук, припоминая. — И что? Это ничего не значит. Тэхён снова приходил к ним в гости и делился с Хосоком книжками, и теперь два друга окончательно убедились, что Чон их не читал. Он рассказал потом альфе, мол, «а смысл их читать, если они все об одном и том же? Я однажды прочитал ту ужасную повесть о женщине на пляже и два месяца не мог уснуть от тоски. Вечно там кто-то грустит, а потом умирает. Не хочу окончить так же». Тэ, узнав об этом, возмутился и залился тирадой о том, что он приносил книжки только со счастливым концом, вообще-то! И смерть — это искупление и вполне себе финал. Очень логичный и правдивый. — Ну да, ну да, — согласно кивал Хосок, жуя яблочную пастилу. — Даже курочки Чонгука заканчивают в супе. — Не трогай моих кур, — вставлял свои пять копеек Чонгук под смех Тэхёна. — Они тебе ничего не сделали. * Мама, узнав, что семейство Ким больше не держало обиду из-за «инцидента», тут же отправилась к ним на ужин, прихватив с собой сына. Тот надел и пиджак, и бабочку, и самую красивую рубашку, а нарядным всё равно себя не чувствовал, потому что Хосок не вышел его провожать с театральным расхваливанием, в принципе весь день сидел в своей комнате и «читал». Ужин прошёл уныло. Тэхёна заставили играть на пианино, а Чонгука — притворяться, что он высоко ценит классическое искусство, в котором он ничего не понимал. Зато мама наговорилась на год вперёд с соседями, обсудив всех и вся. Чонгук ковырялся вилкой в пюре и гадал, думает ли сейчас Хосок о нём так, как Чонгук думает об омеге? Наверное, нет. — Если тебе так не понравилось, — Тэ задел друга на прощание плечом. Они стояли чуть поодаль от родителей, чтобы тихо переговариваться, — то мог бы не приезжать. — Нет, — оправдывался парень. — Я просто… просто, думаю, я в кое-кого влюбился. — Не в меня, — догадался омега. — Скажи, что не в меня, а то я тебе врежу. — Если бы я влюбился в тебя, то попросил бы Дэнни меня застрелить. — Если бы ты влюбился в меня, то это я попросил бы Дэнни тебя застрелить. — Так… — Чонгук вздохнул с ожидаемым облегчением. — Между нами всё чисто. Мы друзья? — Слушай, — Тэхён хлопнул альфу по плечу. — Я тебя поцеловал, потому что Хосок меня уговорил. Я пошёл с тобой на свидание из-за него же. Цветы эти, подколы, прогулки — всё его идея. Я здесь не при чём. Ты, надеюсь, тоже. — Конечно, — усмехнулся Чон. Он, конечно, был какую-то — возможно, большую — часть своего детства влюблён в Тэхёна, с которым у него никогда не было шансов, но всё это было не более, чем симпатией. Особенно теперь, когда у Чонгука появилось, с чем сравнивать. От любви к Хосоку — бессмысленной и беспощадной — хотелось выть волком. Хотелось запереть себя в пустой комнате, в изоляторе подальше от мира. Хотелось бить стены, лезть на них и надеяться проломить в них дыру, лишь бы вырвать на свободу и коснуться его вьющихся волос ещё один раз. Хотелось упасть к его ногам галькой на пляже. Хотелось быть водой, в которую он эту гальку запустит. — Тебе когда-нибудь казалось, что ты сходишь с ума от желания быть рядом с человеком? — спросил Чонгук у Тэхёна. Тот посмотрел на него, как на полного идиота: — Ты идиот? Такое бывает только в книжках. Хосок мечтал о любви, но не о той, которую Чонгук хотел ему дать. Хосок мечтал о другой любви. Не о той, которую Чонгук мог подарить. Чонгук ел себя ложечкой, вышкрёбывал всё до дна, не оставляя порцию гноя на завтра, но просыпаясь каждый раз переполненным отвратительным желанием. Он безумно хотел всё, чего хотел Хосок: поцелуев под мостом, под дождём, под крышей, под одеялом. Танцев на кухне, рук на лопатках, сорванных голосов, истерзанных губ. Случайных прикосновений, шёпота на ухо, страстных объятий. Свиданий в книжном, походы на дискотеки, поездок к океану, сорванных цветов и… Хосок хотел этого, но не с Чонгуком. Чонгук не хотел этого ни с кем, кроме Хосока. * На следующее утро Хосок, как обычно, пришёл его будить. По шагам было слышно, что что-то не так, и Чонгук подскочил на кровати, чтобы увидеть, что омега заметно хромал на одну ногу, а на лице у него снова, как когда-то давно, красовался синяк. Всё внутри похолодело и упало. Затошнило. Раскрошило. Хосок подошёл к нему и просто прижался лбом ко лбу, наклонившись. Чонгук всё понял. В кои-то веки телепатия сработала. — Убей его, убей, — плакал он. — Убей его ради меня, и я сделаю всё, как ты хочешь. Хочешь, я буду твоим? Хочешь буду целовать тебя? Хочешь взять меня? Только убей его. Я больше так не могу. Я не выдержу. * Он нашёл оставленный омегой роман на камине. «Под стеклянным колпаком». Та самая повесть, которую ненавидел Чон и называл её самой унылой и подавляющей на свете. Из книжки выпал засушенный букет ромашек. Всё вдруг встало на свои места. * Они молились перед ужином, когда Хосок — всё ещё с незажившим лицом и с новыми отметинами на руках — сказал: — Он убьёт и твою маму, если ты его не остановишь. Чонгук покачал головой: — Прекрати. — Он убьёт твою маму и меня. Меня, возможно, раньше, — голос у омеги был такой, будто он вот-вот заплачет. — Чонгук, он снова угрожал мне ружьём. — Ты сходишь с ума. — Чонгук, он выстрелил в воздух. Я серьёзно. Я умоляю, спаси меня. Сделай что-нибудь. Как можно было рисковать всем? Как можно было не рискнуть? * Всё это копилось, как снежный ком. Хосок приходил теперь к нему и по ночам. Подпирал дверь стулом, ложился рядом и молчал. Чонгук его не прогонял, ведь знал, что омеге страшно спать в своей комнате. Дэнни мог прийти в любой момент. Они не говорили об этом, но Чон чётко осознал, что именно значили эти «прикройся» и излишние хватания за руки, вся эта беспочвенная ненависть и желание запереть сына в четырёх стенах. Рыба начинает гнить с головы. А заканчивает — костями. Они впервые поцеловались в пикапе по пути в кино. Чонгук в этот раз согласился позвать Тэхёна, но до Тэхёна они не доехали. До кино, собственно, тоже. Хосок знал, что делает. Знал, какую власть он имел над беспомощным перед своими чувствами альфой. Он просто улыбался, качал своими очаровательными щиколотками, к которым Чонгук был готов припасть губами, и что-то мурлыках, как и всегда. Какие-то обрывки из песен, какие-то обрывки из фильмов. Чонгук клал свою ладонь на коленку Хосока, вёл вверх по бедру и, ловя ответную дрожь губами, был так сильно счастлив, что можно было задохнуться. Ему не хотелось думать, что всё это — плата за несостоявшееся убийство. Не хотелось знать, что всё это — ложь и манипуляция ради собственной свободы, ради которой Хосок был готов заплатить всем, что имел. Кроме самого себя, у него ничего не было. Как жаль, что Чонгуку ничего и не надо было. — Если не хочешь его убивать, — сказал однажды омега, помогая накрыть стол на ужин, — то давай сбежим. Далеко, к океану. — Мне шестнадцать, — отмахивался Чон. — А меня он убьёт весной, — смеялся Хосок. Смешно не было. Он не шутил. — Хосок, — Чонгук сжал пальцами переносицу и не верил своим словам. — Выходи замуж. Хоть за Намджуна, хоть за кого угодно. — Куда уж мне? — знакомая ухмылка расчертила красивое лицо. — Придётся доживать остаток дней с твоими курочками. Может, из меня тоже сварят вкусный суп. * Он стал бить маму той же зимой. Видимо, Хосока ему всё-таки не было достаточно. Увидев окровавленную мачеху, Хосок рассмеялся не своим смехом: — Я же говорил! Я же говорил! Я же говорил! И бился в истерике на полу. * Его папа не пел в баре. Наверное, Чонгук знал об этом, как всегда знал, когда Хосок врёт, а когда — говорит правду. Может, просто делал вид, что верил или хотел верить, как в глупые рассказы про бога или бредням об омегах от своих одноклассников. — Дави на тормоз, — говорил ему Дэнни, сжимая его колено так крепко, что оставались синяки. Хосока тошнило от отвращения в такие моменты. Он искренне ненавидел каждую секунду, потраченную с отцом наедине. Он хотел рыдать, прятаться и бежать так далеко, как только может. Но мир вокруг фермы был будто игрушечным, тесным и ненастоящим. Чон сидел в импровизированной тюрьме и думал, как же ему разбить нависший над ним стеклянный потолок. Как-то раз Тэхён принёс ему книгу. Хосоку тогда было четырнадцать. Роман назывался «Лолита». Омегу хватило на первые пятьдесят страниц, чтобы выплакать все глаза и тереться мылом так долго, что на коже остались кровавые разводы. Он больше не прикасался к этой книге, опасался её, как дьявол — библии. Они говорили, что маленькая девочка была виновата. Они говорили, что она хотела этого сама. Он сжёг книгу, украв спички у местного прихожанина. Иронично, что Дэнни гонял его в церковный хор. Иронично, что он покупал каждую уродливую полупрозрачную блузку по щелчку пальцев, а потом орал, как резаный, стоило её надеть. Иронично, что бил сына до гематом, а потом целовал свою жену в лоб. Ласковый такой, двуличный сукин сын. Когда они приехали на эту чёртову ферму, Дэнни сказал ему: «Будь аккуратным и держи язык за зубами». Пригрозил: «Запру в подвале». Рассказал: «Эта женщина — ангел во плоти, а не грязная потаскуха, как ты и твой папаша». За-ме-ча-тель-но. Так что да, его папа не пел в баре. Они не жили у океана. Он вообще нормальной воды до первой поездки к озеру не видел. Иногда он сомневался, что Дэнни в принципе был его отцом. Может быть, он — очередной сталкер папы, который зашёл слишком далеко. Может быть, просто сумасшедший, который пришёл и убил папу ни за что. Все варианты одинаково доводили Хосока до приступов безумия, когда он хватался за одеяло цепкими пальцами и сжимал челюсти до чёткой боли в зубах. * Однажды он увидел Чонгука молящимся на крыльце в компании мамы и впервые за долгое время стало легче. Тот выглядел таким счастливым, таким светлым в непорочном жесте. Кажется, альфа тогда ничего не просил у бога — он шептал что-то одними губами, но Хосок не могу угадать ни одного «хочу» в его словах. Ни одного «желаю» и точно ни одного «прости меня за все грехи мои». Однажды он учил Чонгука танцевать и их руки соприкасались под музыку их винилового проигрывателя, который Дэнни притащил из прошлой жизни. Чон цеплялся за его плечи, просил не смеяться над неловкими движениями, а потом обижался, когда омега не выдерживал и хихикал себе под нос. Однажды Чонгук залез на яблоню и стал выбирать для Хосока яблоки. Тот тыкал пальцем в небо, во все плоды подряд, но все попытки остались отвергнутыми: «Это ещё зелёное, это червивое, это выглядит не очень». Он потратил целых полчаса на выбор лучшего фрукта, не думая, что Хосок бы принял любой. В тот день Чонгук сломал свой нож, вырезая на коре дерева их инициалы. Однажды они ходили в кино и Чонгук ел попкорн с его рук. Однажды они ездили на озеро и Хосок грел Чонгука своим дыханием. Однажды Хосок влюбился. И никто не знал, что он влюбился сильнее. * Рыба начинает гнить с головы. Чонгук был намерен проломить Дэнни череп. Он мог стерпеть истерики Хосока. Мог успокоить его скорыми поцелуями, голословными обещаниями и глупой надеждой, что однажды они будут достаточно взрослыми, чтобы дать серьёзный отпор. Хосок, конечно, боялся, но всё же верил так искренне, как мог. В конце концов, он при желании имел достаточно сил и возможностей, чтобы собрать вещи и пропасть раз и навсегда. Уехать далеко одному, начать всё с чистого листа. Чонгук не догадывался и не хотел давать себе веру в то, что он испытывает, может быть взаимным. Всё это было отчаянной мерой, средством самозащиты, желанием зацепиться за мнимое спасение. Мама — последняя черта, которую пересёк Дэнни. Чонгук нашёл её, утешающей Хосока. Тот лежал на полу, почти целый и невредимый, а мама с окровавленным лицом от разбитой губы утешала безутешного омегу. Он шептал ей севшим голосом: «Теперь он убьёт нас. Он изобьёт нас, он нас повесит. Он сделал это с папой, он сделает это со мной. Боже, милый, дорогой Боженька, пусть он уже сдохнет», — сложив руки в молитвенном жесте. Чонгук не мог слушать. Он отвёл маму во двор, посадил её в пикап, не принимая лишних возражений. Взял топор, которым они рубили дрова, но Дэнни нигде не было видно. Чонгук не сомневался, что тот прятался, зная, что если он высунется, то альфа просто вышибет ему мозги. Ружьё стояло в коридоре, но Чонгук затолкал его подальше, чтобы ошалевший мужчина никого не пристрелил ненароком. Голову держать нужно было холодной, но Чонгука так сильно трясло впервые в жизни. — Я отвезу тебя к Кимам, — сказал он матери. — Переночуй там. — А ты? — А я разберусь. Дорога была быстрой. Тэхён никогда ещё не выглядел таким бледным. Он остановил альфу по приезде и отказался его отпускать: — Позвоним в полицию. У нас есть телефон, — предлагал омега. — Я знаю, что ты переживаешь, но… это опасно. — Там Хосок. — Что? Ты оставил его наедине с потенциальным убийцей? — Ким слился с лицом с бледным полотном луны и посмотрел на него, как на идиота: — Ты идиот? Чонгук ничего не ответил, снова сев за руль. Это была самая ужасная, долгая и длинная ночь в его жизни. Даже папа умирал быстро, а папу Чонгук когда-то любил больше всего на свете. Его всего трясло от нервного напряжения, потому что убить Дэнни было проще простого. Особенно сейчас, когда Чон вырос из щуплого мальчика во внушительного юношу. Дрожь била от осознания собственной ошибки, потому что Тэхён был прав. Он оставил Хосока одного наедине со своим насильником, потому что не захотел возиться с накрывшей истерикой омеги и очередным приступом паники. Не захотел успокаивать при матери, не захотел оправдываться и нести ответственность. Наверное, Чонгуку предстоит этому научиться. Наверное, ему бы всё простили и всему научили, если бы цена неумения не была бы слишком велика. Ферма встретила его оглушающей тишиной. Чонгук сжимал в руках топор, и ладони его потели от напряжения. Яблони молчали. Он боялся, что опоздал. Боялся, что будет жалеть о своём поступке всю оставшуюся жизнь, потому что оказался трусом. Слишком юным и неопытным, чтобы поступать правильно в ситуациях, где не было правильного выбора. Ночь — холодная. Хосок сидел босиком на деревянном крыльце, прислонившись головой к промёрзшим перилам. Рядом с ним лежал маленький радиоприёмник, которого Чонгук никогда не видел, и из него доносилась знакомая мелодия со знакомыми словами. «You can dance, you can jive, having the time of your life». Альфа сорвался на бег, едва заметив тонкий силуэт. Лампы не горели. В доме ничего не шевелилось. Он так сильно боялся, что Хосок не дышит. Но Хосок был в порядке. Он устало мурлыкал себе под нос: «See that girl, watch that scene digging the Dancing Queen». — Эй, — Чонгук снял с себя куртку и накинул её на плечи, тонувшие в полупрозрачной блузке. — Ты опоздал, — сказал Хосок бесцветным голосом. Альфа сел перед ним на корточки и взял холодные ладони в свои, чтобы хотя бы немного поделиться теплом. Но руки у юноши были такие же ледяные и влажные. «Friday night and the lights are low looking out for the place to go», — верещало радио. — Однажды, — омега сморгнул подступившую волну слёз, — мы танцевали под эту песню. — Ты пригласил меня тогда, я помню, — пальцы дрогнули от тёплого дыхания. — Мы же пойдём на танцы этим летом? Хосок кивнул: — И Тэхёна с собой позовём. — Обязательно, — согласился Чонгук. «Everything is fine. You’re in the mood for a dance». Хосок был весь мокрый. Рубашка прилипла к телу, а с волос стекала грязная вода, смешанная с тиной и моторным маслом. — Ты спрятал ружьё, — сказал омега. Он не спрашивал, а констатировал факт. — Ты забрал топор. Ты оставил меня одного и сбежал. — Прости… я не подумал. — Ничего, — покачал головой Чон. — Всё уже хорошо. Хорошо не было. — Он ничего не успел сделать? Ему ничего не ответили. Чонгук подхватил Хосока на руки и занёс домой. Разжёг камин с остатками дров, укутал парня в одеяло и посадил к себе на колени. Радио всё ещё работало где-то на улице, и в тишине можно было теперь расслышать его одинокое стрекотание. «You are the Dancing Queen, young and sweet only seventeen». Чон нашёл в доме чистую одежду, порывшись по полкам в комнате. Он раздел и одел омегу, стараясь не замечать следы от рук и верёвки у него на горле. — Я утопил его. Когда тело всплывёт, поможешь избавиться? — проговорил Хосок без какой-либо эмоции. — Ладно, — моргнул Чонгук. — Что скажем маме? — Правду? — Она не переживёт, Дэнни был хорошим мужем. До сегодняшней ночи, — старший Чон пожал плечами. — Нет. Я… о нас. Ну. О наших отношениях, если они у нас есть и всё это не было фикцией, чтобы… Чонгук надел на чужие холодные ступни пару хороших шерстяных носков. Чёрных. Своих. — Ты типа серьёзно хочешь обсуждать это, когда я прикончил своего отца и нам нужно избавиться от трупа? Он кивнул: — Не хочу. Прости. Но… то есть не бросай меня, ладно? — Я подумаю. Хосок был его сокровищем, которое, как он думал, никогда не сможет получить и которое он чуть было не потерял. Огонь стрекотал в камине. Омега уснул быстро, забывшись тревожным сном. Чонгук долго смотрел в одну точку своими глазами-пуговками, где дрожали ноги Хосока, и, обняв его покрепче, проговорил вслух: — Дорогой Боженька, пошли ему пару новых ботинок и спаси мою грешную душу. Аминь.