after hours

      Не стоило удивляться, когда через двадцать минут после начала небольшого пятничного ужина, организованного отделом продаж в честь окончания трудного квартала, дверь скользнула в сторону, являя Ойкаву Тоору.       Несмотря на то, что он из другого отдела, в течение последних недель Ойкава помогал достаточно долго и хорошо, чтобы ребята предоставили ему почетное приглашение, так что Куроо, безусловно, должен был ожидать этого — модного опоздания, непринужденной улыбки и лукавого взгляда в свою сторону, когда тот садится напротив и любезно принимает бокал, который кто-то тут же наполняет.       Весь вечер парень болтает со всеми, выпивает и смеется, поздравляет команду с их достижениями и кривит губы в снисходительной улыбке всякий раз, когда кто-нибудь отпускает не самую остроумную шутку. Каким-то образом это происходит — он завоевывает чужое расположение, легко очаровывая всех способом, сильно отличающимся от тактики брюнета, но столь же эффективным, как и его.       Куроо надеялся выиграть еще немного времени, ожидая возможности отвлечься от постоянной (и все более пьяной) болтовни соседа, чтобы сесть рядом с Ойкавой под каким-нибудь благовидным предлогом.       Но последний спустя пару тостов встает и извиняется, благодарит коллег за приглашение и незаметно уходит в подходящий момент — не слишком рано, чтобы показаться невежливым, но и не слишком поздно, чтобы завтра его помнили как халявщика.       Что ж, в конце концов, это был изнурительный день.       Полчаса спустя сам Куроо кланяется на прощание и покидает оживленную (и совершенно определенно нетрезвую) компанию. Свежий ветер улицы остужает раскрасневшиеся щеки — внутри было слишком жарко от такого количества тел и горячих блюд, а вентиляция оказалась недостаточно мощной, чтобы проветрить столь большое помещение. Он закрывает глаза, теряя счет времени и наслаждаясь прохладным воздухом.       Это не срочно, но есть несколько отчетов, которые хотелось бы просмотреть, и, вместо того чтобы идти домой, он решает направиться к зданию компании. Пятнадцатиминутная прогулка окончательно отрезвляет разум — ни для кого не секрет, что ему всегда больше нравилось работать ночью.       Увидеть в тусклом аварийном освещении пустынного здания Ойкаву, прислонившегося к его столу, не было сюрпризом. Он выглядел так, словно точно знает, что делает, расслабленно скрестив руки на груди и вытянув перед собой длинные ноги. Каблук одного из его дорогих кожаных оксфордов утопает в ковре, когда он совершенно непринужденно кладет одну лодыжку на другую.       — Работаешь допоздна? — прозвучало так, что можно описать только как подначивание.       Куроо подумывает спросить, каков был запасной план на случай, если он не появится, но эта мысль улетучивается так же быстро, как и возникает.       — А ты? — вместо этого спрашивает с ленцой в голосе.       Неторопливым движением брюнет с шелковым звуком снимает пиджак, вешая его на стойку для одежды рядом с дверью, и поворачивается к Ойкаве, находя время на то, чтобы беззастенчиво оценить, как сшитая на заказ рубашка облегает его грудь и узкую талию.       — Может быть, — говорит Ойкава голосом, выдающим не так много, как глаза.       Было очаровательно видеть таким его — безжалостного карьериста с проницательными глазами, острым умом и мудрой улыбкой. Того, с кем он обменивался горячими диалектическими репликами, полными едва уловимых изменений тона; того, кто ждал его в кабинете тридцать минут, зная, что Куроо придет, даже если сам Куроо этого не планировал.       Определенно завораживает.       Брюнет обходит стол и небрежно падает на свое кресло.       — Тогда не позволяй мне тебя останавливать, — говорит он озорным тоном, полностью развязывая галстук и оставляя его болтаться на шее.       Ойкава принимает вызов и огибает рабочее место, чтобы расположиться между коленями Куроо. Последний позволяет себе удобно устроиться в мягком кресле, а затем одаривает очередной легкой улыбкой, которая становится лишь шире, когда оппонент больше не делает никаких движений.       — Ну? — спрашивает он, наклоняя голову и подпирая ее кулаком.       Губы Ойкавы едва заметно изгибаются, прежде чем он наклоняется соблазнительно близко.       — Немного нетерпеливы, не так ли? — шепчет с обманчиво робким взглядом.       — Может быть, — парирует Куроо.       Ойкава издает короткий смешок, а затем медленно и пристально оглядывает сидящего перед собой парня, опуская глаза к его рту и вниз по телу, а затем снова вверх. С едва уловимой усмешкой он прижимает указательный палец немного выше чужого пупка, а затем проводит им вверх, умело расстегивая пальцами рубашку до самого воротничка без единой паузы.       — Я понимаю, — шепчет, почти прижимаясь губами к губам Куроо, – я понимаю.       Он отстраняется и идет к двери кабинета, закрывая ее с тихим щелчком. Двигается точно так же, как говорит — плавно и со скрытой внутренней целью — точно зная, как получить то, чего хочет.       Куроо позволяет своей улыбке стать хищней, когда Ойкава вновь поворачивается к нему, и они какое-то тяжелое мгновение смотрят друг другу в глаза. Шатен расстегивает верхнюю пуговицу своей рубашки, ослабляет галстук и возвращается к столу, размеренными шагами обходя его и останавливаясь за спиной.       Куроо чувствует, как растягивается время в восхитительном ожидании. Легкое прикосновение кончиков пальцев к внешней стороне его ладони подогревает интерес, когда они скользят вниз и обхватывают предплечье, осторожно отрывая от щеки, затем опуская вниз и отводя назад за спинку кресла. Мгновение спустя шелковистая ткань галстука, словно вторая кожа, плотно облегает запястье. Ойкава повторяет процесс со вторым и заканчивает некрепким узлом. Напевая, он проводит длинными пальцами по тыльной стороне чужой руки под манжету рубашки и ласкает нежную кожу. Не останавливаясь, ведет вниз по пульсу, затем по ладони и вкладывает в нее кончик галстука, безмолвно давая понять, что при желании его можно ослабить.       Он встает и медленными шагами возвращается, чтобы встать между столом и ногами Куроо.       Последний расправляет плечи, меняя позу, а затем с безмятежной улыбкой смотрит снизу вверх полуприкрытыми глазами.       — Это будет что-то вроде «смотреть, но не трогать»?       — О, прикосновения будут, — Ойкава откидывается на стол, бесстыдно проводя носком своей элегантной туфли по икре Куроо, а затем раздвигая его ноги. — Но такие, что очень скоро заставят тебя умолять.       Не дав возможности ответить, он ставит каблук ботинка на мягкое кресло и опускает стопу, потирая носком пах.       — Давай посмотрим, что у нас тут есть, хорошо? — напевает, медленно покачивая ногой.       Брюнет ухмыляется, выгнув бровь и кивая на свои брюки.       — Ты собираешься стирать их потом?       — Ах, не беспокойся, — великодушно говорит шатен. — Они такие чистые, что их можно смело вылизывать.       Куроо рвано выдыхает, сильнее раздвигая ноги. Член быстро наливается кровью, и Ойкаве не требуется много времени, чтобы заметить это.       — Слишком много стресса накопилось? — спрашивает он, медленно — очень, очень медленно — проводя по выпуклым очертаниям. — Или просто я настолько хорош?       — Должно быть, из-за итальянской кожи.       — Должно быть, — мурлычет Ойкава.       Куроо наблюдает, как он расстегивает следующие две пуговицы на рубашке легким движением руки — одновременно элегантным и чувственным — и улыбается, когда Ойкава наклоняется, останавливаясь на расстоянии ладони от его лица, хватаясь руками за подлокотники, а коленом упираясь в сиденье кресла.       Он знал, что парню доставляет удовольствие беззаботные подшучивания, резкость и напор беспечных ответов. Знал, что собственный непринужденный образ вызвал у него интерес с самого момента знакомства.       Однако предположить, что будет так захватывающе… медленная стоящая прелюдия? Скорее всего. Хороший трах? Безусловно. Игривых поддразниваний Куроо совершенно точно не ожидал, но он определенно получает от этого изрядное удовольствие.       Напевая, Ойкава изучают каждую реакцию, проведя ладонью по левой щеке брюнета, а затем вниз под линию челюсти, и Куроо послушно откидывает голову назад, обнажая шею.       За этими шутливыми выходками медленно нарастает густое желание, скрытое за каждым жестом, за каждым намеренным касанием — оно терпеливо извивается в каждом произнесенном шепотом слове, раскрывается в каждом теплом вздохе и давит, когда Ойкава наклоняет голову и приоткрывает рот, замирая на краткий миг, прежде чем коснуться чужой шеи.       Его губы оказываются на удивление мягкими и нежными. Они медленно танцуют на коже долгими, интимными, едва ощутимыми поцелуями, которые становятся все более горячими по мере того, как опускаются ниже, и Куроо обнаруживает, что прижимается бедрами к чужому колену — чувствительное тело реагирует на каждое голодное прикосновение. Ойкава спускается, насколько позволяет полураскрытая рубашка, оставляя за собой слабые отметины на груди, язык исследует изгибы пресса. Дыхание горячее и тихое, тяжелые вздохи рассеивают после себя мурашки.       Неторопливо он вновь поднимается к шее и оставляет долгий поцелуй на пульсирующей вене.       Он деликатно приподнимает подбородок Куроо и, слегка надавив указательным пальцем, заставляет его повернуть голову в сторону.       — Вкусно, — шепот щекочет чувствительную кожу, — сладко, как отчаяние.       Он оставляет еще один поцелуй, нежно прикусывает мочку уха, а затем снова приближает их лица так, что губы почти соприкасаются.       — Куроо, — кроткий вздох, — теперь держись крепче.       Это все предупреждение, которое он получает, прежде чем Ойкава, наконец, прижимается — мягкий импульс толкает голову к подголовнику, рот приоткрывается в медленном, жарком поцелуе.       Тело тает, как суфле, и когда волна успевшего накопиться возбуждения лавой пронизывает каждый нерв, Куроо сжимает галстук в кулаках и действительно крепко держится.       Ойкава целует так, как и ожидалось — томно и голодно, требовательно, словно ему никогда не будет достаточно. Опуская свой вес, он прижимает колено к чужому паху и горячо прикусывает губу, а затем зализывает ее в погоне за вкусом умирающего прикосновения.       Они ласкают друг друга языками, загнанно и горячо — немного властно и немного дразняще, и достаточно хорошо, и восхитительно пьяняще.       Ойкава выглядит почти лихорадочно, когда со сбитым дыханием и прикрытыми глазами отстраняется и откидывается на стол. На щеках проступает румянец, и что-то первобытное светится в его глазах.       — Ты так хорошо выглядишь прямо сейчас, — говорит он.       — Да?       — Да, — растягивает густым голосом.       Куроо лениво улыбается — должно быть, это и вправду потрясающий вид. Он самодовольно представляет себя на офисном кресле с расставленными ногами — податливое тело, связанные руки, мятая рубашка, обнажающая грудь, и все эти томные красные любовные укусы, оставленные Ойкавой.       — Я мог бы выглядеть лучше, — говорит он, еще немного раздвигая бедра и демонстрируя твердую форму своего члена, упирающегося в брюки и отчетливо видимого даже в тусклом свете.       Ойкава хмыкает, жадно разглядывая темное пятно предэякулята.       — Я же сказал, ты ничего не получишь.       — Ты также сказал, что заставишь меня умолять.       Блеск в ореховых глазах загорается с новой силой, и Куроо видит, как в них отражается миллион неразборчивых мыслей, многообещающих и ненасытных. Возбуждение в помещении нарастает, его мускусный аромат наполняет воздух.       — Боже мой, — притворно удивляется Ойкава. — Возможно, ты просишь меня об этом? Ммм? Ты просишь меня довести тебя до слез? Разрушать разум и тело до тех пор, пока единственное, о чем ты сможешь думать всякий раз, когда будешь сидеть здесь и пытаться работать, — это о том, насколько я хорош?       — Не знаю. А ты можешь?       Ойкава склоняется над ним, легкие тени танцуют на его лице под разными углами.       — Конечно, я могу, — шепчет он так, будто делится очевидным секретом, который брюнет уже должен был знать.       Куроо бегает взглядом по мягким чертам лица, прежде чем на его губах расцветает обольстительная улыбка.       — Тогда покажи мне.       Вместо ответа Ойкава наклоняется ближе и кладет руки на крепкие мышцы ног. Рваный вздох — и его вновь утягивают в поцелуй, на этот раз немного грубый и гораздо более интенсивный — горячий и требовательный, заявляющий права на его тело, голос и дыхание и не дающий ни единой передышки.       Изящные пальцы пробегают по внутренней стороне бедер, намеренно надавливая на каждый нерв и посылая электрическую дрожь. Они останавливаются прямо перед тем, как достичь паха, и бедра дергаются, ища хоть какое-то из запретных прикосновений.       Ойкава отстраняется с быстрым небрежным поцелуем и трепещет от глубочайшего удовлетворения, медленно проводя языком по нижней губе. Он снова садится на стол и, расстегнув еще одну пуговицу на рубашке, упирает стройную ногу пяткой в сиденье кресла, секундой позже надавливая подошвой ботинка на чужой член.       — Тебе это нравится? — тихо спрашивает он, покачивая ногой. — Это то, о чем ты втайне мечтал, когда не переставал смотреть на меня там, в ресторане, м? Чтобы я наступил на тебя? Чтобы наблюдал, как ты отчаянно извиваешься, всего в секунде от того, чтобы взобраться мне на ногу?       Куроо тихо выдыхает и, закрыв глаза, дергает бедрами, бесстыдно потираясь о подошву медленными движениями. Приятно от давления. Становится еще лучше, когда Ойкава нажимает чуть сильнее.       — Поезди хорошенько.       Куроо подчиняется, затаив дыхание и слегка сводя ноги в попытке утолить невыносимо жгучую потребность, кипящую в крови.       — Куроо-чан, — томно выдыхает Ойкава, — тебе когда-нибудь было так хорошо? Кто-нибудь хоть раз заставлял тебя чувствовать себя вот так?       Куроо сверкает кошачьими глазами сквозь полуприкрытые веки.       — Кто сказал, что это из-за тебя? — спрашивает он через некоторое время, прижимаясь к ботинку и замирая на секунду, когда находит подходящий ракурс, а затем толкаясь сильнее, чтобы растянуть молниеносную волну удовольствия. — Я тот, кто делает здесь всю работу.       Глаза Ойкавы потемнели от вожделения.       — Ты так твердо трудился последние недели, — промурлыкал он. — Думаю, ты заслужил немного помощи.       Не дожидаясь ответа, двигает ногой вверх по длине, останавливаясь на головке члена и массируя ее носком.       — Да. Действительно твердо…       Он немного крепче надавливает и Куроо несдержанно стонет.       — Это то, чего ты хочешь? — спрашивает Ойкава. — Это то, что тебя заводит? Собираешься кончить вот так, пока я использую тебя как половую тряпку?       Поступательные движения еще продолжаются в течение нескольких чудесно-мучительных секунд, прежде чем давление слабеет. Не говоря ни слова, Ойкава не торопясь проводит носком ботинка вниз, попадая в узкое пространстве между сиденьем стула и задницей Куроо.       Словно черные дыры, его зрачки встречаются с глазами напротив.       — Как ты находишь мою маленькую помощь?       — Теперь мы напрашиваемся на комплименты? — тяжело дыша, проговаривает брюнет.       — О, Куроо-чан, — от одного только издевательски медового тона хочется скулить. — Я не нуждаюсь в комплиментах. Все твое тело просто умоляет об этом.       Наклонив голову, он отрывает пятку от стула и возвращает ее к паху. Глаза сияют, а улыбка становится лукавей, когда парень двигается навстречу.       — Видишь?       Куроо прикусывает губу, наслаждаясь подступающим удовольствием.       — Да, — говорит он. — Я вижу это просто прекрасно.       Игривость постепенно уступает место чистой потребности, слова теперь звучат неотфильтрованными, неподготовленными, и собственные реакции становятся жестче, когда трудно сосредоточиться на чем-либо, кроме растущего напряжения между ног.       Вероятно, именно поэтому Куроо просто опускает глаза, когда Ойкава убирает ногу и хриплым голосом произносит:       — Возможно, тебе все-таки придется их облизать, а?       Мокрое пятно расползлось спереди по собственным брюкам, тусклый свет демонстрирует такое же липкое на блестящем кожаном ботинке Ойкавы.       — Хотя это было бы пустой тратой времени, — продолжает он, полностью опуская стопу на сиденье, — мы ведь еще не закончили.       Куроо откидывает голову на подголовник и закрывает глаза, тяжело сглотнув. Он пытается извернуться, но ботинок прижимается совсем не так, как нужно.       — Я сказал прокатиться на мне, — произносит Ойкава тихим, интимным шепотом, — и я не помню, чтобы говорил тебе останавливаться.       Куроо делает глубокий вдох, а затем двигает бедрами вперед и вверх, следуя мягкому изгибу стопы Ойкавы, его подъему и началу голени. Это жестко и приятно, маленькие выпуклости шнурка идеально стимулируют ноющий член.       — Да, вот так, — растягивает Ойкава взволнованно-высоким голосом, неосознанно толкая ногой.       Куроо открывает глаза и смотрит на себя сверху вниз — рельефная грудь, напряженный пресс, мятые полы рубашки, которые все еще каким-то образом заправлены в брюки — и на его губах появляется полуулыбка.       Он тяжело дышит во время движений, меняя углы и давление, в один момент толкаясь короткими и резкими движениями, а в следующий — долгими и протяжными.       Хитрые глаза Ойкавы завороженно наблюдают, элегантные линии тела напряглись, а пальцы с побелевшими костяшками вцепились в край стола. Собственные руки Куроо снова сжимаются в кулаки вокруг галстука, используя его как точку опоры, когда он двигает тазом вперед-назад.       — Продолжай, — говорит Ойкава, впитывая каждое движение. — Продолжай двигаться. Да, именно так. Тебе нравится? Ты уже близко? Продолжай, дорогой. У тебя так хорошо получается…       — Да, — выдыхает Куроо, удовольствие растекается все сильнее. — У тебя тоже все хорошо получается, — говорит он, и от прищуренных глаз не ускользает, как и без того большие зрачки Ойкавы расширяются больше, жадно впитывая слова.       — Не останавливайся. Я хочу увидеть, как ты кончишь.       Куроо зарычал, теряясь в этих ощущениях, так непохожих ни на один из сотен раз, когда он мастурбировал. Грубее, тверже, поверхность маленькая, угол неудобный и нерегулярный — все это делает процесс гораздо более утомительным, гораздо более трудным, гораздо более разочаровывающим достижение столь желанного облегчения, но — в то же время это делает разрядку в разы, разы интенсивнее. Еще грязнее источает чистое отчаяние и потребность.       — Тяжело, не правда ли? Но ты так отлично справляешься, твои бедра были созданы для того, чтобы двигаться вот так. Да, именно так, — щебечет Ойкава, задыхаясь. — Давай. Ты чувствуешь? Это щекотание в венах, как кровь течет вниз… эти мучительные, восхитительные моменты прямо перед финалом, это нарастающее удовольствие…       Оргазм подступает так медленно, каждая сладкая вспышка попадает прямо в мозг, каждое слово Ойкавы стрелой пронзает сердце. Куроо, тяжело дыша, прижимается с силой, тело изгибается, снова и снова проезжаясь по чужой ноге.       — Ты такой красивый, — торопливо выдыхает Ойкава, забыв обо всех играх, теперь в его голосе нет ничего, кроме честности. — Не останавливайся, прошу… не останавливайся, ты такой… как я могу..., — скулит он, сгибая колено и сильнее наступая на стул, чтобы парню было удобнее тереться.       Куроо не отвечает, слишком погруженный в погоню за той последней ниточкой, которая удерживает его от заветного оргазма.       — Тэцуро…, — стонет Ойкава, — еще чуть-чуть. Еще…       Куроо кончает с приятной, продолжительной дрожью, сперма брызжет один, два, три раза, создавая беспорядок, бедра вздрагивают при каждой нагрузке, пока, наконец, не останавливаются.       Тело размякает, и он слегка улыбается, когда Ойкава жадно спрашивает через пару секунд:       — Это было хорошо?       — Очень хорошо, — язык почти не слушается.       Ойкава наклоняется, запускает пальцы в черные волосы и дарит долгий, томительный поцелуй.       — Прекрасно, — шепчет, отстраняясь.       Куроо облизывает губы, внутри зарождается новая вспышка возбуждения.       — Я могу что-нибудь для тебя сделать?       Ойкава молча наблюдает за ним несколько мгновений, все еще завораживающий и более мягкий, чем ожидалось.       — Мы могли бы пойти в мой офис, — немного неуверенно предлагает он словно не творил прямо сейчас все эти вещи, — и испортить все и мне тоже.       — Мы могли бы пойти ко мне, — говорит Куроо, ни мгновения не раздумывая, — останешься на ночь?       Ойкава пытался это скрыть, но, возможно, он слишком медлителен, или Куроо просто слишком проницателен, потому что замечает промелькнувший блеск удивления, который вспыхивает в теплом взгляде.       — Да, — звучит после секундной паузы. — Мне бы хотелось этого еще больше.